Незадолго до смерти Н.М.Рубцов составлял содержание нового стихотворного сборника, который поэт предполагал назвать «Подорожники». Книга была издана уже после трагической смерти Рубцова, завершили работу по составлению сборника друзья поэта. Вошли в «Подорожники» стихотворения из сборников «Лирика» (1965), «Звезда полей (1967), «Душа хранит» (1969), «Сосен шум» (1970), а также – «Зелёные цветы», вышедшего в 1971 году уже после смерти поэта.
Исследование стихотворений из сборника даёт основание сказать, что Николай Рубцов, давно ставший народным поэтом, является также и одним из наиболее значительных представителей духовной поэзии России.
Название сборников открывает нам глубокую связь творчества поэта с извечными темами русской поэзии. «Звезда», «душа», «сосны», «цветы», «подорожники» – эти слова просты, как проста и сама поэзия Рубцова, но за этой простотой открывается бездна смысла и образов, вечных тем русской поэзии: стремление к высоким звёздам, погружение в тайны человеческой души и природы, дорога как выражение скитаний, странствий русского человека во времени и пространстве…
Утверждают некоторые любители стихов, что поэзия – занятие элитарное и не может быть доступной всем. Однако поэзия Рубцова доступна и открыта всем: и кандидату филологических наук, и литературному критику, и инженеру, и простому крестьянину из вологодской глубинки, и убелённому сединами старику, и безусому юноше. В чём секрет неувядаемого интереса к стихотворениям Рубцова, искренней народной любви к его творчеству? Чтобы так слиться с народом, надо разделить с ним его судьбу, его веру. «Душа хранит» – вот секрет поэзии Николая Рубцова…
Размышления о душе составляют основу лирики поэта и дают основание сказать, что его поэзия берёт своё начало из православной русской культуры, из «Руси изначальной». Можно с уверенностью говорить о «православных истоках» поэзии Николая Рубцова, хотя сам Рубцов-человек жил в эпоху разгула атеизма, а Рубцов-поэт вряд ли видел в своих стихах выражение «православной сущности» русской души.
Рубцов-человек и Рубцов-поэт вместе переживали взлёты и падения, но выходило так, что при жизни падения доставались на долю человека, а взлёты сопровождали поэта, его стихотворные опыты. Человек метался, а поэт выплёскивал на бумагу кристально-чистые, родниковые строки, человеку нужно было протянуть руку помощи, а поэт сам протягивал её людям в своих добрых и светлых, исполненных горячей веры стихах. В 35 лет жизнь его оборвалась, но это был 1971 год – время «разрушенных белых церквей», получить духовную помощь от священника или просто от воцерковлённого человека Рубцов ещё не мог. Да и не надо забывать, что совершается всё по Промыслу Божию…
Детдом, работа на заводе, траловый флот, морская военная служба – все эти страницы рубцовской биографии были далеки от Божьего храма, но тем более удивителен тот факт, что поэзия Рубцова оставляет ощущение прикосновения к лучшим образцам русской духовной поэзии. То есть и в стихах Рубцова вступает в силу тот закон, на который указал М.М.Дунаев в книге «Православие и русская литература»: «Важнейшее в нашей отечественной словесности – её православное миропонимание, религиозный характер отображения реальности». Дунаев объясняет, что «религиозность» литературы проявляется не в какой-то связи с церковной жизнью, равно как и не в исключительном внимании к сюжетам Священного Писания, а именно в особом способе воззрения на мир:
«Литература нового времени принадлежит секулярной культуре, она и не может быть сугубо церковной. Однако Православие на протяжении веков так воспитывало русского человека, так учило его осмыслять свое бытие, что он, даже видимо порывая с верою, не мог отрешиться от привитого народу миросозерцания» (с.3).
Православие, по словам Дунаева, «устанавливает единственно истинную точку зрения на жизнь – и это-то усваивает (не всегда в полноте) русская литература в качестве основной идеи, становясь таким образом православною по духу своему» (с.6)
А православная литература учит православному воззрению на человека, устанавливает важнейший критерий оценки внутреннего бытия человека: смирение.
И, наверное, нельзя найти во всей русской поэзии более смиренный образ, чем образ «доброго Фили» Николая Рубцова.
Знаменитая фраза Николая Бердяева как нельзя лучше подтверждается примером поэзии Н.Рубцова. Бердяев говорил о русской литературе девятнадцатого века: «соединение муки о Боге с мукой о человеке делает русскую литературу христианской, даже тогда, когда в сознании своём русские писатели отступали от христианской веры».
Нельзя говорить о христианском образе жизни Рубцова, о его христианской вере, но, вспоминая «Доброго Филю» и другие стихотворения поэта, мы можем говорить о христианской направленности его творчества.
Опору для осмысления русской литературы вообще, и в частности поэзии Рубцова, мы найдём в Нагорной проповеди: «Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкапывают и крадут» (Мф.,6,19-20) «В этой великой заповеди, – считает Дунаев, – определена сокровенная суть двух пониманий смысла человеческой жизни, как и двух мировоззрений, двух различных типов мышления, двух типов культуры… Культурологи выделяют в связи с этим два типа культуры – сотериологический (от греческого «сотерио», спасение) и эвдемонический (от греческого «эвдемония», счастье). Переходом от первого ко второму в европейской истории стала, как известно, эпоха Возрождения, возродившая именно пристальное внимание к земным сокровищам – и предпочтение их… Нужно ясно осознавать, что столь прославляемая ныне западная цивилизация есть не что иное, как стремление к абсолютной полноте наслаждения сокровищами на земле. И так называемый прогресс – отыскание всё более совершенных средств к овладению такими сокровищами.
Вот главная тема русской литературы – противоборство двух раздирающих душу и сердце наших стремлений – к сокровищам небесным и сокровищам земным. Это тема, проблема не просто литературы исключительно, это проблема жизни, творческих поисков (нередко – метаний) и самих писателей, путь которых был отнюдь не прямым и направленным лишь к Горним высотам, но отмеченным многими ошибками, падениями, отступлениями от Истины».
«Сокровища небесные» в лирике Рубцова.
К каким же сокровищам прилепилась душа Николая Рубцова?
Привет, Россия – родина моя!
Как под твоей мне радостно листвою!
И пенья нет, но ясно слышу я
Незримых певчих пенье хоровое… (…)
Привет, Россия – родина моя!
Сильнее бурь, сильнее всякой воли
Любовь к твоим овинам у жнивья,
Любовь к тебе, изба в лазурном поле.
За все хоромы я не отдаю
Свой низкий дом с крапивой под оконцем…
Как миротворно в горницу мою
По вечерам закатывалось солнце!
Здесь, в «оконце» избы на родине, соединялось земное и небесное:
Как весь простор, небесный и земной,
Дышал в оконце счастьем и покоем,
И достославной веял стариной,
И ликовал под ливнями и зноем!...
Привет, Россия… с.67.
Как указывает Виктор Коротаев, «главенствующее чувство», выраженное Рубцовым с такой ёмкостью и определённостью, это любовь к Родине, «неистребимая, мучительная и всепоглощающая нежность к её зелёным лугам и золотистым осенним лесам, её медленным водам и терпким ягодам, томливым полдням и прохладным вечерам – всему-всему, без чего не мыслил он ни своей жизни, ни своего творчества» (с.7).
Причём земля родная для Рубцова предстаёт не в праздничном, торжественном изобилии, а в своих болях и страданиях:
Много серой воды, много серого неба,
И немного пологой родимой земли,
И немного огней вдоль по берегу…
На реке Сухоне, с.21.
«Болотом, забытым вдали» видится родная земля в стихотворении «Журавли»(с.25)
Рубцов – поэт «деревенский». Если говорить о его постоянной привязанности к деревенским мотивам, он певец как раз той деревни, которая сохранила «Русь изначальную»:
А дальше за лесом –
большая деревня.
Вороны на ёлках, старухи в домах.
Деревни, деревни вдали на холмах,
Меж ними село
с колокольнею древней…
В деревне виднее природа и люди.
Конечно, за всех говорить не берусь!
Виднее над полем при звёздном салюте,
На чём поднималась великая Русь.
Жар-птица, с.220.
В вологодской глубинке приходит к поэту понимание того, что всё это: «прозябанье, бедность, дремота», «темнота, забытость, неизвестность» русских деревень – это непростительное пренебрежение к родному краю, плата за блага современной цивилизации, оторвавшей людей от их деревенских корней:
Не кричи так жалобно, кукушка,
Над водой, над стужею дорог!
Мать России целой – деревушка,
Может быть, вот этот уголок…
Острова свои обогреваем, с.210.
Глубокомысленное многоточие, которое завершает многие стихотворения Рубцова, приглашает к раздумьям о судьбе русской деревни. Там, на сельских дорогах, повстречался Рубцову «русский огонёк», который вселяет в душу поэта и светлую веру в свой народ, в его неискоренимые никакими революциями и переменами качества: безграничную любовь ко всем живущим, сострадание, терпение, «чистоту души».
Спасибо, скромный русский огонёк,
За то, что ты в предчувствии тревожном
Горишь для тех, кто в поле бездорожном
От всех друзей отчаянно далёк,
За то, что, с доброй верою дружа,
Среди тревог великих и разбоя
Горишь, горишь, как добрая душа,
Горишь во мгле – и нет тебе покоя…
с.73.
Нет ничего святее для Рубцова его родной земли, это и есть его «небесные сокровища»: любовь к природе, к простому человеку, живущему «по-христиански», терпеливо, смиренно. Цитировать можно бесконечно:
Я запомнил, как диво,
Тот лесной хуторок,
Задремавший счастливо
Меж звериных дорог…
Там в избе деревянной,
Без претензий и льгот,
Так, без газа, без ванной,
Добрый Филя живёт.
Филя любит скотину,
Ест любую еду,
Филя ходит в долину,
Филя дует в дуду!
Мир такой справедливый,
Даже нечего крыть…
–Филя! Что молчаливый?
–А о чём говорить?
Добрый Филя, с.23.
Чуть живой. Не чирикает даже.
Замерзает совсем воробей.
Как заметит подводу с поклажей,
Из-под крыши бросается к ней!
И дрожит он над зёрнышком бедным,
И летит к чердаку своему.
А гляди, не становится вредным
Оттого, что так трудно ему…
Воробей, с.114.
Невозможно лучше и проще сказать о качествах русской православной души: это и смирение, и долготерпение, и кротость, и незлобивость.
К лучшим образцам православной поэзии, к шедеврам русской классики можно отнести стихотворение «Старик», в котором «небесные сокровища» выражены Рубцовым совершенно по-христиански:
Идёт старик в простой одежде.
Один идёт издалека.
Не греет солнышко, как прежде.
Шумит осенняя река.
Кружились птицы и кричали
Во мраке тучи грозовой,
И было всё полно печали
Над этой старой головой.
Глядел он ласково и долго
На всех, кто встретится ему,
глядел на птиц, глядел на ёлку…
Наверно, трудно одному.
Когда, поёживаясь зябко,
Поест немного и поспит,
Ему какая-нибудь бабка
Поднять котомку пособит.
Глядит глазами голубыми,
Несёт котомку на горбу,
Словами тихими, скупыми
Благодарит свою судьбу.
Не помнит он, что было прежде,
И не боится чёрных туч,
Идёт себе в простой одежде
С душою светлою, как луч!
Старик, с. 219.
Когда читаешь стихи Рубцова, вспоминаешь его самого, всегда думается о вечном.
Видимо, он был наделён обострённым восприятием мира, «пророческим даром», особым чувством «памяти смертной». В то время, когда в советскую эпоху в истории страны видели только блистательные победы, Рубцов совершенно «по-христиански» увидел в истории противоборство двух начал человеческой души: смирения и гордыни. Он пишет в стихотворении «О Московском Кремле»:
Бессмертное величие Кремля
Невыразимо смертными словами!
В твоей судьбе, – о, русская земля! –
В твоей глуши с лесами и холмами,
Где смутной грустью веет старина,
Где было всё: смиренье и гордыня…
с.66.
Олицетворением вечности для Рубцова было небо, туда он устремлял свой взор, там он нашёл свою «звезду полей». Почему среди небесных светил Рубцов навсегда и безоговорочно отдал свою любовь звезде? Не потому ли, что память его народа, память его души хранила облик другой звезды – звезды Рождества?
Звезда полей во мгле заледенелой,
Остановившись, смотрит в полынью.
Уж на часах двенадцать прозвенело,
И сон окутал родину мою…
Звезда полей! В минуты потрясений
Я вспоминал, как тихо за холмом
Она горит над золотом осенним,
Она горит над зимним серебром…
Звезда полей горит, не угасая,
Для всех тревожных жителей земли,
Своим лучом приветливым касаясь
Всех городов, поднявшихся вдали.
Но только здесь, во мгле заледенелой,
Она восходит ярче и полней,
И счастлив я, пока на свете белом
Горит, горит звезда моих полей…
Исследуя стихотворения Рубцова, можно заметить, что лунных образов в лирике мало. Даже там, где, казалось бы, по логике вещей, для сопоставления «ночь –день» нужен образ луны, Рубцов заменяет его образом звезды:
Звезда над речкой – значит, ночь,
А солнце – значит, день. ( Как будто логичнее было написать не звезда, а луна) (с.152)
И болотная плёнка воды
Замерзает при звёздном свете…( Просится: лунном свете) (с.170)
Звезда у Рубцова не случайный образ, а выражение высоких духовных стремлений, «сокровищ небесных».
Также бросается в глаза наличие в стихотворениях Рубцова «водной стихии».
Это и «полынья», и «много серой воды», и воды, отражающие храм, и дожди, и «забытость болот», и река… Чем объяснить такое пристрастие Рубцова к воде? Только ли тем, что вода – непременный элемент «русского пейзажа»? или тем, что «флотская», «морская» служба оставила в душе Рубцова неизгладимый след? А может, прапамять сохранила в душе поэта обряд Крещения, образ Богоявленской воды, очищающей душу человека? Конечно, такие «догадки» не бесспорны, но ведь, кроме догадок, есть ещё и стихи, высказывания самого Рубцова. Глебу Горбовскому он пишет из села Никольского: « Особенно раздражает меня самое грустное на свете – сочетание старинного невежества с современной безбожностью, давно уже распространившиеся здесь» (с.395, Россия, Русь! Храни себя….)
И совершенно прозрачно звучат строки из стихотворения «Я буду скакать по холмам задремавшей отчизны»:
И храм старины, удивительный, белоколонный,
Пропал, как виденье, меж этих померкших полей, –
Не жаль мне, не жаль мне растоптанной царской короны,
Но жаль мне, но жаль мне разрушенных белых церквей!..
с.16.
В другом месте находим строки не менее значительные:
Купол церковной обители
Яркой травою зарос.
Тихая моя родина, с.71.
Мимолётный штрих пейзажа деревенского, а как запоминается! И с какой грустью звучит эта мысль о разрушении, запустении Божьих храмов!
«Русский» пейзаж у Рубцова обязательно включает храм над рекой. Не пропустил поэт картину Левитана «Вечерний звон», откликнулся на неё стихотворением «Левитан», в котором со щемящей грустью пишет, как
В глаза бревенчатым лачугам
Глядит алеющая мгла,
Над колокольчиковым лугом
Собор звонит в колокола!
Левитан, с. 85.
Даже в Сибири вспоминаются поэту картины родной вологодской земли с непременным элементом пейзажа – церковью:
Тележный скрип, грузовики,
Река, цветы и запах скотский,
Ещё бы церковь у реки, –
И было б всё по-вологодски.
Сибирь, как будто не Сибирь! с. 130.
Не удивительно, что, живя на Вологодчине, Рубцов в своих скитаниях по-особому увидел и Ферапонтово – «диво дивное в русской глуши», средоточие «русского духа»:
В потемневших лучах горизонта
Я смотрел на окрестности те,
Где узрела душа Ферапонта
Что-то божье в земной красоте.
И однажды возникло из грёзы,
Из молящейся этой души,
Как трава, как вода, как берёзы,
Диво дивное в русской глуши!
И небесно-земной Дионисий,
Из соседних явившись земель,
Это дивное диво возвысил
До черты, небывалой досель…
Неподвижно стояли деревья,
И ромашки белели во мгле,
И казалась мне эта деревня
Чем-то самым святым на земле…
Ферапонтово, с.225.
О таких стихах нельзя сказать, что они написаны, сочинены, это те стихи, которые
вдохнула в уста поэта сама природа России, природа духа православного народа, вера дедов и прадедов. И любимое рубцовское слово «тихий» появилось не случайно. Оно возникло из «тихой» русской природы, от кротких и «тихих» деревенских стариков и старух, из церковного «Свете тихий», из «тихого» счастья жить на родине и умереть среди ромашек:
Когда ж почую близость похорон,
Приду сюда, где белые ромашки,
Где каждый смертный
свято погребён
В такой же белой горестной рубашке…
Над вечным покоем, с.60.
«Пусть душа останется чиста!»
«Чистые сердцем Бога узрят», – гласит заповедь блаженства. Не об этом ли говорит и Рубцов в стихотворении «До конца»?
До конца,
До тихого креста
Пусть душа
Останется чиста!
Перед этой
Жёлтой, захолустной
Стороной берёзовой
Моей,
Перед жнивой
Пасмурной и грустной
В дни осенних
Горестных дождей,
Перед этим
Строгим сельсоветом,
Перед этим
Стадом у моста,
Перед всем
Старинным белым светом
Я клянусь:
Душа моя чиста.
Пусть она
Останется чиста
До конца,
До смертного креста!
До конца, с.120.
Главное и для Рубцова-человека, и для Рубцова-поэта – сохранить чистой свою душу.
Называя сборник «Душа хранит», он, конечно, понимал, что тем самым выделяет как главное в сборнике одноименное стихотворение:
Вода недвижнее стекла.
И в глубине её светло.
И только щука, как стрела,
Пронзает водное стекло.
О, вид смиренный и родной!
Берёзы, избы по буграм
И, отражённый глубиной,
Как сон столетий, Божий храм.
О, Русь – великий звездочёт!
Как звёзд не свергнуть с высоты,
Так век неслышно протечёт,
Не тронув этой красоты,
Как будто древний этот вид
Раз навсегда запечатлён
В душе, которая хранит
Всю красоту былых времён…
Душа хранит, с.32.
Сама эта печаль Рубцова о «красоте былых времён», по ушедшей «детской вере в бессчётные вечные годы» говорит о состоянии его духа: «душа хранит» веру дедов и прадедов. Облик России предстаёт в поэзии Рубцова как образ страны православной.
Вера, надежда, любовь – все христианские добродетели соединяются в поэзии Рубцова, несмотря на то, что достаточно в поэзии и боли, и горечи, и страданий. Но так у Пушкина, так и у Рубцова: традиция «православного» осмысления мира продолжена, над всеми горестями и страданиями человека есть высшая сила, «таинственная сила». Поэтому так светло и радостно звучат самые любимые русским народом стихи Рубцова, положенные на музыку, такие, как например «Зимняя песня»:
В этой деревне огни не погашены.
Ты мне тоску не пророчь!
Светлыми звёздами нежно украшена
Тихая зимняя ночь.
Светятся, тихие, светятся, чудные,
Слышится шум полыньи…
Были пути мои трудные, трудные.
Где ж вы, печали мои?
Скромная девушка мне улыбается,
Сам я улыбчив и рад!
Трудное, трудное – всё забывается,
Светлые звёзды горят!
Кто мне сказал, что во мгле заметеленной
Глохнет покинутый луг?
Кто мне сказал, что надежды потеряны?
Кто это выдумал, друг?
В этой деревне огни не погашены.
Ты мне тоску не пророчь!
Светлыми звёздами нежно украшена
Тихая зимняя ночь…
Зимняя песня, с.107.
Имена поэтов, чьи стихи составляли для Рубцова его «золотую полку», тоже говорят о многом. Пушкин, Лермонтов, Есенин… А главная книга, с которой Рубцов просто не расставался, – это книга Ф.И.Тютчева – поэта, глубоко проникшего в философию и традиции Православия. Не мог поэт, зачитывавшийся стихами Тютчева, отвергать православную направленность его поэзии.
От поэтов старшего поколения, от классиков девятнадцатого века, в первую очередь от Пушкина и Тютчева, пришло к Рубцову и понимание своего дара как дарованного «свыше», поэт понимает своё призвание, как судьбу, как служение, как своеобразный «плен»:
Стихи из дома гонят нас,
Как будто вьюга воет, воет
На отопленье паровое,
На электричество и газ!
Скажите, знаете ли вы
О вьюгах что-нибудь такое:
Кто может их заставить выть?
Кто может их остановить,
Когда захочется покоя?
А утром солнышко взойдёт, –
Кто может средство отыскать,
Чтоб задержать его восход?
Остановить его закат?
Вот так поэзия, она
Звенит – её не остановишь!
А замолчит – напрасно стонешь!
Она незрима и вольна.
Прославит нас или унизит,
Но всё равно возьмёт своё!
И не она от нас зависит,
А мы зависим от неё…
Поэзия, с.68.
Пушкин указывал на особый дар «пророка»: пророк слышит звуки, недоступные простым смертным:
И внял я неба содроганье,
И горний ангелов полёт,
И гад морских подводный ход,
И дольней лозы прозябанье.
В стихотворении «Прощальное» (с.50) находим созвучные ощущения у Рубцова:
Я слышу печальные звуки,
Которых не слышит никто…
Обладая даром предвидения, Рубцов, как это не однажды случалось в русской литературе, каким-то образом точно указал время своей смерти:
Я умру в крещенские морозы.
Я умру, когда трещат берёзы.
Надо сказать, что многозначительное троеточие здесь отсутствует, точка в конце двух строк как будто не допускает никаких возражений и говорит о том, что поэту эти «крещенские морозы» не придумались, а просто и ясно «открылись», когда Рубцов заглянул за какую-то невидимую для смертных грань.
Тема смерти, «памяти смертной», для стихотворений Рубцова характерна, он возвращается к ней снова и снова, осмысливая не только свою предполагаемую смерть, но и смерть других людей, близких и далёких.
Село стоит
На правом берегу,
А кладбище –
На левом берегу.
И самый грустный всё же
И нелепый
Вот этот путь,
Венчающий борьбу
И всё на свете, –
С правого
На левый,
Среди цветов
В обыденном гробу… (с. 61)
Память смертная – основа размышлений о смысле жизни. Рубцов говорит о смерти как атеист, но с такой тоской, с такой неизъяснимой грустью, что одно только это стихотворение может обратить человека в поисках смысла жизни к Богу.
Рубцов говорит о величайшей ценности любого человека, которая открывается со смертью:
Идёт процессия за гробом.
Долга дорога в полверсты.
На ветхом кладбище – сугробы
И в них увязшие кресты.
И длится, длится поневоле
Тяжёлых мыслей череда,
И снова слышно, как над полем
Негромко стонут провода.
Трещат крещенские морозы.
Идёт народ… Всё глубже снег…
Всё величавее берёзы…
Всё ближе к месту человек.
Он в ласках мира, в бурях века
Достойно дожил до седин.
И вот… Хоронят человека…
– Снимите шапку, гражданин!
Идёт процессия, с.149.
Не будучи по образу жизни христианином, Рубцов какими-то светлыми сторонами души угадал, понял, что такое смерть для человека верующего. «Всё хорошо, всё слава Богу…» – говорит умирающая старушка в стихотворении «Конец».
Смерть приближалась,
приближалась,
Совсем приблизилась уже, –
старушка к старику прижалась,
И просветлело на душе!
Легко, легко, как дух весенний,
Жизнь пролетела перед ней,
Ручьи казались, воскресенье,
И свет, и звон пасхальных дней!
И невозможен путь обратный,
И славен тот, который был,
За каждый миг его отрадный,
За тот весенний краткий пыл.
– Всё хорошо, всё слава Богу… –
А дед бормочет о своём,
Мол, поживи ещё немного,
Так вместе, значит, и умрём.
– Нет, – говорит. – Зовёт могилка.
Не удержать меня теперь.
Ты, – говорит, – вина к поминкам
Купи. А много-то не пей…
А голос был всё глуше, тише,
Жизнь угасала навсегда,
И стало слышно, как над крышей
Тоскливо воют провода…
с.206.
«Тоскливо воют провода» для оставшихся на земле живых, а для этой милой «старушки», с такой просветлённой душой встречающей свою смерть, как будто что-то открывается за гранью небытия… Остаётся смутное ощущение, что поэт и сам увидел это «что-то», осознал смерть не с трагичностью атеистического «конца», а со светлой печалью смиренного ухода.
Понимание того, что жизнь дана человеку, чтобы «просветлить», очистить душу, пришло к Рубцову через поэзию, через мир деревенской России, через «память смертную», через осознание своей «жгучей, смертной» связи «с каждой избою и тучею, с громом, готовым упасть»…
Причём неоднократно проскальзывает в стихах Рубцова, откуда исходит этот очистительный свет…
Светлый покой
Опустился с небес
И посетил мою душу!
На озере, с. 231.
И льётся в душу свет с небес…
Уже деревня вся в тени, с.227.
Несомненно, что приведённые выше цитаты можно толковать как простые метафоры, далёкие от православного истолкования, православного понимания, однако
постоянное повторение слова «душа», чуждого атеистическому взгляду на мир, говорит всё-таки о многом.
Размышления о душе – это уже, собственно говоря, стихотворения, непосредственно связанные с верой. Таких стихов у Рубцова достаточно, причём обращают на себя внимание стихотворения, в которых и в лексическом строе есть связь с Православием. Так, например, стихотворение «Промчалась твоя пора!» говорит о главном празднике христиан – о Пасхе, Светлом Христовом Воскресении. И в строках стихотворения, написанного в эпоху «воинствующего атеизма», звучит нескрываемая тоска по древним русским традициям, связанным с православным праздником, понимание сути разрушений, совершённых этим «воинствующим атеизмом»:
Пасха
под синим небом,
С колоколами и сладким хлебом,
С гульбой посреди двора,
Промчалась твоя пора!
Садились ласточки на карниз,
Взвивались ласточки в высоту…
Но твой отвергнутый фанатизм
Увлёк с собою
и красоту.
О чём рыдают, о чём поют
Твои последние колокола7
Тому, что было, не воздают
И не горюют, что ты была.
Пасха
под синим небом,
С колоколами и сладким хлебом,
С гульбой посреди двора,
Промчалась твоя пора!...
Промчалась твоя пора! с.39.
Не менее значимо обращение поэта к словам «молитва», «крест», «колокола», «усопшие» – это прапамять человека, предки которого выросли в православной вере, хранили веру, жили по-христиански, «с крестом».
И я молюсь – о, русская земля! –
Не на твои забытые иконы,
Молюсь на лик священного Кремля
И на его таинственные звоны.
О Московском Кремле, с.66.
Весь настрой поэзии Рубцова на высшие духовные ценности, на «чистоту» души, есть не что иное, как отражение его неразрывной связи с православной традицией русского народа.
Россия, Русь! Храни себя, храни!
Вчитываясь в строки стихов Рубцова, замечаешь сразу: его поэзия начисто лишена того, что называют «злобой дня», того, что сделало имя многим советским поэтам.
Ни «политики», ни «строек века», ни «космических достижений»…
В поэзии Рубцова «земных сокровищ» нет, нет даже их следа. Вся его лирика – это стремление к «сокровищам небесным», к чистоте души, праведности и святости. Как и его предшественники в поэзии, горячо им любимые, Пушкин, Есенин, он зачастую допускал «падения» в пропасть мирского греха, но, как писал Пушкин, «оставь любопытство толпе и будь заодно с гением!» Есть суд толпы, мирской суд, и есть Суд Божий, скрытый от нас несовершенством нашего разума, нашей человеческой природы. И хочется думать, что такая горячая любовь к России, к её народу, её лесам и полям, зачтётся поэту, и рубцовское многоточие, которое можно найти в конце большинства его стихотворений, – это путь в тайны иного мира: небесного, горнего, Божьего…
Россия, Русь –
Куда я ни взгляну!
За все твои страдания и битвы
Люблю твою, Россия, старину,
Твои леса, погосты и молитвы,
Люблю твои избушки и цветы,
И небеса, горящие от зноя,
и шёпот ив у омутной воды
Люблю навек, до вечного покоя…
Россия, Русь! Храни себя, храни!
Слышится в этих хрестоматийных строчках Рубцова православная молитва: «Спаси и сохрани…» Невозможно слиться со своим народом, не разделив его веры, его чаяний.
Посмертная судьба стихов и песен Рубцова говорит о том, что поэт до конца, до самых глубинных истоков понял свой народ, принял его веру, его православный дух.
Литература:
Н.М.Рубцов. Подорожники. М., «Молодая гвардия», 1985.
Н.М.Рубцов. Россия, Русь! Храни себя, храни!
М.М.Дунаев. Православие и русская литература. Ч. 1-2, М., «Христианская литература», 2001.