Когда мне предложили написать о частной жизни заключенных, отбывающих наказание в колонии строгого режима, я удивился: как можно писать о том, чего нет? Более того, частная жизнь заключенных даже не предусмотрена статьей 12 уголовно-исполнительного кодекса Российской Федерации, определяющей основные права осужденных.
Основополагающее право осужденного (пункт 1 ст.12) – получать информацию о своих обязанностях. Далее – по нисходящей: имеет право – на вежливое обращение со стороны персонала учреждения; на обращение с предложениями и даже с жалобами; на ведение переписки на родном языке; на охрану здоровья; на социальное обеспечение (проще говоря – на получение пенсии в колонии, если эта пенсия до этого была заработана); на общение с адвокатом; на свидание с родственниками. Все. Точка. О праве на неприкосновенность частной жизни (статья 23 Конституции РФ) – ни полслова.
По данным Уполномоченного по правам человека, в 2001 году в России было 1 млн. 300 тысяч, находящихся в местах лишения свободы. (Здесь уместно, на мой взгляд, привести несколько цифр. Перед уходом из президентства Ельцина в стране насчитывалось меньше 700 тысяч заключенных. По состоянию на 2009 –й их уже почти 900 тысяч). В среднем в колонии строгого режима – 1300 человек. В среднем в одном бараке находится 130 человек. Распорядок дня осужденного придуман таким образом, что он НИ ОДНОЙ МИНУТЫ не находится один. Я как-то подсчитал, что в среднем осужденный окружен не менее, чем десятью другими осужденными. Из часа в час, изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год – вокруг одни и те же лица, одни и те же, доведенные до автоматизма, монотонные движения. Такое существование отупляет человека и делает его адаптацию в нормальную среду после освобождения тяжелой и проблемной, подчас конфликтной, настолько, что человек снова попадает в тюрьму.
В Европейских пенитенциарных правилах записано: «Цели исправительного воздействия на осужденных состоят в том, чтобы сохранить их здоровье и достоинство, способствовать формированию у них чувства ответственности и навыков, которые будут содействовать их реинтеграции в общество…»
В уголовно-исполнительном кодексе (УИК) РФ записано, что целью нашей пенитенциарной системы является «исправление осужденных», которое подразумевает «формирование уважительного отношения к человеку, обществу, труду, нормам, правилам, традициям…»
О способности осужденного к реинтеграции в общество – ни слова.
Основными средствами исправления осужденных УИК считает: 1) режим ( порядок исполнения наказания); воспитательную работу; общественный труд; общественное воздействие.
Предоставление возможности заключенному самовоспитываться, самообразовываться, самостоятельно трудиться исключается напрочь.
Теперь от преамбулы перейдем к собственно условиям, при которых места для частной жизни нет и быть не может. Итак, все осужденные содержатся в общих бараках, где в два яруса расположены койки. В каждом помещении – от 70 до 100 человек. По нормам, на каждого человека положено два квадратных метра площади. На деле обычно бывает меньше. Особенная скученность – в умывальнике и туалете. Умывание и бритье происходит в три очереди. В туалете на 130 человек – три «очка» без дверей.
Подъем в 6 утра, затем зарядка в любую погоду, завтрак в верхней одежде, развод на работы, рабочий день в цеху, общая баня после работы, ужин, проверка всего лагеря. - таков, если вкратце, обычный день «на зоне».
После 19.00 до отбоя, то есть, до 22.00, у осужденного теоретически есть личное время. Практически оно заполнено такой кучей дел, что не все и успеваешь. Подшить одежду, постираться, написать письмо, привести в порядок обувь, выслушать бригадира или начальника отряда (отрядника) – все это возможно в том случае, если тебя не записали в секцию дисциплины и порядка, в другую «самодеятельную» организацию. ( Отмечу, что на «красной» зоне, то есть, полностью контролируемой администрацией, не быть общественником практически невозможно). Поскольку в «секции» находятся почти все, то, как минимум, час из трех оставшихся до отбоя заключенный бродит по территории лагеря с повязкой на рукаве или работает на кухне подсобным рабочим.
Особо следует сказать о бане. Работа в цехах грязная и пыльная. Не мыться нельзя. И мыться нормально - тоже нельзя. Судите сами: рабочая смена только одного цеха – 20 человек. В баню приходят люди из 5 цехов. В бане три «соска» с вялотекущей водой. На помывку отводится полчаса. Считайте сами. Представьте сами всю эту картину. На съем с работ, разумеется, опаздывать нельзя. (Как тут не вспомнить Европейские правила, в которых записано: « Ванных и душевых должно быть достаточно, с тем, чтобы каждый заключенный мог и должен был пользоваться ими так часто, как того требует гигиена…»)
Из того личного, на что ЗК имеет право, в УИК записана лишь безопасность. Статья 13 гласит, что при возникновении угрозы личной опасности осужденного могут перевести в безопасное место. Безопасным местом считается одиночная камера штрафного изолятора, то есть, то место, куда сажают за нарушение режима. В нашей колонии в ШИЗО сажали часто, но я не знаю ни одного случая, чтобы делали это по просьбе осужденного. Как правило, опасность может угрожать только тому, кто нарушил неписаные правила уголовного мира, а также стукачам. Но стукачей администрация сама и перепрячет, и в другую колонию переправит. (Правда, все это на деле отнюдь не является гарантией безопасности. Так, иллюзия…)
Пожалуй, единственным видом проявления права на частную жизнь является предоставление осужденному свидания с родственниками. По закону «на строгом режиме» положено иметь три краткосрочных и три длительных свидания в год. Краткосрочное свидание должно быть четыре часа. На практике больше двух не бывает никогда. Длительное – трое суток на территории исправительного учреждения. Во время краткого свидания ЗК общается с родственниками через две металлических сетки под присмотром сотрудника колонии. Во время длительного свидания он может проживать с женой, к примеру, в маленькой комнатке почти без присмотра. Почему почти? Потому что все равно за ним следит кто-либо. Например, заключенный, который выполняет функции уборщика помещений. Иногда могут заглянуть в комнату и сотрудники администрации: любой предлог они обоснуют служебной необходимостью.
Представляете себе личную, семейную, интимную жизнь с женой в лагерной комнатке при полном осознании, что в любую минуту к вам могут вломиться дежурный или отрядник?
Тайны переписки не существует. Вся корреспонденция подвергается цензуре. Даже та, которую по закону нельзя читать, например, письма осужденного в прокуратуру, в суд, Уполномоченному по правам человека. Телефонный разговор ( четыре раза в год по 15 минут) оплачивается самим осужденным и контролируется персоналом колонии.
В каждом бараке есть телевизор. Поэтому в свободное от работы время заключенные имеют право смотреть телепередачи до 22.00. Поскольку людей с высшим образованием в лагерях почти нет, в основном там сидит молодежь, то и передачи смотрят соответствующие уровню интеллектуального развития. К примеру, все время смотрят «Окна» с лощеным ведущим и сексуальными девицами.
Разговоров о сексе предостаточно. Иногда просматриваются (не афишируя, разумеется) порножурналы. Привилегированные заключенные, приближенные к администрации по тем или иным причинам, имеют возможность в каптерках посмотреть порнофильмы. Но большинству зеков это недоступно.
В каждой зоне, и в «красной» тоже, есть категория заключенных, именуемых «петухами». Это довольно разнообразная категория, потому что «петухами» становятся по разным причинам. Есть и «голубые». Говорят, что сексуальные контакты в принципе возможны и происходят. Но наверняка это происходит не без ведома сотрудников администрации, потому что уединиться в лагере практически невозможно.
Так есть ли частная жизнь в лагере? Есть ее суррогат. Это когда опытные зеки уже научились не обращать внимания на окружающую их действительность ( и окружающих их людей) и делать свои дела: читать книги, играть на гитаре, писать стихи, смотреть в окно… У нас в бараке был такой Иваныч. Иногда складывалось впечатление, что он вообще живет сам по себе, а лагерь – отдельно. Он общался с очень узким кругом лиц, а чаще – с кошкой. Причем с кошкой они, кажется, находили общий язык быстрее, чем с кем-либо. Иваныч никуда не ходил: ни работать, ни на зарядку, ни в столовую, ни на клубные общественные мероприятия… Иногда приходили к нему из других бараков. Как бы там ни было, но я не помню другого человека, который был бы так хорошо осведомлен о жизни всего лагеря. В то время, когда весь барак выходил на зарядку и затем на завтрак, Иваныч оставался в помещении только с дежурной группой – 2-3 человека из числа осужденных. Пока мы дергались на морозе, изображая из себя спортсменов, Иваныч заваривал чифирь, медленно пил его и задумчиво смотрел в окно. Из окна был виден корпус ШИЗО, длинный забор с колючей проволокой по периметру и – вдали – дорога в никуда, в дымную даль Уссурийской тайги. Трудно сказать, была ли эта часть жизни Иваныча его частной жизнью. Думаю, что была. Потому что в другие часы ему редко удавалось побыть одному.
Примечательно, что международные нормы содержания осужденных в местах лишения свободы непременным условием считают раздельное содержание мужчин и женщин, взрослых и молодых, ранее судимых от «первоходов»… Подобные нормы предусмотрены и российским законодательством. Однако в цивилизованных государствах все заключенные обычно размещаются на ночь в отдельные камеры или по двое. И еще. В тех же Европейских пенитенциарных правилах сказано, что санитарные устройства и доступ к ним должны быть такими, чтобы каждый заключенный мог в любой момент отправлять естественные потребности «в условиях приличия и чистоты». При этом под условиями приличия непременно понимаются закрытые туалеты. Если они открыты, как в российских тюрьмах и лагерях, то это считается нарушением прав человека и рассматривается, как уничижение человеческого достоинства.
Еще о свиданиях. Три длительных свидания в год – это маразм, ничем не оправданный. Как и четыре телефонных звонка. Кто и на каком основании решил, что их количество должно быть именно таким? Наверняка это придумал какой-то садист или фашист, а законодатели почему-то не торопятся изменить существующее положение дел. А если еще учесть, что и этим ничтожным количеством администрация лагеря спекулирует и даже торгует…
В свое время в российской прессе была развернута дискуссия о причинах годковщины-дедовщины. В числе прочих врачи называли длительное сексуальное воздержание в мужском коллективе, которое провоцирует агрессивность. Но у солдат-матросов есть хоть увольнения и более – менее длительные отпуска. Заключенные в этом отношении бесправны, как рабы на галерах. Отсутствие и этого вида частной жизни приводит порой к поножовщине, дракам по поводу и без повода.
Постоянная и повсеместная публичность лагерно-тюремной жизни так же тяжело влияет на человеческую психику, как и длительное одиночное заключение. Причем и то, и другое ничем не оправдано: просто российским чиновникам советско-сталинского разлива из МВД, Минюста, ФСБ так хочется. Ну не нравится им русский народ. Ну не хотят они, чтобы осужденные вернулись к человеческой жизни нормальными людьми.
…Из непубличных деяний в уголовно-исполнительном кодексе я нашел только одно – расстрел. ( Смотри статью 186 УИК РФ – «Порядок исполнения смертной казни»). И то при этом обязаны присутствовать четверо: прокурор, палач, тюремщик и врач. Видимо, только в гробу для осужденного наступает возможность побыть одному.
Очевидно, что Конституционные положения о недопустимости сбора, хранения, использования и распространения информации о частной жизни людей (ст.24) на заключенных не распространяются. Считается, что об осужденных администрация колонии обязана знать абсолютно все, вплоть до того, чем занимается он с приехавшей к нему на краткосрочное свидание женой. Причем я имею основания утверждать, что делается это не ради пресловутого «предупреждения совершения нового преступления», а в целях оказания морально-психологического давления на человека.
В юриспруденции в понятие частной жизни входят конфиденциальные сведения, составляющие личную, семейную тайну, тайну переписки, почтовых отправлений, телефонных переговоров, тайну голосования. К личной тайне относятся сведения о состоянии здоровья, тайна общения и творчества. К семейной тайне – сведения о родстве и принятии детей на воспитание…
Я не смогу вспомнить ни одной разновидности тайны частной жизни, которая не нарушалась бы в российской пенитенциарной системе. Причем почти все примеры могу приводить на личном опыте. Так, все мои разговоры на свиданиях с адвокатами и женой прослушивались. Все телефонные разговоры из колонии строгого режима проходили в присутствии сотрудника колонии. Оперативный работник в беседе со мной неоднократно упоминал тот факт, что я воспитываю неродных детей. Мои записи (дневники, статьи, конспекты, стихи) регулярно просматривались и в СИЗО, и в колонии.( Помню даже, как один офицер, почитав мои стихи, сказал: «Нам ЭТО не нравится»).
Факт перлюстрации моего письма стал однажды предметом длительной разборки между мной и администрацией колонии. В письме, адресованном жене, я написал: «Знать бы, какая сволочь вычеркнула меня из списка поощренных за работу…» За эту строчку мне инкриминировали «негативное отношение к органам государственной власти, неуважительное отношение к администрации, нежелание встать на путь исправления и искреннего раскаяния в совершенном преступлении». В результате написанная на меня резко отрицательная характеристика была представлена в суд, который решал вопрос о моем условно-досрочном освобождении. К счастью, судья не придала ей того внимания, на которое рассчитывали « писатели».
Приведу и другой пример. Во время первого периода нахождения в СИЗО я был знаком с одним заключенным, у которого в этом же СИЗО находилась сожительница. Зная этот факт из личной жизни ЗК, следователи вовсю использовали его для оказания давления на свого « клиента»: ему угрожали, что из-за его молчания сожительница может получить срок гораздо больший, чем предусмотрен законом.
Стоит ли после этого удивляться гомерическому смеху, которым российские заключенные сопровождают американские фильмы, где звучит фраза «копа»: «Вы имеете право хранить молчание…» Их понять можно. Во-первых, признания могут выбить вместе с зубами. А, во-вторых, «следаки» и так все узнают: из разговоров, доносов, вскрытия писем. И арсенал у них велик: шантаж, давление психологическое и физическое.
Перебирая бумаги, наткнулся на пожелтевший листок. С одной его стороны – моя расписка в сдаче на вещевой склад колонии «куртки болоньевой черной одна шт.» 10.09.2002 года. А с другой…О, это оригинальная вещица. Называется «Приложение 47 к Инструкции (п.1.4.1) Расписка». Далее по тексту: «Я, осужденный (в скобках указать – фамилия, имя, отчество, год рождения, ст. УК, срок лишения свободы, начало срока) уведомлен администрацией учреждения ( наименование ) об использовании аудиовизуальных, электронных и иных технических средств надзора и контроля в целях получения необходимой информации о поведении осужденных. (Подпись осужденного). Расписку отобрал ( должность, звание, фамилия, инициалы, подпись). Тип.12. Зак.580».
Ну и для контраста – цитата из статьи 137 Уголовного кодекса РФ (образца 1996 г.): «Незаконное собирание или распространение сведений о частной жизни лица, составляющих его личную или семейную тайну, без его согласия …совершенные лицом с использованием своего служебного положения наказывается штрафов размере от пятисот до восьмисот минимальных размеров оплаты труда …либо арестом на срок от четырех до шести месяцев».
Разницу почувствовали? В первом случае имеем дело с бумагой уведомительного характера, во втором – необходима бумага, составленная добровольно, без принуждения и понукания, по собственной инициативе гражданина, сгорающего от желания осуществления за ним и его частной жизнью плотного надзора со стороны всех, кому не лень.
Как видим, родное государство с нами не привыкло церемониться: вот тебе расписка – и подставляй жизнь свою никчемную под яркие лучи прожекторов надзирающих лиц и язык свой, враг твой, - под самые микрофоны. И помни – весь ты с потрохами твоими – личной, семейной и прочей тайной – принадлежишь государству в лице его оперов, вертухаев, надзирателей и сексотов.