Обворожительной Виктории Федотовой, живущей в далёком от меня городе Сочи
На деревянную раму был натянут белый экран из плотной бумаги. Сзади он освещался фонарями, отчего отдавал какой-то особенной белизной. На экране располагались тени дома и деревьев со слегка раскачивавшимися ветвями. Освещение было несколько тусклым (так создавался эффект лунного сияния), тени чуть сливались с фоном, их контуры растворялись в сумеречном воздухе, откуда-то доносилось пение соловья – одним словом, стояла тихая летняя ночь, казавшаяся реальной в нереальном мире белого экрана. Чувствовалась душа, таинственная, немного волнующая, в этом пейзаже, в завораживающей тишине, такой естественной, что мне невольно хотелось поверить и в эту ночь, и в эту тишину, нет, я верил, я верил! Тут откуда-то с боку подул лёгкий ветер, одновременно с ним качнулись ветви дерева, сзади полилась песня соловья, а тень, изображавшего романтичного влюблённого, подняла голову и прислушалась. Хотя, возможно, она прислушалась не к журчанию соловьиного голоса, а к тишине, исходившей из стоявшего перед ней дома. Я бы сказал точнее, что именно взволновало влюблённого, если бы видел выражение его лица – но откуда у тени лицо? Этот человек, единственный на экране из живых героев, бросил в окно второго этажа камень и вновь прислушался. Шорох, скрип, дребезжание стёкол, несколько нарочито громкие, как мне показалось, и на балконе появилась девушка. Она помахала гостю рукой, и он, как Ромео, полез по дереву вверх, на балкон, прямо к своей возлюбленной. Ах, очередная банальная романтическая пьеса, – подумал я и приготовился скучать, но не тут-то было: наш Ромео сорвался с дерева и упал. Он мужественно молчал, но девушка, ранимое создание, громко вскрикнула от испуга.
Вдруг на первом этаже в окне загорелся свет, звякнули стёкла, и вылезла голова в ночном колпаке.
- Кто здесь?! – донёсся гневный хриплый старческий голос.
Юноша застыл от ужаса и, непонятно зачем, произнёс:
- Я.
- Кто я?! – ещё более гневно прокричал старик, так что сорвал голос, ведь такой наглости он никак не ожидал. – Это ты, Джакомо?! Ах, это опять ты! Слышишь, Катерина? – прокричал он в свою комнату. – Этот негодяй снова пристаёт к нашей дочери. – Он посмотрел наверх. – И ты здесь, Лючия?! Бесстыдница! Позор на мою голову! Сколько я тебе говорил, чтобы ты не встречалась с этим бродягой!
- Но, папа… – послышался плаксивый голос.
- Молчать! Не сметь! Кто я тебе: отец или нет?! Немедленно скройся с глаз моих, бесстыжая! Я с тобой поговорю утром!
Девушка осталась на балконе. Она посмотрела на бедного юношу, словно чего-то ожидая.
- Синьор Чезаре, – робко, но достаточно громко, чтобы можно было услышать, произнёс он. Потом замолчал, собираясь мужеством, и наконец произнёс: – Я прошу руки Вашей дочери.
Старик застыл в окне. Вновь наступила тишина, продлившаяся несколько секунд, но как только запел соловей, все очнулись.
- Что?! – провизжал старик. – Что ты сказал?! – Голос его натянулся и оборвался на полуслове, так что оканчивать пришлось хриплым полушёпотом. Старик прокашлялся в кулак. – Катерина, – крикнул он в свою комнату. – Ты слышала, что заявил этот безродный оборванец?! Да как у тебя язык повернулся мне такое произнести, мерзавец?! Вон! И чтобы я больше тебя не видел! Или всю свою оставшуюся жизнь ты проведёшь в темнице!
- Но, папа… – раздался сверху плач.
- Молчать! Ты ещё здесь?! Я что тебе сказал?! Быстро в дом!
Девушка резко повернулась и скрылась в комнате, громко хлопнув балконной дверью.
- Я люблю Вашу дочь, синьор Чезаре.
- Повтори! – задрожал от гнева старик.
- Я люблю Лючию, а она любит меня, поэтому я прошу разрешения у Вас на ней жениться.
- Луиджи! – крикнул куда-то в сторону оскорблённый отец. – Луиджи, мерзавец, где ты?
Послышался стук и звон. Сонный голос из темноты произнёс:
- Вы меня звали, синьор?
- Где ты был: я зову тебя целый час.
- Спал, синьор.
- Как ты смеешь спать, каналья?! Я прикажу побить тебя палками. Выгони этого негодяя из моего сада, затрави его собаками, убей – только сделай так, чтобы его здесь не было.
- Я люблю её, и всё равно женюсь на ней, хотите Вы этого или нет, – твёрдо крикнул Джакомо.
- Что?! Да как ты смеешь мне, отцу, такое говорить?!
- Я Вас не боюсь, синьор Чезаре.
Тут послышался лай собак, какая-то возня, стук дверей. Юноша бросился бежать, за ним погнались три огромных пса, за ними Луиджи – и они все исчезли в ночной темноте.
- Поймай мне его, – крикнул старик слуге, – и без него не возвращайся.
Синьор Чезаре схватился за сердце; он глубоко дышал, и видно было, что пережил сложную для себя ситуацию. Он бросил взгляд наверх. Там стояла Лючия и всматривалась во мрак: она выбежала на балкон, испугавшись за своего возлюбленного.
- Опять ты здесь? – громким, но измученным голосом произнёс старик. – Уйди! Ах, какой позор, позор на всю жизнь, позор на мою седую голову. Дожил, воспитал, – говорил он самому себе. – Мы с матерью заботились о тебе, холили и лелеяли, ночами не спали, и чем ты отплатила? – обратился, уже тихо, он к пустому балкону, поскольку девушка скрылась.
Отец держался за сердце, вздыхал, стонал – и нетерпеливо ждал, глядя в ночь.
Совсем скоро из темноты вынырнул Луиджи: он вёл Джакомо, – перед ними бежали злые собаки. Пленник хромал, и слуга постоянно толкал его рукой в спину.
- Вот, синьор, – сказал Луиджи, – насилу поймал. Прыткий малый оказался. Одним прыжком вскочил на стену, на которую я бы и на лестнице не взобрался. Зато, когда спрыгнул, подвернул ногу.
Старик махнул рукой, то ли показывая, что ему всё равно, то ли просто призывая завести беглеца в дом.
Вот Джакомо уже стоял в доме Чезаре, у стены, со связанными руками, опустив голову, и ждал; старик торопливо ходил перед ним взад-вперёд, явно нервничая. В углу сидел Луиджи.
- Нет, ты слышал, что он мне сказал? – обратился синьор Чезаре, по-видимому, к слуге, хотя не остановился и не посмотрел в его сторону. – Он плюёт на отца, он хочет выкрасть мою единственную дочь, которую я воспитывал, не жалея себя ни днём ни ночью. Что нужно сделать с этим наглецом? – старик остановился прямо перед Джакомо и посмотрел на него.
- Наказать, – ответил слуга.
- А? Наказать? – словно выведенный из транса громким звуком, вздрогнул синьор Чезаре. – Разумеется. И так, чтобы больше не повадно было. Додумался ведь: знатную, уважаемую девушку выкрасть из дома и прямо об этом заявить её отцу. Стыд потерял… негодяй!.. бессовестный!.. – уже кричал он.
В гневе старик подскочил к пленнику и несколько раз ударил его по щекам. Тот не пытался защититься. Старик успокоился и отошёл.
- Как… наказать? – сказал он со вздохом между словами.
- Пытать, – посоветовал слуга.
- Нет, я же не кровопийца: у меня мягкое сердце, и это моё наказание. Ты ведь знаешь, как сложно с доброй душой в этом мире. Вот нежданно-негаданно детей воруют, а скоро… скоро родителей убивать начнут! Помяни моё слово, Луиджи. – И он по¬тряс в воздухе указательным пальцем.
Послышались шаги и скрип деревянных ступенек. В двери появилась женщина, жена синьора Чезаре.
- Как себя чувствует Лючия? – спросил у неё муж.
- Рыдает, бедная, – вздохнула Катерина.
Джакомо поднял голову и зло посмотрел на старика.
- Мучители! – бросил он. – Вы её убьёте!
- Замолчи! – крикнул старик, затем спокойнее обратился к жене:
- Ты запри её и… что там… одним словом, чтобы, не дай Бог, руки на себя не наложила. А то ведь молодая, глупая. Мало ли что в голову взбредёт. – Он постоял, подождал, потом вдруг сорвался:
- Иди! Что стоишь?!
Катерина вздохнула и ушла наверх, о чём-то неслышно шепча.
- Зачем Вы так поступаете, синьор Чезаре? Вы же портите жизнь своей дочери, Вы губите её счастье, она же любит меня, а я – её.
- Я спасаю её. От тебя, нищеброда. Кто твои родители?
- Сапожники. Но я нисколько этого не стыжусь. Важен человек, а не его положение.
- Ты дурак, поэтому так говоришь.
- Знаете, в чём Ваше несчастье? Вы привыкли повелевать, всё контролировать. Ведь Вы же банкир. Вы всё заранее просчитали, выстроили все судьбы, распределили все роли. Всё размеренно и точно. Но тут вот что-то пошло не по Вашей воле, механизм, который Вы так тщательно сконструировали, вдруг повёл себя по-своему. Оказывается, у людей, которыми Вы командуете, жизнями которых Вы дирижируете, тоже есть душа, есть собственные желания, собственная воля, и они не хотят жить в расчерченном Вами мире. Это Вас и злит. Вы готовы уничтожить счастье близких, лишь бы сохранить полную власть над ними, сохранить Ваш порядок.
- Замолчи! Что ты понимаешь в жизни?! Ты молод и глуп. Какая власть? Какой порядок? О чём ты говоришь? Какое счастье ты, сапожник, можешь дать дочери банкира? Эти ваши вздорные идеи, ваши гуманизмы, или как их там, – пытаются перевернуть вековые устои. Придумали, что ремесленник – ровня дворянину… какая-то там душа человеческая. Никогда мы не станем одинаковыми, никогда. А, что с тобой говорить. Поживёшь с моё, наберёшься опыта, появятся свои дети – заговоришь по-другому. Поэтому не учи мудреца мудрости.
Джакомо рассмеялся.
- Хватит! – крикнул синьор Чезаре. – Я прикажу тебя выпороть плетью. Тогда ты не так посмеёшься. Ты слышал, Луиджи?
- Да, синьор.
Он толкнул пленника, и тот покорно пошёл вперёд. Все трое спустились в подвал.
Лючия лежала на кровати и плакала. Когда внизу стало тихо, она приподняла голову и прислушалась.
Раздался щелчок плети. Сердце девушки подпрыгнуло, она вскочила с кровати, упала на колени перед большим распятием на стене. Лючия сцепила пальцы, поднесла их к мокрому от слёз лицу, закрыла глаза и начала шептать «Pater noster».
Второй щелчок… Она ещё сильнее сжала пальцы… Вновь щелчок… Лючия зашептала громче… Плеть хлестала по спине её возлюбленного; он издавал глухие стоны, она всё настойчивее шептала молитву, срывалась и начинала снова:
Pater noster Qui est in caelis,
Sanctificitur Nomen Tuum,
Adveniat Regnum Tuum,
Fiat voluntas Tua,
Sicut in caelo, et in terra.
И так раз за разом.
Вдруг раздался пронзительный крик Джакомо. Лючия упала на пол и тоже закричала, сотрясаясь всем телом. В комнату вбежали мать и служанка. Они вместе схватили девушку, и, несмотря на её сопротивление, уложили в кровать. Катерина обрызгала её водой, стала хлестать ладонью по щекам.
Синьор Чезаре шёл по комнате с Луиджи. Вид у него был взволнованный, слуга оставался абсолютно спокоен.
- Надо сделать так, чтобы он никогда больше не появлялся возле моей дочери.
- Совершенно верно.
- У меня появилась идея. Я отведу его к синьору Джулио, судье, и заявлю, что он украл у меня часы, золотые, с рубинами. Скажу: пробрался ночью в дом и пытался унести. Если судье заплатить хорошенько, Джакомо вздёрнут на виселице.
- Туда ему и дорога.
- Но это мы сделаем утром. А сейчас спать.
Синьор Чезаре хотел пройти в другую комнату, но остановился в дверном проёме и произнёс:
- Засну ли я сегодня? Ах, Мадонна, за что мне такое наказание?
Он перекрестился и скрылся в темноте, захлопнув за собой дверь.
В доме опять воцарилась тишина.
Уже под утро Лючия поднялась с кровати, прислушалась и, удостоверившись, что все спят, на цыпочках спустилась в подвал. Она отворила дверь и нашла в сырой темноте лежащего на холодных камнях юношу.
- Джакомо, вставай. Нам надо бежать. – Прошептала она, оглядываясь по сторонам.
Она осмотрела его израненную, изрубленную спину, залитую кровью, и боль сжала ей сердце. Девушка стала нежно гладить ладонью волосы юноши, нашёптывая ему что-то на ухо. Он открыл глаза и посмотрел на Лючию. С большими усилиями поднялся на ноги. Они обнялись, расцеловали друг другу лица.
Они вышли из подвала и побежали по комнате, как вдруг в дверях появился синьор Чезаре. Они замерли и долго молча смотрели друг на друга. Наконец Джакомо рванулся вперёд и потянул за собой Лючию.
- Куда?! Не пущу! – крикнул отец и бросился на них; он вцепился в руку юноши. Джакомо изо всех сил оттолкнул старика в сторону и, похоже, вложил в это движение всю накопленную внутри себя ненависть. Синьор Чезаре, падая, ударился головой об угол стола. Из проломленного черепа по полу растеклась лужа тёмной крови; старик хрипло втянул в себя воздух и выдохнул его вместе со своей душой. Лючия закричала и бросилась к отцу. Она обняла его, причитая: «Папа. Папа». Джакомо хотел было оторвать девушку от трупа, но она закричала ещё громче. Тогда юноша запаниковал, стал метаться. Внезапно в дверях появились слуги, Луиджи, Катерина, окружившие тело синьора Чезаре. Они молчали. Шок был последним чувством, которое они все вместе испытали…
Тут я не выдержал и вскочил со своего места.
- Стойте, стойте, ведь это всего лишь тени, это пьеса, это всё не по-настоящему! У теней нет чувств! А я, я чуть было не поверил, не разрыдался, проклиная жестокий рок. Но откуда он в мире фантомов?
Все фигуры на белом экране повернулись ко мне своими несуществующими лицами и замерли; поднялся даже старик. Я тоже замер. Мы очень долго смотрели друг на друга. И тут я понял (у меня даже сердце заболело от этой мысли и я безжизненно опустился в кресло), я понял всю их боль и отчаяние, которые они испытали, когда вот сейчас осознали, что они всего лишь тени, а их мир – это всего лишь плоский лист бумаги, натянутый на деревянную раму.