САША ЩЕРБА
ФОТОГРАФ.
…Он ходил на все презентации и крупные театральные и музыкальные вечера в Городе…Фотографировал, как только умел, чужую жизнь, а своя собственная тихо и медленно проходила за этим занятием…У него, оказалось, своей жизни не было вовсе…Но он (и к этому) давно привык – его все в Городе знали, - чего же еще?..
Но он обязательно должен был с кем-то говорить втечение всего дня, до самой Ночи… Ночью – тяжелее, если не получалось заснуть быстро…Лезли мысли именно о том, что своя собственная жизнь проходит за отражением чужих жизней – больших и маленьких артистов, поэтов, художников, спортсменов…А кто же он сам?.. Сказке об остановленных мгновениях он давно не верил: Время льется одним, общим, большим Потоком, и не останавливает свой ход ни на секунду…То, что было важно только что, через час уже – пыль, ничто!.. Мудрые глупеют на глазах…Красивые (прекрасные?), становятся уродами…Музыка…Краски…Стареют, как люди…Выходят из моды…(Выходило, и надобности в его ремесле не было: всё, ведь, иллюзия, то есть, ложь!.. Но, однако, ремесло это каким-то чудом его кормило; то есть, давало хлеб…и еще, всегда, что-то к нему!.. Что же еще особо-то думать-надумывать себе?..)
Был он высок ростом и хронически худ; а такие люди чаще всего злы, жилисты и упрямы… Семьи никогда не имел; и будто чем-то забывался в промежутках между работой…( Жизнь, общение с прочими людьми, он считал работой, что надо, все-таки, как-то, плохо или хорошо, делать, чтоб мир вовсе не развалился…Не распался на осколки…)
В облике его имелось нечто птичье…Злым аистом смотрел он всегда на других людей, и клевал то, что (еще) удавалось…
2008г.
ВОЛК.
…Мне сказали, что этот пожилой араб отсидел в Штатах пятнадцать лет за убийство двоюродного брата, что облил себя бензином и поджег, чтобы получить инвалидность, что он разбил где-то пластиковую плошку, и что теперь точит где-то в Отделении из ее осколка пластиковый нож…
- Будь с ним осторожней! – говорили мне в Отделении: я лежал с ним в одной палате; мы лежали в этой палате с ним только двое…
…Левая сторона тела у него была сильно обожжена – наверное, он действительно себя сам покалечил…В пять утра он всегда просыпался и минут пятнадцать занимался кун-фу – движения его, впрочем, не были уже точны, и действо это вызывало, скорее, жалость, чем уважение или страх: кому нужен волк, у которого от старости выпали зубы, и свалялась шерсть?..
Иерусалим.1994г.
ЕВРЕЙ ГОВОРОВ.
…У врача Говорова, тихого интеллигента, жена-программистка выбросилась из окна, оставила ему, на него ли, сумасшедшего сына, который, когда везли в катафалке мать, первый раз в жизни поцеловался со всеми родственниками и своей, сказать, по знакомству, одноклассницей. Она разрешила себя поцеловать, взять за руку… Жалела его, и ему вдруг не стало стыдно того, что он целуется над гробом матери…
Сестричка была очень еще мала, но сказала Мише: « Мама теперь мертвая, а ты не понимаешь!»
- Я понимаю! – ответил тогда Миша.
Семья теперь жила бедно, от этой бедности они и уехали – Говоров старший повез детей… Повез…
Он все еще любил жену, новую женщину не привел… Миша с ним как-то подрался. (Говорову это было не внове – он работал, не сдав экзамен, какого требовали на врача, санитаром в доме престарелых…) Миша стал агрессивен…Говоров знал, что это само-собой не пройдет…Что это теперь навсегда…это… Говоров выгнал Мишу в психушку на третий этаж, чтобы дочь не видела ЭТОГО…
Жуткой красоты был когда-то Говоров…Красоты обжигающей когда-то…Счастливой…Потерять для себя сына, но вырастить, вылизать дочь…что проще?.. правильней?..
Как-то Говорова видели в городе совсем пьяным и грязным – это в Иерусалиме, - плечи опущены, щетина на лице лезла напролом…Миша выбросился в лестничный проем…Говоров пил неделю, подошел как-то к старику-нищему на Базаре и сказал спьяну: «Хороший человек…А ведь ты меня обворовал…», - перед этим только бросил ему в руки медяк… «И что?.. Ведь счастья нет…»
1998г.
УЧИТЕЛЬ НЕМЕЦКОГО.
Учитель давно одолел ту стадию учительства, за которой перестают бояться каверзных вопросов. Учитель хорошо знает язык, но кое-что подзабыл, что, однако, не мешает ему отвечать на каверзные вопросы…
Учитель занимается в свободное время сочинительством, речь его в компании или на улице проста – он бережет слова для бумаги…
Учитель не любит прочих литераторов в городе и говорит про них: титаны! им в день по Революции – мало…
Учитель – человек тихий, странный…Расцвет тихой его карьеры пришелся на время маленьких алкоголиков – тогда они были не редкость, и теперь ему трудно среди нормальных…
Тогда, во время его взлета, учитель отнял у второгодника на уроке нож-складник, и за это его грозились зарезать. Учитель этим гордится, едва ли не единственным… в жизни… Бесцветные уроки его прошли для трех поколений – четвертое он не доучил… Теперь, это, правда, другое время, но ч е г о они все в з б е с и л и с ь?.. Как было, так и будет – может, чуть-чуть хуже…
С некоторых пор у Учителя появился страх – это началось, когда он проснулся как-то оттого, что капли дождя, сносимые ветром, барабанили в окна почти им перпендикулярно… Учитель спросил у жены, которая была тут же в двуспальной кровати: «Что, дождь?» Тогда она ответила: «Да, наверное…Что-то темно…»
«Скорую» вызывали через день, в больницу жена учителя не захотела.
Учитель давно не любит жену, но когда тихое утреннее солнце трогает стены и потолок в комнате, он пробуждается, сидя на стуле, и затаенно, боясь увидеть непоправимое, смотрит на одеяло, которым укрыта супруга… Заметив, что одеяло над полным телом ходит чуть вверх, чуть вниз, учитель ненадолго успокаивается и идет на кухню, потом в магазин… Учитель ночует на стуле, боясь крепкого сна, а с ним и невольной подлости не позвонить врачам вовремя…
В часы молчаливого бдения у кровати жены, учитель, когда его сковывает полудрема, на границе сна задает себе вечные вопросы…
Типа: « В чем все-таки смысл всего этого?..»
Или: «Кто я?..»
Или: «Что я здесь успел?..»
На первый вопрос учитель или не отвечает, или отвечает так: « Пусть об этом думают те, у кого этот смысл еще впереди…»
На второй вопрос учитель говорит нарастяжку: «Коо-смос!..»
А на третий вопрос учитель отвечает себе воспоминанием…
Учитель чуть не плачет, вспоминая, что у него нет своих детей, и тут обычнее всего начинает думать о Девятикласснице…У нее огромные серые глаза, полные губы и фигура начинающей женщины…Иногда учитель сквозь полудрему бормочет что-то типа: «Цветок…Ручей…Тоже, хотя, заезженно…Зимняя ночь в охотничьей сторожке…»
В это время жена учителя просыпается и смотрит на него, пытаясь расслышать то, о чем он думает…
Учителю уже грезятся и лес, и метель, и сторожка…На бревенчатых стенах скачут отблески, полешки в печке трещат, запах непонятный, кажется, что сам Домовой опалил шерстку…Учитель улыбается… Крохи огня падают на пол, гаснут и перестают быть… Гаснут и перестают быть…Появляются другие крохи, и гаснут, и опять хорошо…
А что плохо?.. Плохо, что метель кончается, что все возвращается на круги, что скоро ночи конец…Что настанет день, что нужно просыпаться… Что девочка-девятиклассница с м о т р и т и н о г д а н е т у д а… С м о т р и т е м у в н и з…Что пора куда-то идти, не разбирая дороги, не зная… И хочется спать… Так хочется не просыпаться…Девятиклассница любит духи «Москва – Париж», заплетает волосы в косу… Конечно, курит…
Как-то она прислонилась к учителю крепкой тугой грудью, и учитель не одернул ее. Он сидел за учительским столом и смотрел на перевод…В комнате, кроме них, никого не было. Учитель чувствовал на себе ее горячее дыхание – она стояла у него за спиной, наклоняясь над ним, и смотрела в свою тетрадь… Ему нужно было сказать ей: «Сядьте!.. «Но он не сказал, и она сама отстранилась от него. Он поставил ей, а может, и себе тоже «неуд», и она очень хорошо поняла, з а ч т о…Поняла и вышла вон…
А потом и он засобирался домой…Он пошел домой не обычной своей дорогой – через дырку в сетчатом заборе, - он пошел через главный вход. Он слился со спешившими покинуть школьный двор подростками – их было много, двор наполнился их голосами, как наполняется звуками оркестровая яма за пять минут до начала оперы…О н а была среди них…Они шли к главному выходу мимо выросших кое-как тополей и акаций, наполовину голых, они смеялись и не оглядывались назад…
Учитель шел сзади всех и держал тяжелый портфель в левой руке…Он курил и думал, и смотрел на них, и не мог понять, какие они…А на выходе, за школьным забором, возле запрещающего знака, стояли легковые машины…Восемь или семь. Или десять…Стояли, как готовые сорваться с места кони, на которых крадут невест…В машинах сидели разные люди, но на их лицах сияли какие-то одинаковые улыбки…Одинаковая кожа прикрывала их тела, жесты тоже были почти одинаковы…
Они сыто открывали дверцы машин, и школьницы лезли в них – на заднее сиденье…Учитель невольно стал на месте – картина эта неожиданно захватила его… Школьницы целовались, курили, мяли платьица, пошитые на один школьный манер…О н а тоже сидела у кого-то в машине на коленях, о н а положила свою голову е м у на плечо…Что-то говорила е м у в ухо, показывала пальцем на учителя…Тот, у кого она сидела на коленях, кивал и смотрел на учителя зло и насмешливо…( Ч т о – з а – д у р а к – н е – з а х о т е л…).( Смотри, Платон…).
В понедельник у Учителя в портфеле лежали бутылка дешевого вина, пачка папирос, классный журнал и три учебника для тех, у кого их не было сегодня…
Учитель держал портфель сильно…но сигнал машины, сначала резкий и короткий, потом непрерывный, оглушительный, заставил пальцы руки разжаться…Учитель, было, нагнулся за портфелем, наверняка зная, что бутылка разбилась и вино залило все, что лежало в нем, но тут, как по команде, засигналили все стоящие у забора машины…
Образовался рев.
Так ревут в неволе полные сил моржи, если хотят есть.
Так ревут в роддоме жутким живым хором только что народившиеся дети…
Учитель стоял, оглушенный этим ревом, и несколько секунд боролся с желанием бежать, так как понял, что этот рев из-за него… но потом вспомнил, что он учитель, и улыбнулся…Он не поднял с земли портфель и так, налегке, пошел сквозь рев между машин с сидящими в них людьми…Он поймал е е насмешливые глаза и нашел в себе силы ответить улыбкой и ей…
…………………………………..
Учитель хорошо знает язык, кое-что, правда, подзабыв…Хорошо помнит ругательства…
Он день-деньской сидит у постели жены. Он теперь на пенсии…Когда его спрашивают: «Пишете?» - он отвечает: «О чем, о проклятом прошлом?..» И тогда ему советуют: «Ну, пишите тогда о проклятом будущем!» - и он согласно с этим кивает…
Астрахань,1990 – Иерусалим, 1999г.