Если бы кто-то попросил меня подробно описать, как учила меня музыке Альбина Алексеевна, какие использовала технические приемы, какими педагогическими методами добивалась своих целей, я вряд ли бы смогла это сделать достаточно хорошо и полно. В первую очередь потому, что была ученицей и потому обращала свое внимание не на то, как меня учат, а на то чему учат, и что у меня в результате получается. Во-вторых же, у меня было очень немного возможностей сравнить стиль работы моего педагога с тем, как обучают другие учителя-пианисты. Из подобных сравнений я поняла отчетливо только одно: никогда я не полюбила бы так классическую музыку, не прониклась бы таким восхищением к инструменту, на котором училась, если бы учил меня кто-то другой.
Несмотря на то, что я начала учебу, будучи довольно взрослым ребенком по сравнению с другими первоклассниками - вчерашними детсадовцами, мне все равно пришлось проходить азы этой науки: смешные детские песенки двумя пальцами, потом одной рукой. Мне быстро бы надоела такая музыка, но Альбина Алексеевна не собиралась ждать, когда я заскучаю. Поэтому период простеньких пьес быстро прошел, уступив место более серьезным и мелодичным произведениям. Не скажу точно, как быстро я догнала своих одногодок, обучающихся на три класса музыкальной школы впереди меня, но уже вскоре мой репертуар стал ничуть не проще чем у них.
Сейчас я понимаю, что мне не хватало опыта, не была в достаточной степени разработана рука, но сразу же проснулось во мне желание работать над красивыми вещами, исполнять, а не просто попадать в нужные клавиши. Сколько чудесных музыкальных произведений сыграла я за время своей учебы! Некоторые особо запомнились и полюбились, заставляя меня и сегодня садиться за инструмент, чтобы их исполнить. Глиэр «В полях», «К Элизе» Бетховена, его же «Лунная соната», конечно же Рахманинов: «Прелюдия До диез минор», «Элегия», романсы – ведь это был любимый композитор Альбины Алексеевны, а потому стал любимым для многих ее учеников.
Я работала над этими произведениями на уроках и сдавала их на академических концертах, участвовала с ними в различных конкурсах. Мою первую победу в таком конкурсе принесло мне произведение «В полях» Глиэра. Я до сих пор считаю эту небольшую пьесу одной из самых красивейших. Это не просто музыка – картина рассвета, написанная нотами: от едва родившихся робких проблесков зари, когда все еще спит, и звуки не слышны в утреннем тумане, и до мощного потока света поднимающегося из-за горизонта солнца, приветствуемого голосами птиц.
Позднее было еще множество различных концертов, в которых я принимала участие. С этими событиями у меня связаны необычайно яркие воспоминания.
Вот я работаю над пьесой под руководством своей преподавательницы. Случается, что она и поругает меня, если я поленилась и плохо подготовилась, но уж если похвалит, то так, что сразу появляется вера в свои силы и желание работать еще больше и упорнее, чтобы получилось еще лучше.
А вот идет репетиция к концерту, когда слушаешь, как играют другие, и что получается у нас вместе. Усилиями Альбины Алексеевны фортепианные концерты у нас в школе никогда не были просто набором пьес, следующих друг за другом. Она делала из наших выступлений некий связный сюжет, где музыка переплетается с прекрасными стихами. И пока ты сидишь на репетиции в зале вместо зрителей и смотришь, как ее задумка воплощается в жизнь, начинаешь лучше понимать, что именно нужно передать при исполнении своего произведения, чтобы оно гармоничнее вписалось в общую картину. И уже чувствуешь повышенную ответственность за то, как ты сыграешь на концерте.
Ведь если, скажем, перед зрителем разворачивается картина весны: от таяния снега до цветения садов, а ты вдруг сыграешь «Песню жаворонка» фальшиво и тяжело, это будет не только твоим провалом, но и провалом всего концерта, так как все впечатление будет испорчено.
Невозможно забыть те чувства, которые испытываешь уже в день выступления. Это похоже на волнение перед экзаменом: «А вдруг забуду, как играть, вдруг ошибусь!». И в то же время главная тревога не об этом. Я где-то прочитала слова, очень точно передающие состояние исполнителя перед выступлением: садясь за инструмент, он гадает, случится ли сейчас чудо – чудо рождения прекрасной музыки. Она может родиться под пальцами и властвовать над залом, заставляя и слушателей, и самого исполнителя замирать от восторга и от боязни спугнуть это чудо. А может и не родиться, несмотря на долгие занятия и упорный труд. Это называют вдохновением. И каждый музыкант ждет перед концертом, что оно придет. И переживает, боится, а вдруг - нет.
И я тоже ждала. И не могу забыть, как стоя за дверью, через которую мы по очереди входили в зал, я волновалась так, что подкашивались ноги, а руки становились ледяными. Альбина Алексеевна настаивала, чтобы я их грела – холодными руками хорошо не сыграешь. И я пыталась согреть их дыханием, и рукавицами, если была зима. Иногда Альбина Алексеевна сама брала мои ладони в свои, чтобы согреть. Но вот за дверью слышатся аплодисменты – это закончился очередной номер концерта, а следующий - мой. Выходишь, несколько шагов до инструмента по ярко освещенной сцене, поклон, глаза выхватывают лица людей в зале, но нет ни времени, ни возможности разглядеть кого-то конкретно. Я уже сажусь за рояль, сосредоточилась, теперь небольшая пауза – последний раз, как перед прыжком в воду, набрать воздуха, и больше нельзя тянуть время – я беру первые аккорды. А дальше может сложиться по разному. Иногда играешь без единой помарки, и вроде мелодия приятная, но не захватывает она никого – ни слушателей, ни меня саму. Я слышу сквозь звуки рояля, как в зале шепчутся, шелестят – не слушают, а ждут, когда закончу играть. Это провал, неудача. Но бывало и по-другому: так легко идет мелодия из под моих пальцев, будто и не я играю, а кто-то другой, а я сама только слушатель. И забываю на это время о волнении, о людях в зале. Я не слышу посторонних звуков, а может их и нет? Может мелодия захватила и других, и они бояться пошевелиться? Только на последних аккордах с сожалением возвращаюсь в действительность: как жаль, что уже все закончилось! Но сожаление сменяется ликованием – получилось!!! Для меня, как, наверное, и для многих других, весь смысл моей учебы в музыкальной школе, занятий, репетиций заключался именно в этих минутах – минутах полного растворения в той музыке, которую исполняешь.
Это чувство посещает не только во время концерта. Случалось, что вдохновение посещает и на репетиции, или когда просто играешь одна, для себя. В такой обстановке даже чаще – ничто не отвлекает от исполнения, нет лишнего шума и нет волнения перед публикой. И вот тогда вдруг инструмент полностью подчиняется тебе, а руки обретают свободу и раскованность. И те места в произведении, которые никак не удавались, казались особенно сложными, вдруг получаются, наконец, так как надо. А музыка под пальцами начинает «дышать», она то захватывающе мощная, как река в половодье, то трогательно нежная, едва слышная, как голос далекой птицы. И каждый мотив, каждый звук именно такой, каким он должен быть. В такие мгновения меня посещает дерзкая мысль:
- Я настоящий музыкант! И я смогу исполнить все, что захочу!
Хотя, конечно, этими минутами я обязана тем усилиям, что вложила в меня Альбина Алексеевна.
Иногда, чтобы почувствовать музыку лучше, моя преподавательница предлагала мне необычные эксперименты. Так однажды, когда я готовила «Лунную сонату» она выключила свет и предложила мне сыграть в темноте:
- Ты не будешь отвлекаться на клавиатуру и тогда услышишь, как надо играть, - сказала она мне.
Я попробовала, и в самом деле, натренированные неоднократными репетициями пальцы сами находили нужные клавиши. Альбина Алексеевна не раз говорила, что в руках есть своя память, и вот я в этом убедилась. Все ноты были давно выучены, пьеса не раз мною сыграна, но опасения, что не попаду, ошибусь, заставляли меня неотрывно смотреть на клавиатуру. А в темноте увидеть что-либо было невозможно, и я почувствовала, что руки помнят то, что им нужно играть, а я могу уделить все внимание исполнению, мелодии. После первой попытки сыграть «вслепую» и еще нескольких последующих тренировок, я научилась исполнять «Лунную сонату» от начала до конца в полной темноте, и это стало настолько естественным, что в дальнейшем я не могла смотреть на клавиатуру, исполняя это произведение, потому что это меня отвлекало и сбивало. Приходилось закрывать глаза. Удивительно, но я до сих пор играю «Лунную сонату» таким образом.
Еще Альбина Алексеевна иногда просила закрыть клавиатуру и поиграть на крышке. Таким образом, она учила нас, как можно позаниматься, если даже поблизости нет инструмента. Ведь фортепиано, в отличие от многих других инструментов, не возьмешь с собой в руках в любое место. А пальцы, уже «запомнившие» определенную пьесу, могут повторить ее на любой ровной поверхности. Кроме того, подобное упражнение позволяет выявить и исправить неровности удара разных пальцев. Конечно, особо увлекаться этим не стоит, чтобы умные пальчики не запомнили чего-нибудь лишнего, так как разница между ровным столом и подающимися под пальцами клавишами все таки очень заметна.
В день выступления или экзамена наша преподавательница не рекомендовала нам играть произведения, с которыми мы будем выступать, а так же стараться не проигрывать их в своей памяти. Чтобы не переиграть, объясняла она, то есть, как я понимала эти ее слова, чтобы все, что хотелось бы передать слушателям, не выплеснуть заранее, не перегореть. В этот день мы разминали руки на гаммах и этюдах, пьесах старого репертуара.
Все эти приемы, я думаю, были найдены в течение долгой педагогической деятельности Альбины Алексеевны, и их действенность была неоднократно проверена на опыте. Но она учила нас не только техническим приемам.
Я и по сей день испытываю благоговейное чувство, подходя к пианино или роялю. Наша учительница учила нас относиться серьезно и с уважением не только к людям, но и к окружающим вещам. В первую очередь к инструменту, на котором играешь.
- Он чувствует, с каким настроением вы сегодня пришли, – говорила она. – Вещи впитывают от вас не только положительные, но и отрицательные эмоции и потом возвращают их.
- Если вы садитесь заниматься в тренировочном костюме, а на ногах у вас грязные ботинки или валенки, то и звук у рояля будет другой, - с этими словами Альбина Алексеевна внушала нам, что подходить к инструменту даже дома нужно красиво одетым. Это не только показывает культуру человека, но и дает соответствующий настрой на работу.
Впрочем, стиль одежды, соответствующий ученику музыкальной школы, она прививала нам постоянно. Аккуратность, строгость костюма: на девочке обязательно должна быть юбка, а не брюки, на ногах желательны туфли – ведь человек в домашних тапочках за роялем не смотрится. А еще минимум украшений и краски на лице.
- Посмотрите на «Незнакомку» Крамского, - говорила она девочкам (репродукция этой картины висела в нашем кабинете), - На репродукции ее приукрасили, кажется, что у нее подкрашены глаза, губы. Но если вы побываете в Третьяковской галерее, где выставлена эта картина, то увидите, что художник нарисовал Незнакомку не накрашенной, ведь раньше появляться на людях с яркой краской на лице было позорно, так выглядели только продажные женщины. Тем не менее, Незнакомка обворожительно красива в своей естественности.
- Вот и вы тоже хороши своей юностью, и никакая краска не может соперничать с вашим цветом лица, губ, глаз. А вот испортить может: замазать то, что красиво, сделать вас старше. Да и неприлично ярко краситься девушке днем, тем более приходить так в музыкальную школу.
И, конечно же, пианист должен следить за своими руками. Обязательно коротко подстриженные ногти, иначе они «цокают» по клавишам. И естественно чистота рук и ногтей. Яркий лак не приветствуется. Руки музыканта привлекают к себе внимание, хорошо видны на белых клавишах инструмента. Но они не должны чрезмерно приковывать к себе взгляд и тем более вызывать негативные чувства вульгарностью или неаккуратностью.
А еще каждого ученика с самого начала обучения приучали уважать звучащую музыку и ее исполнителя, пусть даже он совсем мал. Во время концерта и даже репетиции никто из нас не позволял себе шуметь или разговаривать, пока другой играет. А кроме того, мы знали, что проявлять это уважение нужно и в повседневной обстановке. Если за дверью кабинета была слышна музыка, мы терпеливо ждали окончания произведения, прежде чем войти.
Обращение к портрету Незнакомки Крамского – это вовсе не единичный случай, когда Альбина Алексеевна использовала живопись, чтобы нагляднее и ярче проиллюстрировать свои слова, доказать свое мнение или просто приобщить нас к еще одной грани искусства. В живописи наша учительница разбиралась великолепно и очень любила ее.
Кроме «Незнакомки» во времена моей учебы в кабинете висели репродукция Шишкина «Рожь», «Русалочка» Васильева, «Золотая осень» Левитана. В любой подходящий момент обращала она наше внимание на эти картины: проводила параллель между живописным полотном и сюжетами пьес, которые мы исполняли, или заполняла паузы в уроке рассказами о картине и художнике, ее создавшем. У Альбины Алексеевны было множество альбомов с репродукциями Куинджи, Левитана, Рериха, картин Третьяковской галереи. Мы не раз рассматривали эти альбомы с нашей учительницей, и у нее всегда наготове было множество увлекательных рассказов о картинах и их истории, об интересных или трагичных моментах жизни художников, о том, чего не видно на репродукции, а можно разглядеть лишь на подлиннике. Сама Альбина Алексеевна посетила множество картинных галерей и выставок и видела большинство картин «в живую». И каждый раз, рассказывая об этом, она выражала надежду, что и мы, ее ученики, когда-нибудь съездим в Москву, Ленинград (сейчас Санкт-Петербург), и увидим все это своими глазами.
Главное же, что в этих беседах она не отделяла живопись от музыки и от нашего обучения. За каждой картиной, мне кажется, она слышала мелодию того или иного музыкального произведения, и старалась передать нам свое ощущение неразрывности музыки и живописи. И не только. Она учила нас видеть и слышать музыку во всем, что прекрасно: в литературе, особенно поэзии, в природе, в красоте людей, в труде и отдыхе, в прекрасных вещах, созданных людьми.
Особое место в этом ряду занимали стихи. Как я уже упоминала, они сопровождали каждый музыкальный номер наших концертов. Но помимо этого, Альбина Алексеевна часто давала нам почитать специально подобранные ею строки, чтобы лучше объяснить свое видение музыки. Или зачитывала сама, часто наизусть. Слушать ее всегда было приятно: она читала, как пела, мелодичным голосом отражая различные оттенки слов.
Но были, конечно, вещи, которые наша преподавательница не любила. Любой человек, отдавая предпочтение одному направлению музыки, может прохладно относиться к другому. Так и она, посвятив свою жизнь классической музыке, не любила и не поощряла наше увлечение эстрадными песнями. Конечно, владея даже в небольшой степени умением играть на фортепиано, мы не могли отказать себе в удовольствии подобрать модные в те времена композиции, чтобы петь под собственный аккомпанемент. Нередко именно это наше умение нужно было в общеобразовательной школе для музыкального оформления различных мероприятий. И отнюдь не классические произведения, а умение играть «эстраду» вызывало восхищение и, как следствие, авторитет в кругу наших сверстников. Альбина Алексеевна обращала внимание своих учеников на то, что для того, чтобы научиться играть эстрадные песенки не нужно затрачивать ни больших усилий, ни времени, тогда как для того, чтобы хорошо сделать одну классическую вещь, требуются недели и месяцы упорного труда. Впрочем, наша преподавательница поощряла наше желание аккомпанировать и петь, но предлагала нам для этого романсы Рахманинова, Гурилева, Глинки.
А вот чего Альбина Алексеевна совсем не одобряла, так это оглушающей музыки молодежных дискотек с ее монотонным долбящим ритмом. Она всерьез опасалась, что, посещая дискотеки, мы можем испортить свой слух. Впрочем, опасения ее были небезосновательны. Позднее я и сама прочитала мнение врачей и ученых о том, что у современной молодежи, слушающей очень громкую музыку, сильно снижается уровень слуха вплоть до развития глухоты. Однако, как и во все времена, подростки не очень охотно прислушиваются к мнению взрослых о том, что хорошо, а что плохо. И все же многие из учеников Альбины Алексеевны если и бывали на дискотеках, то намного реже своих сверстников.
Было бы несправедливым сказать, что наша преподавательница полностью отметала все, что лежит за пределами классики. Она отмечала, что есть на эстраде немало красивых и сильных голосов, которые приятно послушать. Та же Пугачева, к примеру. И на различных увеселительных массовых мероприятиях, в Домах культуры или в домашнем кругу эстрадные песни вполне уместны. Но роль музыкальной школы – научить тех, кто сюда пришел, слушать и исполнять более серьезную, классическую музыку. Как в храм люди приходят для очищения своей души, оставляя светские развлечения за его стенами, так и наша школа была в поселке храмом, предназначенным для серьезной музыки и искусства.
Обобщая все сказанное, целью нашего обучения никак нельзя было назвать формальное разучивание пьес. Мы учились не просто музыке, мы учились искусству в широком смысле этого слова и красоте во всех ее проявлениях. Такие уроки нельзя отразить в планах и конспектах, они неповторимы. Это ежедневная импровизация, и зависела она не от продуманных заготовок, а от множества мелочей, учитываемых нашей учительницей. Например, от настроения ученика, от погоды за окном, от сезона и времени суток, от степени подготовленности ученика. Можно сказать, что уроки Альбины Алексеевны вытекали из самой жизни. Зачастую беседы о музыке, живописи, стихах перетекали в разговоры на темы, казалось бы, далекие от искусства. Мы обсуждали события, произошедшие в обычной школе, планы на будущее, могли разобрать причины какого-то конфликта и способы его избежать.
Альбина Алексеевна неплохо разбиралась в наших подростковых проблемах и старалась направить в мирное русло энергию, заставлявшую нас ругаться и спорить со взрослыми, обижаться по пустякам или слишком высоко задирать нос. Сегодня бы про нее сказали, что она была для нас школьным психологом. Много сил тратила наша преподавательница, чтобы из нас сформировались личности, умеющие ценить себя и окружающих, умеющие разбираться в людях, в жизни, в красоте и способные сами создавать прекрасное. У нее на все хватало времени: и на беседы с нами и на то, чтобы сделать с нами довольно сложную программу по специальности. При этом никогда Альбина Алексеевна не проявляла торопливости, не обрывала разговор на полуслове, не сетовала, что мы не укладываемся в отведенные сроки.
Впрочем, качество подготовки программы зависело во многом от усилий, затраченных на самостоятельных занятиях, от их продолжительности и качества.
Одной из педагогических «изюминок» Альбины Алексеевны были занятия в утренние часы.
- Чтобы хорошо сделать вещь, надо заниматься до школы, - говорила она каждому своему ученику. - Приходите в музыкальную к семи, а если сумеете, то и раньше, занимайте любой кабинет и работайте.
- Утренние часы неповторимы по своей производительности. Полтора – два часа утором, на свежую голову, заменят пять – шесть часов занятий днем. Вы лучше эти дневные часы потратите на что-нибудь другое: прогулку, чтение, любимое дело.
Альбина Алексеевна была убеждена, что именно ясная, свежая голова в первую очередь, а руки только во вторую, нужны для того, чтобы довести до совершенства исполнение музыкального произведения. И это убеждение она сумела внушить своим ученикам. Большинство из нас ходили по утрам в музыкальную школу.
Конечно, далеко не все родители поддерживали эти утренние занятия.
- У одной девочки мама была категорически против таких «мучений», - рассказывала нам Альбина Алексеевна, - она прятала от дочери будильник, но та просыпалась и без будильника и все равно шла заниматься.
- Да вы не бойтесь, что ваши дети устанут перед школой и на уроках будут спать, - убеждала наша преподавательница родителей, - рано вставать легче, чем позже. Организм быстро привыкнет к этому. А за полтора часа у рояля мозг как раз проснется, взбодрится и включится в работу.
- Это когда вы просыпаетесь за полчаса до школы, - говорила она также и нам, - то сидите сонные первые два урока и только к третьему голова начинает соображать.
Альбина Алексеевна была уверена, что работа за фортепиано является своеобразной зарядкой для мозга, помогает нам лучше усваивать знания в школе, развивает и дисциплинирует ум. И попробовав походить утром, мы вполне убедились в правильности ее слов.
Большинство ребят, в том числе и я, вставали по утрам сами, не привлекая к этому процессу родителей. С самого начала мы включились в своеобразную игру – кто придет раньше. Победителю, конечно же, доставался лучший кабинет для занятий. Как правило, это был концертный зал. Преимущества этого места для тех, кто занимался музыкой, неоспоримы. Это и возможность заниматься за роялем, звук которого несомненно лучше любого пианино, и акустика зала, позволяющая слышать себя как бы со стороны. А уж если в ближайшее время ожидался концерт или экзамен, то ценность занятий в зале многократно возрастала – ведь это давало возможность получше освоиться с обстановкой, чтобы во время ответственного выступления было меньше волнений. Поэтому придти в музыкальную утром раньше всех было очень заманчиво. Но и очень нелегко, поскольку вставали мы очень рано: в шесть или полшестого утра. Встать еще раньше было почти невозможно, ведь для этого надо было слишком рано ложиться вечером, иначе подобные занятия могли бы нанести вред нашему здоровью и учебе. Вот потому-то почти каждое утро за роялем в зале был новый ученик.
И все таки, несмотря на все преимущества зала, было в музыкальной школе место, где каждый ученик Альбины Алексеевны занимался еще охотнее. Это был, конечно же, наш кабинет, кабинет, где проходили наши уроки по специальности. Привлекала нас туда и особая обстановка этого места, и прекрасный старинный рояль с его чарующим звуком.
Чаще всего Альбина Алексеевна сама приходила по утрам в школу и занималась с кем-нибудь из учеников в своем кабинете. Но случались дни, когда кабинет бывал свободен.
Тут мне хотелось бы отметить, что во времена моей учебы отношения педагогов и детей в музыкальной школе были очень доверительными. И тем ученикам, кто приходил заниматься в школу рано утром, до прихода учителей, разрешалось самим открывать школу. На мой взгляд, это был очень смелый шаг со стороны педагогов. Но если учесть, что все в нашей школе было наполнено по-настоящему домашней атмосферой, в том числе и отношения детей и взрослых, то подобное доверие становится вполне естественным. Точно так же у любого ребенка школьного возраста в обычной семье есть возможность открыть дверь в дом своим ключом, когда родителей нет дома.
И все таки это была школа, пусть и не похожая на обычную, намного более уютная и намного более «наша». Но, когда я попадала туда ранним утром, открыв ключом входную дверь, я каждый раз ощущала особое чувство ответственности. Еще бы, ведь на некоторое время я становилась единственным обитателем целого двухэтажного здания с десятком кабинетов, множеством ценных инструментов, нот, проигрывателей. Нет, я вовсе не опасалась, что ранним утром кто-то захочет воспользоваться отсутствием учителей и забраться в школу с преступными намерениями. Скорее было ощущение, что я попала в другой мир и оказалась в огромном замке, где можно столкнуться с чем-то необычным.
Я входила в школу, разгоняя звуками шагов непривычную тишину, включала свет в раздевалке и в коридорах, и таинственный замок становился немного реальнее. Но даже в привычном освещении безлюдная школа была какой-то новой, незнакомой. От этого внутри меня поселялся холодок – не страх, конечно, я ведь уже не малышка была, а так – некоторая настороженность. Такое чувство, которое заставляет чутко прислушиваться к звукам внутри и вне здания. Удивительно, но когда я знала, что в школе кроме меня есть еще хотя бы один человек, пусть даже его не было слышно и видно, ничего подобного я не ощущала.
Оставив в раздевалке верхнюю одежду, я поднималась наверх, в кабинет Альбины Алексеевны. Там, закрыв за собой дверь, очутившись в ставшей родной за годы учебы обстановке, я уже не так остро ощущала пустоту большого здания. Она уже не поглощала меня, а воспринималась отстраненно, как воспринимается дождь за окном теплой и уютной квартиры.
Взяв в шкафу нужные ноты, я садилась за старый рояль и начинала заниматься. Теперь тишина, царящая в школе, становилась замечательным фоном для звуков музыки. Исполнять в такой тишине, да еще на прекрасном инструменте - огромное наслаждение! Только в эти утренние минуты звук был чистым-чистым, и можно было в полной мере почувствовать трогательную хрупкость тихого звука и настоящую мощь громкого.
Наверное, те, кому доводилось исполнять или слушать музыку в пустом концертном зале, соборе или храме, назовут именно ее божественной, неземной. Но мне такого слышать не довелось, я только предполагаю, что что-то подобное звучало в стенах пустой утренней школы.