НЕВОЗМУТИМОСТЬ -1
Судьба распорядилась так, что, проведя юные годы в столице Советского ещё Азербайджана, я впоследствии оказался единственным обитателем однокомнатной квартиры на первом этаже девятиэтажной «хрущёвки» в тихом переулке Марьиной Рощи в Москве. А в прекрасном городе Баку, вместе с ностальгическими воспоминаниями, нефтяным ароматом Каспия, инжиром и виноградом такой нежности, что отведать их возможно только там, (они не переносят транспортировки), ещё оставались друзья. Русские, армяне, азербайджанцы, евреи, – Баку был тогда по-настоящему интернациональным городом; такое, во всяком случае, проявлялось там в личных отношениях между людьми. Чего нельзя сказать о государственной политике, – «дружба народов» присутствовала лишь в Государственном гимне. На деле же в республиках руководящие должности и наиболее «хлебные» места и тогда отдавались «национальным кадрам». Но это – так, к слову.
Однажды один мой Бакинский друг, школьный учитель, шахматист и альпинист Илья Канторович, решил перебраться на «историческую родину», в Израиль, и подал документы в ОВИР.
Никто из родившихся позже и представить себе не может, что это значило в те благословенные времена, о возвращении которых кое-кто вздыхает и поныне. Дело в том, что тогда подача документов для обмена социалистического рая на капиталистический ад приравнивалось к предательству Родины.
Этот взгляд господствовал и в официальных кругах, и среди обывателей: трудно сказать, чего там было больше – открытой пропаганды или скрытой зависти к счастливчикам-евреям, поскольку такая возможность предоставлялась только этим «гражданам второго сорта», как бы в порядке компенсации. Потому, что не зря у известной песни «Широка страна моя родная» был в ходу такой перифраз: «От Москвы до самых до окраин, с южных гор до северных морей, человек проходит, как хозяин, если он, конечно, не еврей!». (Теперь, кстати, эту мелкую подробность равенства и братства всех народов СССР уже не пытаются опровергать ни добросовестные историки, ни честные журналисты).
Никто из родившихся позже и не поверит, какие лишения и унижения приходилось претерпеть «подавшим». Это была «гражданская смерть». Их, невзирая на любые заслуги, увольняли с работы, (редкий начальник решался оставить на службе врага Советского строя); они становились изгоями, поскольку сразу попадали «под колпак» КГБ, да и не только они, но и все те, кто продолжал с ними общаться. А это было опасно: тогда уже не расстреливали и почти не сажали, но для карьеры и вообще хотя бы относительного благоденствия существовала реальная угроза. По крайней мере, такое представление в обществе поддерживалось активно.
Причём в таком «подвешенном» состоянии можно было находиться не год и не два, а потом получить отказ без объяснения причин. Был даже такой термин: «отказники». Как дальше жили они – непонятно. И уж, конечно, уехавшие должны были утратить всякую надежду когда-нибудь повидаться с оставшимися родными, так что в этом плане отъезд тоже был равносилен смерти. Ситуация изменилась много позже описываемых событий.
Интересно, что СССР была единственной страной в мире, где разрешение нужно было получить не на въезд, а на выезд.
Но из республик «выпускали» чаще, чем из Центра, и моему Илюшке повезло, и он получил «разрешение», и он звонит мне по «межгороду», и он спрашивает, нельзя ли будет остановиться у меня дня на два-три, поскольку самолёты «СССР-Вена-Израиль-далее везде» летают только из Москвы. К тому же, только в столице можно пройти последние необходимые унизительные формальности, а на это требуется время.
Не скажу, чтобы я очень испугался – я был в ужасе! Я ведь не был героем. Но в «сопромате» – науке о сопротивлении материалов, для характеристики прочности металла есть такие термины: «предел упругости», «предел текучести»,… наверное, и для человеческого материала существуют – «предел сгибаемости», «предел подлости».
Я ответил согласием.
Вместе с Ильёй страну покидали: его жена, двое их детей пяти и семи лет от роду, и три старика – его слепая мама и двое родителей его жены. Плюс «имущество», которое дозволялось взять с собой, не помню уже, по сколько кэгэ, кажется, 50, на каждый отбывающий нос, включая детский. И вся эта «мишпуха», (семья на «идиш»), разместилась на двадцати метрах моей комнаты. (Кстати, Антуан-де-сент-Экзюпери в «Маленьком Принце» утверждает, что, если бы всё население Земли встало плечом к плечу, ему бы хватило одного небольшого острова).
Я же в тот период пробовал покорять заснеженные склоны подмосковных оврагов, и был озабочен проблемой растяжки новых горнолыжных ботинок, которые кое-где жали. Не то, чтобы были тесны, но, по-видимому, их форма не вполне соответствовала анатомии моей персоны.
Те, кто знаком с этим видом обуви, знают, что с таким же успехом можно пытаться растянуть танк. Однако я не терял надежды, и после каждой неудачи изобретал всё новые технологические приёмы. Последний был самым отчаянным: я решил изваять в качестве колодки модель собственной ноги, вначале одной, а потом, если опыт будет успешным, и второй.
Итак, я смазал ступню солидолом, натянул мокрый носок, а поверх намотал, как бинт, полоски ткани от старой рубашки, синего, как сейчас помню, цвета, пропитанные эпоксидкой. О том, что будет, если, несмотря на предосторожности, клей прихватит волосики ноги, я старался не думать, как и про другие возможные сюрпризы моей авантюры.
Пока-что всё шло по плану, часа через три смола затвердела. Далее предстояло снять «изделие». Я понимал, что стянуть его, как сапог, не удастся, и предполагал распилить полученную скорлупу прямо «по живой ноге», надеясь, что мелкий и не очень острый зуб ножовки по металлу, грызя пластмассу, не поранит кожу – ведь я буду держать процесс под контролем! Ну, а потом я бы склеил половинки. Так что, казалось, всё было предусмотрено!
Относительно свободное место нашлось на кухне. И, только я приступил к делу, раздался звонок. Для ясности дальнейшего повествования важно отметить, что входная дверь находилась как раз напротив кухонной, а замок имел по рукоятке как изнутри, так и снаружи, запирался же только на «защёлку». А на ключ – лишь, когда я уходил из дому, или на ночь.
– «Войдите, не заперто», – крикнул я. Дверь открылась, и я увидел милиционера! Он был высок и статен, он был молод и румян, на нём была фуражка и новая, с иголочки, форма. Стоя в дверном проёме, как в картинной раме, он напоминал плакат: «Моя милиция меня бережёт».
Что же увидел он? А вот что: посреди кухни, на табурете, в классической позе «мальчика, вынимающего из ноги занозу», сидит полуголый тип в шортах и при бороде, и большой пилой-ножовкой пилит свою пятку, – ярко-синюю, в белую и розовую клетку!
Легко понять, почему сердце моё стремительно подпрыгнуло к горлу, а потом начало медленно падать, пока не долетело до той самой пятки, да там и осталось. Но я, как заведённая механическая кукла, продолжал двигать пилой.
– Здравствуйте, – произнёс он, – я ваш новый участковый. У вас телефон есть? У нас тут… мероприятие, надо срочно позвонить. Можно?
– Пппожаллуйстта, вон там, ппрохходите – лепечут мои непослушные губы. Не вставая со своего табурета, (а как бы я мог это сделать?), я машу свободной от пилы рукой. И он входит в комнату.
А там. Весь пол, как и все горизонтальные поверхности, включая диван и кресло, сплошь покрыты чемоданами в несколько этажей. На чемоданах сидят разнообразные люди. А оставшееся свободным пространство между ними и потолком занято трассирующими детьми, которые непрерывно верещат.
Перешагивая через чемоданы, лавируя между сидящими и летящими, он добирается до телефона на столике у дивана, набирает номер. Весь разговор, насколько я мог слышать, длился минуты полторы и состоял из одних кратких междометий. Закончив, он таким же образом возвращается, вежливо благодарит и уходит, аккуратно закрывши за собой дверь.
Вот и вся история. До сих пор теряюсь в догадках, что это было на самом деле. Вот, например: зачем понадобился мой телефон – тогда ещё не было мобильников, но на вооружении у милиции уже имелись портативные рации. Но что меня поразило, когда я вновь обрёл способность ощущать и размышлять, – так это полная невозмутимость гостя! Как пишут в романах, «ни один мускул не дрогнул на его лице», – как будто каждый день на его глазах люди пилят ножовкой собственные синие ноги. Да и последующая «экспозиция» смахивала на фантастический фильм, снятый режиссёром-авангардистом.
Крутые, значит, ребятки встречались в милиции тогда. Иногда.
Каков же финал? Илюшка в полном составе отбыл без всяких эксцессов. Потом пару раз написал «оттуда». Читать было интересно – тогда ещё по ТВ не показывали «Непутёвые заметки» Дмитрия Крылова. А главное – мне за всё это ничего не было: то ли повезло, то ли политика уже изменилась, то ли страхи вообще были преувеличены.
Через 2 дня после отъезда раздался междугородний звонок: старики сообщали из Вены, что у них всё в порядке. (!!!!!) Успели обезуметь от свободы и забыть, куда они звонят! Но и здесь всё обошлось.
Испытав своё приспособление, я понял, что в очередной раз потерпел фиаско. Ботинки, в конце концов, пришлось просто обменять через знакомого тренера. А в текстолитовую модель моей левой ноги в натуральную величину, потом ставили, как в синюю вазу, букеты живых цветов. Вода не вытекала, значит – работа была сделана «на совесть». Получалось прикольно.
На том и стоим.
Послесловие.
Потом в моём социальном статусе произошли изменения: во-первых, я в третий раз женился. Во- вторых, – мы «подали». Был 1970 год.
Ждали три года, находясь в подвешенном состоянии, Правда, нам повезло: меня не уволили с работы. Мало того: одна из унизительных глупостей состояла в то что в ОВИР, как и в любую из советских контор, надо было подать по перечню справки с места работы, в в том числе, – характеристику (??) Директор СКБ ИОАН, П.А. Боровиков что-то такое сказал зав. отделом кадров, после чего необходимые справки мне выдали, и никто из коллег ничего не узнал. Поэтому никто не «настучал». До сих пор не знаю, что было сказано, и не ведаю, какие мотивы были у Павла Андреевича, но благодарен ему «по гроб жизни», – с его стороны это был Поступок! Он многим рисковал.
Жена перебивалась случайными заработками, даже в церкви на клиросе пела. Но, в общем, по сравнению с другими «отщепенцами», жили сносно.
Наконец, «оттуда» пришёл ответ: – «Выезд нецелесообразен». (!?!)
После чего мы уехали из Москвы; – возможно, по причине «двухступенчатого» стресса нам понадобилось «сменить обстановку».
http://www.proza.ru/2009/01/23/866
А когда, наконец, стало «можно», притом, – почти всем желающим, у нас уже не было сил на столь радикальные изменения жизни.
Селяви.
Но, может быть, на самом деле Бог-промыслитель всё обустроил наилучшим для нас образом?
Надо верить, что именно так всё и обстоит…