Осень. Этот парк был почти всегда пустым. Здесь не пели птицы и не росли грибы, не играли дети и пенсионеры не ходили сюда дышать свежим воздухом.
Город обступил его со всех сторон, возвышаясь над верхушками клёнов, но ни разу не дерзнул вторгнуться за позеленевшую медную ограду. Но не она служила препятствием для любопытных, так как ворота парка никогда не закрывались, и уж тем более не проржавевшая табличка "Памятник архитектуры. Охраняется государством". Тогда что?..
Это и хотел понять Берт.
В путеводителях по городу "Фамильный Замок Клиффордов с прилегающим парком" значился заглавной достопримечательностью и Берт знал все, что касалось длинной его истории и миниатюрной географии. Двадцать пять гектар многовековых (в два обхвата) клёнов - невысоких корявых старцев, а в самом центре полуразрушенный квадратный замок, излучающий полосы широких аллей.
Парк жил своей обособленной таинственной жизнью. Постройки замка краеведы датировали XV веком. Примерно тогда потомки древнего рода, обречённого на вымирание, высадили вокруг стен гибкие стройные деревца, словно предчувствуя, что иные саженцы - дети в слабости своей и одиночестве не найдут сил увековечить память предков.
Вот уже несколько лет каждый день Берт ходил в институт мимо длинного восточного забора. Сквозь причудливый гербовый узор решётки виделись ему то густые зелёные кудри, то бордюрчики снега на голых ветвях, далёкие серые стены и редкие просветы аллей скорее угадывались, всплывая в памяти контурами рекламных фотографий, нежели являли наблюдателю свои реальные формы.
Резные жирные листья высохли, лениво слетали бабочками на землю, собираясь в кучи возле стволов, хрустели картофельными чипсами под ногами редких посетителей.
По выходным к воротам подъезжали экскурсии, высыпались из автобусов праздные зеваки и слушали гида, рассказывающего странные байки. Желающие заходили в ворота, разбредались по утоптанным дорожкам и возвращались через час. Сам экскурсовод никогда не составлял им компанию. "Дурная примета, - серьёзно говорил он, - нельзя посещать его дважды"...
Парк не пользовался популярностью у вездесущей любознательной детворы. Его чопорность, какая-то глухонемая статность нагоняла тоску, а бездушие застоявшегося воздуха делало лес больше похожим на мёртвый склеп ушедших времён, чем на красивый пышущий жизнью дендрарий.
Таинственностью своей парк не мог не влиять на сознание горожан. Сему мрачному месту приписывались всяческие неблаговидные аномалии. По криминальным сводкам без вести пропавших людей последний раз всегда видели где-нибудь поблизости. Однако, средняя статистика подобного феномена всегда оставалась на одном уровне, и мудрые оперативники списывали свидетельские бредни на впечатлительность очевидцев. Наоборот, за много лет тесного сосуществования, древняя фамильная реликвия не доставила работникам розыска ни одного криминального случая. Ни один маньяк не изнасиловал свою жертву на огороженной территории парка, ни один труп не оттаял из-под его пушистого снега, ни один вор не зарыл следов своих преступлений в священную девственную землю.
Антитеза порочности и добродетели, величия и упадка...
Берт никогда не был внутри... Он смирился с участью стороннего наблюдателя, решив, что время его единственного посещения ещё не наступило, и что подобный шаг обязательно должен быть приурочен к какому-либо значительному событию. К какому именно - Берт не знал.
Но за столько лет платонического интереса парк ему не надоел. Берт стоял недалеко от ворот и, покуривая от безделья, краем глаза наблюдал за уходящей в глубь широкой аллеей. Там не было никакого движения, лишь иногда среди стволов могучих клёнов парами и тройками слетали с веток листья, сваливались в "плоский штопор", плавно приземлялись, пробегая по земле и замирали, слабо покачивая крыльями.
Интерес Берта вызвала выдвинувшаяся из ряда деревьев фигура. Человек медленно шёл краем аллеи и его сильно шатало. "Пьяный", -подумал Берт и через несколько минут убедился в справедливости своего наблюдения. Мужчина средних лет в потёртой кожаной куртке, широкой замшевой кепке и нечищеных ботинках вышел из ворот и остановился, словно потерял опору. Глаза его выражали недоумение и скуку. Внезапно он с подозрением посмотрел на Берта.
-Может и ты тоже предложишь мне выпить?..
Молодой человек оторопел от неожиданности.
-Все вы тут... жалостливые, - продолжал бормотать незнакомец,-
он, видите ли, сторож, одиноко ему, выпить не с кем. Кто же на халяву откажется? Что я теперь жене скажу, она мне три года язву лечила?..
Человек махнул рукой и поплёлся к автобусной остановке, а Берт озадаченно смотрел ему в след. Молодому человеку было доподлинно известно, что никакого сторожа в замке нет.
На прошлой неделе при таких же обстоятельствах Берту повстречался зализанный долговязый коммерсант. Он быстро шёл - почти бежал - по утоптанному гравию, и глаза его сияли алчным огнём, словно он нашёл слиток золота такой величины, что не смог унести его один и торопился за подмогой. Он вышел за ворота, замер и потух. Обернулся, досадливо плюнул в сторону сужающегося древесного коридора и исчез в тонированной колбе своего "Мерседеса".
Собираясь уходить Берт ещё раз заглянул внутрь. То, что он увидел не попадало в ряд стандартных явлений, так как выходящие посетители никогда не материализовывались с таким коротким интервалом. Девушка была одна. Она не торопливо шла в сторону ворот, глядя себе под ноги, где недовольно вспархивали и разбегались волнами падшие листья. Девушка как будто читала книгу с каждым шагом переворачивая жёлтые страницы.
Выйдя из парка, она, как и все остальные, остановилась и посмотрела на Берта. Молодой человек осознал вдруг, что все делали это по разному. Голубые, серые, карие, зелёные взгляды отличались в своей невыразительности. Пустые и раздражительные, отрешённые и растерянные они воспринимали Берта, как ненужного свидетеля их морального полураспада. Отворачивались... Уходили.
Девушка смотрела иначе и никуда не уходила. Большие глаза её в обрамлении длинных ресниц ласкали Берта наивным поиском опоры, словно остальные предметы обозримого мира были прозрачным обманом. И определив в его любопытствующем взоре омут одиночества, неумело прикрытый тиной интереса, сделались ещё более ласковыми.
-Вы были там? - поинтересовался Берт.
-Меня зовут Ксения? - взгляд девушки сделался вопросительным.
-Не помните?
-Помню... Но я хочу услышать свой голос.
-Вот те раз! - присвистнул молодой человек.
-Нет. Не так... Слышала ли я себя? Да. Но никогда не задумывалась о том, каким может быть одиноким твой голос.
-Мы с вами встречались раньше? - спросил Берт.
-Возможно, в институте. Вас ведь зовут Альберт?
-Просто... Берт.
-...Вы учитесь двумя курсами старше. Я не местная (моё общежитие через три дома по улице), а вы коренной горожанин, верно? По этому мы виделись, но случайно.
Они, не сговариваясь, пересекли улицу, и пошли по тротуару рядом.
-Значит, осматривали достопримечательности?
-Нет! - в голосе Ксении спели нотки раздражения, и она посмотрела на Берта как-то затравленно, - я ищу Глеба.
-Кто это, Глеб? Может я его знаю?
-Друг, - глухо ответила девушка.
-Понятно.
Они немного помолчали.
—Мы поссорились прямо там - около ворот. Я хотела, чтобы он поехал к моим родителям. Он разозлился, сказал, что хочу выставить его женихом раньше времени... Я назвала его трусом. Он еле сдержался, чтобы не ударить меня, развернулся, ушёл в парк...
-И что?
-Ничего... Его нет уже неделю, ни на работе, ни у родителей.
Они спрашивают меня, а я боюсь сказать, что мы поссорились...
-А он бывал в парке раньше? - спросил Берт.
-Говорил, что был... А вы верите в легенду?
-А вы?
-Раньше не верила, а теперь не знаю... Но я боюсь.
Они подошли к подъезду общежития и остановились, стараясь не пересекать смущённых взглядов. Стремясь не быть пристальным, Берт осторожно разглядывал свою странную собеседницу. Ещё одна тайна в длинном списке мифов. Короткое драповое полупальто, перекрещенные сапожки на точёных икрах, гладкие тёплые колготки, скрадывающие плавный рельеф выпрямленного колена и обтягивающие контур согнутого. Русые волосы, из-под берета спадая до плеч, делают бледный овал лица усечённым с боков, подступают к краешкам удивлённых глаз. Нос тонкий, прямой, немножко покрасневший на осеннем ветру, розовый лепесток губ едва улыбается, подрагивая, словно боясь прорвать шёлк цветочной ткани.
-Значит, вы ходили искать?
-Да, ходила, - кивнула Ксения, но кивок застыл в нижнем положении, и она продолжала, глядя в белёсый асфальт, - я знала, что не найду его. Кто-то подсказывает мне, что Глеб потерян для меня...
-Вы сильно любили его?
Девушка подняла голову и заглянула в Берта осторожно, с опаской, как смотрят в колодец, где по преданию живёт привидение. Что она хотела увидеть? Завистливую боль чужого счастья, укол зарождающейся ревности или хоть какое-нибудь проявление неравнодушия? Не увидела... Поникла...
-Любила? Да, но он сам виноват... Я отнесла ему записку...
-Куда?
-В парк, на кладбище замка, но ответа я не получу.
-Почему?
-Потому что я боюсь.
-Боишься не вернуться?
-Нет, я боюсь, что вернусь.
-Но ведь Глеб не вернулся?
-Потому что он этого хотел.
-А ты?..
-А я не хочу...
Ксения смолкла. Берт и сам не заметил, что обратился к ней на "ты", словно магическое "люблю", даже сказанное в отношении не присутствующего при разговоре, делает собеседников ближе, превращая их в заговорщиков - тайных свидетелей духовной наготы друг друга.
-Может я схожу за ответом? - Берт понял, что причина посещения парка созрела в его сознании.
-Подожди, - девушка улыбнулась, будто ожидала предложения, и улыбкой подтверждала свою не разочарованность в том, от кого оно снизошло, - я ведь только что его отнесла.
-Тогда завтра? - растерялся Берт.
-Сегодня, но попозже... Хочешь чаю? - неожиданно спросила она.
-Да.
Они вошли в сумрачное фойе. Лифт заскрипел и упал к ногам.
Маленькая комнатка на шестом этаже впустила их смазанной дверью. Берт помог Ксении снять пальто, скинул ботинки и выпростался из надутого пуховика. Письменный стол, заваленный растерзанным "курсовиком", сдвинутые вместе кровати у стены, прикрытые от входа шифоньером, единственный стул, - скромная жизнь хозяйки обставлена с вызывающей простотой.
Ксения забралась на кровать, подогнув под себя ноги, расправила по коленям лепестки гофрированной юбки и, стряхнув с волос крупицы уличного холода, посмотрела на Берта. Он хотел было спросить где взять чайник и куда его поставить, но захлебнулся устремлённым на него взглядом, заворожено замер на секунду и, поняв, что ему не оставили выбора, осторожно, чтобы не расплескать переполненную чашу гипноза, наклонился и впитал в себя тугие холодные губы.
Их страсть была быстрой, яркой и обжигающей, как выкуренная на ветру сигарета.
Айсберг растаял и заполнил электролитом объём простыни. Берт окунал в него дрожащие катоды пальцев и чувствовал, как течёт ток, и как гладкая белокожая поверхность отзывается на него гусиной рябью вибрации. Бежевая кофточка, грубый свитер, колготки, брюки плавали тут же бесформенными кучами, как содранная с проводника изоляция, а обнажённые извивы сердечников замкнуло накоротко, спаяло плазмой... Дрогнул стон раскалённого напряжения и погасил окружающий мир. А пламя не угасало. Только оно ещё пока светилось в пустоте, преодолевая её скрипучее сопротивление, разгораясь во мраке, металось, расплёскивало тени и обращало в пепел бумажные декорации. И так бы продолжалось вечно. Они оба желали этого каждой клеточкой залипшего контакта, но кто-то внутри опустил "рубильник", разомкнул цепь, и хаос прекратился.
Они остывали медленно как угли костра, предоставленные сами себе со слабыми переливами алого мерцания в потухшем рассудке. Берт не разжимал рук - не было сил, а Ксения лежала рядом с закрытыми глазами, дышала тяжело. Внутри груди её вдруг заклокотало, и вырвалось безумное рыдание.
-Боже! Боже мой! Какая же я... дура. Что наделала я, господи!.. Уходи! Я должна остаться одна...
-Оставить тебя в таком состоянии?!
-Убирайся! - взвизгнула девушка, и потом застонала умоляюще, - Ну пожалуйста! Ты единственный свидетель моего позора, если ты не уйдёшь - я выброшусь в окно...
Берт поспешно засобирался. Выуживая из постельного сумбура предметы одежды, он не выпускал Ксению из виду. Она была прекрасна даже в бушующей истерике своей поверженной наготы. Слипшиеся волосы прикрывали зардевшуюся шею, а подушка глушила надрывные всхлипы. Берт понял, что если дотронется до неё сейчас, - будет убит на месте молниеносным разрядом психики, материализованным чем-нибудь тяжёлым.
-Ну так я иду за письмом? - осторожно спросил он.
Ксения прервала поток слёз, пожала плечами и затихла.
-Тогда сделай, пожалуйста, так, - продолжил Берт, - чтобы мне было кому принести ответ. Не исчезай, ладно?
Девушка едва заметно кивнула, а потом, словно опомнившись, резко приподнялась на локтях:
-Только ты не будешь его читать...
-За кого ты меня принимаешь?
-За беспринципного самца, которому вдруг захочется поразвлечься ещё.
Берт вышел, сильно хлопнув дверью.
Внутри гортани шершаво ворочалась, пытаясь выдавить слёзы, горькая обида, и торопливые шаги Берта рывками усугубляли её свободу. Он смог остановиться только напротив ворот Кленового Парка и усилием воли раздавил и рассеял подкативший ком.
Потихоньку начинало темнеть, и сходящийся коридор аллеи показался Берту короче, чем был на самом деле. Но молодому человеку не было до этого дела - он знал наизусть расположение путей, и смело шагнул под свод медного орнамента.
Ничего не произошло. Шаг, как миллионы таких же шагов, на которые поделена любая дорога; обычные деревья, разве что старые и корявые; шершавая каменная кладка серой стены в конце аллеи. Что могло здесь произойти? Берту показалась бездарно надуманной вся та брехня, которой пичкают легковерных, жаждущих тайны, людей. Ещё это идиотское письмо? Как смогла какая-то девчонка, сыгравшая наивную фею, втянуть его - умного и рассудительного Берта - в пошлую бульварную пьеску? Он отчётливо восстановил в памяти картину её комнаты, и сердце защемило сладким переживанием, жалостью и обидой. Тоска сделала попытку навалиться на Берта, но он резко стряхнул с себя засасывающую истому.
-Врёшь! Не возьмёшь! - сказал он парку и пошёл влево вдоль стены.
Через три десятка метров стена поворачивала, и Берт последовал её примеру. Он очутился на заброшенном фамильном кладбище, заросшем высокой травой, уже успевшей пожелтеть. Маленькая часовенка приткнулась к стене замка и развалилась как с водой замороженная бутылка, а могильные камни, теряющиеся в бурьяне и давно утратившие первоначальную строгую форму, напоминали скорее откатившиеся обломки стены, нежели памятники, призванные увековечить память покойных.
Берт сразу увидел конверт, белеющий на сером постаменте, и продрался к нему сквозь густые заросли. Это письмо не могло быть ответом. Молодой человек даже покраснел, ощутив себя одураченным простофилей, но сам факт существования послания безумно его заинтриговал. Неужели она верит, что её Глеб не сбежал просто так с другой девкой? Неужели она верит, что он не мог подговорить родственников и сотрудников? Может она действительно дура? Или сам он?.. Или всё это плоский розыгрыш?
-Ну что ж?! - сказал он вслух, - по крайней мере, это повод, чтобы ещё разок наведаться к цыпочке.
Берт неторопливо двинулся в обратный путь. По пути он размышлял. Что-то во всей этой истории не укладывалось в ровную логическую цепочку. Что-то смутное, подсознательное, как инверсионный след самолёта в небе фильма про викингов, то, на что никогда не обратишь внимания сразу, а лишь потом по подсказке или повторном просмотре. Берт даже не предполагал, что действо происходит помимо его воли. Он не обратил внимания, что выйдя за ворота парка, сделал то же, что и сотни, тысячи людей до него: остановился, огляделся озадаченно. Если бы по какому-то невероятному стечению обстоятельств Берт увидел бы самого себя, или очень похожего на него любопытного наблюдателя - возможно наводящая мысль пришла бы ему в голову, но в тот момент явилась другая, простая и гениальная. Он понял, что могло быть неправильным, сквозь щель рыцарского забрала Берт увидел-таки в небе молочную комету самолёта и указал на неё режиссёру.
Дело было в письме. То есть не в нём самом - в его внутреннем содержании. На текущий момент Берт видел перед собой две равнозначные идеи. Либо Ксения действительно писала Глебу, пытаясь с ним связаться, либо она хотела на какое-то время удалить Берта от себя. Потом Берту показалось, что девушка могла отправить его в парк ради его же собственного интереса, ведь он там ни разу не был, вот и побывает. Подумав еще немного, молодой человек по несостоятельности отмёл первую версию: воспоминания о встрече не отпечатали в его памяти излишней романтичности характера Ксении, не прочитал он и в глазах её любовный маниакальный блеск при разговорах о потерянном возлюбленном. В остальных же случаях существование письма было непонятным. Она могла не оставлять его в парке, а он мог его не найти. Всё равно он бы туда сходил, она бы осталась одна и выполнила бы что хотела. Но вот оно, чёрт возьми, гладкий конверт зажат в напряжённом кулаке. Берту пришло в голову, что своим размышлением, он дарит Ксении лишние минуты одиночества. Наличие письма он смог объяснить себе только ТАК. Значит в нём ничего не должно
быть. Запрет Ксении вскрывать конверт стыковался только с этим. Берт не должен был убедиться, что его обманут, что неповторимость посещения парка он бездарно растратил на чужую прихоть, даже не полюбовавшись изнутри на магическую красоту древнего памятника. Ему лихо заклинили мозги суетой постельного безумия и пнули на арену корриды, как одуревшего от транквилизаторов быка.
Берт заскрежетал зубами от злости. В городе уже включили освещение, и он направился к ближайшему фонарю, на ходу судорожно разрывая конверт. Берт опять ошибся... Сложенный вдвое лист бумаги был исписан ровным округлым почерком, очень похожим на почерк "курсовика", виденного им в комнате общежития. Он хотел было опять начать делать выводы, разрушив прежнюю логическую цепь, но текст кудрявых закорючек из китайской грамоты его размытого внимания вдруг превратился в крик нестерпимой болезненной утраты:
"Мой любимый клятвопреступник!
Если ты читаешь эти строки, значит нарушил данное мне слово и я потеряна для тебя навеки. Как я мечтала, что ты принесёшь его нераспечатанным и я прочту тебе вслух нежные слова любви. Никого другого не было никогда... Я вытерпела на себе слишком много обмана, лживых посулов и плевков в душу. Я дала себе слово, что буду впредь осторожной даже с тем, кого безумно полюблю. Ты не прошёл тест, Альберт, ты лжив, как и все остальные.
Уже второй год ты не обращаешь на меня внимания, а я не смею мозолить тебе глаза в фойе нашего института. Но старая легенда подсказала мне сюжет нашего знакомства, ведь ты испытываешь к Кленовому Парку трепетный исследовательский интерес. Если всё получится, я, наверное, не выдержу и отдамся тебе при первом удобном случае, но ты должен простить меня - я так долго и безответно тебя любила. Я постоянно наблюдала за тобой, как ты за своим парком, милый, слежу и сейчас. Ты, наверное, сидишь на могильном камне, или стоишь под сенью кленовой аллеи, или по пути ко мне присел на лавочку автобусной остановки и... читаешь... читаешь... Читаешь моё письмо. Я молю бога, чтобы этого не произошло... Но если это так, и я вижу, вижу как ты упиваешься грехом своего преступления - с того самого момента я утрачена для тебя (и для кого бы то ни было) навсегда. Я не могу нарушить обет, не могу терпеть рядом с собой человека хоть и любимого, но лжеца. Предпочитаю не иметь ничего...
Прощай. (Уже не) твоя Ксения".
Всё стало на свои места. Берт пустел, словно с каждым словом глотками похмельной глотки выпивалась из него тонизирующая влага. Как всё просто, как всё замечательно и неповторимо. Ты дурак, Берт. Болван, засветивший плёнку "оскарного" фильма только ради того, чтобы удостовериться, как безлика она до проявки. Он огляделся соображая, - откуда Ксения может за ним наблюдать и быстро спрятал в карман растерзанный конверт.
Берт вспомнил их единственное умопомрачительное свидание и осознал, что не сможет жить без этой хрупкой ласковой девчушки, такой наивно-простоватой и такой чудовищно-остроумной. Вспомнил он и обиду, которую Ксения нанесла ему недоверием, оказавшимся дословно-справедливым. И Берту явилась смутная надежда. Ведь Ксения не взяла с него слово, поток её предупреждений он прервал хлопком двери, а значит никакой клятвы он не давал...
Туманная эта мысль погнала Берта вперёд. Он нёсся по тротуару, пытаясь нагнать потерянное время, не чуя ног и хлёсткого встречного ветра. Он остановился перед подъездом и посмотрел вверх. Трудно было определить из десяти окон шестого этажа то, что принадлежало её комнатёнке. Какие-то из них были освещены, и у Берта окрепла уверенность, что Ксения ждёт его, что он войдёт, упадёт на колени и попросит прощения за годы равнодушия, сожмёт её в объятиях и никогда уже, никогда не отпустит от себя. Он метнулся в подъезд, расталкивая толпу хлопотливых дверей. Он подбежал к лифту, но светящаяся красная кнопка зло моргнула своей занятостью. Кто-то собирался ехать откуда-то сверху, а Берт не мог ждать. Он направился к лестнице и, кабрируя через две ступеньки, начал свой стремительный взлёт. Двенадцать пролётов, коридор и дверь, и яркая полоса света вылилась из-под неё. Берт перевёл дух и без стука ворвался внутрь. Горящая лампа извлекла из углов и вывернула наизнанку абсолютную пустоту, как будто издевательски выставив её безнадежность перед бертовым ищущим взором. Ушла...
Исчезла... Берт вдруг вспомнил про лифт и бросился к окну. Ксения сворачивала за угол соседнего дома.
Он ещё раз убедился в своей недальновидности. Стоило ему пройти перед окнами общежития с маской выполняемого долга, и все было бы в порядке, девушка дождалась - бы его а не прыгнула в заранее вызванный лифт, прочитав измену по его бегущей фигуре.
Но теперь-то Берт обязательно догонит её. Дискредитированный ум его наконец-то отыскал единственную правильную аксиому: Ксения пошла в парк...
Он вылетел на улицу, как гильза пневматической почты с боками, намятыми изгибами шахты и банальной пустотой внутри. А потом, стоя на месте, Берт не мог понять: как спокойный размеренный шаг девушки оказался быстрее его сумасшедшего галопа? Он не понимал, что опоздав в самом начале пути, глупо надеяться, что задержат поезд и, как ни спеши потом, вся дорога будет состоять из частых, нанизанных друг на друга, опозданий.
Широкая арка ворот манила Берта внутрь, а он медлил... Медлил, удивлённый свершившемуся факту, сражённый принципиальной логикой судьбы.
-Ах, ты-ы! - застонал Берт на выдохе.
Старательно создаваемая мозаика, на своде любовного храма рассыпалась вдруг и собралась заново помимо его воли теми же оттенками осколочных красок, но вместо ангельского лика теперь оскалился на Берта сатана, ухмыльнулся, выпростал из пасти остренький свинячий язык.
-Достал, значит, да? Тварь!
Берт подскочил к воротному столбу и, рискуя сломать пальцы, с размаху пнул каменную кладку, подхватил вывалившийся бесформенный кусок раствора и запустил им в ближайшее дерево. Промахнулся, жёлтая горка дряблой бумаги взорвалась, оседая, зашипела ядовито. Нестерпимо захотелось завыть, но высохшая изнутри грудь породила лишь глухой шелест сквозь склеенный губы:
-Достал, гадина? - бормотал Берт, - выпить ты мне не предлагал, не сулил зарытых в тебе сокровищ. Ты выдумал мне Ксюшу. Что ж, великолепный стимул, Солярис твою мать! Но я не пойду, не пойду, понял?! Я раскусил тебя и твоя синтетическая кукла не сработает, можешь подёргать за ниточки, пусть вернётся, разденется, спляшет... Посмеёмся вместе... Ну и денёк.
Берт замолк и вытер внешней стороной запястья несуществующий пот. Левая рука влезла в карман, нащупала колкий комочек жёсткой бумаги, и он сработал вдруг как ключ в обыденный мир. Снова перед Бертом плыла в пёстром покрывале Ксения и смотрела так... Он почувствовал, как ладони вновь наполнились теплом её тела, а губы впитали холодок мятного леденца. Берт попробовал стряхнуть гипнотическое наваждение, но оно не исчезало, склоняя рассудок к реальности воспринимаемых ощущений.
-Моя. Моя. За один день столько всего... Просто зовёт меня в парк погулять. А я то думал, как нужно относиться к... чтобы ради него отдаться первому встречному? Ничего же не произойдёт, только мы опять будем вместе.
Берт посмотрел вперёд. Там ещё что-то шевелилось. В неравномерных полосах теней ещё угадывалось плавное движение, порубленное на куски стробоскопом просочившихся лучей.
-Сто-ой! - заревел он, - вернись!
Тысячеглавый парк неодобрительно мотнул кудрями. И никто больше не обратил на него внимания. Он сделал неуверенный шаг, потом ещё и ещё, и зачастили они в усталом спотыкающемся беге.
Берт уже видел Ксению отчётливо. Он понял, что если позовёт ее сейчас, то услышит отклик, ведь главное было перейти границу. Чтобы продлить тёплую минуту и перевести дух, Берт остановился. Он обернулся и не увидел больше ни ворот, ни вечернего зарева города, лишь бесконечная аллея где-то далеко стягивалась в точку. Но существование какого-то другого - бесксениевого - бытия уже перестало волновать Берта, и воздух парка сделался легковесным и прозрачным. Да, этот парк был и будет пустым, но так он выглядит оттуда, а когда находишься здесь, то живёшь с ним единой жизнью, и никакая сила не способна выманить обратно, хоть тысяча змей будут предлагать тонну яблок.
Берт представил себе, как приблизится к ней, подхватит на руки и услышит заливистый ликующий смех. А потом они грохнутся в мягкую кучу листьев и блаженство продлится вечно, как эта уютная осенняя аллея. Не в той тесной комнатёнке, где тонкая дверь и скрипучая пружина парализуют фантазию, снизойдёт на них откровение, а именно здесь и именно сейчас, то есть - осенью. Потому что только осенью высший разум сделал любовь стимулом в борьбе со страхом; потому что осенью твой день рождения - день рождения моей любви; и ещё потому, что осенью ты так прекрасно выглядишь, ибо в другие времена года я тебя не видел и не знал.
Душа вырывалась наружу, и уже трещали пуговицы сковывающих её одежд, когда Берт легко помчался дальше...
1993(1998)г.