33
- Звони, - мягко сказал я Катаеву, когда мы оказались у нужной двери. Он надавил на кнопку, а я, заняв удобную позицию за его спиной, вынул пистолет. Мне хотелось преподнести Козодою сюрприз - не менее неожиданный, чем тот, обладателем которого оказался Катаев.
Но сюрприз преподнесли мне. Как раз такой, какой готовил я.
Когда трель звонка по ту сторону двери замолкла и дверной замок на секунду потемнел, я даже не встревожился - лампочки на площадке не было, так что разглядеть меня в полумраке наблюдатель не мог. И, словно в подтверждение моих догадок, запоры сразу зазвенели - хозяин, или кто там его заменял, готовился впустить нас в квартиру.
Я усмехнулся. Ну что ж, шестиствольного пулемета я не прихватил, но то положение, какое умудрился занять к этому моменту, было довольно выигрышным. Хотя, конечно, с шестиствольником было бы лучше. Что ж, не получилось.
Но когда дверь гостеприимно распахнулась, я и думать забыл про пулемет. Потому что на площадку сразу выскочили трое, вооруженные так же, как и я - пистолетами. Одним из выскочивших, как ни странно, был сам Козодой. Видимо, декану тоже не терпелось пострелять.
Времени на раздумье у меня не было. Его вообще было мало - хватало лишь на действие. И я начал действовать - тупо, как паровоз, который летит вперед, не глядя, что у него там, впереди, Анна Каренина или состав с горючим.
Две пули я выпустил не отходя от кассы - в спину так и не успевшему пошевелиться Катаеву. Судя по тому, что стало с его поясницей, пули разворотили ему обе почки.
Я начал разворачиваться, чтобы обеспечить себе более тесный контакт с ребятами, появившимися из квартиры. Изъясняться на словах смысла уже не было - после того, как я двумя выстрелами разворотил все мосты. Но Козодой все же заговорил. Причем, такими словами, которых трудно ожидать от декана т Гласа Божия.
- Ага, ублюдок! - закричал он дурным голосом. Ты думал, что мы ничего не знаем о тебе, сволочь? Отсоси! Витек позвонил нам перед выездом, так что мы тебя давно ждали! Ты чуть все не испортил, но жертвоприношение все равно состоится! Умри!
Он дернул дулом пистолета, но я успел выстрелить первым. Причем, трижды - со странной отстраненностью наблюдая, как набухает кровью его белая рубашка.
Потом что-то большое и очень горячее - хотя сперва я этого не почувствовал - ударило меня в плечо и сбросило вниз, с лестницы. Я закувыркался, отчаянно матерясь, потому что все вокруг завертелось в дурацкой бешенной пляске. Дважды я ударился головой, боли при этом не почувствовав, зато поимев возможность понаблюдать звезды собственного производства. Потом меня встретила лестничная площадка. На ней я и распластался, вниз лицом и с вытянутыми в разные стороны руками-ногами, словно морская звезда, тулящаяся к утесу во время прилива. Я, как и она, отчаянно мечтал о покое. Движением в данный момент был сыт по горло.
Вслед за мной вниз по лестнице прогрохотали шаги - сектанты вовсе не желали предоставить мне возможность умереть спокойно. Шаги очень скоро затихли у моего тела, а потом - не успел я даже голову повернуть, чтобы поглядеть, какая такая сволочь оказалась в опасной от меня близости - мой бок взорвался болью. Очевидно, в него по самое не хочу погрузился ботинок. Разбираться так это или нет я не стал - мне, почему-то вдруг стало абсолютно не до этого. Я вывернулся едва не наизнанку, обхватил бок руками, одна из которых уже почти не ощущалась, и с легким недоумением расслышал голос, прорвавшийся сквозь желтизну тупой боли:
- Давай! Только в голову не пинай. Пусть он, падла, почувствует свою смерть!
Это было, конечно, очень любезно со стороны говорившего - позаботиться о том, чтобы я не впадал в беспамятство, но в данный момент, по моему глубокому убеждению, такая забота была совершенно излишней.
То ли организм включил защитные механизмы, то ли боль сделала свое дело - я вдруг почувствовал слабость и непреодолимое желание прямо сейчас, не откладывая в долгий ящик, впасть в спячку. Мне показалось, что я не спал долгие-долгие дни. Странно, ведь еще двадцать минут назад я был бодреньким, как огурчик - сна не было ни в одном глазу. То ли из-за того, что я приспал накануне вечером после принятия на грудь почти полной бутылки рома, то ли просто из-за нервного возбуждения. Но, лежа на полу и держась за рвущийся от боли бок, я знал одно - сейчас картина была обратной. Я хотел спать так, как не хотел этого еще ни разу в жизни. Даже не смотря на боль. И уж тем более - жесткость моей постели.
Но поспать мне, ясное дело, не дали.
Сколько ног пнуло меня разом - сказать не берусь. Пересчитать их я не сумел - из положения “лежа” делать это было неудобно. Однако боль была куда шикарнее, чем после первого удара в бок. На сей раз желтизна расцвела в голове всерьез и надолго. Боль охватила, как показалось вначале, уже все тело.
Потом, после четырех-пяти пинков, я понял, что это далеко не так. Но было уже все равно - желтизна достигла той степени насыщенности, что желтее уже невозможно. И я принимал последующие удары довольно равнодушно - свернувшись в позу зародыша и по возможности - чисто инстинктивно - прикрывая голову руками.
И, как ни парадоксально, в голове у меня все еще крутились мысли. Не бог весть что, разумеется, но все же: как глупо все получается, как хорошо все начиналось и прочее в том же духе.
А потом откуда-то из неведомых глубин, с самого дна Марианской впадины моего сознания начала выплывать злость. По мере разрастания она переходила в ярость, и скоро угрюмо-благородная сумеречная синева этого чувства совершенно вытеснила из мозга желтизну боли. Берсеркер проснулся; если бы в тот момент я мог соображать, я бы понял, что смогу сейчас встать, не смотря на боль в переломанных ребрах, пальцах рук и прочих ушибах, но, поскольку безмозглый берсеркер уже полностью заполонил мое сознание, вытолкав меня самого куда-то погулять, я начал вставать, даже не задумываясь над тем, что делаю. Понимал я только две вещи: что прямо передо мной есть враги и что их, простите за нескромность, надо - ар-р-гх! - убивать!
И я бы, наверное сделал это - хотя бы с одним из них, потому что в тот момент я был дурнее куска конского навоза, и мне было на все наплевать. Я был, как курица, которой отрубили голову, но которая после этого еще побежала куда-то по своим куриным делам, хотя вся информация об этих делах, как и остальные сведения о мире остались вместе с головой валяться на колоде рядом с топором.
Но в тот момент, когда мое тело уже поднялось на четвереньки и даже оторвало одну руку от пола, собираясь принять более приемлемую позу, меня все-таки пнули в голову. И темно-синий взорвался красным, который быстро перешел в темно-бордовый, а потом и вовсе почернел.