1
Военно-приключенческий роман был почти готов. Стреляными гильзами валялись исписанные листы. Пишмашина немного дымила. Сергей Андреевич Флудов, писатель, с лёгким нетерпением довершил судьбы. Откинулся на спинку кресла. Восемь часов ударного труда давали о себе знать. Литератор потёр затёкшие кисти. Зажмурил покрасневшие веки. Глубоко вздохнул.
Писатель строго окинул мысленным взором материал. Прошил его всеохватным замыслом демиурга… Язык шероховат. Угловатый сюжет развивается схематичными персонажами.
Главгерой – ярковыраженный зануда. Факты указывали на абсолютную ненужность появления произведения на свет…
Флудов цокнул языком. Насупился. В который раз прочёл плакат на стене. Длинный кусок бумаги гласил: «Ни недели без романа». Так писатель чаял освободиться от безвестности и безденежья. Флудов был бы рад пахать как вол. Однако суета мира сего брала своё. К тому же поиски смысла жизни никто не отменял. Да и накопление писательского опыта отнимало прорву времени. В итоге на работу оставался один-одинёшенек воскресный день.
И этот трудовой день заканчивался крайне плачевно.
Хотя начинался более чем хорошо…
Окно забрезжило холодным светом в 9.15 по столичному времени. Писатель приоткрыл мутные глаза на страдальческом лице. Вспомнил про тяжелейший субботний вечер. Писательского опыта было накоплено немало… Флудов неуверенно встал. Попил воды из турецкого графина. Аккуратно прилёг. Проснулся спустя три часа. Гимнастическим рывком спрыгнул с кровати. День начался со второй попытки.
Литератор деловито пошумел смывом. Поскрипел кухонной дверью. Пошамкал затёртыми тапочками. Наконец, активно постучал ложкой по сковороде.
Физиологические порывы уступили место творческим. Флудов почувствовал привычное приближение приступа графомании. Озорно улыбнулся. Подошёл к окну. Взглянул на градусник и – заодно - на улицу.
День был серым и безрадостным, как и подобает трудовому будню. За окном высились одинаковые многоэтажки. Сотни дождей ободрали их стены. Толстый слой слякотной каши покрывал причудливые конфигурации тротуаров.
Талая вода монотонно барабанила по жести подоконника.
Писатель, невзирая на куцые обстоятельства, бодро подошёл к печатной машинке. Игриво дёрнул каретку. Та кокетливо звякнула в ответ. Сколько той жизни, подумалось Флудову. Он решительно приподнял кровать. Подпер головой тяжёлый скрипучий матрас. В старом кожаном чемодане нашёл заветный блок отличной бумаги. Писатель украл бумагу ещё во время службы в архиве суда, и очень гордился, что ограничился лишь этим.
Флудов с удовольствием ощутил приятную тяжесть брикета. Распечатал его. Извлёк белоснежный мелованный лист. Заправил в каретку…
2
Наступал вечер. Силы и вдохновение покидали писателя. Листы рябили ровными линеечками букв, связанных между собой в роман. Не прошло и восьми часов ударной машинописи, а произведение было почти готово.
Но писательское счастье, повторимся, не посетило Флудова. Более того -- он чувствовал глубокое неудовлетворение. Прекрасноформие исписанной бумаги не сочеталось с несовершенством написанного. Конфликт между формой и содержанием в который раз обжёг душу Флудова.
Сергей Андреич побрёл на кухню утешиться внеочередной дозой кофе.
Скрипнули дверцы шкафчика. Последняя уцелевшая чашка небьющегося сервиза дополнилась аутентичным блюдцем. Конфорка вспыхнула зеленоватым огоньком. Зашипела взвесь в закопченной турке. Иллюзией стабильности по квартире поплыл аромат арабики.
Несколько успокоенный литератор вернулся в кабинет. Сел в кресло. Спиной ощутил крупные катышки покрывала. Тихонько тикали часы. Стало совсем хорошо. Флудов положил ноги на стол. Звучно хлебнул. Мягкий свет лампы осветил густые клубы кофейного пара и буйную лохматость ног писателя.
3
Флудов жил и творил в двухкомнатной квартире, что на проспекте Генералиссимуса Суворова. Всё стандартно. Всё как у людей. Многоэтажный панельный дом, построенный в конце прошлого века бойцами стройбата. Четвёртый этаж. Линялая розовая линеечка по бокам панелей. Стены, щедро исписанные безысходным народным творчеством. Кошки. Домофон. Соседи.
Однако квартиру Флудова можно было назвать заурядной только по площади. Литературная резиденция писателя являлась заповедником советского быта конца 80-х начала 90-х годов.
Потягивая обжигающий кофе, Сергей Андреич, с отрешённостью, столь необходимой для прозаика, вновь осмотрел обстановку квартиры.
Гэдээровские модели самолётов раскинули крылья на верху тяжёлых полированных шкафов. Чуть ниже -- стройные ряды Большой Советской Энциклопедии послевоенного издания, чудом спасённые от библиотечной помойки. Дугами гнутся полки с собраниями сочинений идейно правильных некогда авторов. Тускло блестит праздничная посуда из толстого псевдохрусталя. Глухие шторы. Ажурная жёсткая тюль. Многолетний слой пыли. Беспультовый телевизор с большим выпуклым экраном. Вытоптанный красный ковёр, слегка прикрывающий фанерный пол.
Писатель любил и ненавидел своё жилище. Заповедник советского быта хоть и радовал неповторимым шармом, но явно требовал ремонта.
Мысли о переменах особенно докучали литератора во время и после дружественных визитов. Иногда Флудова приглашали в гости весьма респектабельные люди. Квартиры их напоминали офисы, навевали почтение и тоску, но всё же нравились Флудову, хотя бы тем, что в них нельзя было запнуться о нагромождения необходимых вещей. Такое частенько происходило в литературной резиденции Флудова. Наблюдательный литератор находил множество положительных моментов в устроении чужих квартир. Почти у всех знакомых Флудова шкафы плавно открывались безо всякого скрипа. Паркет не думал пузыриться и вставать на дыбы. Потолок не трескался. Полки не выдавали признаков скорого обвала. Даже лампочки, казалось, никогда не перегорят.
И всё же родная берлога по-прежнему оставалась прекрасной в своей консервации. Флудов не решался на ремонт, хотя задумывался о нём. В трудные моменты, когда предательские мысли преобладали, писатель считал до ста, зажмуривался и не менее получаса внушал себе, что главное – это литература. И нечего гениальным личностям расточать себя на пустяки.
4.
Сергей Андреич допил кофе. Пожевал гущу. Прищурился. Вернулся к рассмотрению написанного. Нужно было срочно что-то предпринимать. Иначе неделя пройдёт безрезультатно, как и три предшествующие ей.
Писатель крепко задумался. Его массивные надбровные дуги, склонные к гаймориту, глухо потрескивали от напряжения мысли. Вскоре в глазах писателя вспыхнул задорный огонёк. Он метнулся к станку. Дрожащими руками заправил последний лист романа. Всем весом навалился на клавиши. Пишмашина, вздрагивая корпусом, чётко вывела последнюю, сокрушительную, победоносно-прекрасную фразу.
Литератор удовлетворённо отстегнул лист. Покрякивая, несколько раз перечитал финальное предложение. В свете оранжевой лампы выпукло значилось:
«Государство не желающее содержать свою армию, неизбежно будет вынуждено содержать чужую».
Итак, произведение увенчалось эффектной и убедительной концовкой. Хитрый литературный приём должен был произвести на читателя благоприятное впечатление романа в целом.
Настроение улучшилось. Писатель пробормотал: «Ай да Флудов, ай да сукин сын». Дома не сиделось. Не стоялось. Не лежалось. Спешилось поделиться радостью с кем-нибудь.
Флудов собрал машинопись в крепенькую стопочку. Зачехлил машинку клетчатым пледом. Пересчитал наличные капиталы. Долго искал подходящие под настроение джинсы. Затем надел затёртое пальто из кожи монгольского яка. Замотался верблюжьим шарфом. Улыбнулся отражению в тусклом трюмо. Вышел из квартиры.
5
Флудов спешил к Сергеичу – персональному критику. Сергеич жил в самом сердце города на улице Марксистов. С поразительной безотказностью он читал абсолютно все произведения Флудова. Тут нужно оговориться, что Сергеич читал вообще всё, причём в промышленных масштабах. Флудова это очень расстраивало. Он считал, что нельзя быть таким неразборчивым. Сам же Флудов читал не так чтобы много, ссылаясь на то, что он писатель, а не читатель.
Сергеич же любил повторять, что Флудов -- графоман. Флудов жутко обижался, но потом смирился, потому что уважал и ценил Сергеича. Он, по большому счёту, был единственным читателем Флудова.
Вот и на этот раз Сергеич был той необходимой живой душой, что могла бы прочитать свежеиспечённый роман. Для чего желательно было организовать Сергеичу чаю с лимоном. За ночь этот незаурядный человек прочитывал до 600 страниц текста, выпивая около двадцати кружек чаю.
С Сергеичем писатель познакомился вот как.
Однажды летом романист возвращался из Петрограда. Флудов часто ездил туда в рабочие командировки. Только там Флудов чувствовал себя по-настоящему творческой личностью.
В Питере писатель плавал в свободе, мок под дождём и нахлобучивался пивом. Глубоко дышал сырым ароматом Северной Венеции. Аппетитно жрал котлеты с колой в Макдональдсе. С воплями сбегал вниз по эскалатору. Катался в метро. Много -- с хитрым прищуром -- курил. Ходил в Эрмитаж и весьма успешно корчил из себя прожженного эстета.
Холодным августовским днём в два часа пополудни Флудов сел в плацкарт «Бредск-Санкт-Петроград». Пробираясь к своему месту он поскользнулся в луже пива. Рухнул на бездыханное тело пьяного гасторбайтера из Хохломы. Друзья пролетария играли в карты и громко матерились, что примечательно – на месте, предназначенном Флудову. Литератор обречённо обнял походный редикюльчик. Смиренно присел в сторонке. Рабочие послали гонца в вагон-ресторан за спиртным. Посланец сдюжил дойти до двери и мощно ею шмякнуть. Но в районе туалета он звучно обтошнился и там же упал. Писатель похолодел от ужаса. Перспектива провести в обществе этих людей ближайшие 30 часов открылась во всей удручающей неизбежности.
К счастью, в скором времени ситуация изменилась.
Проводница усадила рабочих на места. Пьяные и безвольные в гасторбайтерском счастье, они улеглись по боковым полкам. Вскоре дружно захрапели, свесив натруженные конечности с лежанок.
Флудов получил постельный комплект. Уставился в окно. Мимо проплывали окраины Петрограда. Пелена дождя закрывала обзор. Видны были только бесконечные гаражи и гигантские укропины ядовитого борщевика.
На боковой полке спяший работяга тщетно пытался укутаться простынёй. Присутствие остальных угадывалось по храпу. На соседних же полках не было никого.
На первой же станции к Флудову присел невысокий толстенький человек в круглых очках. Он приветливо поздоровался с писателем. Поставил небольшую сумку под лежанку. Расплатился за бельё. Потребовал чаю.
Приободрённый Флудов вкрадчиво поинтересовался докуда едет этот господин. Оказалось, до Бредска. Писатель чаял найти собеседника на всё время путешествия. Но не тут то было. Сергеич оказался молчаливым попутчиком. Он достал толстую приключенческую книгу в мягкой обложке. Принялся читать. Проводница принесла чай в гранёном стакане. Сергеич тут же попросил ещё два и, посапывая как чайничек, совсем ушёл в себя.
Так продолжалось весь день. Весь вечер. Часть ночи. Флудову до одурения хотелось поговорить. Сергеич время от времени обменивался с Флудовым вежливыми фразами о погоде и о том, где они едут, однако на контакт не шёл. Больше всего Флудова злило то, что Сергеич с таким упоением читал. Это были дешёвые приключенческие детективы и фантастика.
Ранним утром Сергеич одолел всё. До прибытия оставалось около четырёх часов. На столе с омерзительной трезвостью дымил и позвякивал стакан. Плавала долька лимона. Высилась аккуратная стопочка прочитанных бестселлеров.
Сергеич отпил немного. Посмотрел в потолок. Потом на Флудова. Тот сидел злой и помятый. Писатель не выспался. Писатель не мог спать в поездах. От недосыпа на него навалилась обычная в таких случаях депрессия. Сергеич как можно дружелюбнее поинтересовался, нет ли чего почитать.
Флудов удивлённо посмотрел на соседа. Просиял. Заулыбался. Суматошно порылся в сумке. Достал толстую папку своих машинописей. Торжественно расшнуровал тряпичные завязочки. Вручил Сергеичу.
Писатель с восторгом и надеждой смотрел, как Сергеич методично читает произведения лист за листом. А их было немало. Почти всё, что Флудов намаял за пять лет писательства. Флудов на всякий случай постоянно носил с собой всё написанное. Мало ли где можно познакомится с директором уважаемого издательства… В основном это были излюбленные Флудовские «потоки сознания». Плюс несколько матерных юмористических рассказиков. Богатство тянуло листов на сто.
Сергеич до самого прибытия читал с криво заломленной бровью. Похмыкивал. Покашливал. Не сопел. Тень брезгливости осеняла его лицо. Но всё же он читал. Поезд остановился. В окошко виднелся высокий шпиль белоснежного вокзала. Сталинское барокко. Визитная карточка города. В солнечном Бредске стояла июньская, насыщенная жара.
Сергеич, прочитавший чуть более половины, протянул бумаги Флудову. Того бросило в озноб: -- А дочитать не желаете? – сдавленным голосом поинтересовался он.
Сергеич с сочувствием посмотрел на литератора. Вздохнул. Согласился дочитать. Они обменялись телефонами. Сергеич бодрым шагом пошёл на улицу Марксистов. Флудов поплёлся на троллейбусную остановку добираться в родной микрорайон.
6
С тех пор Флудов частенько наведывался к Сергеичу. Тот не противился. Обычно писатель заходил в гастроном. Покупал чего-нибудь вкусненького. Звякая авоськой, переходил дорогу, с неизменным восхищением разглядывая старый аккуратный собор с золотыми маковками и большими часами. Пересекал двор, утопавший в зелени и малышовской возне в мяч. Поднимался на третий этаж чистенькой пенсионерской хрущёвки Сергеича.
Дальше Флудов заискивающе вручал новые произведения. Слушал критику старых. Замечания были по существу. Флудов это признавал. И даже записывал конструктивную критику в блокнот. Потом следовало примиряющее распитие принесённого спиртного и – непременно - раскуривание трубок мира на крошечном балконе.
Флудов сплёвывал, стараясь не попасть на головы прохожих. Смотрел на узкую старую улочку. На купола церквей и крыши. Чувствовал себя богемным литератором. С Сергеичем было хорошо поговорить обо всём. Неспешно и обстоятельно. Флудов любил эти спокойные вечера.
7
На этот раз Флудов спешил. Утром в понедельник Сергеич уезжал в командировку на несколько дней. Писателю не хотелось встревать в сборы Сергеича, но, нужда поделится творческим успехом пересилила.
Флудов прыгнул в маршрутное такси. Бережно закрыл дверь. Он знал, насколько это важно для любого водителя маршруток. Зато проехался «зайцем». Благо, водитель заподозрил неладное слишком поздно. До дома Сергеича оставалось не более десяти минут ходьбы. Флудов ловко выскочил на светофоре. При этом он чуть не попал под колёса грузовика. Затем забежал в супермаркет, купить Сергеичу лимонов.
Огромный супермаркет "Идея Фикс" открылся совсем недавно и являлся для Бредска объектом уникальным. Толпы горожан с круглыми глазами шарахались мимо бесконечных полок, уставленных пёстрым товаром. Флудов разыскивал лимоны около получаса. Затем двадцать минут стоял в огромной очереди. Девушки на кассе с непривычки еле справлялись с диковинными штрих-кодовыми пиликалками, которые, по-идее, должны были ускорить процесс.
Так что Флудов пришёл к Сергеичу довольно поздно. Тот уже собрался в дорогу и готовился ложиться спать. Флудов вручил ему рукопись. Сергеич пообещал прочитать в командировке. Писатель сказал, что столько не выдержит. Настоял на том, чтобы сейчас и немедленно. Сергеич пожаловался на то, что завтра рано вставать. Флудов слушать ничего не хотел. Однако потом сжалился. Отложил в сторону половину. Тезисно изложил содержание. Остальные листы вручил Сергеичу. Тот горестно вздохнул. Переоделся в пижаму. Сел в кровать с ногами. Взбил подушку. Принялся читать.
Сергеич проглатывал листы с огромной скоростью. Взгляд его проносился по диагонали страницы. Сергеич хмурился. Качал головой. Писатель понял -- дело швах и надеялся только на ключевую фразу. Прочитав последнюю страницу, Сергеич фыркнул. Вылез из кровати. Подошёл к книжной полке. Достал толстую книгу с золотистым корешком «Великие изречения великих людей»
Сергеич сказал, что произведение слабенькое. Даже для Флудова. После этого он открыл книгу на странице 508. Подчеркнул ногтём одно из изречений. Флудов прочитал. Оно подозрительно напоминало удачное предложение писателя. Точнее, было таким же точь-в-точь.
Сергеич посоветовал сделать выводы и многозначительно замолчал. Флудов вскипел. Крикнул, что будет судиться за авторские права. В гневе он даже не взглянул, кто тот подлец, что посмел написать то же самое. Оскорблённому литератору было всё равно. С досады он очень холодно попрощался с Сергеичем и громко хлопнул дверью.
8
Предчувствуя привычное приближение хандры, Флудов закурил.
Ему было очень важно ощущать себя пусть и непризнанным, но талантливым литератором. Ему нравилось оправдывать своё хроническое безделье причинами неизбитыми. Подчёркнуто манерно показывать, что литература властно занимает слишком много времени и сил. Книги писать – это вам не козликов из хлеба лепить, - любил повторять Флудов. Мол, не обессудьте, господа-товарищи, ничего тут не попишешь, коли книги пишешь. Да и привык Сергей свет Андреевич к полубогемному образу жизни.
Однако в этот вечер Флудов ясно ощутил себя полнейшим ничтожеством. Причём во всех смыслах.
На автобусной остановке он купил пива. Присел на лавочку. От ледяного «Белобашенного» заломило зубы. Начинало прихватывать горло. О ноги писателя доверчиво тёрлась чёрная дворняжка. У бордюра стояли две девушки. Стройные. Хорошо одетые. Они смеялись. От них веяло юностью и задором. На чёрном небе высыпали крупные синеватые звёзды. Прохладный воздух, свежий и резкий, приятно щёкотал нос и покалывал в щёки...
Подъезжал автобус. Писатель остро почувствовал всю мимолётность и очарование момента. Ему понравилось это состояние. Флудов начал было стараться его запомнить, чтобы записать. Однако грусть на заднем плане не давала расслабиться. Мешала предаться вдохновительному чувству. Флудов вдруг вспомнил, что он не писатель, а полнейшая бездарность.
Двери автобуса распахнулись. Чтобы не переживать, Флудов на ходу определил собачку вшивой, а девушек заклеймил шалавами. Так было проще.
Злой на всех и вся, писатель плюхнулся на сиденье, оттеснив немощную старушонку, которая претендовала на сидячее место. До самого дома он ехал – кутаясь в плащ и мизантропию -- как Наполеон в ссылку. Дома Флудов побродил по кабинету. Тупо посмотрел на исписанные листы. Почувствовал отвращение к себе и литературному творчеству. Удалился в опочивальню. Не раздеваясь, грохнулся на кровать. Сапоги всё же стащил.
9
Флудов уставился в потолок. То здесь, то там сказочными цветами вскрывалась побелка. От сквозняка шевелились длинные космы паутины. Над спинкой кровати высились неровные горы книг. Угловатой трапецией трудноразличимых предметов темнела тумбочка. Основным мотивом обстановки служило множество неубранных чашек с ложками. Они виднелись повсюду. Засохшая кофейная гуща навевала меланхолию.
Большой живот писателя, затянутый тонким свитером, еле заметно вздрагивал от ударов сердца. Писатель нервничал. Он всегда немного нервничал.
Сергею Андреевичу начало казаться, что его ретивое, чрезмерно увеличенное ежедневным пивными атаками сердце, замедляется и вот-вот остановится.
- А что, прехорошенький у меня будет склеп, - подумал Флудов, - то-то же несколько вагонов барахла вывезут. И кому всё достанется? Секонд-хендам? Букинистам? Помойке?
Флудов прикинул, что только одна эта комната может снабдить праздничной одеждой какой-нибудь колхоз. Или реквизитами небольшой цирк. Или дом культуры. Или сельскую библиотеку.
- В конечном итоге, всё материальное принадлежит тлену, - подытожил писатель. Личность философствующая, он почувствовал сильный приступ отвращения к любой деятельности.
В голове помимо воли проносились какие-то образы, хаотические воспоминания. Образы постоянно цеплялись за другие. Кружились дурацкой каруселью. Мучили. Истязали.
Хотелось светлых мыслей. Жаждалось простоты. Мечталось о ясности. Но ничего такого и близко не было.
Захламлённая квартира, захламлённая голова…
Ожиревшая квартира, ожиревшая душа…
Дряблое тело, дряблые чувства, хилые желания на подогреве у банальных страстишек…
Хотелось спать и немного - есть.
Писатель прикинул, в холодильнике – плавленый сырок, полбанки варенья, три бутылки пива. Чая и того в доме не было. Засыпая, Флудов подумал о том, что это признак предельного запустения.
Сквозь дрёму он услышал звук, как если бы кто-то набирал воду в чайник. Писатель рассеянно подумал, что это очень мило с чьей-то стороны…
И тут Флудов подскочил, как ошпаренный. Ведь дома не могло быть никого.
10
По дороге на кухню в воображении нарисовалось как сумасшедшая домохозяйка пробирается на кухню Флудова через окно и посягает на его независимость. Фрекенбоки и прочие посторонние претили его отшельническому бытию…
Всё обстояло иначе, но не менее драматично.
Флудов забежал на кухню. Выпал в ступор. Из-под холодильника с журчанием горного ручья уверенно разрасталась огромная лужа.
Откуда вода? Флудов не мог понять. Ибо вода шла ниоткуда. Писатель нагнулся. Присел на корточки. Осторожно присмотрелся. Две мощные струи били из-под раковины. Прорвало трубы. Шланги с горячей и холодной водой хлестали по испуганному писательскому лицу.
Флудов растерянно повертел вентили. Поток не прекращался. Напор даже не ослаб. Писатель понял, что пропал и побежал за подмогой.
Оставляя за собой мокрый шлейф, литератор спешно прохлюпал на лестничную площадку. И встал на распутье.
Сосед из 16-ой квартиры давно и сурово пил. С некоторых пор поток сомнительных женщин, навещавших его, иссяк. Это свидетельствовало об ужасающей степени деградации. У него свои проблемы, подумал Флудов.
В 15-ой квартире жила одинокая журналистка. Если бы там обитал журналист, Флудов всё равно не сунулся бы туда. Родственность профессий говорила ему о тщетности совместных усилий журналиста и писателя в деле устранения конкретной проблемы. Флудов знал – от писак добра не жди.
Так что все надежды были возложены на 13-ю квартиру. Там жило грустное семейство неунывающего электромонтёра. Этот мастеровой человек часто крутил что-то в щитке, отчего его счётчик показывал смехотворно маленькие цифры. Дома у него имелись неистощимый запас лампочек и жена с золотыми зубами. О широте души электромонтёра свидетельствовала вечно расстегнутая – при любом морозе – куртка. Флудову импонировала также его трогательная привязанность к дочери и огромному мускулистому бульдогу. Обоих он при входе в квартиру шумно тискал.
Электромонтёр подвёл. Его не было дома. Только пёс сипло погавкал в ответ на робкие звонки Флудова.
Писатель обречённо вернулся в квартиру. Кухня превращалась в бассейн. Ноги разъезжались по линолеуму с шумными брызгами.
Задыхаясь от отчаяния, Флудов позвонил в ЖЭС. Ему велели не унывать. Посоветовали ждать понедельника. Писатель взмолился о пощаде. Но в трубке послышались короткие гудки…
Флудов вернулся к вентилям. Долго прикидывал, в какую сторону закручивать. Предположил, что вправо. И твёрдо следовал избранному движению.
К счастью, вентили удалось закрутить. Причина катаклизма была устранена.
Флудов издал стон облегчения. Огляделся вокруг.
Вода заплывала за высокий кухонный порог.
Сергей Андреич сел на табуретку. Поджал ноги. Закурил. Укутался в дым раздумий. Рассудительность вернулась. Из действий ушла суматоха. Как и подобает мыслителю, Флудов уже через четверть часа выдвинул сразу несколько способов решения проблемы.
Начал с пылесоса. Аппарат беспомощно захлюпал. Как кадык, судорожно задёргался шланг. Пылесос захлебнулся. Послышался громкий хлопок. Вонь гари концептуально примешалась к запаху сигарет.
Затем Флудов принялся вычерпывать воду железной кружечкой. Метод показался писателю безнадёжно нецелесообразным уже на пятой минуте применения.
Наконец писатель сходил за тряпкой и, напитав её водицей, что есть сил, выжал тряпку в ведро. К удивлению Флудова, получилось достаточно эффективно. Однако лужа всё ещё казалось бездонной.
В это время послышался звонок в дверь. На пороге стоял сосед с третьего этажа.
11
Удивляться его появлению было нечего. Флудов настроился на конфронтацию. Встал в борцовскую стойку. Открыл дверь.
Сосед был небрит и скорее потерян, чем зол. Его мокрые руки слегка дрожали. Он воззвал к пониманию, особо напирая на то, что в его квартире недавно сделали евроремонт.
Флудов грубо буркнул, что меры приняты. Безаппеляционно закрыл дверь. Вернулся к тряпкам и сырости.
Писатель снял с бельевой верёвки огромный плед. Он висел там так давно, что успел покрыться пылью. Флудов набросил плед на лужу. Добавил полотенца. Старый бушлат. Ворох грязных носков. Лужа поглотила все ненужные тряпки в доме. И только после этого изволила немного помельчать.
Через час упорной работы на кухне стало относительно сухо. Пол никогда не был таким чистым. Флудов с удивлением заметил, что его узбекская черепашка Брунгильда ещё жива. А ведь Флудов не видел питомицу целых три года, в течение которых она даром времени не теряла: кухня была густо испачкана отходами её жизнедеятельности. Животное мстило за невнимание. Писатель недоумевал, как ей это удалось фактически без пищи.
За время устранения последствий сантехнической катастрофы к Флудову три раза заходила жена соседа. Писатель совестился смотреть ей в глаза. Ему запомнился только ядовито-красный халат и ноги в тапочках. Жена соседа не скандалила. Она обеспокоенно говорила о том, что вода всё ещё идёт, причём уверенными струями. Писатель провёл обзорную экскурсию на кухне. Соседка удивлённо похмыкала и удалилась. Позже пришла женщина со второго. Её тоже немного затопило, но она не имела претензий после того, как побывала у соседей с третьего. Исключительно любопытство двигало также супружеской парой пенсионеров с первого этажа.
12.
Близилась полночь. Писатель прогуливался по коридору в глубочайших раздумьях. Мерзко скрипели мокрые половицы. Нужно было что-то предпринимать. Соседи вели себя крайне интеллигентно. И это сбивало с толку. Лучше бы они скандалили. Пусть бы ругали Флудова последними словами. Уж тогда бы писатель упёрся. Уж тогда бы ответил на вопиющее хамство. Урезонил унылых мещан. Либо попросту переселился на месяцок-другой к Сергеичу, пока шумиха не успокоится.
Однако ни сосед, ни его жена не появлялись. Ситуация создалась щекотливая. Флудов почувствовал первые угрызения совести. Начал одеваться.
Для визита вежливости Сергей Андреевич выбрал джинсы цвета линялого неба, смокинговый пиджак, и тапки на босу ногу. Соседи должны сообразить, что Флудов собирается на важный раут. К ним же его привело исключительное благородство и живое участие. Эту благосклонность нужно учесть. Но он очень спешит. Поэтому нюни распускать некогда. И причитать не нужно.
На лестничном марше Флудов скурил полпачки сигарет. Его немного шатало. Чувствовал он себя отвратительно. Как ни крути, а виноват был в конечном итоге он.
Писатель долго медлил. Наконец, чересчур решительно подошёл к двери. Протяжно позвонил. Открыл хозяин. Он стоял в мокрой майке и шортах. Лицо у него было измученное и кроме усталости не выражало ничего. Он лишь слегка удивился наряду Флудова. Следом из гостиной вышла жена. Она печально улыбнулась писателю и вернулась в комнату. Там плакал маленький ребёнок. За зелёными стёклами уютно вспыхивал работающий телевизор. Больше в квартире уютным не выглядело ничего.
Обои толстыми лохмотьями свешивались со стен. Навесной потолок покоробился. Лампочки выпали. Балки держались ненадёжно. Кухонная плитка отвалилась и разбилась. Писатель заметил, что в недалёком прошлом она была итальянской и очень дорогой.
Отец пострадавшего семейства не жаловался. Он сказал, что дело-то житейское и с грустью рассматривал прехорошенькую некогда квартиру вместе с Флудовым. Это было невыносимо. Флудов сжался в комочек. Услышал за стенкой детский плач. Мучительная пауза затягивалась.
Писатель пискнул: «Извините» и спешно удалился…
13
Всю следующую неделю литератор занимался распродажей имущества. Сергей Андреич продал телевизор, дубовую стенку, раскладной полированный стол на 12 персон, несколько ценных книг и диван. Денег, вопреки ожиданиям, выручил мало.
Сходил на строительный рынок. Потерянно побродил среди разнообразия материалов и продавцов. Через два часа скитаний нашёл заветную итальянскую плитку, почти такую же, как у соседей. Средств хватило ровно на два с половиной квадратных метра. Ещё Флудову удалось выклянчить банку эпоксидного клея за полцены. Всё это он торжественно вручил соседям, присовокупив к компенсации бутылку хорошего вина. Фуфырь элитного бухла много лет простоял у него на кухне и нашёлся случайно, благодаря потопу. Соседи обрадовались вину даже больше, чем плитке.
Флудов понимал, что в плане практическом этого мало. Однако совесть писателя наконец-то успокоилась. Ведь он сделал, всё, что мог. Добрососедские отношения были восстановлены. Более того, улучшились.
После совместного распития сухонького, Флудов через две ступеньки вприпрыжку поднялся к себе. Первым делом включил свою пишмашину на электроприводе. Он прислушался к тому, как гулко тарахтит её моторчик в пустой комнате. Он нашёл, что это очень мило. Непривычная аскетичность вдохновляла. Всё стало каким-то простым, ясным, прозрачным. За окном на солнце сверкал снежок.
Мир выглядел юным и свежим. И писатель вдруг ощутил себя таким же.
Флудов улыбнулся своим мыслям и настроению. Сел печатать. Потом передумал и позвонил Сергеичу:
- Алло! Сергеич? Я приеду! Задумка есть…Бестселлер в стиле бытовой фантастики. Жесть! Только нужно ключевую фразу утвердить. Без неё никак… Какую? Приеду – увидишь.
Затем писатель пробежался пальцами по клавишам. Напористой линеечкой черным по белому значилось:
«Хозяин не желающий делать ремонт в своём доме, будет вынужден делать ремонт соседу»
Так начинался шедевр. Зачатие великого романа произошло в понедельник вечером, а уже в полдень воскресенье всё было кончено.
Отметим, что плагиата в новом шедевре Сергеич нашёл ничтожно мало.
Сергей Андреевич Флудов, романист, радовался тихим писательским счастьем.
А где-то вдалеке светились размытые очертания кабаков.
26.01.09.