Кисти в стакане ощетинились в лицо потолку.
А тот - бел, безупречен и равнодушен : знает, что
предстоит испытать холсту, загрунтованному и саваном растянутому на раме.
Колонковые языки - широкий и узкий - маслом оживляют образ того, кто был отцом.
Это - тысячная попытка отдать ему дань.
Глаза, брови, упрямый лоб, жесткая грань скул...
Но дрожь моих пальцев опять ломает линии.
И с холста бусинками удивленных глаз плюшевый медвежонок в который раз спрашивает:
- Чем я помешал тогда, тридцать лет назад,Ему, разорвавшему меня пополам
в наказание
за твою
незаправленную кровать?