Я не желаю ни зла, ни горя всем этим людям, –
Я равнодушен; порой прощаю, порой жалею.
Моя дорога лежит безлюдьем.
Моя пустыня – дворца светлее.
Игорь Северянин
Камень беззвучно мелькнул рядом с плохо слышащим ухом. Обернулся. Дети. Пятеро. Стайный принцип нападения. Близко не подходят. Выражения лиц не свойственны примерным мальчикам и девочкам. Впрочем, откуда знать какие они на самом деле? Быть может, именно такая неприкрытая злоба, агрессивность, жестокость и есть они настоящие? В процессе жизни учащиеся скрывать истинные звериные рыла, которые под масками человеков становятся только страшнее, опаснее... Второй глухо стукнулся о плечо на излёте. Быстрее заковылял – правая нога так и не оправилась после давнего меткого удара палкой из-за угла, зато научился подальше обходить углы – к улице. Там звери со взрослыми масками, прямо не атакуют, их присутствие заставляет детей надевать маски.
Можно сидеть в четырех стенах. Только ещё более невыносимо. Она не останавливается ни на мгновение. Вспоминает и вспоминает. Каждое платье, каждая фарфоровая чашка, вилки серебряные, ложки золотые, столы красного дерева, блеск театральной мишуры, гости важные, гости богатые, приёмы на сто персон, сумочки, туфельки, перчаточки, кольца, бриллианты, жемчуга, часики, браслеты – толпой бессмысленных названий давят и давят слышащее ухо, заставляя задуматься о постоянности счастья тишины глухих. Не осознаёт своей недочеловечностью, что мир неизменен, никто не меняется, просто наступили другие времена, и, чтобы существовать, требуется принять их, раствориться в тягучих приторных секундах, как раньше удавалось покорить другие, быстрые, резкие, живые.
Улица. Грязный узкий переулок, необходимо достаточный в своём расположении, словно приток реки, создающий и показывающий истинное лицо города, остался позади со стайкой полудиких существ. Теперь маски пострашнее, но поприличнее видом. Обходят издалека, некоторые плюют под ноги, испуганные женщины пытаются защитить себя полузабытым знаком отвода беды. Глупо. Знаки всего лишь знаки, а события вершатся волей человеческой, которой было в избытке. И сейчас вполне довольно, чтобы пройти этой дорогой от начала до конца. Вспоминать самому.
С детства… Какое странное слово, неужели было, нет, по-прежнему есть – ведь все годы, поступки, желания навсегда запечатлены неизбежной памятью – общее с маленькими метателями камней? Хотя кидал куда метче. Движимый иными чувствами: не мелким недостойным шепотком удовольствия причинить боль похожему на себя, а ощущением правильности, неизбежности мести. Проникал окружающий порядок мироустройства, как необходимость собственной жизни. Уже тогда подозревал, нет, знал – подозрения, воплощённые жизнью и есть сами знания, также верно обратное: знания, вдруг расходящиеся с реальностью всего лишь жалкие ошибочные подозрения – поэтому знал, наверняка знал каждый эпизод будущей судьбы. И переулок, и камнепад, и хромоту, и неумолчный стрекот былого из её лица-маски, и видимую вершину.
Не стремился на самый верх. Не для того рождён. Есть выдержка, могучее терпение, умение в нужный момент стукнуть кулаком по столу, а зачастую не только по столу и не только кулаком, но и доброты при необходимости найдётся, разбирается в людях, достаточно знает экономику, военное дело, социологию, вообще знает достаточно, воли хватит на многое, слишком многое, как позже выяснилось. Всегда готовый и идеальный для вторых ролей в сложный период войны обнаружил, что нет никого: испарились, исчезли, заболели, разбежались все первые. Это был не заговор, не чья-то подло-хитроумная интрига, просто не совпало возможное с реальным. Одни ушли от страха развратничать, других поглотило вино, третьи сошли с ума, четвёртые начали террор, пятые заворовались, шестые хотели как лучше, но не сдюжили. Должны быть лидеры, да неурожайным вышло поколение. Пришлось сыграть на переднем плане. Не дотянул, ошибался, не хватило умения просчитать ходы дальше, чем противники. Зато остались воспоминания. Такие, каких никогда не найдёшь в головах презрительно спешащих мимо по неказистой улочке затерянного провинциального городка, где жизнь замерла миллионы лет тому назад, когда перестали топтать землю динозавры. Даже не воспоминания. Сила памяти переносит прошедшее на передний план жизни, заново проживаешь взлёты и падения, красным отмечая неверные ходы, дабы исправить, радуясь успешным решениям. Целая эпоха длиною в улицу, туда и обратно, затем ещё раз.
Неожиданно глаза зацепляются за увиденное. Странный человек. Не обходит широким полукругом, не спешит на другую сторону, стоит, смотрит прямо. Лёгкое облако минувшего. Из старых знакомцев, тех, кто уверенно шли в его следу, играли на третьих ролях, не рискуя, выбирая местечки потеплее да понадёжнее. Для этого нужно тоже мужество, причём особого рода – знать, что никогда не будешь первым, всегда лишь одним из множества муравьёв. Преуспел, начисто выбрит, дорогой костюм, благоухающая лысина посередине круглой головы, ботинки блестят под затухающим солнцем, городок надёжен и спокоен, идеальное место тишайшей и аккуратнейшей службы перед пенсией. Муравьи известны живучестью, выплыли забытые уроки естествознания. На лице борьба, мимолётная тень борьбы, так надёжно, спокойно двигался по карьерной лестнице, что не зачерствел, не было возможности выбора, выводящего за грани муравьиного существования.
Кого он видит перед собой? Заросшего бородой древнего оборванца, осколок прошлого? Что чувствует? Убеждённость в своём выборе, правоту? Каплю бесполезного унижающего сочувствия, свойственного некоторым особо псевдосердобольным людям? Жалость удел слабых с обеих сторон, должно лишь заслуженное, заработанное, хрестоматийный девиз. Движение руки. Неловкое, механическое, мгновенно взятое обратно. Правильно, зачем нарушать вековые запреты, искушать фортуну, когда всё так славно вышло, рисковать всем честно нажитым за долгие годы. Наконец проходит. Едва ощутимый кивок благодарности, бессмысленно, но приятно, что помнят, знают, даже понимают. Конечно, не пойдут в огонь, никогда бы не пошли, посему проиграли время, зато отсидели в персональных окопчиках добро – главную муравьиную ценность. Разные люди, мнения, судьбы, возможно ошибкой стало именно излишнее уважение чужих мнений. Надо было ломать, идти напролом, меньше советоваться, действовать больше, выбирать единомышленников, не специалистов.
Тем более не привязанности. Всего две. Ошибка первая, молодости. Простительная, без таких сироте не добиться истины, не понять цену крови, пролитой и текущей. Думалось: среди банального сродства интересов, совпадающих на день-два, иногда на месяцы, должно существовать нечто большее, живое, не скрытое масками, позволяющее бестолковым людишками проходить сквозь века. Не свойственный идеализм, промах, не ставший фатальным, – вера в силу текущей крови. Получилось напоминающее нынешнюю встречу: приспособленческое с красивой, лишённой стремлений головы до ног, подхалимское, нагловатое, тупое. Снова возобладали эмоции: выкинул не оправдавшее, не нужное, противникам на потребу. А те не побрезговали, использовали.
Во второй раз получилось ещё хуже. Упрощённо говоря, ведь слова всегда всё только упрощают, вера в силу единства мысли привела к окончательному убеждению, что любая вера обманчива. Перспектива построения целого разбилась о мелкие желания частного. Так формулировал про себя, давным-давно решив, что предательство в отношении него неприменимо, ибо должен быть на шаг, нет, на три шага всегда впереди, а предать можно лишь того, кто рядом.
Почти незаметный с улицы тёмный переулок, выбранный с точки зрения минимальной вероятности встречи детей. Мелкое вечернее счастье: добраться до низенькой, дырявой, вечно протекающей при дожде и стонущей от ветра хибарки, где после часовых препираний, если повезёт, разживёшься куском хлеба на ужин, без летающих камней. Так завершается один день бывшего правителя великой империи.