В самом конце мая Настя с подругой возвращалась с работы через небольшой парк. Дорожка была узкой, и кроны деревьев, низко наклонившись, смыкались, образуя арку. Вдруг Насте показалось, что ее ударили по голове портфелем — удар был как бы мягким, но настолько сильным, что на какое-то время она потеряла сознание и обмякла на руке приятельницы. В себя пришла от боли: острые когти соскользнули, сорвались с головы, процарапав ее голову со лба до шеи.
— Смотри! — прошептала, от страха потеряв голос, подруга. Огромная ворона сделала круг и, развернувшись, с высоты снова пикировала прямо на Настю. Обе стали закрываться сумками, кричать. Из кустов выскочила откуда-то взявшаяся собака и бросилась на ворону. Дамы не стали смотреть, чем закончится схватка, только убегая, слышали, как огромная птица громко каркала, скорее, кричала, и стоял страшный шум от трепетавших крыльев.
— Господи, да ты же вся в крови! — испуганно воскликнула приятельница.
Едва добравшись до дома, Настя упала почти без чувств и двое суток боялась встать с постели. Но ее беспокоило не легкое сотрясение мозга — болела не только голова, болела кость от виска до уха, будто в нее вонзали электродрель… И никакие таблетки не помогали.
А еще через две недели она с дочкой встретилась на Павшинской платформе, взяла ее под руку, и они, как и собирались, пошли в паспортный стол. Но, не дойдя даже до ступенек лестницы, ведущей с платформы, Настя резко оступилась (по крайней мере, так казалось со стороны). На гладком, как поверхность стола, асфальте.
— Ты мне чуть плечо не сломала! Как можно спотыкаться на ровном месте…— закричала дочь, но, заглянув в глаза матери, замолчала. Они были очумелые. С трудом справляясь с дыханием, Настя сказала:
— Ты себе представить не можешь…. Я не споткнулась. Сверху на меня обрушилась многотонная сила, она давила, пытаясь согнуть и бросить на землю. Было такое ощущение, будто я мчалась на огромной скорости и резко дала по тормозам. Словно со стороны видела перед собой картину: мое лицо бьется об асфальт, превращается в кашу… Вот я со всей силой и оперлась на ногу и потащила и тебя за собой, пытаясь сохранить равновесие. Не знаю, чем бы все это кончилось, если бы ты не закричала. И тут кошмар исчез.
От испуга Настя не ощутила боли, только суеверный страх и ужасную усталость от сопротивления неведомой силе.
Через три дня Наталья с сыном уехали отдыхать, а Насте пришлось обратиться в поликлинику — коленка опухла и наступать на нее стало невыносимо больно. Хирург назначил день, когда будет накладывать гипс. Придя в очередной раз в поликлинику, Настя встретила приятельницу, с которой приходилось бывать в одной компании:
— Надо же, какое совпадение – встретиться у хирурга! Что случилось?
— Споткнулась на ровном месте, все колено разбила. Странно, но и Валентина тоже сидит на больничном. Представляешь, тоже правая нога…
— Но эти совпадения не спроста… У меня были подозрения, но теперь я уверена. Смотри: когда в Киеве думали, что троица живет на частных квартирах, все было нормально. Месяц назад Коля съездил домой. И началось… Значит, похвастался, что все хорошо устроились. Но при этом раскладе, я-то причем? Это ваши женатые, а мой уже два года живет один… Ты как хочешь, а я пойду к одной бабуле, которая шепчет на водичку. Говорят, помогает. С меня хватит вороны и коленки.
Придя домой, Настя день за днем проанализировала всю историю своего знакомства с Пашей. Встретились они три года назад на вечеринке, тогда он был еще женат. Они потанцевали, и она забыла о нем. Потом как-то приятели говорили, что пошел в гору — занялся коммерцией, стрижет купоны. И вдруг объявился в Опалихе – приехал работать с друзьями в одной бригаде. Оказалось, с коммерцией не получилось, залез в долги, пришлось менять квартиру, уезжать на окраину Киева. В семье начались скандалы, ему намекнули, что свою часть квартиры он потерял.
Прошлым летом он пришел к Насте в дом с другом, делавшим на лоджии ремонт.
— Ты узнала меня?
— Узнала, конечно, пока на память не жалуюсь.
Настя вспомнила, что он был какой-то неестественный, суетился, предлагал помощь по хозяйству то ей, то Наталье, приставал к ребенку… Выхватил у Насти утюг, стал гладить брюки.
К обеду друзья достали бутылку, но были с позором изгнаны.
Несколько раз Паша звонил по телефону, а в середине декабря напросился в гости, сказал, что нужно срочно поговорить, а никого знакомых больше здесь нет.
— Знаешь, меня хозяйка просит освободить помещение, может быть, пустишь меня хотя бы на время?
— Ты с ума сошел!
Новый год они встречали вместе. Настя тогда подумала: он один, дети не хотят знаться, много страдал, да и мне нужен помощник, может быть, что и получится. Что думал Паша, она догадалась только намного позднее. Но, удивительное дело, все складывалось как нельзя лучше, несмотря на абсолютно разные характеры, социальное положение, интеллект, воспитание и т.п. Насте было как-то спокойно с ним, он ее не раздражал – старался во всем помогать, всегда улыбался, да к тому же первые два месяца ни о чем, кроме секса, они и думать не могли.
Было, правда, одно но, сильно смущавшее Настю… Павел ушел с работы, за которую ему не заплатили, и никак не мог найти новую. Было неудобно перед дочерью, а с другой стороны, не скажешь же человеку: нет денег – уходи. Паша тоже делал вид, что ему ужасно неудобно.
- Ты извини, но как устроюсь на работу, я тебе все отдам. Да и кому мне носить зарплату, если не тебе…
Так прошел месяц, другой, и Настя предложила Паше делать дома ремонт, чтобы хоть как-то оправдаться в глазах дочери…
…15 марта, проснувшись, Настя обомлела: рядом с ней лежал чужой и чуждый по духу мужчина. Словно нить, связывающая их, оборвалась: полоснули ножом — и она упала. Он тоже сильно изменился: впал в какую-то прострацию, мог часами сидеть и молчать. Из страстного любовника в одночасье превратился в зомби с пустыми глазами... Его внезапно охватила тоска по дому, хотя дети по-прежнему не давали о себе знать, и он не пытался связаться с ними.
Немного придя в себя, Настя решила все-таки разобраться в происходящем:
- Паш, так дальше продолжаться не может. Если тебе так плохо, значит надо поехать домой и ради детей помириться с женой.
- Нет, ничего не получится. Последние восемь лет мы только ругались. Каждый день скандалы… Когда я ушел, неделю пал в машине, и дети даже не пытались искать меня…
-- Тогда прими это как данность. И живи, устраивай свою жизнь. А контакт с детьми постарайся найти. Посмотри на себя, ты словно неживой.
Это были трудные месяцы. Настя мечтала только об одном: чтобы он уехал. Но он говорил, что любит ее и сам не знает, что с ним происходит…
Запись в дневнике. «20 мая. Какой странный мне приснился сегодня сон. Идем мы с Пашей мимо какого-то крутого обрыва. Он несет тяжелый мешок. И как-то неловко повернувшись ко мне, сорвался с обрыва и полетел вниз. Я закрыла глаза от ужаса. Потом посмотрела: он лежит у кромки воды и не двигается. Я почему-то была в дубленке, хотя снега нигде не было. Казалось, что было лето. Села на корточки и стала спускаться с кручи. Она высоченная, а по обеим сторонам от меня – битые бутылки, острые осколки смотрят на меня, касаются рук. Но я не порезалась. Подхожу к Павлу. Он встает и вынимает изо рта зуб, весь в крови. Плюнул в реку – вода стала красная. Я проснулась вся в холодном поту. Я точно знаю, если выпадают во сне зубы – к покойнику. Если без крови, то умрет знакомый. А у него выпал зуб с кровью, значит кто-то родной. Не скажу ему, может быть, пронесет».
26 июня Наталья с сыном уехала на Должанскую косу, Павел нашел работу в Лианозове – на другом конце Москвы и стал приезжать раз в неделю. Когда его не было – Настя скучала, а когда приезжал, на нее находили неосознанные приступы ярости. Ее все раздражало: и почему не приезжал, и зачем приехал так поздно, и что говорил, и как ходил, и о чем молчал. Свидания заканчивались тем, что она брала подушку и уходила спать в другую комнату. А он ходил по квартире как в сомнамбулическом сне. И опять говорил, что ничего не понимает, что он в долгу перед детьми и что сильно болит грудина (хохлятский сленг)…
А потом на Настю напала страшная тоска. Какая-то сила будто огромными лопастями переворачивала все внутренности. Душа, как марионетка в умелых руках, то замирала, то дергалась и трепетала… Настя не находила себе мечта. И все, тревожащее душу, выплескивала в дневнике, пытаясь понять, в какую историю она попала и кто такой мужчина, которого она впустила в свой дом и в свою душу… Все обдумав, она решила, что пора кончать этот роман, раз он так мучителен для обоих. В субботу подготовилась к генеральному сражению — распечатала написанное для Павла в бессонные ночи письмо.
«Так вот, дорогой любитель входить в доверие, сейчас я уже успокоилась — переболело — и могу с тобой поговорить. Зачем? Чтобы ты не говорил: «Почему? Что я сделал плохого? Не ругаюсь, сижу смирно…» Совсем как булгаковский кот: не шалю, не курю, починяю примусы…
Эх ты! Так и не понял, что мы с тобой — жители разных планет. И как я ни старалась облагородить тебя, пробудить в тебе такие естественные, на мой взгляд, чувства, ничего у меня не получилось. Потому что ты глух и нем духовно. Есть такая болезнь — духовная глухота. И, как показал твой случай, неизлечимая.
Видишь ли, дорогой мой инопланетянин, главное не войти в доверие, главное — его оправдать. Войти — легко, а вот продержаться на той самой ноте… ох, как тяжело. Я тебе сочувствую. Мне-то всегда легко: я не играю. Я всегда искренна, такая — какая есть: мне хорошо, я радуюсь, плохо, грущу, и никогда никому не пускала пыль в глаза. Вот она я — нравится? Хорошо! Нет? – Прощай. Нет смысла лгать, притворяться, все равно всей тайное станет явью… Ты проиграл.
Знаешь, чего я не могу тебе простить? Лжи и попытки убить во мне женщину. Даже здесь ты остался верен себе – захотел переложить на мои плечи ответственность за свои немощи… К сожалению, меня обмануть можно, я очень доверчива. Но не надолго — интуиция у меня обостренная. Я чувствую фальшь каждой клеточкой, каждым атомом. И когда я не разумом, но сердцем поняла, что ты всего-навсего приспособленец, мне стало так плохо…
Знаешь, когда, корчась в душевных муках, я пыталась стряхнуть с себя это страшное наваждение, я очень много думала о тебе. И как ни было мучительно тяжело мне самой, тебя было жалко сильнее. Бедный мужик! Чтобы сэкономить гроши, готов лечь на чужую, до одурению чужую, непонятную женщину и притворяться, и насиловать себя ночами, и жаловаться на свои немощи. Я представляю, какой Голгофой представлялась тебе моя кровать (когда сошло одурению страстью)! Утешься! Близость с тобой и для меня была мучительна, больше того, — оскорбительна. Я каждый раз внушала себе, что любовь и секс – абсолютно разные вещи, но мерзость оставалась мерзостью…
Господи, я, одинокая баба, ни разу в жизни не легла под мужика из корысти. Ни разу! Из жалости – случалось, но чтобы из-за выгоды? Я бы перестала себя уважать. Что мне только ни предлагали! Ты бы не отказался! Мне бы, милый, твою способность, я бы давно миллионером была… А ты продался за кормежку…
Ты заставил меня презирать самою себя. Наверное, есть во мне задатки мазохизма, если я терпела все это без причины, эксперимент на выживание, что ли? Стыдно было самой себе признаться, что поступила не просто опрометчиво, - глупо и безрассудно.
Ты – глупая случайность в моей судьбе. Я устала от жизни. Думала, мужик простой, жить будет проще… Полгода мы были вместе. И что будем вспоминать? Я – боль, которую ты мне причинил, ты – сколько денег сэкономил…
Я тоже тебя на любила, но пыталась согреть тебе душу, подарить ласку, и так много прощала, делая скидку на твою дремучесть, в надежде, что добро победит… Но хохляцкий менталитет иной. Ты не способен меняться к лучшему. Поэтому я дарю тебе свободу (у тебя же сил не хватит отказаться от бесплатного жилья и кормежки). Тебя ждут привычные горилка, компания, коллективное купанье в ванной по случаю очередного юбилея и потому подобное. Обо мне не переживай. Я уже выздоровела. Я выбросила из сердца все твои гадкие слова, они меня больше не ранят, так же как не ранят и последние встречи и последнее утро, когда ты притворился спящим, заставив меня пережить такое унижение, которое и в страшном сне привидеться не могло бы. Бог тебе судья. Прощай».
А он приехал и стал плакать:
-Позвонил в Киев, там все плохо: дочка упала в обморок, жена попала в больницу, сын приезжал за деньгами.
Настя молчала.
-Я не знаю. Зина каждый день мне снится. Не обижайся, все-таки 20 лет прожили. Проснусь и вспоминаю, все думаю: могли бы хорошо жить. Знаешь, я семь лет каждый день возил сына на стадион – думал знаменитым хоккеистом будет. А теперь…. Кому я нужен в старости. И твоя Наташка за мной ухаживать не будет…
- Паш, никто, кроме тебя, не решит, как тебе быть. Но если боишься сойти с ума, должен определиться, что ты хочешь.
А потом он вообще пропал. А Настя сама чуть не сошла с ума, не от любви, конечно, тоска не отпускала, и она, не умея ничего объяснить, страдала, потому что не владела ситуацией. И отчаявшись, пошла к бабке.
Девяностолетняя шептунья встретила ее на пороге:
- Воды принесла? Родниковая, точно?
- Точно, бабуся, только сегодня ездила на родник.
- Ну посмотрю.
Она долго шептала над бутылкой с водой, дула, зевала – вот нечистая, как рот раздирает, а потом сказала:
- Вижу женщину, которая тебе вредит. То не ворона была, деточка, то вражья сила на тебя напала. И хорошо, что ты Господа вспомнила, когда нечистая хотела лишить тебя лица… Богородица спасла... А нога ничего, заживет… И его вижу, а он любит тебя, и вы еще встретитесь.
- Да нет же, он пропал.
- Вижу вместе идете, только печальные очень…
Бабуля дала Насте заговоренной воды и предупредила, что первую неделю еще хуже будет, так как злые силу будут сопротивляться. Ничего не велела из квартиры отдавать, кто бы и как бы слезно ни упрашивал.
Это было 28 июля. Настя не дотерпела до дома. Выпила воды прямо в автобусе, а поднимаясь на третий этаж, поняла, что дрель больше не сверлит в голове. Но душевная боль усилилась. Четыре дня были кошмаром. А тридцать первого вдруг отпустило, как отрезало.
-Дочка, больной выздоровел, - с удивлением констатировала она. – Будто ничего и не болело.
На следующий день пришел знакомый из Киева, подрабатывающий в Москве:
-Где найти Пашку? Вчера его жена умерла.
Настя похолодела от ужаса, сопоставив два события, произошедших вчера.
В Киеве же события развивались таким образом. Оказывается, 29 июня жена, с которой Павел не жил почти два года, внезапно решила развестись официально. И именно с этого дня у «молодых» начался новый, страшный виток отчуждения, и как снежный ком, стала разрастаться в душе Павла тоска по детям. После развода жена бывшая внезапно заболела: потеряла сознание на рынке. За месяц перенесла три операции, последней не выдержала… Когда ее не стало, в тот же миг душа «соперницы» обрела покой и равновесие. И Паша только после похорон узнал, что даже по документам он не вдовец. Дети отдали ему свидетельство о разводе.
Из Киева он вернулся, как после санатория, а не с похорон. Никакой тоски, никаких переживаний. Только несколько обалдевший.
— Да какая она в сущности жена – ведь мы не венчаны, — подытожил он свои впечатления от пережитого. И больше не произнес о ней ни слова.
Казалось бы, наоборот: тоска должна была усилиться — ушел навсегда близкий тебе человек. А он успокоился — его отпустила сила, с которой он не мог справиться. И еще он рассказал, что в Киеве ее не отпевали, увезли в деревню, и там отпел местный батюшка. А когда гроб опускали в могилу, лопнула веревка, и он провалился с грохотом.
— Представляешь, - сказал Паша, - как было сделано, что даже веревка оборвалась.
Настя поняла, что он не все рассказал, что узнал на родине. Он сказал, что должен уехать домой, быть с детьми и всю ночь простоял на коленях у ее постели, умоляя его простить за все, что он ей причинил, вольно или невольно. Встал только утром, когда она сказала, что бог простит, а она ни на кого не держит зла.
Он уехал, а Настя включила компьютер, потому что задыхалась от пережитого, от противоречья чувств, переполнивших сердце.
«Гнев покинул мою душу, она только болит. Это ничего, я заслужила и боль, и страдание. Я видела тебя после всех этих событий, и во мне пробудилась жалость. Я чувствую в тебе чужую волю, ты бьешься, как марионетка, в умелых руках. И я поняла, что судить тебя моей меркой нельзя. Нельзя требовать от человека того, что он не может сделать, как-то я забыла это за своими страданиями. К тому же судьба сама распорядилась, кому где быть. И мое письмо, в смысле изгнания тебя, потеряло теперь смысл. Но я хочу оживить твою душу, чтобы, окунувшись в чужие страдания, а не упиваясь только собственными, ты понял, какую боль причинил мене, походя, как бы между прочим. Наберись терпения, прочти эти страницы: все это мне пришлось пережить, а ты только прочтешь.
Помнишь, я читала тебе цветаевские строки: «Вот что ты, милый, сделал мне, мои милый, что тебе я сделала?» Когда ты уехал, я слушала музыку и плакала. Не о тебе, меня разрывала скорбь о несправедливости судьбы, о нечуткости человеческих сердец…Тебе не стоит переживать за меня: душа моя перестанет болеть, я залечу ее стихами и музыкой, воспоминаниями о тех мужчинах, которые меня любили. Знаешь, в чем ты не прав? Тебе не надо было заводить романа со мной, если твоя душа была занята твоим домом. Лис из сказки Экзюпери говорил Маленькому принцу: «Ты в ответе за тех, кого приручаешь». Понимаешь? А ты проехал по моему сердцу на бульдозере – и даже не оглянулся. После поездки в Киев ты был таким, каким я встретила тебя в январе. И мне пришлось прощаться с тобой еще один раз, теперь уже с другим человеком, с тем, который вошел в мое сердце, сама не знаю, почему, и с которым мне было очень хорошо целых два месяца зимой. И один день в августе. Говорят, два раза не умирают. Мое сердце умирало дважды: сначала от обиды, затем от тоски. А ты ни в первый, ни во второй раз ничего не почувствовал, вот ты такой толстокожий. Может, ты и правда, любил меня, просто мы слишком по-разному чувствуем. И это причиняет боль. Да что теперь об этом говорить! Я желаю тебе счастья!».
Настя помолилась за душу его жены, чтобы Господь не судил ее слишком строго.