[Я в жизни обмирал и чувство это знаю,
Где мукам всем конец и сладок томный хмель;
Вот почему я вас без страха ожидаю,
Ночь безрассветная и вечная постель!
Пусть головы моей рука твоя коснется
И ты сотрешь меня со списка бытия,
Но пред моим судом, покуда сердце бьется,
Мы силы равные, и торжествую я.
Еще ты каждый миг моей покорна воле,
Ты тень у ног моих, безличный призрак ты;
Покуда я дышу - ты мысль моя, не боле,
Игрушка шаткая тоскующей мечты.]
Афанасий Фет(Смерти)
Первая часть
Успешный бизнесмен Андрей Витальевич Сёмин* сидел в своём кабинете в кресле и ждал загадочного человека, ради встречи с которым отпустил секретаршу на полчаса раньше и отключил все рабочие телефоны. На стенных часах было без пяти пять. Солнце за окном стояло ещё высоко. В доме напротив альпинисты мыли окна; они покачивались иногда из стороны в сторону и напоминали разодранные боксёрские груши на длинных верёвках. Офис Андрея Витальевича располагался на третьем этаже пятиэтажного старого здания в центре Москвы в Богословском* переулке.
Дом, в котором мыли окна, был только что отстроен на месте старинного особняка, разрушенного сначала временем, а потом строителями. Вместо плесневелого, с покосившимися окнами, старого дома, в котором уже десять лет было пусто, установили стеклянный куб в четыре этажа с подземной парковкой. Теперь его мыли, начищали, готовили к приезду деловых людей. А через пару дней туда хлынут принтеры, мониторы, столы, пачки с бумагой, охладители воды и множество всего того, что организует и облегчает труд современного делового человека.
Андрей Витальевич тоже подумывал туда переехать, да вот, оказалось, что места там были все заняты ещё в тот момент, когда только лишь закладывался фундамент. Оставались свободными лишь неудобные кабинетики для маленьких конторок, вроде филиалов турагентств, или каких-нибудь "евроокон-евродверей", фирма же Андрея Витальевича занимала целый этаж – двенадцать кабинетов и небольшой зал для совещаний.
Зазвонил телефон охраны: "Андрей Витальевич, к вам пришёл некий Серафим…" "Да-да! Саш, спасибо. Проводи его ко мне, и, пожалуйста, не записывай в журнал".
Эта встреча Андрею Витальевичу казалась опасной, волнующей: он пытался сравнить её с другими встречами из уже состоявшейся жизни, и остановился на встрече с врачом, который объявил о том, что у его жены – Светланы – не может быть детей. Он осознал этот диагноз только через неделю, в этом самом кабинете. Это было четыре года назад. С тех пор уже было не одно лечение за границей, поездки к знахарям и лекарям в разные деревни. Уже ничего не помогло из того, на что хоть как-то можно было надеяться, и они со Светланой застыли в каком-то неподвижном ожидании, непонятно только - чего.
Они часто вели разговоры о приёмных детях, но не решались принять ребёнка – просто говорили об этом, будто утешались одними только разговорами.
Андрей Витальевич встал, спрятал в нагрудный карман визитную карточку, которую вертел всё это время в руках, подошёл к двери, повернул ключ и приоткрыл её, чтобы слышать шаги. Затем отошёл к зеркалу и стал поправлять галстук. Через минуту послышались шаги, а галстук всё не поправлялся. Андрей Витальевич просто развязал его, сложил в боковой карман пиджака и расстегнул верхнюю пуговицу рубашки.
- Андрей Витальевич! – охранник стукнул два раза в дверь и вошёл, - вы здесь?
- Да-да. Входите. Здравствуйте, Серафим! Спасибо, Саша.
Андрей Витальевич по привычке изображал гостеприимную радость, как делал это всегда, протягивая руку всякому гостю своего кабинета. Он никогда не встречал гостей, партнёров, клиентов в первый раз важно сидя в кресле, а всегда встречал у дверей. Это был такой внутренний приём, который Андрей Витальевич нашёл интуитивно. Люди, привыкшие, что начальники и директора никогда не привстанут, не то чтобы выйти из-за стола, бывали в замешательстве. Андрей Витальевич встречал у дверей, тем самым будто опережая гостя – с чем бы тот ни пришёл – и на несколько секунд раньше, чем он мог сориентироваться, начинал его изучать.
Посетитель обычно терялся и в его глазах при виде пустого кресла возникал вопрос: "А где Андрей Витальевич?" Он, в свою очередь, улыбался и утверждал, опережая озвучивание вопроса: "Андрей Витальевич – это я", после чего усаживал гостя за журнальный столик, где появлялся кофе или чай с печеньем и происходили разговоры, как деловые, так и житейские. Так было проще взять верх в любом деле, которое хоть сколько-нибудь зависело от устных форм общения.
Людей же уже знакомых с таким порядком, тех, кого он уже однажды встречал таким образом, он любил усадить традиционно – перед собой за "стол руководителя", сотворить деловое лицо и в деловом тоне вести разговор.
Сегодня Андрей Витальевич не знал, как себя вести: Серафим не был обычным посетителем, клиентом или партнёром. Серафим был загадкой, потому-то Андрей Витальевич не стал выдумывать, как повести разговор и решил положиться на обстоятельства и свою интуицию.
- Проходите, садитесь. Будете кофе?
- Да, спасибо. – Гость сам сел за журнальный столик.
- Вы курите?
- Нет.
– Это хорошо. Я пытаюсь уже не в первый раз бросить курить. Это очень трудно, оказывается.
Андрей Витальевич отодвинул пепельницу на другой край столика, затем подошёл к кофемашине в другом конце кабинета и, нажимая кнопки на ней, спрашивал Серафима о его пристрастиях к сортам кофе, сахару и сливкам. Машина жужжала, потом шумела, потом шипела и хлюпала, после чего выплюнула одну за другой две порции кофе в красивые фарфоровые чашки. Андрей Витальевич достал ещё какие-то вафли, арахисовое масло и присел, наконец, напротив Серафима. Сейчас он разглядел в нём совершенное спокойствие, такое, будто тот пришёл к себе домой, и ничто его не стесняет, словно Андрей Витальевич ему давно знаком и сейчас они будут пить кофе так, будто это происходит каждый день уже много лет.
Андрей Витальевич отметил внутри, что ещё не встречал таких людей и, что, даже совершенно не зная этого человека, может с уверенностью сказать, что он ему очень симпатичен. Он видел в нём человека совершенно иного, чем те, которых он привык видеть вокруг себя. Человека – одетого в деловой костюм и при этом с лицом, имеющим нескрываемый отпечаток свободы и спокойствия в чертах: это не выражалось в мимике, но было заложено в самих формах лица. Андрей Витальевич чувствовал себя неловко в своём же кабинете и не знал, с чего начать разговор. Серафим начал первый:
- Значит, вы хотите умереть?
Он так легко сказал эту фразу, что Андрей Витальевич подавился кофе, которого как раз в эту секунду глотнул. Он закашлялся и, пока, приставив кулак ко рту, прочищал горло, выкашливая оттуда кофе, Серафим внимательно за ним наблюдал, отмечая себе какие-то особенности его поведения, которые можно было увидеть только тогда, вероятно, когда человек подавился. Словно Серафим знал, что и когда сказать, чтобы нарочно Андрей Витальевич подавился, а теперь изучал его.
Андрей Витальевич прокашлялся, извинился, улыбнулся и ответил не без иронии, что надеется ещё пожить, но, всё же, если серьёзно, то, конечно так и есть, скорее всего, если только говорить как-нибудь образно и, что, впрочем, он не знает на самом деле, и полагается на Серафима в этом вопросе, и ждёт от него каких-то разъяснений и предложений.
Прежде чем мы услышим разъяснения Серафима, мы должны немного узнать о жизни Андрея Витальевича и причину, по которой он пожелал "умереть".
Биография Андрея очень проста в отличие от самой жизни и похожа на многие биографии людей, которые родились в начале семидесятых и молодостью своей пришлись на перестроечные времена. Эти люди одной частью своей жизни были в старом мире, другой частью – в промежуточном, а третьей, теперешней частью жизни, пребывали в современном – новом мире. И прохождение сквозь два этих совершенно разных мира давало им определённый тип мысли, как то: запутанность меняющихся мировоззрений, частая замена одних временных традиций другими. Подмена, смена, перемена. Йога вместо утренней зарядки. Все эти повороты в другую жизнь выметали из человека всякую природную устойчивость. Играя, то в ведизм, то в баптизм, то в вегетарианство, то в бандитизм; впадая, то в японство, то в англицизм, – человек, в итоге, стал одинок, так ничего и не отыскав полезного, и потерян посреди нагромождений свободословия и демократизма, и если не превращался совершенно в быдло, работающее за зарплату, то очень страдал от остатков своей человечности. Внешне картина смотрелась вполне прилично, приглаженно: вытравливалась потихоньку нищета и убогость, сменяясь сверкающими на солнце поверхностями офисных небоскрёбов-ящиков, города пополнялись струями свежих автомобилей, и всюду кричащими наперебой витринами шмоточных магазинов-музеев. В человеке, однако, вместе с этим, образовывалась дыра и заменялась со временем высоко технологичными устройствами. На месте, где было сердце, появился счётчик материальной высоты и, чем скорее был подъём, тем чаще он выстукивал, отсчитывал обратный отсчёт. Там, где был раньше ум – поселился компьютер со своей фальшивой жизнедеятельностью и подлой вседозволенностью.
И этого было бы уже достаточно, но человек нацепил себе телезрение и радиослух и совсем перестал различать жизнь вокруг. Даже стремясь из городов в природу, он и туда за собой теперь тянет вереницу электронных жизнезаменителей, а потому в настоящей жизни от него только мусор. Бедные археологи! Что они найдут после нас через тысячу, пять тысяч лет?. Мы, в наше время находим шедевры, оставленные от древних цивилизаций или же скромные тарелки, кружки; да ведь и они разрушаются, а что останется от нас – горы бездушного пластика, свидетеля одноразовой жизни. Древним греческим статуям и не снилась такая долговечность, как у нынешних бутылок из-под пива: тысячи лет! они будут гнить. Выходит, чем бездарней цивилизация, тем больше следов от неё.
Мы отвлеклись от людей в частности на людей в целом, только чтобы показать, какие мысли посещали успешного предпринимателя Андрея Витальевича Сёмина. Скажете: не может быть? Никогда не зарекайтесь, что не захотите попытаться спасти мир, ведь если вам придётся спасать свой собственный, внутренний мир, то это равнозначно целому миру. Только перед картиной собственной гибели человек останавливается и приходит в чувства полностью, до такой степени, что начинает, наконец, жить.
Андрей Витальевич в девяностых окончил физико-технический институт по стопам отца, профессорствующего в этом же институте, но по специальности работал недолго. Предлагали уехать за границу, но он не поехал из-за больной матери, а может просто не видел в этом смысла, может, видел что-то большее в России, хотя и жуткие были годы для всех. Много книг уже написано об этих годах, так что мы не станем распространяться.
Андрей Витальевич стал коммерсантом, как и многие его сокурсники. Вначале он торговал вместе со своими тремя друзьями, чем придётся: помадой из Турции, кроссовками из Вьетнама, коврами из Китая и даже туалетной бумагой с матерными анекдотами для свободного чтения на горшке. Первые два года его научили, что друзей на свете не бывает, что дружба кончается ровно в тот момент, когда вечером нужно считать выручку, когда глаза друзей смотрят на деньги и не видят кроме них ничего. Андрей Витальевич тогда был выше денег и пытался спасти дружбу, прощал своим друзьям обманы, недосчёты. Дело в том, что он был гораздо умнее их и даже в самых сложных ситуациях находил выход, решение. И друзья это знали, потому иногда сознательно шли на риск, держа в голове – "Андрей выкрутится". Было много проблем и с рэкетом, бушевавшим тогда повсюду и с милицией, и с теми, кто привозил товар. С другой стороны, каждый "друг" внутренне завидовал Андрею, что он всегда на шаг впереди. Смириться с этим мешало ещё и то, что по "замыслу" они все были равны между собой, у них не было главного, не было директора, начальника, босса, все были гордые и умные. Но всегда есть кто-то умнее. В конце концов, дошло до того, что "друзья" решили вытолкнуть Андрея из так называемого бизнеса и пошли ради этого на большую подлость, мотивом же этому служила только зависть, ведь деньги они делили поровну.
Они подставили Андрея под пулю. Нарваться на пулю в те годы было проще простого. "Друзья" просто не отдали деньги за товар и показали пальцем, мол, вон у нас главный, с ним и разбирайтесь. Вечером к ним на точку, на Даниловский рынок пришёл человек в кожаной куртке со шрамом на щеке. Уже почти все разошлись, было темно, зима. Человеку этому, видно, неправильно дали адрес, он подошёл к соседнему контейнеру, спросил парня: "Ты Андрей?" а тот тоже был Андрей, по случайности. Только этот Андрей первый день работал, матери помогал, и не мог ещё нажить врагов на этом рынке, а если бы он в другом месте провинился, с другого рынка сюда никто не стал бы соваться. Всё это случилось на глазах у Андрея Витальевича. Сухой выстрел, крик торговки внутри контейнера: что же ты, тварь, делаешь, скотина! А-а-а! Милиция! И всё. Потом много людей со всех сторон, взволнованные пересказы "как всё было". Аккуратная милиция вначале сунулась, посмотрела, как воришка, прошвырнулась взад-вперёд по рынку и, только убедившись, что бояться некого, приняла участие в сборище вокруг трупа. Мать долго выла над ним, потом побежала искать хозяина рынка - "Пашу Голову", чтобы разорвать его, потому что человек со шрамом - это был его человек. Милиция, всюду такая бесхребетная и осторожная, здесь проявила себя со всем мужеством: торговку держали вдвоём, успокаивали, разве что только дубинку не применяли и наручники. Она их материла, кляла самыми страшными проклятиями, что они в сговоре и попросту трусы безмозглые, плевалась в них, так что когда приехал ещё один наряд милиции, её увезли в отделение, будто преступницу. Милиция быстренько опросила свидетелей, труп увезла обычная "скорая" и все разбежались по домам. Снег начался, стало заметать. Свет на рынке погасили.
Андрей Витальевич, глядя эту сцену как кино, захотел пойти работать в институт вместе с отцом на кафедре прикладной физики. Пусть даже зарплата там символическая, зато не будет таких ужасов. Назавтра друзья ему вскрыли правду, что они его подставили. Клялись, что никак не думали, что дойдёт дело до "Шрама", думали, просто выгонят с рынка – и всё. Они страшно перепугались, однако, своего добились, Андрей Витальевич сам ушёл с рынка.
Два года он проработал в институте. Три раза за это время он "челноком" ездил в Польшу и два раза в Китай. Все вещи, которые он привозил, у него раскупали в первую же неделю прямо в институте. Люди собирались в актовом зале и за два часа опустошали несколько сумок. Здесь все стояли в одном чине: и профессоры, и студенты, и уборщицы, и лаборанты: всем нужны были куртки, шапки и кроссовки "Адидас". Одной поездки хватало, чтобы жить три месяца. И матери на лекарства хватало.
Спустя два года, Андрей Витальевич с разрешения ректората организовал магазин прямо в холле института. Студенты подрабатывали у него продавцами, они же ездили за товарами. Андрей Витальевич только "руководил". С кафедры он уволился, как его ни просили остаться.
В девяносто восьмом году он встретил школьного друга Сергея, с которым не виделся с самого выпускного вечера. Сергей окончил МГИМО и работал у отца в фирме, торгующей лесом. Он пригласил Андрея к отцу на постоянную, стабильную зарплату. Андрей Витальевич стал работать, вначале просто разъездным – отвезти-привезти документы, деньги из банка в банк, накладные проверить, побыть на переговорах для массы. Николаю Давыдовичу, отцу Сергея, он очень нравился. Вскоре он стал больше платить Андрею и посвящать его в «тайны лесоторговли». Уже через восемь месяцев он сделал его своим заместителем, а через год Андрей Витальевич купил свой первый "Крузер" (ещё с правым рулём). Дела, как говорится, "пошли в гору". Он женился на Светлане – учительнице младших классов, с которой познакомился прямо на улице. Новое тысячелетие они встречали в новой квартире на Ленинградском проспекте вместе с женой и отцом – Виталием Владимировичем, но уже, к сожалению, без матери. Рак.
В две тысячи первом году Николаю Давыдовичу предложили кресло в министерстве лесной промышленности. Он оставил фирму на Андрея Витальевича и перешёл в министерство вместе с сыном. Первое время он ещё помогал Андрею Витальевичу с переговорами, помог наладить связи для поставок круглой лиственницы в Венецию, для починки мостков. И если раньше фирма поставляла лес в основном в Индию и Турцию, то теперь прибавился Иран, Египет и европейские страны: Италия, Бельгия, Франция. Николай Давыдович при этом получал половину прибыли. За два года фирма очень изменилась и укрупнилась, переехала в центр города, стала работать с крупными банками. В две тысячи третьем году Николай Давыдович перестал забирать половину прибыли себе и только при расчетах с таможней или отделом лицензий брал деньги у Андрея Витальевича. Однажды за ужином в ресторане он произнёс такую фразу: "Андрей, фирма твоя. Я вышел на такие уровни, что мне уже стыдно пользоваться твоими деньгами". Андрей Витальевич был две недели в приподнятом настроении. Радовался, как дитя. Уже на тот момент у него на личных счетах было около трёх миллионов долларов. Это был успех. Начинать с торговли на рынке ширпотребом, а теперь быть на такой высоте – это успех…
Умер отец. Андрей Витальевич начал строить дом на месте старой родительской дачи. Купил ещё несколько участков вокруг, расчистил от старых развалюх и с размахом начал строить. Вскоре неподалёку проложили Новорижское шоссе и вокруг стали скупать участки успешные бизнесмены, и тоже строить с размахом.
Дом был закончен в две тысячи шестом году. К тому времени на счету в надёжном альпийском банке у Андрея Витальевича лежали одиннадцать миллионов евро. Для пущей надёжности он перевёл их в золото. Это было уже хорошее наследство.
Ну, если подвести итоги, то выглядело это примерно так: Успешный бизнесмен Андрей Витальевич Сёмин получил то, чего хотел от жизни. Большая квартира в Москве, Большой дом в Подмосковье. В большом доме большой гараж на четыре места, три из которых уже заняты. Нужно оговориться, что четвертое было предназначено для особенного аппарата – BMW Z4 M – на языке автомобилистов это звучит как музыка – настоящий красный спорткар-кабриолет с табуном лошадей под капотом, но он пока не покупался из-за низкого клиренса, Андрей Витальевич ждал, когда построят нормальную дорогу от шоссе до посёлка. Два спа-бассейна, винный погреб, коптильня для вяленья целых кабаньих туш, бильярд… Многим окружил себя Андрей Витальевич. Кроме того, весь мир под ногами: хочешь, можно с парашютом прыгнуть, можно на дно океана нырнуть, пообщаться с крабами, можно и в тайгу на медведя. При желании чего-нибудь утончённого, можно заскочить в La Scala, послушать оперу Верди и попить коктейля в антракте, а назавтра снова занырнуть с аквалангом в лигурийские воды. А ещё назавтра можно взобраться на гору в Италии, и съехать на лыжах в Швейцарию, поближе к своим денежкам. И на Камчатку можно, и на северный полюс, и даже в космос при желании. Не жизнь, а фонтан.
И всё бы ничего, так и радовался бы жизни Андрей Витальевич, купался бы в своей успешности, если бы не один разговор, если бы не одна встреча. Всё решают в нашей жизни встречи.
В один вечер Николай Давыдович позвал его на деловой ужин в ресторан «Сударь» на Кутузовском проспекте. С ним были люди, которые очень тонко и ненавязчиво показали своими разговорами Андрею Витальевичу, что всё, что он сейчас имеет, вся его недвижимость и капиталы подобны имуществу школьника, состоящему из коллекции иностранных монет, банки значков с олимпийских игр 1980 года и альбома марок со старинными автомобилями; что может быть куда более успешная жизнь. Чувствуя себя вполне успешным в жизни, Андрей Витальевич, однако, ёрзал на стуле, когда партнёры Николая Давыдовича, потягивая дымок из бревноподобных сигар, говорили об охоте на лис и о покупке одним из них скрипки "Соломон" тысяча семьсот двадцать девятого года работы Страдивари на аукционе в Нью-Йорке за два миллиона семьсот тридцать тысяч долларов. Когда принесли кушанья, то есть через минут пятьдесят, Николай Давыдович изложил Андрею Витальевичу цель встречи, объяснил, что за должность он ему предлагает и закрепил своё объяснение предположительными расчётами возможных капиталов в случае вступления в эту должность. Следовало, что иметь он сможет в десять-пятнадцать раз больше, чем сейчас. Он так же объяснил, что работать, правда, придётся очень много, что "кабинетное" кресло не сможет работать в полуавтоматическом режиме, как привык работать Андрей Витальевич в "своём мелком бизнесе".
Автор сознательно придерживается условности объяснения этого предложения и не называет самой должности и предмета этой должности, чтобы не выдавать реально существующих людей и их деятельность, подчас не самую праведную.
Андрею Витальевичу все эти перспективы виделись широко и живо, и он даже ощущал внутреннее клокотание успеха в протяжении всего разговора, и наверняка был бы в приподнятом настроении по дороге домой, да только Николай Давыдович сыпнул ему горстку перца с собой в дорогу: перед самым расставанием он вскользь проронил, что грядёт укрупнение и объединение отрасли, и "мелкому бизнесу" в таких условиях придётся туго. Может быть, года два ещё можно будет "собирать крошки с экспортного стола". Теперь всё меняется очень быстро и может случиться что угодно и с кем угодно.
Он дал Андрею Витальевичу четыре месяца для раздумий, через пять месяцев должно было уже происходить вступление в должность.
Вторая часть
Начались у Андрея Витальевича головоломки. Он и так и сяк переворачивал в голове весь этот разговор и приходил ко всяким неожиданным выводам. Он вывел, что Николай Давыдович идёт на повышение по одной и той же лестнице на качественно новую ступень и тянет за собой проверенного, надёжного человека, чтобы оставить себе предыдущую ступень в качестве хорошего тыла и инструмента влияния на "мелкий бизнес" за "верным другом". Из намёков он понял, что его бизнес кому-то не по душе в "верхах", и дело вовсе не в укрупнении, а в том, что такого рода "готовый" бизнес можно продать или передать в другие руки, что вероятно и собирался сделать Николай Давыдович. Но он не предлагал Андрею Витальевичу преемников, не объяснял, что будет с фирмой, просто предлагал всё забыть и начать с новой страницы, хорошей позолоченной страницы в "нагретом" чиновничьем кресле. С другой стороны, Николай Давыдович, будучи на этой ступени, мог покровительствовать таким мелким делам, а на более высокой ступени подобные мелочи могли компрометировать: здесь махинации совсем другого калибра.
Словом, всё было очень запутанно, однако уже через месяц Андрей Витальевич во всём разобрался и видел ситуацию как на шахматной доске. К тому же объявился и преемник, которому оставалась фирма. Это была другая фирма, которая была конкурентом Андрею Витальевичу несколько лет и теперь объединяла несколько фирм в одну, в результате чего должна была появиться вполне капиталистическая компания, над которой Андрей Витальевич должен был покровительствовать в своей новой должности.
Выглядит глупо, особенно без названий: фирма плюс фирма, плюс фирма, равно компания. Компания плюс компания равно кресло. Кресло плюс кресло равно трон.
Андрей Витальевич слышал уже шум водоворота из денег и власти, и сейчас было самое время решать: бросаться ли в него или уплывать прочь, пока не поздно; затвориться в тонированных стёклах с мигалкой на крыше и кричать на трассах как утка, чтоб расступились простые фирмы, или выбрать какую-то иную форму жизни. Оставаться в спокойствии уже не было возможности.
Оказавшись в таких обстоятельствах, Андрей Витальевич стал меняться. Он помрачнел, стал жёстче с подчинёнными. Чаще стали выходить у них ссоры с женой. К тому же он стал много размышлять: о жизни, о людях, о справедливости. Он много думал о середине и о том, как бы снова попасть в эту жизненную середину, чтобы быть равно свободным, как и равно богатым. Ведь какое-то время он пребывал в такой середине. Николай Давыдович назвал её каникулами. А как же труд и нервы, потраченные на эти каникулы? Андрей Витальевич всматривался в своё положение и понимал: это предложение и это распутье должны были случиться рано или поздно. Понимал он и то, как не прост Николай Давыдович, раз провернул столько дел вокруг Андрея Витальевича, так, что он даже и не сразу всё осознал. Понимал и то, как многозначительны все его (Николая Давыдовича) оговорки в моменты редких встреч, что "золотой бог всё видит и никого не оставит без дела", они были свидетельством лишь того, что именно через Николая Давыдовича золотой бог следит за Андреем Витальевичем. Возникло даже такое мистическое предположение, что именно когда Андрей Витальевич перевёл свои деньги в золото, тогда и появился "золотой бог". Унюхал.
Прошло три месяца от срока, данного на размышления, но Андрей Витальевич так и не принял решения. Он совершенно стух и жил отчуждённой, будто не своей жизнью. После каждой новой встречи с Николаем Давыдовичем, которые участились, для введения в курс дела, Андрей Витальевич чувствовал на себе тяжесть, неведомую до этого. Николай Давыдович хоть и говорил, мол: "Думай, думай, я не тороплю", однако, ясно было совершенно, что он не рассматривает других кандидатов. Он утешал так же, что перед вступлением в такую серьёзную семью не мудрено, что шалят нервы и лезут мысли всяких мастей. Андрей Витальевич рассматривал самые разные варианты своей будущности, вплоть до далёкого сибирского монастыря "вдали от мирских забот". И хотя можно было просто отказаться от всего и жить на проценты, тем более, что всё уже было построено и всё то, что зависело от денег было определено в жизни, Андрей Витальевич не мог так просто лечь и ничего не делать, он привык что-то делать.
Словом, выбор очень разнообразный и весь доступный, но уже три месяца Андрей Витальевич не знал спокойного сна, он застрял между собственными нерождёнными решениями. Даже долгожданная покупка аппарата производства баварского автозавода и торжественное введение его в особую "конюшню" не принесла Андрею Витальевичу предвкушаемой радости. Теперь у него всегда было плохое настроение, болела голова, живот, спина, глаза стали хуже видеть, всё сыпалось из рук и мысли невольно потянулись к сложным вопросам существования, к глобализму и его последствиям, мировой будущности и смыслу жизни вообще. Но эти мысли не могли утешить. В довершение всего стала происходить невиданная чертовщина.
Николай Давыдович почуял, что клиент не отвечает, хотя, по его расчетам должен был ответить в течение первого месяца, не должен был выдержать четырёх месяцев – такова психология – и заслал к нему сына Сергея. Мотив заключался в том, чтобы он утешил Андрея, если тот думает, что отнимает у Сергея место и если его поэтому терзает совесть. Он уверял Андрея, что заменить отца он не может не только потому, что это открытая родственная махинация, но ещё и потому, что просто не тянет на эту должность умом. Мотив был наивен и это понимали все, Андрей Витальевич видел, что это было сделано намеренно, чтобы спровоцировать его на искренние ответы, которыми он должен был оправдывать себя за, якобы, принижение умственных способностей Сергея. Некоторые люди прибегают к такой тактике: "Вы думаете, что я дурак? Да ничего страшного! Не извиняйтесь…" "Да я и не думал ничего такого…" "Ничего страшного! Не волнуйтесь. Многие меня принимают за дурака. Вы не первый. Но это не страшно, только не чувствуйте себя виноватым, я ведь знаю, вы случайно так подумали! Правда?" И человек уже сам себя ощущает полным дурнем, нелепо извиняется, расшаркивается, мямлит жалостливым тоном. Сергей нарочно пригласил Андрея в боулинг-клуб, в котором они в девяносто восьмом отмечали удачные сделки лесоторговли – это для ностальгического, так сказать, эффекта. Но ничто не подействовало. Андрей Витальевич ничего определённого не сказал ни на прямые, ни на косвенные расспросы.
В конце девяностых в этом клубе собирался самый цвет новорожденного российского бизнес-общества. Нахождение в таком обществе доставляло удовольствие молодым бизнесменам. Боулинг – это звучало. Теперь всё поменялось, все разбрелись, кто выше, кто ниже, кто в казино на Таганке, кто в загородный клуб на дворянский манер, кто на лошадях по-английски, кто на чайную церемонию с гейшами. В общем, опять выбор большой и весь доступный. А боулинг теперь развлечение для молодёжи и тех, кто попроще, фирмочки там всякие, педикюрные салончики, мизерные агенства по недвижимости.
Сергей хотел ностальгического эффекта, а он не сработал. И в целом встреча не удалась. Поочерёдно швыряли шары в чёрно-белую кегельную пасть, пили коктейль… Хотя, Андрей Витальевич пил морс. Здесь стоит уточнить про морс, потому что один человек, сидевший за соседним столиком, долго и внимательно следил за тем, как Андрей Витальевич потягивает морс через соломинку и безучастно смотрит на играющих Сергея и его длинноногую подругу. Несколько минут он наблюдал, а затем пересел к Андрею Витальевичу за столик, протянул ему руку и сказал: "Привет! Я Алексей". Андрей Витальевич пожал его руку и подумал, что тот хочет попросить зажигалку или открывашку, или ещё что-нибудь в этом роде, но Алексей спросил его:
- Это твоя "зэдчетвертая" (Z4) там внизу? – Андрей Витальевич удивился искренне, кивнул и подумал, что это, вероятно какой-то давний знакомый, которого он не помнит. – Нет-нет, не удивляйся, мы не знакомы! Просто у меня была такая – тоже «М» и тоже красная. Я по лицу вижу, что это твоя "зэдка".
Андрей Витальевич в эту секунду глянул на Сергея, который спорил со своей подругой, как нужно держать шар, когда кидаешь. Доносился её голос: "Да у меня же ногти! Сам попробуй с такими ногтями!"
– Не скажешь, как тебя зовут?
– А, извините. Андрей.
– Я тут за тобой наблюдал: я знаю о чём ты думаешь. – после этих слов Андрей Витальевич переключил внимание на Алексея. – Да не смотри ты так, думаешь, ты первый так попадаешь? У меня всё это было…
Дальше он рассказывал, что тоже около года назад на него наехали налоговики и один оборотень-чиновник требовал выкуп, грозил разбомбить его бизнес. Выкуп был запрошен такой величины, что составлял большую часть оборотных денег. В любом случае грозил крах, только с одной стороны можно было попасть в тюрьму и всё потерять, а с другой стороны можно было всё продать, откупиться и начать всё снова. "Я тоже стоял на распутье – как поступить и тоже пил морс. Но один давний приятель свёл меня с человеком по имени Серафим. Я всё продал, сейчас начинаю всё сначала. Раньше я и представить не мог, что способен на это, но когда я умер… – Алексей сделал при этом мечтательное лицо – всё поменялось, всё по-другому. Ты посмотри на меня! Я сейчас Гамлета читаю! Похоже моё лицо на лицо интеллектуала? Ты бы сказал, что я пишу картины? А я пишу. У меня через неделю выставка и это не купленная выставка, у меня есть спонсор, которому это интересно, спонсор от искусства. Понимаешь, о чём я говорю?
Андрей Витальевич ничего не понимал, он просто смотрел на Алексея и по инерции у него в голове проворачивались мысли, о том: не есть ли этот гамлеточитатель какая-нибудь подставная личность от Николая Давыдовича. Ему представилось вдруг, что Николай Давыдович и есть сам "золотой бог" и всё кругом в его власти, что он следит отовсюду, и на каждом стуле, на каждой кегле, каждом метательном шаре выжжены его инициалы "НДШ", всё кругом помечено этим… И хотя Андрей Витальевич вовсе не был мистиком, но когда он взглянул в сторону бара, то увидел там не обыкновенного бармена, вытирающего белым полотенцем бокал, а бармена, хоть и вытирающего бокал, но особенного тем, что в густых волосах его виднелись аккуратные коричневые рожки и он улыбался крупными золотыми зубами, а красными глазками подёргивал, поигрывал зрачками, дразнясь и радуясь. Блондиночка, сидевшая за стойкой повернулась и такими же красными глазками глядя на Андрея Витальевича провела языком по верхней своей губе. Нога её, оголявшаяся из-под платья покрылась волосами, как на бычьей шкуре и завершилась копытом вместо каблука. Андрей Витальевич отказывался верить тому, что видел, но когда отвернулся в сторону кегельбана, то увидел сцену не менее красочную. Шары, которыми кидались игроки, превратились в черепа, они были отполированные и разноцветные, а глазницы и носовой треугольник служили средством для захвата их пальцами. Сергей стоял совершенно голый с кривыми ножками и покрывался снизу вверх густой шерстью, наподобие овечьей, при этом он громко и театрально хохотал над своей подругой, у которой вдруг стали отскакивать ногти от пальцев. С щёлканьем они отпрыгивали от пальцев, словно шелуха подсолнечника. Сергей хохотал, а она плакала, ползала по полу и пыталась собрать свои ногти, но они подскакивали, как блохи и скакали вокруг неё. Жуткое стало твориться повсюду. Бармен бросил бокал, перескочил через стойку, схватил блондинку за волосы и швырнул на пол, а затем, взявши в руку свой собственный хвост, стал хлестать её. Она извивалась и выкрикивала: "Да! Да! Накажи меня, Николай Давыдович!" Проходивший мимо официант бросил свой поднос, опустился на четвереньки и стал кусать бармена за копыта. Тот вначале отпихивался, затем развернулся и хватил с размаху официанта по спине, отчего даже искры вылетели. И ещё, и ещё. Тот вскочил и бежать, но на пути оказался стол, за которым сидел Андрей Витальевич. Налетевши на стол и проскользивши по нему грудью, официант повалил вместе со стулом Андрея Витальевича на пол и с мордой, уже превратившейся в собачью, стал душить его и разрывать на нём рубашку. Слюни летели у него из пасти, он клацал, клацал, но укусить однако не мог, Андрей Витальевич крепко упирался руками в его горло. Тогда псиная морда дыхнула Андрею Витальевичу в лицо жуткой вонью и тот потерял сознание.
Когда он стал приходить в себя, то первым делом услышал слова, которые говорила подруга Сергея возмущённым голосом, она говорила с кем-то по телефону: "Представляешь, прямо здесь в клубе, да, какой-то дебил на роликах въехал в Серёжиного друга! Да, ну ты не знаешь его, они давно вместе работают. Я не знаю, чё за бред такой, кто его пустил на роликах в клуб, блин, никакой безопасности…" Андрей Витальевич открыл глаза и увидел над собой склонившегося Алексея, тот, улыбнувшись, сказал: "Живой, всё в порядке!" Возле колонны толпились охранники с рациями. Пришёл доктор в сером деловом костюме, послушал, поспрашивал Андрея Витальевича, не болит ли у него что-нибудь, сказал охранникам, что «скорую» не надо и ушёл, захватив свой чемоданчик с красным плюсиком на крышке. Затем пришёл директор, принёс извинения, спросил Андрея Витальевича, часто ли он бывает в этом клубе и предложил компенсацию, чтобы не вызывать милицию, предложил лично поговорить с роллером, в общем, всячески старался зализать конфликт. Но конфликта никакого не было. Андрей Витальевич огляделся по сторонам: бармен стоял за стойкой и ничего не делал, блондинки не было, все шары были в порядке, в общем – всё вернулось к прежнему виду. Люди так же играли, только изредка поглядывали в его сторону. Он искал глазами Алексея, но тот исчез, ничего не сказав.
Сергей предложил отвезти Андрея Витальевича домой, если он плохо себя чувствует, но он отказался от всего и поехал домой один.
Дома он почувствовал себя как-то неловко оттого, что не мог толком объяснить Светлане, что с ним произошло, а она видела по его лицу, что с ним что-то произошло. Он увернулся от ответа и пошёл в душ, сел на пол и слушал как льётся вода, слушал как она падает на голову, слушал всей головой, как струйки царапают по черепу и думал. Мысли его были разрозненные, тающие, цепляющиеся за смысл, а впрочем, вращались они вокруг одного – Андрей Витальевич понял, что вся его жизнь – это чужая жизнь, не его жизнь, вся, от самого рождения. Что в неправильной он родился семье, у неправильных родителей, у хороших, но не у тех. Как должно было быть он не знал, но знал точно, что не так. Сейчас ему не хотелось никуда выходить, хотелось сидеть так часами. Он пытался плакать, но не знал, как это делается. Вместо этого он только громко высморкался и сказал с досадой: "Одни суки кругом". Что означала эта его фраза – кто знает. Ещё он подумал вдруг, что не живёт, поймал себя на том, что только собирается жить. Всегда была какая-то отсрочка: "вот построю дом, тогда начнётся жизнь; вот куплю BMW-Z4 и буду наслаждаться жизнью; вот переведу деньги в золото и буду жить спокойно; вот сделаю выбор и всё наладится в жизни; вот вылечу позвоночник… И так бесконечно: буду, будет, будем, начнём, произойдёт, состоится. А жизнь, между тем, уже давно идёт, и идёт она в эту самую минуту, когда я сижу в душе и боюсь из него выйти! Жизнь уже происходит вокруг, а я её не вижу, всё мимо! Где, собственно, то, ради чего стоит жить? Тюрьма! Меня окружает мрак. Ви ай пи – тюрьма. Куда не пойди – везде одно и то же: красивая, пустая мебель".
Наконец, Андрей Витальевич вышел из душа, вытерся халатом и пошёл спать. Отказался от ужина, всячески избегая взглядов жены и мгновенно уснул, когда дошёл до кровати. Светлана пыталась его расспросить, в чём причина его теперешнего состояния, но он просто молчал и говорил, что устал, как собака.
На следующий день он проснулся в двенадцать и когда пришёл на кухню, первым делом услышал от Светланы, что кричал сегодня во сне какую-то чепуху, разобрать можно было только одну фразу: хотите чтобы я… я уйду, совсем уйду, никогда не увидите, уйду навсегда… Светлану эти слова напугали, а Андрей Витальевич даже обрадовался, что не будет лишних вопросов и намёков на связь с любовницей. "Когда ты так молчишь, я не знаю: любишь ли ты меня вообще? Или у тебя кто-то есть?"
На столе лежали ключи, бумажки, вынутые вечером из карманов домработницей перед тем, как постирать одежду Андрея Витальевича. Она всегда выкладывала всё на кухонном столе, чтобы он всё разобрал за завтраком, выкинул лишнее, не забыл важное. На одной из визиток мелькнуло имя Серафим. Андрей Витальевич взял её. Она принадлежала Алексею, с которым он познакомился накануне при странных обстоятельствах. С одной стороны, это была обычная визитка: рабочий и мобильный телефоны, фирма "Санфаянс" Морозов Алексей Константинович, директор. И логотип справа: капля, падающая в воду и расходящиеся от неё круги. Андрей Витальевич улыбнулся, глядя на эту картинку. С обратной стороны, видимо, рукой Алексея был написан номер телефона и имя Серафим.
Андрей Витальевич рассказал Светлане, как вчера в него врезался роллер в клубе, она только рассмеялась на это и уехала в салон красоты. Так бывало часто, они не разговаривали друг с другом по два, по три дня. Светлана иногда принимала вид полного равнодушия к мужу, если он чего-то не договаривал, не рассказывал ей всё. Он перестал с ней делиться, когда понял, что ей не важно, что он ей рассказывает, она просто должна всё слышать и из того, что он говорит, она вылавливала только интонацию, только эмоции, но не суть. Это был своего рода женский фильтр, который, отсеивая всё ненужное, оставлял только то, что могло указывать на связь с другой женщиной. Он не мог понять, почему она уточняет всегда то, о чём он и не думает, когда говорит, какие-то проходящие фразы, вроде "я заехал" или "я остановился на обочине, чтобы проверить в багажнике, взял ли я…" "Ты остановился на обочине? На обочине?" "Да. Что в этом такого?" "Нет. Ничего, я просто уточнила." Эти уточнения выводили его из себя. Он стал рассказывать очень скупо о своей работе, с кем встречался, куда ездил, а Светлана стала устраивать игру в молчанку. "Ну, тебе же всё равно, куда я поеду." И т. п.
После "завтрака" Андрей Витальевич сел на велосипед, чего не делал, практически, никогда и поехал в лес, просто, без умысла и цели, решил прокатиться. Ночью прошёл дождь, так что дороги слегка распухли, из-за этого Андрей Витальевич несколько раз падал и вляпывался в грязь. Это напомнило ему детство, когда ещё живы были родители.
Велосипед и русские дороги – неровные, кочкастые, теряющиеся у России на широкой груди – очень близки. И каких только нет дорог! Теперь уже есть и автобаны для скоростной езды, а всё в глубине, в перелесках, чуть только сверни в сторону – найдёшь таких хитрых дорог, какими может похвастать только Россия. Жёлтые песчаные, извивающиеся двухколейные дорожки, то лесом, то полем; вывернутые вездеходами наизнанку, заваленные буреломом таёжные пути, продирающие сопки Саян; то ныряющие, то взмахивающие в высоту уральские горные дороги. С покосившейся елью на повороте, заросшая травой дорога с глубокими лужами, полными лягушек – и та встречает путника. Везде есть путник. Эх, разухабистая русская дорога! Куда же ты ведёшь нас всех! Что же ты нам готовишь за поворотом!
Андрей Витальевич ехал по лужам и тяжело дышал. Сейчас под ним был хороший, дорогой велосипед, а тогда, в детстве – это был старый "Урал", на котором, чтобы (с высокой рамой) ехать, нужно было просунуть одну ногу в раму и держаться сбоку, ведь даже если сесть на раму – до педалей не достать. Везучими были те мальчишки у которых были велосипеды "Кама" – вообще без рамы. Чаще всего велосипеды принадлежали родителям или старшим братьям, и когда удавалось выпросить покататься, то набиралась команда из пяти-шести велосипедистов, и все ехали на "Белую Горку", где был построен штаб под деревьями. Маленькому Андрюше было тяжело с большим велосипедом, он отставал, но сейчас, спустя тридцать лет он чувствовал, что едет менее уверенно, чем тогда. И теперь он едет один. Из всех товарищей детства он встретил только одного, когда катался на лыжах в Давосе. Тот сложными судьбами оказался там после института, но работал уже несколько лет на канатной дороге. Вначале пригласили специалистом по химии, но затем отказали, хотя обещали должность в давосском институте снега и лавин. Он уже перевёз жену и дочь, но обратно возвращаться не стал, получил разрешение на работу. Судьба остальных товарищей и ему не была известна.
Вот, кажется, и то место, где был когда-то штаб, или нет, там было выше. Вот оно, точно. Вот и огромная сосна на которой была "тарзанка". Сосна была толстая и ветвистая, с ржавой корой. Хотя и прошло тридцать лет, но Андрею Витальевичу она казалась меньше, чем раньше. Как, бывает, кажутся меньше родительские квартиры детям, которые много лет назад уехали и теперь вернулись погостить. Комнаты кажутся тесными, коридор узким. Всё усыхает, всё старится. В детстве эта сосна казалась до неба и будто цеплялась за облака, теперь же Андрей Витальевич отметил, что она слегка покосилась и на ней стало меньше иголок. Только и всего. От штаба не осталось ничего. Валялись бутылки с выцветшими этикетками, но это было после. Когда здесь строился штаб, ещё не было такого разнообразия упаковки. Теперь же в каждой семье производилось столько мусора, что уже даже нелепо… Каждая финтифлюшка, каждый шоколадный плевочек, каждый мармеладный жевочек, газированный глоточек запаковывается отдельно самым неразумным образом. Кажется, уже скоро всё будет зализано в пластиковые прозрачные гробики.
Андрей Витальевич оставил велосипед и подошёл к сосне. В стволе торчали гнутые ржавые гвозди, которые когда-то вбивались неумелыми руками, гнулись и мялись под заимствованным у отца молотком.
Что-то изменилось внутри, капнула кровь мимо сердца, дунул ветер, осина запестрила листьями, затрещал дятел. Андрей Витальевич сел на извивающийся по земле толстый корень, уползающий от сосны, и вдруг ему захотелось выть. Выть, лаять, как вчерашнему официанту, словно лишённому языка и речи, залезть в лужу, испортить окончательно новые спортивные штаны D&G, которые он надел сегодня первый раз, кричать, ругаться, кидаться на землю, есть траву…
О! Как мы немы в городе! Как нелепа наша возня! Как однообразна наша жизнь со вкусом смысла, с ароматом надежды! Жизнь со скидкой – уценённая жизнь. Жизнь в кредит – за счёт будущего. Игра – сплошная игра! И ведь уже не та игра "что наша жизнь".
Мы уже не в жизнь играем, мы играем в игру по мотивам игры в жизнь. Андрей Витальевич подошёл к сорока годам и вдруг увидел эту игру – игру немых собак, которые кусают друг друга за задницу, перегрызают горло в борьбе за то, что дают хозяева. А хозяева, накормив эту мразь, встают на четвереньки и верещат перед своими хозяевами, виляют хвостами, чтобы их помыли шампунем, накормили чаппи. А их хозяева уже не спят на полу и не едят чаппи, они едят зайчатинку, получают витамины и не лебезят перед своими хозяевами, а только нервно скулят, подрагивая и косясь в сторону собачьего трона. Андрей Витальевич увидел собачий трон и своего хозяина, уступающего этот трон за верную службу. Но ведь Андрей Витальевич не скулил и не дрожал – ему не нужна была власть. Почему ему достался жребий? Да, видно, есть люди, которым жизнь потакает в желаниях. Ведь были же мысли – сделать свой мир ещё роскошней, ещё надёжней. Были мысли. Были сомнения.
Весь мир, окружавший Андрея Витальевича, был так настроен, чтобы чувствовать себя немного беднее соседа. Когда у соседа под крышей прикручено пять спутниковых тарелок, а у тебя только три. И не важно, зачем у него их пять, может, для красоты, но у тебя ведь три – нужно найти повод поставить ещё три. Глупая игра: "кто дальше пописает". И все в неё играют неосознанно, думают, что делают дело и потому богаты. Но какой же смысл в том, что по телевизору показывают четыреста каналов, когда смотреть из них можно только пять. К чему остальное?
Это ведь не богатство, это излишество. Богатство - это, наверное, что-то от Бога. Мы хорошо себе представляем богатыря, хорошо и однозначно, но богатство путаем с роскошью, с изобилием, с нарочитой вычурностью и пестротой в одеянии. А тем временем, богатых людей мало, это ведь те – которым мир радуется и которые сами при этом миру рады. И уж точно, богатыми не становятся, ими рождаются. И Андрей Витальевич родился богатым, но с самого детства ему внушала мама, что деньги – это всё: и здоровье, и отдых, и дети, и семья. Нет денег – нет ничего. Есть деньги – всё, что хочешь. Андрюша это усвоил и судьба дала ему возможность сделать эти деньги, но вот только здоровья поубавилось и дети не радовали, и с женой было всё очень сложно. И деньги уже не доставляли удовольствия. Всё стало пресно. Психолог сказал, что это кризис среднего возраста и он бывает у всех. Андрей Витальевич спросил психолога, сколько ему лет и, услышав в ответ – двадцать семь – горько посмеялся и больше не ходил к психологу.
Теперь он к тому же обнаружил, что остался совсем один, что хоть какие, хлипкие товарищи и приятели – и те убавлялись пропорционально тому, как Андрей Витальевич пополнял своё состояние. Жена для него не была ни опорой, ни отдушиной, их совместная жизнь была какой-то вынужденной, притянутой. Светлана считала, что это из-за отсутствия детей, Андрей Витальевич винил Светланин характер: вспыльчивая, агрессивная, хотя была такой нежной, когда ещё жили вместе с отцом в квартире. Всё поменялось. Светлана ударилась в шмотничество, тратила огромные суммы в салонах красоты: "Не могу родить, так хоть буду красивой", любимым её чтивом стали ярлычки на одежде. Андрею Витальевичу это было противно. Хотя теперь, впрочем, было всё равно.
Любую человеческую жизнь можно выворотить на бумагу, выписать по буквам каждый день, но не в каждой жизни есть достаточно интересного, чтобы марать этим бумагу и напрягать зрение читателя. Жизнь Андрея Витальевича совсем не интересна, а то, что есть, так это семь последних дней его жизни, да и те выставлены на бумагу только потому, что в них происходили интересные, заслуживающие внимания события, которые будут описаны впереди и связаны они со знакомым нам уже именем – Серафим.
Словом, в тот день Андрей Витальевич, посидевши под сосной и подумавши про свою ничтожность и бессмысленность, вернулся домой и позвонил по номеру, записанному на визитке. Возможно только оттого, что только в этом имени была для него какая-то неизвестность и загадка – всё предстоящее и уже окружавшее его на тот момент было до отвратительности предсказуемо и очевидно до безобразия.
Андрей Витальевич набрал номер из своего кабинета. Ему ответил нежный женский голос, какие обычно отвечают в салонах красоты или в элитных банях – нежно и с придыханием – дабы расположить к себе потенциальных клиентов. Только лишь он сказал, что он по совету Алексея Морозова, как тут же голос назвал его по имени и сказал, что его звонка ждут. Андрей Витальевич пытался выспросить, что это за организация и чем занимается, но у него быстро спросили – где и когда ему было бы удобно встретиться и пообещали настойчиво: "Андрей Витальевич, мы действительно помогаем. Всё гораздо проще, чем вы можете себе представить. После встречи с Серафимом вы всё поймёте".
Андрей Витальевич беспокоился только об одном: чтобы это были не психологи и не чародеи из "древнейшего рода магов", коих развелось теперь, как мух в навозе. И хотя ему не удалось ничего особенного вызнать, он всё же чувствовал в этом имени что-то надёжное и даже спасительное для себя, потому назначил встречу на понедельник в конце рабочего дня в своём офисе, где мы и застали Андрея Витальевича у зеркала, пытающегося завязать галстук и где Серафим собирался было уже рассказать Андрею Витальевичу о том, сколько есть у него вариантов умереть.
Нужно заметить, что, изъявивши желание выпить кофе, Серафим так и не притронулся к чашке за всё время разговора, что имело за собой, вероятно, испытательную цель. Андрей Витальевич, напротив, выпил свой кофе очень быстро.
Сколько же можно прочесть всего в человеке, не слушая даже, о чём он говорит! Достаточно понаблюдать за его движениями, за тем, как он прищуривается, доставая из головы подходящее слово, как чешет лоб указательным пальцем, когда не знает, что сказать, как покусывает щёку изнутри, сдвинув при этом губы в сторону, как притопывает ногой, как одной рукой выламывает сам себе палец на другой руке, как елозит зажигалкой по столу – всё это расскажет о человеке больше, чем любой словесный портрет.
Если бы Андрей Витальевич был столь же проницателен, как Серафим, то, в свою очередь, он не узнал бы никаких мелочей, а увидел бы только крупные штрихи. Мимика и жесты Серафима были укрощены до предела: если это была улыбка, то она была словно из фарфора, если это был жест рукой, то он был похож на взмах травы под ветром. Всё было просто в его движениях. Андрей Витальевич заметил, что Серафим не пьёт кофе, но не стал спрашивать, почему, но и напоминать о налитом кофе он не стал, просто ему стало от этого досадно и он притопнул левой пяткой, обутой в дорогую туфлю, и два раза легонько стукнул чёрной зажигалкой по стеклянной поверхности стола, рассказав тем самым что-то о себе Серафиму.
Но перейдём теперь к разговору.
- Я понимаю, что у вас много вопросов, Андрей, но чтобы не запутывать наш разговор, я изложу вам, кто мы и чем занимаемся, а затем мы обсудим варианты нашего содействия. Вы согласны?
- Конечно.
- Мы – это тайная организация людей, специалистов самых разных направлений, объединённых одной целью, – целью помогать людям. У нас есть психотерапевты, каскадёры, пилоты, актёры, монтажники, музыканты – ограниченный круг людей, посвящённых в одно таинство. Вы могли сейчас подумать, что это какая-нибудь секта, но всё гораздо прозаичнее. Мы исправляем жизни людей, запутавшихся в собственных заблуждениях, невежестве и лишённых жизнелюбия. Мы разыгрываем какое-либо событие, способствующее изменению ценностей и мировоззрения конкретного человека. Одним словом, это игра, в которой вы сами становитесь режиссёром. Наши методы построены по такому принципу: вы знаете с самого начала, что будет с вами происходить и, кстати, большей частью это будет не игра. К примеру, у нас есть такой номер, когда вы прыгаете из самолёта без парашюта, вслед за вами через несколько секунд прыгает наш агент, оснащённый специальным, усиленным парашютом, ловит вас в полёте, вы сцепляетесь и он раскрывает парашют. Вы приземляетесь уже другим человеком. И, поверьте, важнее всего не то, что происходит в воздухе, а то, что происходит в последние несколько минут перед прыжком, то, как вы смотрите в глаза вашему спасителю, то, о чём вы будете думать за минуту до прыжка…
- А если я не прыгну?
- О, это вряд ли. У нас очень жёсткий договор, вы должны будете прыгнуть в точно определённую минуту. Если вы не прыгаете, то весь проект приходится начинать сначала. В каждой нашей игре вы играете по правилам, которые придумываете сами, но, вступив в игру, вы не вправе изменить её правила, и мы за этим следим. Это подобно жизни, в которой нельзя переделать уже совершённые поступки, перепрожить один и тот же день, переписать уже изданную книгу. Вы можете отказаться от игры в любую минуту, но деньги мы вам не вернём. В наших играх не может быть паузы, есть только стоп. И начинайте всё с начала. Вы прыгнете, может быть, только потому, что вам будет жалко своих денег. Хотя, скорее всего, вы будете готовы к этому – мы вас подготовим.
- А безопасность?
- Безопасность гораздо выше, чем на дорогах. – Серафим усмехнулся. – Но вам не обязательно прыгать – есть более приземлённые методы. Алексей сказал, что вам лучше было бы умереть…
- Алексей? Он ваш сотрудник?
- Нет, что вы! Он наш друг – бывший клиент. Каждый, кто прошёл с нами игру, обязан привести новых клиентов. Этого нет в контракте, это просто обычай, ритуал. Алексей прошёл через игру полгода назад, теперь он нашёл вас, и этим замкнёт своё звено. Это своего рода экзамен – подтверждение того, что человек изменился.
- Но почему он уверен, что мне нужно именно это? Он говорил о своей проблеме, о том, как его зажали налоговики, но у меня совсем другая ситуация.
- Нас не волнует ваша ситуация, нас волнуете вы. Хирург делает операцию на сердце, но его не заботит при этом, чем жил его пациент, о чём страдало его сердце, его не волнует путаница причин, приведших обладателя этого сердца к болезни – он устраняет следствие. Алексей увидел, что с вашим сердцем и сразу понял, как его лечить, может потому, что природа вашей болезни одна, независимо от обстоятельств. Многие врачи лечат, так и не выяснив болезнь, просто делают что-то – лишь бы делать. Нас не интересует ни болезнь, ни последствия этой болезни, ни её причины. Как часовщик видит сломанные часы, находит в них поломку, устраняет её и всё остальное уже не важно – часы идут, так и мы – просто налаживаем человека.
- А не можете ли вы, наоборот, сломать человека?
- Мы многое можем, но наша организация не делает зла людям.
- А лицензия, или что-то в этом роде…
- Нас покровительствуют очень влиятельные люди в правительстве, в том числе и в системе правосудия есть наши клиенты. Многие известные и влиятельные люди прошли через нас.
- А Николай Давыдович Шаевский случайно не был вашим клиентом?
- Полагаю, он – причина ваших волнений номер один? Нет, такого я не припоминаю. Хотя, если бы и припомнил, то не сказал бы – это ведь таинство, вы же понимаете.
- Конечно, я… просто мысль пришла вдруг.
- Я понимаю. – Серафим сделал паузу. Через приоткрытое окно послышалось, как мойщик окон кричал:"Ниже! Ниже опусти!". – Давайте вернёмся к вам. Я теперь вижу, что Алексей нисколько не ошибся, когда предположил, что вам больше подходит. Это сейчас время такое: что ни клиент – то похороны. Вам не по себе?
- Расскажите, наконец, что за похороны! Алексей блаженно улыбался, когда говорил про них.
- Потому, что после похорон все улыбаются. Не волнуйтесь, я всё объясню. Вы должны будете разыграть смерть… свою собственную, разумеется.
- Разыграть смерть??? Действительно, вызывает улыбку.
- Вы сами придумаете, какая будет у вас смерть: в командировке во время конференции, а может на рыбалке от солнечного удара или в тёмном переулке от рук бандитов. Вы сами всё придумаете и спланируете, а мы воспроизведём.
- А, может, я хочу в авиакатастрофе, это тоже можете воспроизвести?
- Хм… Можем. Можем хоть в открытом космосе. Только, ведь, чем проще смерть, тем она для вас дешевле и тем она значительней. Самое лучшее – это на работе, у ваших коллег на виду. Сердечный приступ или что-нибудь такое…
- Но я никогда не болел. У меня не болит сердце.
- Тем лучше. Не будет повода хоронить вас взаправду.
- А коллеги, я не смогу перед ними…
- Что вы! Никто и не узнает, я сейчас сделаю несколько фотографий и мы повторим ваш кабинет в нашей лаборатории, а наши актёры сыграют ваших подчинённых. С вашего позволения, - Серафим достал маленький цифровой фотоаппарат, встал и сделал несколько снимков кабинета, - несколько кадров и всё будет точь-в-точь.
- Подождите. Почему вы решили, что мне нужен именно этот вариант? Что вы ещё можете предложить? Какие у вас есть ещё игры?
- О, я вижу, вы азартный человек. А почему вы думаете, что вам вообще что-то нужно от нас? Вы думаете, что Алексей в вас ошибся?
- Ошибся? Во мне? Я плохо вас понимаю.
- Сразу этого не понять…
- Я думаю, Серафим, что это я ошибся, когда позвонил вам. Мне очень жаль, что так получилось. – Серафим в ту же секунду улыбнулся, лицо его сделалось довольным, он встал из-за столика и пошёл к двери. Андрей Витальевич тоже вскочил и стал провожать его. – Вы даже кофе… кофе не попили.
Серафим остановился возле двери, развернулся и с тем же довольным выражением лица протянул Андрею Витальевичу обыкновенный конверт, в каких обычно посылают письма.
Серафим ушёл. Андрей Витальевич закрыл дверь на ключ, снял пиджак, рубашку, ботинки и брюки, после чего, оставшись в трусах и майке, уселся в своё рабочее кресло. Собственное поведение его удивило, будто это не он был здесь, а кто-то другой пришёл и заменил его. Андрей Витальевич с опаской глянул в окно, альпинистов уже не было, но он встал и опустил жалюзи. Снова сел и долго вертел в руках конверт, на ощупь там было что-то плотное и довольно толстое – вроде рекламного буклета, Андрей Витальевич посгибал его в разные стороны, чтобы понять качество бумаги содержимого и приблизительное количество страниц, потом бросил его на стол с пренебрежением и попытался о чём-нибудь подумать.
Но ничто не вызывает так любопытства в нас, как плотный запечатанный конверт с надписью: «Если вы думаете, что наша жизнь игра – поиграйте в смерть…», полученный от незнакомца. Андрей Витальевич дотянулся до него и с видом презрения стал лениво отколупывать ногтём край. Конверт был заклеен очень хорошо, что разозлило Андрея Витальевича. На столе для таких целей имелся специальный нож, но он находился на противоположном конце стола и, чтобы дотянуться до него, необходимо было оторвать спину, что делать было лень, так что Андрей Витальевич долго ковырял отворот, пока наконец не разорвал конверт как попало. Действительно, в конверте был буклет, Андрей Витальевич стал внимательно его разглядывать. То, что он увидел, очень изумило его и это выразилось на лице слегка выпученными глазами и поднятой левой бровью. Причём, с каждой новой страничкой изумление всё увеличивалось, лицо как-то перекашивалось, на нём конфликтовали между собой недоумение, недоверие, и лёгкий испуг. Дойдя до четвёртой страницы Андрей Витальевич стал дико хохотать. Хохотал примерно с минуту, бил ладонью по столу от невозможности себя унять и стал дальше смотреть, теперь уже с довольным видом, будто читал анекдоты в журнале.
В его руках оказался каталог памятников, надгробных плит, крестов, оградок и… гробов. Буклет был оформлен достойно: качественные изображения, красивый шрифт. А памятники! Гробы! С каким великолепием были выполнены они! И какой выбор. А рассмешило Андрея Витальевича предложение – "Закажи памятник при жизни" и заметка под ним: "Мы можем изготовить любые памятники с открытой датой, а так же: Вы можете заблаговременно отвести место на кладбище, чтобы избавить Ваших близких от дорогостоящих хлопот. А главное, что уже при жизни Вы будете знать своё последнее пристанище…" Написано это было без цинизма и без иронии, непринуждённо, будто автор этих строк только что закончил обзорную статью о стиральных машинах и принялся за вечный покой…
Зазвонил телефон охраны:
– Андрей Витальевич, вам принесли посылку… бандероль, кажется. Простите, что беспокою, просили лично передать. Тут логотип, фирма «Санфаянс» и ваши фамилия, имя. На вид, вроде как книга. Принёс вроде бы курьер какой-то, но это не почта…
– Саш, если тебе не трудно, принеси мне её пожалуйста, я знаю, от кого это.
– Да, конечно.
Охранник сконфузился, когда Андрей Витальевич открыл ему дверь в носках трусах и майке, и глянув встревоженно на закрытые жалюзи, спросил:
– У вас всё в порядке?
На что Андрей Витальевич сказал:
– Хочешь кофе? У меня прекрасный кенийский кофе французской обжарки! Есть "Джек Дениелз", садись, посидим.
Охранник только заморгал в ответ и замялся с ноги на ногу, протянул посылку и сказал:
– С-спасибо, но у меня же пост. Я пойду. – и быстро вышел.
Андрей Витальевич закрыл дверь снова на ключ, вернулся за стол, включил лампу и разорвал пакет. Внутри была старинная книга с рельефной обложкой. Андрей Витальевич не был книголюбом и даже читающим человеком, но книга ему сразу понравилась. Последнее, что он читал, это налоговый кодекс, но эта книга не была похожа на сборник статей по налогам и сборам. На обложке ничего не было написано, он открыл:
Гамлетъ
Трагедiя въ пяти действiяхъ
Переводъ А. Кронеберга
– Гамлета он читает… – усмехнулся Андрей Витальевич и стал сразу же читать сам. Предисловие, где Шекспир представлялся "въ томъ царственномъ в;нц;, который онъ одинъ носитъ между вс;ми драматическими поэтами!" он пропустил и перешёл сразу к пьесе. Список действующих лиц он тоже пропустил, но уже на второй и третьей странице возвращался к нему, чтобы понять кто кому и кем приходится. И потом ещё страниц пятнадцать возвращался, а на сорок девятой странице он вернулся и перечитал весь список от начала до конца, распределяя по ролям в голове монологи, которые уже прочёл. Вначале ему было трудно пробиваться сквозь слова: художественный текст требует от читателя сотворения образов, фантазийного труда и постоянного движения мысли. К тому же, возникающие на концахъ словъ тв;рдые знаки назойливо пытались быть прочитанными, как мягкие и значительно тормозили чтение. Но через несколько страниц вокруг рабочего стола Андрея Витальевича стал возникать театр, а к началу второго акта, он вместе со своим кабинетом и вовсе перенёсся в Эльсинору. Ему виделись мрачные, сырые стены, и беспокойный призрак отца Гамлета ощущался так близко, что ему стало зябко и он накинул пиджак на плечи, но на семьдесят шестой странице он его скинул на пол: что-то очень близкое и понятное было в этих строках, то, что бросило его в жар, и заставило перечитать их два раза про себя, а за тем один раз вслух: "Чортъ возьми, думаешь ты, что на мн; легче играть, ч;мъ на флейт;? Назови меня, какимъ угодно, инструментомъ ; ты можешь меня разстроить, но не играть на мн;.". Затем он ещё несколько строк читал вслух по-инерции, но потом перешёл на шёпот и опять ушёл в себя. Он споткнулся на фразе "Живи еще, но ты уже мертвецъ". – Мертвец, чёрт возьми, ты как мертвец! Уже мертвец. – В эту секунду он понял, что давно хочет писать, даже привстал, чтобы пойти в туалет, но потом снова сел и продолжил читать. Ещё через несколько страниц он воскликнул:
– А это надо написать на стене! "Привычка можетъ изм;нить природу…"
Ещё два раза он порывался пойти в туалет, но вспоминал, что для этого надо надеть брюки и рубашку. Это его останавливало, он дёргал ногами под столом, но потом вроде перехотелось и он забыл. Ещё несколько возгласов прозвучало из его уст: "Долбаные могильщики!" и "Да-да, только это не про меня: «Есть божество, ведущее насъ къ ц;ли, какой бы путь не избирали мы.» Не про меня".
Кончив читать, Андрей Витальевич почувствовал себя очень усталым и вымотанным, и эта усталость ему была незнакома. Даже когда он не спал сутками в командировках, не уставал так сильно, как сейчас. Ему было неуютно, неловко в самом себе, захотелось почему-то обриться налысо. Он представил, как приходит завтра на работу лысый и у всех, кого он встречает по пути к кабинету, отвисает нижняя челюсть, а секретарша его не узнаёт и спрашивает: что вы хотели? А потом выпучивает глаза и сидит, ни слова сказать не может. Ему эта картина понравилась, и он подумал, что можно бы так и сделать и даже глянул на время – работают ли ещё салоны красоты. Десять часов! Уже десять! Он встал и поднял жалюзи на окнах, город уже зажёг огни, в сумерках они отражались в чисто вымытых окнах дома напротив. В эту секунду зазвонил мобильный телефон в кармане пиджака, который валялся на полу. Андрей Витальевич кинулся выуживать его, но провозился некоторое время, пока шарил по карманам. Это звонила Светлана.
- Дрюнь, ты где? У тебя встреча? – голос её был той самой температуры, при которой мужчина должен быть очень осторожен и нести перед собой какие-нибудь средства пожаротушения, вроде цветов или подарков.
Извечный вопрос мобильной связи: "Привет! Ты щас где?" – "А я здесь, э-э… в автобусе – отвечает парень, хотя сам оглядывается на пассажиров в электричке. – Я уже еду, только тут пробка" – "А что это там? Ты, что, в электричке?" – "Не-е, я в автобусе, я же говорю! – и снова оглядывается" – "А кто это говорит там: следующая станция Крёкшино" – "Да это радио тут…" – "Ты от Ленки едешь! Максим! Ты от неё едешь?" – "Да нет, я…" – "Знаешь! Вот и вали к своей Ленке! Надоело враньё!" Коварный, подлый радиоповодок.
Андрей Витальевич умел врать жене, когда это было нужно, умудрялся даже уезжать на короткий отдых с другой женщиной и никогда не оставлять Светлане повода для подозрений. Всегда включал усталые нотки в голосе, просил по телефону приготовить что-нибудь вкусное к приезду, а потом с блаженством на лице поедал какой-нибудь креветковый суп, а жена глядела на него несколько минут, а потом отходила к раковине или к полкам – это означало, что она сказала себе: нет, он не может, я дура. После ужина он её обнимал за талию, говорил ей, что она киса, они поднимались в спальню и всё налаживалось.
Через час она стояла под струями воды в душе и всё видела. Женщина ведь хочет знать – изменяет ли ей муж, но боится узнать, что изменяет. Ещё она боится, что если найдёт улику, а потом она окажется ложной, тогда окажется, что жена не верит мужу, когда он такой хороший. А пусть даже и так, но если следующая улика не будет ложной, как быть? Превратиться в несносную ревнивую жену? Но ведь улики – это так, просто чтобы поймать, мы ведь всё знаем о себе и о близких нам людях. Знаем, изменяют ли нам, так же как знали бы о собственной измене. Мы всё знаем, но сдерживаем и запутываем в себе, потому что боимся правды или стесняемся её. Мы знаем, когда мы способны, а когда талантливы, и уж тем более, когда нет ни того ни другого, но всегда прячем свою правду, окутываем её кокетством, пылью в глаза, болезненным видом, видимой храбростью. И уж где наше лицедейство расцветает пышным цветом, так это в близких отношениях с людьми. Светлана всё знала, чуяла, но все внутренние споры с собой она заканчивала самоистязанием, и поводом служило всегда одно и то же – бесплодие. Весь гнев, который она собиралась выразить мужу, она всегда в итоге обращала на себя, и на следующий день всё продолжалось так, как это продолжается у миллионов людей – с утреннего кофе до вечернего бокала вина.
Но в этот вечер что-то изменилось слишком сильно. Когда Андрей Витальевич ответил жене, что встреча только закончилась и он ещё в своём кабинете, она и представить не могла, что он в трусах и майке четыре часа кряду читал Гамлета. На вопрос: "Ты уже собираешься" Андрей Витальевич ответил: – «да», но с некоторым опозданием, и что-то было в его голосе такое, чего она никогда не слышала, что-то чужое, и это «чужое» её будто оскорбило, унизило. Она спросила: "Дрюнь, ты точно в офисе?" – он снова допустил паузу и ответил: "Я уже выезжаю" – "Ладно, жду".
Андрей Витальевич ехал по ночной Москве в своём красном БМВ и чувствовал стыд: легче было сказать Светлане, что он был с женщиной в ресторане или даже в постели, чем признаться, что он читал "Гамлета", он пытался понять – почему так? "Почему то прекрасное, что мы создаём никому не нужно? Ведь какая это вещь! «Быть или не быть» - вот что такое для меня был весь Гамлет ещё вчера, а теперь – такие картины… Сколько сил в этой книге! А это только Гамлет, а это только Шекспир, а это только литература, а это только искусство, а это только наша планета! Сколько всего ещё есть в мире, а для меня бэха – первая отрада. Любопытство, вот чего не хватает. Прояви любопытство - и мир сразу станет интереснее, сразу наполнится чудесами, станет проще и понятнее".
Перед тоннелем в Крылатском движение чуть затормозилось, перед самым въездом лежал мотоцикл поперёк крайней полосы. Мелькали огни, парень в кожаном костюме сидел у бордюра, закрыв голову руками, дальше к тоннелю лежала девушка с длинными светлыми волосами, в белой курточке и красных кожаных сапогах. Вокруг неё были люди, которые пытались аккуратно переложить её на носилки. "Жива, - подумал Андрей Витальевич, - и в эту секунду у него закололо в сердце. Тоннель тянулся долго, Андрей Витальевич закрыл верх у машины от рёва и шума и решил, что сразу после тоннеля надо остановиться и покурить. Он помнил, что в прошлый раз, когда доставал адаптер для телефона из бардачка там была пачка «Парламента». Андрей Витальевич остановил машину, отъехав две минуты от МКАД, достал пачку, но она оказалась пуста. "Вот сука!" Он включил радио, откинулся на сидение и включил режим массажа. Но радио словно издевалось. «…Возможно, - говорил рассудительный мужской голос, - что-то не так с сигаретами, но мы не можем утверждать, всего три жертвы – это не повод для паники. Мы, конечно, проведём расследование, но уверяю вас, табачные компании не понесут ущерба, скорее всего, это просто провокация. Люди умирают от несчастных случаев каждый день, в этом нет ничего необычного. – Спасибо, Владимир. Напомню: сегодня утром в одном из кафе по не выясненным пока обстоятельствам погибли от отравления три человека. Предположительно, причиной отравления стал табачный дым в соединении с каким-то ядом, подмешанным в табак. Эксперты сейчас устанавливают, был ли яд подмешан туда позднее, или же он попал туда на фабрике при производстве…»
"Да вы обалдели что ли!" Андрей Витальевич переключил на другую станцию, где звучала спокойная музыка и вышел из машины. На лбу у него выступила испарина, сердце сильно колотилось. Он увидел в ста метрах впереди рабочих, которые устанавливали знак, хотел пойти попросить у них сигарету, но не стал, сел в машину и поехал в таком состоянии домой.
Когда Андрей Витальевич подъезжал к дому, из гаража задом выезжала машина жены – белый «мерседес». Первая мысль была, что машину угоняют, он нажал на газ и перегородил выезд своей машиной. «Мерседес» остановился и будто кто-то затаился в нём. Андрей Витальевич не стал выходить, достал мобильный телефон и стал набирать «112», но вдруг он представил, что это, может быть, та самая игра, что как в фильме над ним уже проводят всякие опыты. «Мерседес» заглушил мотор и потушил огни. Андрей Витальевич тоже заглушил мотор и выскочил из машины с намерением, по меньшей мере, дать в морду тому, кто там за рулём, будь то угонщик или сам Серафим. Но когда подбежал, то увидел собственную жену Светлану, вытирающую глаза бумажным платком: это было отчётливо видно в свете фонаря, который светил над гаражом. Андрей Витальевич стал дёргать ручку: "Света, открой! – она мотала головой. – Что случилось!? Открой!" Она приоткрыла окно и сказала спокойно:
– Убери машину.
– Куда ты собралась? Открой дверь!
Она открыла дверь.
– Если я не могу забеременеть – разведись со мной! Женись на ней, давай!
– Что ты говоришь! На ком?
– А с кем ты там был пять часов? Мне было плохо, я звонила тебе, ты ни на один телефон не отвечал! Ты говорил, что у тебя встреча, я звонила охраннику в полдевятого, он сказал, что ты там один. Один! Я не помню, когда ты в последний раз до десяти оставался в офисе! Один, да?
– Свет, это глупость, довольно комичная ситуация, я тебе сейчас всё расскажу, у нас охранник меняется в восемь – он просто не в курсе был. Пойдём…
– Ничего комичного! Ты не представляешь, как мне плохо было, убери машину! Я поеду к маме. Я поеду к маме!
– Ну, слушай: поедешь утром, уже ночь на дворе, куда ты поедешь…
Светлана не дала договорить, завела свою машину, затем, пошла, села в машину мужа, завела и отъехала несколько метров назад. Андрей Витальевич не мог узнать своей жены, просто стоял и смотрел, как она заглушила мотор, вышла, спокойно села в свою машину и уехала. Он кинулся к машине, чтобы догнать её, но в замке зажигания не оказалось ключей. "Ключи забрала. Вот стерва! – вырвалось у него" Он побежал в дом за вторым комплектом и звонил на ходу Светлане, чтобы уговорить её подождать, что он отвезёт её прямо сейчас. Ведь такие сцены и раньше были, правда, не в таком шумном варианте, обычно Светлана уезжала к маме утром, спокойно сказав об этом Андрею. Когда он поднялся на второй этаж, то услышал, что её телефон звонит в спальне. Он взял его. На экране светился колокольчик и подпись внизу – «Дрюня».
Андрей Витальевич загнал машину в гараж, позвонил маме Светланы, объяснил, как мог, что произошло и попросил, чтобы она сообщила ему, когда Светлана доедет. Потом он разжёг камин, слушал джаз и пил коньяк, сидя на полу. Через полчаса он решил, что джаз – это дрянь и поставил сороковую симфонию Моцарта, которая обязательно имеется в коллекции любого состоятельного дома наряду с пятой симфонией Бетховена, «Временами года» Вивальди и Первым концертом Чайковского. Через час Андрей Витальевич решил, что коньяк тоже дрянь, тем более, что на половине второй бутылки «Хеннеси» в животе стали происходить какие-то болезненные реакции. Под восторженные пассажи четвёртой части симфонии Андрей Витальевич уполз в уборную и несколько минут провёл в тесной близости с ночной вазой. В эти самые минуты звонила мама Светланы, сообщить, что её дочь благополучно доехала. Она звонила вначале на домашний, затем на мобильный, но безуспешно. Андрей Витальевич приполз обратно на ковёр, закутался в плед и уснул под звуки "Юпитера" (обычно вместе с сороковой, на диске бывает ещё записана и сорок первая симфония).
Всю неделю у Андрея Витальевича не ладились дела, всё рассыпалось в бизнесе, звонили недовольные партнёры, возникали задержки с поставками, задержки с перечислениями. Семь вагонов ангарской сосны задержали на индийской границе, так что пришлось полтора часа говорить через переводчика с тремя индусами одновременно. Всё время покалывало сердце. Андрей Витальевич седьмой раз бросал курить и обещал себе, что это самый последний раз. Светлана шутила: "Марк Твен говорил, что бросить курить проще простого и он сам много раз бросал".
Светлана позвонила на следующий день после того, как уехала, сказала, что поживёт какое-то время у мамы. Такое тоже уже было не впервые. В пятницу позвонил Николай Давыдович и назначил на следующий четверг встречу в своём кабинете – эта встреча должна была уже всё окончательно определить в вопросе предложенной должности, решение должно было быть уже принято окончательно.
В субботу Андрей Витальевич чувствовал себя особенно плохо, смотрел кино про животных дома, ходил гулять в лес. В ночь с субботы на воскресенье он снова провёл на ковре, завернувшись в плед, а утром обнаружил две пустых бутылки из-под вина и полупустую бутылку «Хеннеси». Домработницу он попросил не приходить до тех пор, пока не вернётся Светлана, так что в доме уже установился приличный бардак. В двенадцать часов зазвонил телефон, Андрей Витальевич не хотел подходить, но звонили несколько раз и подолгу. В конце концов он подошёл. Звонили из службы эскорт-услуг. Мужской голос утверждал, что с этого телефона и по этому именно адресу вчера были вызваны три девушки, но когда их привезли, то охрана посёлка не пропустила их и сколько ни звонили, никто не брал трубку, уехали ни с чем. Посему он должен заплатить за ложный вызов или вызвать повторно. Андрей Витальевич обругал их всякими выражениями и бросил трубку. Он ничего такого не помнил, вообще не помнил ничего. Позже он нашёл на полу журнал «Элитная Жизнь» открытый на последней странице, где как раз и были опубликованы телефоны агенств, которые предоставляли такого рода услуги. Ему стало ужасно стыдно, причём, он сам не мог понять, оттого ли, что отпирался по телефону или оттого, что вызывал девушек.
Вскоре он забыл об этом, нашёл себе интересное занятие, стал таскать дрова к камину и очень увлёкся. Ему понравилось их аккуратно складывать, подбирать рисунок, выравнивать по внешнему краю. Когда он брал в руки поленья, то чувствовал, будто от их шершавой поверхности сквозь пальцы по рукам к голове бегут мысли. Эти мысли приятно щекотали мозг своей новизной. Среди них одна была интересней всех: уже скоро десять лет, как Андрей Витальевич торгует лесом, но видел он его только в вагонах и на фотографиях с отчётами, а уж тем более – никогда не трогал. Эти берёзовые поленья с кучерявой берестой по краям, словно тяжёлые брёвна ложились рядами и что-то в них было незавершённое…
К восьми вечера Андрей Витальевич натаскал столько дров, сколько не сгорало в камине за год. Вдоль стены выросла вторая стена из дров. Он очень устал, но отметил, что ничего подобного ещё не испытывал после работы, хотя попросту никогда не работал руками. В этот день он лёг в девять часов вечера. Проснулся в пять утра, побрился и пошёл гулять в ближайший лес. Гулял как-то нервно, шёл быстро и совершенно без мыслей. На Белой горке он остановился, вытянул руки чуть вперёд и долго смотрел, как они дрожат, вздрагивают и будто проваливаются куда-то. Всходило солнце.
В девять часов он поехал на работу. По дороге он встретил много аварий, люди почему-то плакали. Из чёрного джипа вытаскивали человека. Странно было то, что джип слегка только врезался в столб, но водителя вытаскивали, будто он был мёртв или без сознания. Андрей Витальевич включил радио, чтобы услышать, что-нибудь о солнечной активности, сердечных приступах, или ещё о чём. Но везде была только музыка и болтовня о финансовых рынках.
В полдесятого Андрей Витальевич был уже в офисе. Он выпил кофе и попытался читать газеты, но буквы скакали, корчились и расплывались, а кончики пальцев похолодели. Внезапно Андрей Витальевич схватился за сердце, сполз с кресла, прополз несколько метров на четвереньках и упал. Секретарь, которая только пришла, услышала шум и вошла в кабинет. В дверях она закричала «скорую!» и кинулась к Андрею Витальевичу. "Господи! Господи! Это сигареты. Скорую!" На крик прибежали несколько сотрудников, перевернули его на спину, но он уже умер.
Третья часть
Каждый человек рано или поздно узнаёт о том, что его жизнь конечна. Что происходит с ним в это момент? К сожалению, ни один человек не может вразумительно сказать об этом впоследствии. Вероятно, для кого-то это трагедия, кому-то это не понятно сразу, но никто не может сказать: «Ох! Я так переживал! Меня тошнило, было трудно дышать. Несколько дней я был в трауре…» Невозможно описать, хоть и неизбежное, но отдалённое приближение смерти. Но мысль о своей смертности человек проносит через всю жизнь. Эта мысль рождает иллюзии о других, параллельных мирах, о вечном рае и преисподней, хотя все эти загробные предположения исчезают в сравнении с простым и ощущаемым нашим миром, в котором может укусить пчела и заболеть зуб.
Наука всё больше высказывает доказательств о том, как мы могущественны в своих возможностях и как, в то же время ничтожны в планетарном масштабе. Мы же не можем выбрать между первым и вторым: всё по одной причине – нашей смертности. Осознавая свою конечность, одни люди забываются в повседневности и живут, как бы во сне, не желая делать ничего лишнего, другие, по той же причине – приближают свою кончину всеми пригодными для этого способами, коих список всё пополняется и растёт с изобретательностью человека. И лишь немногие пытаются сыграть со смертью вничью, обессмертив своё имя в творчестве или в истории. Возможно, такие люди при жизни обращаются в картины, в музыку и песни, и остаются жить в сердцах людей, приняв другую форму жизни, покуда живо всё человечество, или же остаются в книгах и учебниках, как тираны, полководцы-герои или изобретатели. Может быть, это тоже иллюзия загробного мира. Ясно одно: любая игра заканчивается не в пользу человека.
Когда приехала «скорая», врач – пожилая женщина - осмотрела Андрея Витальевича и спокойно сказала: "Сердце". Не торопясь, его отнесли на носилках в машину. Все сотрудники были в оцепенении, как и все люди на свете, которые «никогда не думали, что он мог, вот так, взять и умереть, ведь и не жаловался никогда…» Машина ехала не торопясь, без мигалок, без крика сирены, торопиться уже было некуда. Некуда было торопиться и Андрею Витальевичу, теперь всё легло на какие-то условные рельсы, всё было неизбежно. Уже в машине он открыл глаза и увидел рядом медсестру, которая безучастно смотрела в окно, как смотрела бы, наверное, и настоящая медсестра. Рядом с ней сидел «сотрудник фирмы Андрея Витальевича», который, кстати, вправду был похож на одного из сотрудников. Он отстранённо смотрел в одну точку и, якобы, был убит горем, хотя лицо его, надо заметить, было почти что плачущим. Андрей Витальевич улыбнулся, увидев такую хорошую игру, но на него никто не обратил внимания, как, вероятно, и не смотрят на покойника, когда везут его в морг, а только ковыряются глазами в пустоте в поисках ответов на свою собственную жизнь. Андрей Витальевич пошевелил рукой, но на это тоже никто не среагировал, никто не сказал: ах! Он очнулся! Он жив! И это его неприятно сдавило внутри. Ему захотелось хоть маленькой реакции от этих людей, чтобы они просто глянули на него, и ему стало бы легче. Он решил привлечь к себе внимание и кашлянул, нарочито содрогнувшись всем телом. По его расчетам, на это они должны были среагировать, ведь он всё-таки живой, а вдруг с ним что-то случилось. Но в ту же секунду, как он кашлянул, «сотрудник» отвернулся к окну и начал рыдать. Медсестра стала его успокаивать: "Ну, тише, тише… Вы родственник?" Тот отрицательно замотал головой и затрясся беззвучно. Надо сказать, что рыдания его были так искусно подделаны, что Андрей Витальевич забыл о внимании и погрузился в раздумья: А как бы они все отреагировали? Как бы сотрудники смотрели на него, если бы он вправду умер? А как Светлана? Она села бы на стул, или легла бы на пол, или, может, улыбнулась бы светлой улыбкой…
Андрей Витальевич решил, что лучше бы она улыбнулась и совсем не плакала. Он любил её. Он не знал, что это такое – любовь, но знал, что он нужен Светлане, несмотря на все вздоры.
Машина затряслась, стала вскакивать на буграх – это свидетельствовало, что дорога сменилась на грунтовую. Сотрудник успокоился. Андрей Витальевич услышал в кабине: "Ты что – обалдел! Ты видел, что творится, выбрось их". "Да ладно тебе – это старые. У меня дома шесть блоков ещё, я давно покупал. Можно курить". Андрей Витальевич пытался понять о чём идёт речь, но машина тем временем остановилась и дверь открыли люди в халатах. Его отнесли в невысокое здание, которое служило как бы моргом и положили на огромный стол. Подошёл доктор, пощупал пульс, послушал сердце, заглянул Андрею Витальевичу в глаза и долго смотрел, но смотрел совершенно без чувств, выдержанно. Андрей Витальевич вцепился в него взглядом, но – безответно. Доктор исчез. Андрея Витальевича положили в гроб – тот самый, который он выбрал из каталога. Костюм для погребенья был куплен заранее и надет с самого утра, Андрей Витальевич в нём именно и гулял на рассвете. К рукам и ногам присоединили контакты с проводами, под рубашкой приклеили что-то к груди. Андрей Витальевич вспомнил, как Серафим говорил, что гроб оснащён специальными датчиками контроля состояния «покойника», что если он только пожелает, то его услышат наверху и он будет тут же извлечён. "Вы сможете смотреть, как вас везут, как несут, слушать, что говорят". Андрей Витальевич просил, чтобы было всё скромно и тихо, чтобы не было никаких плакальщиц. "Некоторые начинают плакать в гробу, как дети, некоторые поют советские песни, а рыдают уже под землёй, кто-то ругается матом, материт правительство, но никто, знаете, не встал из гроба и не сказал, что ему надоело. Все хотят пройти до конца".
Когда Андрея Витальевича несли к катафалку, он видел только небо и ветки деревьев, полные листвы. Он очень боялся, что уронят гроб. С одной стороны боялся, а с другой – хотел, чтобы его уронили: тогда он сможет встать и сказать, что он ушибся. Ещё он боялся закрыть глаза, боялся даже моргнуть ими. Наконец, гроб водрузили на катафалк – это была черная вытянутая машина, словно заимствованная из американских фильмов и медленно, мягко поехали. Андрей Витальевич попытался расслабиться, но тут появилась Светлана. Она никогда не приходила ему в образах, даже во сне. Сейчас она наклонилась над ним и он даже почувствовал на своём лице её каштановые волосы и все её веснушки были отчётливо видны. Андрей Витальевич закрыл глаза и образ исчез, но когда открыл, она вновь была над ним. Он так повторял несколько раз, но она не исчезала, смотрела в глаза, и лицо её было встревожено. Он захотел дотронуться до неё, но руки были будто парализованы. Никогда в жизни Светлана не склонялась так над его лицом, будто смотрела на ребёнка в кроватке, но это было так точно.
Андрей Витальевич не мог сейчас себе этого объяснить, просто решил обдумать это позже, отложить на будущее, когда он будет не так занят и сможет обсудить это сам с собой. В его голове сверкнула мысль, что это какой-то дополнительный гипноз или сверхтехнологии, которыми Серафим усиливает воздействие, но Светлана на эту мысль покачала отрицательно головой и образ её растаял. Андрей Витальевич вздохнул и закрыл глаза, но теперь образ Светланы был там, внутри него, он видел его так же отчётливо. И теперь всё было наоборот: когда он открывал глаза, образ исчезал, но возникал под веками. Так видно устроено наше отношение к людям: истинную его сущность мы способны узнать только тогда, когда нам что-то угрожает или когда мы боимся, что никогда не увидим того, кто на самом деле нам дорог, но слишком близок, чтобы быть ценным.
Андрей Витальевич услышал гром, открыл глаза и стал смотреть в боковое стекло, насколько это было возможно. Он почувствовал ужасный голод, он не ел со вчерашнего утра – не мог есть, словно постился перед собственным погребеньем.
Где-то очень близко шла гроза. Андрей Витальевич неотрывно смотрел в окно на мелькающую зелень в мрачных предгрозовых сумерках и заметил, что машина проехала одно и то же место как минимум два раза: он видел сломанную ветку тополя и зацепившийся за неё полиэтиленовый пакет, и даже узнал его – такие использовались для продуктов в супермаркете «Азбука вкуса». Катафалк проехал это место дважды, и Андрей Витальевич стал мысленно подгонять водителя.
Но время все-равно тянулось, Андрею захотелось встать и прекратить эту игру. Машина сделала крутой поворот и Андрея Витальевича чуть не стошнило. Он этому факту возмутился и разозлился на себя. Он ездил на настоящем спорткаре каждый день и, если не было пробок, то разгонялся до двухсот километров в час, а в повороты входил на ста пятидесяти – и ничего! А здесь какая-то гробовозка со спящим за рулём гробовозом - и его чуть не стошнило. Он мысленно взбесился от этого, но успокоил себя, что это скорее от голода, чем от резкого поворота.
Потом он вспомнил, как хоронили мать. Тогда тоже собиралась гроза, но дождь прошёл мимо. Ещё он вспомнил, что из так называемого морга его выносили не вперёд ногами, а вперёд головой, как делают это санитары, когда увозят больного на операцию на каталке. Это было в каком-то старом советском фильме, он не мог вспомнить, в каком. Мысли его метались, наслаивались друг на друга.
Мама говорила: "Когда ты родишь мне внуков? Я не умру, пока ты не родишь мне внуков". Трудно, наверное, умирать, не будучи уверенным, что у тебя будут внуки, - думал Андрей Витальевич, когда хоронил маму. Сейчас он думал об этом, не будучи уверен в том, что у него самого будут дети. Он, конечно же, иронизировал, но игру принимал очень серьёзно, тем более, что чувствовал, как всё меняется внутри.
Он замечал ещё и раньше, что весь мир меняется, все люди становятся другими, задумчивыми, словно происходит какой-то общечеловеческий мыслительный процесс, словно все обдумывают какую-то одну и ту же мысль, и, того и гляди, остановятся посреди улицы всей массой, присядут на асфальт, на капоты автомобилей, на лавочки, и погрузятся в раздумья, забыв о делах. Андрей Витальевич чувствовал теперь, что меняется сам, и будто даже кости и внутренности перестраиваются на какую-то, неведомую ещё, новую жизнь.
На одну секунду Андрей Витальевич даже заснул в катафалке, но это было что-то другое – не сон. Ему представилось, что его закапывают с открытой крышкой гроба и рот его полон земли, он выплёвывает её, выталкивает языком, но сверху летит новая. Он вскрикнул от увиденного. Машина остановилась. Сердце его билось изо всех сил. Гроб выкатили, и на верёвках понесли. Когда его поставили у могилы, Андрей Витальевич увидел сбоку памятник – тот самый, сиреневый, который он тоже выбрал из каталога: прямоугольный, вытянутый вверх каменный блок, вполне величественный и недорогой. Он купил его у предыдущего… хозяина. Оказалось, что из буклета выбирают всего несколько видов, обычно самого квадратного и простого вида, а различие только в цветах: тёмный, коричневый и тёмно-сиреневый. На этом памятнике было уже четырнадцать имён, Андрей Сёмин – было пятнадцатым. Он, словно кубок, переходил из рук в руки, от изголовья к изголовью.
Сверху стали появляться лица, имена которых были выбиты на этом камне. Все эти люди когда-то были на распутье и им встречался кто-то, кто уже «умер» однажды и все беседовали с Серафимом, а затем лежали в гробу. О них можно будет сказать после настоящей их смерти, что они дважды лежали в гробу. Никого из них не знал Андрей Витальевич, они клали ему на грудь по одному цветку и скрывались из виду. И вдруг среди них появился Алексей, он положил цветок и тоже исчез из виду. Кто-то тихо сказал: "Ну всё" и сверху встала крышка, она имела круглое окошко, вроде иллюминатора, так что Андрей Витальевич всё ещё видел небо. Когда гроб стали опускать, он думал об Алексее, тот казался ему родным братом, хотя у него никогда не было братьев и сестёр. Он хотел спросить его, как он себя чувствует, о чём он думает, что его тревожит, что радует. Гроб тем временем медленно опустился и встал на что-то твёрдое.
Яма была глубокая, или так, во всяком случае, показалось Андрею Витальевичу. Он представил себе человека перед ноутбуком там наверху, который «видит» и слышит всё, что происходит в гробу, следит за состоянием «покойника». Вверху мелькнула лопата, земля шлёпнула по крышке. Сначала кидали на ноги, вероятно, чтобы окошко подольше показывало небо в прямоугольнике. Наконец, и на окошко стала попадать земля – супесь, которая была везде в Подмосковье. В гробу стало темно. Андрей Витальевич зажал в руке брелоку с кнопкой. Звуки падающей земли становились всё тише. Андрей Витальевич знал, что гроб этот и могила необычные, что, как только он нажмёт кнопку, тут же мощные гидравлические рычаги вытолкнут гроб наружу сквозь любую толщу земли.
Через несколько секунд послышалось шипение: "Это кислород" – вспомнил Андрей Витальевич. И снова тишина – гробовая. Кислород подействовал успокаивающе, Андрей Витальевич расслабил правую руку, в которой была брелока. Он почувствовал землю вокруг, камни, червей, корни деревьев в отдалении. Он увидел всё насквозь: людей, стоящих наверху, увидел лопаты, воткнутые в землю, услышал, как за спиной гудит раскалённое ядро земли. Он целую неделю думал, предугадывал: как это будет, что он будет чувствовать там, под слоем земли, лёжа в гробу, на что вообще рассчитана эта игра? Не станут ли переживания накануне погребения сильнее самого погребения. Серафим сказал, что объяснить это невозможно, можно лишь узнать самому, что происходит с психикой в то время, когда лежишь там. Каждый чувствует своё, но никто ничего не рассказывает, говорит лишь, что рассказать невозможно.
Андрей Витальевич так и не смог понять: «умирал» ли сам Серафим или он только «хоронит»? Это был второй вопрос, который его интересовал, первый был: Настоящее ли это имя – Серафим, или поэтический образ? Но на этот вопрос никто ему не ответил. Ответ на второй вопрос был сейчас перед ним.
Андрей Витальевич будто бы перестал уже быть Андреем Витальевичем, а стал одиноким разумом посреди пустоты. Он оказался в отдалении от земли и увидел её издалека, тихую и спокойную, с океанами в облаках и жёлтыми пустынями. И вся система планет вместе с солнцем показались ему одним большим механизмом, вращающимся широко и точно. Планеты кружились волчками, а солнце светило бесстрастно и ярко на них. И во всём этом виделся сильный расчет, выверенность, результат инженерной мысли великого часовщика неведомой силы, что потрудился выточить в океане пустоты такую ювелирную землю, со всеми её мельчайшими страстями и страстишками, людьми и людишками, с реками и речушками, с каждой тихой минутой, с удачей рыбака, с плачем матери, смехом ребёнка. Такую маленькую планетку, с такой огромной жизнью. Андрей Витальевич свободно летал вокруг солнца, мимо планет и совсем не замечал их отдалённости друг от друга. Всё казалось ему родным, уютным. Несколько секунд протекли без мыслей и они тянулись бесконечно, ведь только мысль удерживает в нас время, живи мы без мысли, времени бы у нас совсем не оказалось.
Андрей Витальевич уже не хотел ничего, одно желание осталось у него – вовсе не иметь желаний, и вечно кружиться так, как планеты кружатся вокруг солнца и не думать, не думать никогда.
Но перед ним опять возникла Светлана, она стояла среди звёзд обнажённая. Одинокий Разум подлетел к ней и увидел, что она плачет, он стал утешать её, но она сказала, что плачет от счастья, что счастлива, как никогда. Слёзы капали ей на грудь.
Андрей Витальевич очутился вновь в гробу и увидел, как наверху забегали люди, согнулись ветви деревьев, и вдруг всё пропало, наступила темнота. Андрей Витальевич нажал на кнопку, внизу что-то загудело, задрожало, и гроб стал с силой выталкиваться наружу. С окошка смахнули землю, и Андрей Витальевич снова увидел небо в каплях воды, то самое небо, которое он видел каждый день. Сняли крышку, и воздух схватил его мускулистым дождём. Алексей подал руку, Андрей Витальевич встал из гроба, крепко обнял его и глубоко вздохнул. Кто-то закрыл их зонтом от дождя. Теперь Андрею Витальевичу хотелось обнять всех этих людей, ещё десять минут назад таких мрачных, но теперь таких свежих, настоящих и мокрых от дождя. Так и произошло: все переобнимались и побежали на стоянку к своим машинам. Андрей Витальевич увидел «скорую» и катафалк рядом на одной стоянке. Они пошли с Алексеем в корпус, где был и его «кабинет», и «морг» в соседнем крыле. Они просто шли под дождём, ни о чём не говорили, словно абсолютно во всём уже поняли друг друга, и говорить им было не обязательно. В кабинете он взял свой мобильный телефон, чтобы позвонить Светлане. На экране светилось «11 непринятых. 0 неизвестно». Два звонка было от Сергея и девять со Светланиного мобильного. Значит, она дома. Андрей Витальевич набрал ей.
– Господи! Андрей! Ты живой! Ты здоров!?
– Я здоров, Светик…
– Ты не курил сегодня!?
– Уже две недели как…
– Господи, как я боялась!
– Чего ты боялась?
– Ты где вообще? Включи радио!
– Сейчас, до машины дойду. – Андрей Витальевич глянул вопросительно на Алексея. Тот кивнул головой и махнул рукой. Андрей Витальевич пошёл к машине.
– Что там такое? Что случилось?
– Я сегодня, как услышала, сразу домой поехала. Обзвонилась тебе! На работе не знают, где ты, мобильный не отвечает, мне же нельзя так…
– Да что там произошло!?
– Да люди мрут – вот что! Никто не знает, что это. Говорят, в табак подмешали какую-то дрянь на заводах – терроризм новый. Не вздумай курить! Тысячи уже в Европе умерли, говорят, это конец…
– Чушь какая-то…
– Тебе Сергей звонил!? Господи! – Светлана заплакала, слышно было, как она всхлипывает. – Ужас-то какой!
– Он звонил, у меня в неотвеченных. Я сейчас ему перезвоню…
– У него отец умер! Утром купил сигареты, затянулся и упал прямо на улице. Разве такое бывает!? – Андрей Витальевич остановился и не мог пошевелиться. – Дрюня, прости меня… Я не знаю, мне радоваться или плакать. Прости меня. Ты же знаешь, как я ненавижу тесты, Я не знаю… Я пять штук купила, Андрей, все, все положительно! Я как дура одержимая. Господи! Как мы будем жить, милый мой? У нас ведь ребёнок будет… Пожалуйста, не молчи! А если это правда конец?… Боже мой! Откуда здесь столько дров? Зачем они здесь, Дрюня…
– Родная моя, всё будет хорошо, - опомнился Андрей Витальевич. – Я сейчас приеду, слышишь! Это не конец, далеко не конец.
***
16 апреля - 13 октября 2008
Москва
© Vasily Buylov