После этого интервью Евгений Александрович пригласил меня на празднование своего Дня рождения в ЦДЛ. В числе других приглашенных поэт посадил меня на сцене, пока шла официальная часть празднования, потом, я присутствовала на фуршете за кулисами. Нет нет, это вовсе не означает, что я завсегдатай таких мероприятий. И тем более не означает что я хорошо знакома с Евгением Александровичем. Если, конечно, не считать, что я выросла на его стихах и по сей день считаю его ранние сборники "Катер связи", "Нежность" лучшими книгами советской русской поэзии. Или одними из лучших. И, конечно, я не могла не воспользоваться полученным приглашением. Что же касается интервью, то это совсем не такое просто дело, - разговаривать с человеком, который признан, и который за свою долгую и счастливую жизнь уже ответил на все вопросы, которые только можно себе представить. И все-таки, этот наш разговор состоялся, но прежде, чем представить его Вам, я бы хотела напомнить одно из своих любимых стихотворений Евгения Александровича, которое я однажды прочла много много лет назад, и запомнила навсегда -
Людей неинтересных в мире нет...
Людей неинтересных в мире нет
Их судьбы как истории планет.
У каждой всё особое, своё,
и нет планет, похожих на неё.
У каждого свой тайный личный мир.
И в этом в мире - самый лучший миг.
И в этом мире - самый страшный час,
но это всё неведомо для нас.
А если кто-то незаметно жил
и с этой незаметностью дружил,
он интересен был среди людей
самою незаметностью своей.
Когда же умирает человек,
с ним умирает первый его снег,
и первый поцелуй, и первый бой...
Всё это забирает он с собой.
Да, остаются книги и мосты,
машины и художников холсты,
да, многому остаться суждено,
но что-то ведь уходит всё равно!
Таков закон безжалостной игры.
Не люди умирают, а миры.
Людей мы помним, грешных и земных.
А что мы знали, в сущности, о них?
Что знаем мы про братьев, про друзей,
что знаем о единственной своей?
И про отца родного своего мы,
зная всё, не знаем ничего.
Уходят люди... Их не возвратить.
Их тайные миры не возродить.
И каждый раз мне хочется опять
От этой невозвратности кричать.
ну вот, а теперь - интервью.
- Евгений Александрович, какой самый первый свой день рождения вы помните? Сколько вам было?
- Довоенные дни рождения я не помню совсем. Скорее всего, мы и не праздновали. Может быть, просто меня целовали, говорили какие-то слова. Но именно как праздник, свой день рождения я запомнил, когда мне было 16 лет. Это 1949 год. В июне напечатали мое первое стихотворение. А 18 июля – это было воскресенье, день физкультурника – меня впервые пригласили выступить публично на открытой эстраде – были такие раньше в виде раковины, в парке Сокольники. Я не знал, как одеться. Я был влюблен в одну молодую актрису. Мне было 16, а ей – 19, и она была в моих глазах очень взрослой и опытной женщиной. Одесса и в то время была портовым городом, где можно было купить какие-то красивые иностранные вещи. И она одевалась так, что сразу выделялась на фоне тусклых тонов тогдашней Москвы. Люди все были одеты в соро-черно-зеленые тона, и ее нельзя было не заметить.
Я был в нее влюблен. Наверное, и она была влюблена, потому что она сшила мне сама рубашку и галстук. Причем, все это было в ее вкусе. Она где-то выкопала очень красивую золотую ткань с разводами. Кажется даже, она отрезала свою юбку, чтобы сшить мне галстук. И она же мне сама его впервые завязала, – я не умел этого делать. В этом приподнятом, счастливом состоянии я и выступил с эстрады впервые. А потом, когда мы вышли из метро в Сокольниках, в это время по репродуктору передавали мои стихи.
Теперь-то я понимаю, что это были плохие стихи, но тогда я был на седьмом небе.
Это было чудо, что мои слова звучат из репродуктора в тот момент, когда я иду с девушкой, в которую влюблен. И примерно в то же время я получил свои первые гонорары, причем получал еще по метрике. Помню, что бутылка шампанского в ресторане стоила 12 рублей, а я, например, получил гонорар 250 ! Это были «царские» деньги.
- А девушке нравились Ваши стихи?
- Очень. Я очень старался, и ей нравилось, как я читаю. Но я все время боялся, что она не меня любит, а мои стихи. И говорил ей об этом. И даже стихи написал:
Но я не хочу, чтоб было
та та та та та та та,
Чтоб ты не меня полюбила
А только мои стихи.
И порой мне хочется в горе
Позабыть все песни свои
И бросить стихи эти в море,
Как ключи от твоей любви!
И когда я ей это прочитал, она заплакала и сказала:
– Ты дурак! Разве твои стихи это не ты сам? Если я их люблю, разве это не означает, что это я люблю тебя?
Эти ее слова я никогда не забывал.
- А какой из дней рождения запомнился больше других?
- Я встречал в Магадане свое сорокалетие. Мои друзья, поклонники, среди которых были и рыбаки, и местные поэты, и чукчи, на берегу разложили сорок костров, и на каждом из них, в сорока ведрах, сварили ровно сорок огромных королевских крабов. Это было страшно красиво: сорок светящихся в тундре костров и кипящие ведра с крабами!
А еще через десять лет, когда мне было 50, 18 июля был юбилейный вечер в Олимпийском комплексе. На следующий день, я, и человек тридцать друзей - из Швеции, из Англии, из Москвы, – вылетели со мною в Абхазию. Был у меня там тогда свой домишко. И там, в горах, был пир на весь мир. Так умели праздновать только на Кавказе, но тогда были другие времена, и Абхазия была жемчужиной Кавказа, а не местом для межнациональных разборок.
Недавно, по пути из Сочи, я заехал туда. Абсолютно мертвая земля. Все разгромлено, разграблено… Домик превратили в руины. Это очень горько. Когда-то я там был очень счастлив. Приезжал туда с Севера, из Сибири, и мне очень хорошо писалось там.
- Раньше люди как-то по другому умели праздновать. Собирались за столами чаще. Пели. Как Вы относитесь к праздникам вообще?
- Люблю застолья, поэтому не пью водки. Водочное застолье – короткое. А я люблю песни, высокопарные тосты, интересный разговор под хорошее вино. Когда пьешь хорошее вино, немножко пьянеешь, но все ясно видишь, слышишь, запоминаешь. А водка в неуемных количествах убивает ясность видения, убивает память. А память – это самый главный банк для писателя.
- Евгений Александрович, за свою жизнь вы получали много разных подарков. Наверное, что-то нравилось Вам, что-то казалось бесполезным. А какой подарок так и остался несбывшимся?
- У каждого человека что-то не сбывается. вот у меня на левой ладони есть две очень странные, редкие линии… Линия жизни соединяется с линией ума. Когда-то одна предсказательница это объяснила мне так: ничего страшного, но, может быть, вы слишком многого хотите от жизни? А жизнь просто не может дать вам все то, чего вы хотите.
Несмотря на все удары, мне даже грех жаловаться, потому что, я получил в жизни очень многое. И столько подарков! И на дни рождения и без них. Я получил столько, что может быть даже незаслуженно много. И мне еще предстоит расплачиваться за них всю свою жизнь.
- Можете припомнить самый грустный свой день рождения?
- Я бы сказал так: с годами, все праздники начинают горчить. Я же потерял много близких людей. Тех, кого мне хотелось бы видеть на своем дне рождения. Это есть у каждого. Люди ведь умирают не только от старости. Был у меня близкий друг – Джумбар Беташвили. И профессия у него была вроде прозаическая – он заведовал административно-хозяйственным отделом Совмина Абхазии, по поэтичность характера не зависит от профессии. Она в душе у человека. Некоторые поэты – хуже бюрократов. Бюрократы в стихах. А вот Джумбар был поэтом больше, чем любой пишущий поэт. Он был поэтом в жизни.
Его убили во время этой бессмысленной, кровавой войны грузин с абхазцами.
Остались три красавицы дочки, жена. И никто не знает, кто это сделал, что произошло.
Я когда-то посвятил ему такие строчки:
О, Грузия, нам слезы вытирая,
Ты русской музы колыбель вторая.
О Грузии, забыв неосторожно,
Поэтом быть в России невозможно.
- Позже мы все-таки нашли очевидцев, видевших, как его вели по городу со связанными руками. Потом он просто исчез. Я человек не мистический, но так мне хотелось узнать, хотя бы где его могила, что пошел в Израиле к одной ясновидящей. Живет там женщина, которая нашла ребенка, исчезнувшего в Лондоне. Она, никогда не бывала в тех местах, но точно указала, где этот ребенок был утоплен и спрятан в мешке под водой.
И ясновидящая мне описала место, где убили моего друга. Причем совершенно точно описала, как его везли в автобусе. Потом она увидела, как его вывели из машины. И она сказала: нет, я этого смотреть больше не хочу! Его сейчас будут расстреливать!
Когда я вернулся в Абхазию. Я нашел это место. А вот где могила, не знает никто…
Теперь любой праздник для меня грустен. Вот и в этот раз, только вчера пришло известие, о безвременной кончине еще одного из близких друзей – Валерия Мешерякова, – проректора Харьковского университета, бывшего вице-губернатора Харьковской области. С ним у меня связана еще одна история. Когда-то, в 88-м, или 89 году, когда шли выборы в первый парламент, от Союза писателей я не прошел, тогда меня выдвинул профсоюз угольщиков Москвы. Тогда еще можно было быть избранным в парламент без денег. Той грязи, что творится сейчас, не было. Но, когда начали обсуждать мою кандидатуру, вышел какой-то милиционер и сказал, меня нельзя выбирать, потому что я не там запарковал свою машину. Вывод: если Евтушенко сам нарушает ПДД, он будет нарушать и конституцию СССР.
И мою кандидатуру сняли. Правда, потом, когда по многим округам проходили вторичные выборы, четырнадцать городов предложили мне стать их кандидатом. Я выбрал тогда Харьков. И начальником мой команды стал ученый Харьковского университета, историк, Валерий Мещеряков. С тех пор Валера стал моим ближайшим другом. Я ждал его и в этот раз. И вот теперь эта печальная весть.
- Но почему Харьков?
- Еще в 1964 году, когда мы с болгарским поэтом Стефаном Цаневым ехали через Харьков на машине, у нас засорился карбюратор. Это сейчас Стефан классик, а тогда мы с ним были молодые, веселые, отчаянные. Впрочем, по-моему, мы и сейчас такие же. Уже тогда нас узнавали, и приглашали выступать в НИИ, на почтовых ящиках. Это очень специфическая аудитория. В силу закрытости "ящиков", никакие идеологические эмиссары туда не допускались. В Москве меня смешивали с грязью, называли предателем, а в Харькове, когда меня пригласили открывать какой-то маленький магазин поэзии на Пушкинской площади, собралось около десяти тысяч любителей поэзии. Народу было так много, что остановились трамваи, и люди, ехавшие куда-то каждый по своему делу, неожиданно для себя попали на вечер поэзии, заняв самые удобные сидячие места. Я читал стихи, стоя на бочке из-под селедки. А, поскольку митинг получился стихийный, не зарегистрированный, милиция вежливо отобрала у меня микрофон, и дальше я уже читал без микрофона. Естественно, что голос у меня полетел к черту, и я уже не мог читать. Тем, кто стоял дальше, слышно не было. И в этот момент, откуда-то с третьего этажа, одна женщина спустила на веревке красивый китайский термос с горячим молоком, чтобы спасти мое горло… И вот, спустя двадцать четыре года, во время выборов я приехал в Харьков, как кандидат, и на той же самой площади, та же самая женщина, передала мне тот же самый термос и сказала:
– Женечка, мы держали это молоко для вас двадцать четыре года!
- 18 июля в ЦДЛ состоится Ваш творческий вечер. Кого из друзей Вы пригласили?
- Друзей приглашать не нужно. Да и ЦДЛ уже давно не мой зал. Мой – политехнический, но он сейчас на ремонте. А друзья, надеюсь, придут сами. Но я буду читать в любом случае, и для одного слушателя, и для полного зала.
- Я была на днях на Вашем вечере в Кремлевском дворце. Зал был полон, и публика принимала Вас так же, как это было в 60-е, 70-е, 80-е. Значит, вопреки всем прогнозам, вопреки циничности и меркантильности нашего времени, поэзия жива и востребована?
- Да, многие не верили, что Вечер поэзии может собрать сегодня такую аудиторию.
Дима Дибров назвал меня идеалистом и обещал съесть свою шляпу, если зал будет полон. Интересно, как у него теперь с желудком? И что интересно, что более 70 процентов зала – была молодежь. Это символично, на мой взгляд. Очень нужно сейчас, чтобы в России появлялись не только молодые любители поэзии, но и молодые поэты. Если они появятся, я буду знать, что не зря жил, и не сдавался, и продолжал писать и читать стихи даже тогда, когда мне говорили, что это бессмысленно, что интерес к поэзии в Россию никогда не вернется. Я же в ответ всегда говорил:
– Еще воскреснет Россия, если
Ее поэзия в ней воскреснет!
- Спасибо, Евгений Алекснадрович!