В дверь отчаянно зазвонили. Два коротких и один длинный звонок. Странно. Так мы условились звонить только в минуты особой важности. Что могло случиться у моей закадычной подруги? В глазок вижу ее пытливый покрасневший нос, растрепанную челку:
- Ну, скорее, Сима, что ты тормозишь? Я это, я! Открывай!
Ввалилась – вся запыхавшаяся, потная, грузная. Сразу же двинулась к вешалке, сбросила плащ, расстегнула несколько пуговиц на вязаной кофточке.
- Ох, и трудно ж к тебе добираться!
- Ты бы еще реже наведывалась, забыла бы, как и звонить договорились.
- Ты права! С моей стороны прокол. Но сама посуди: пока Виталька школу заканчивал, Тимофей в армию ушел, меня в больницу положили… Хотя, какие оправдания? Виновата, каюсь. Всегда к тебе бегу только в крайних случаях.
- И что на этот раз? Сочинения у ребят кончились, гербарии уже не нужны.
- Какие гербарии! Тимофей работает у самого Феклистова. Фирма известная на весь областной центр. Знаешь, какой строгий отбор сотрудников был? Здесь никакое твое волшебство не сработало бы. Конечно, в свое время ты ребятам уроки по сочинениям знатные давала, до сих пор учителя восхищаются. Да и гербарии научила комплектовать. Только все это сейчас сведено к нулю. Единственное, что остается незыблемым – усидчивость и старание. В этом ты поднапрягла обоих, тетя-волшебница. Так они тебя величали?
- Ладно, хватит, ближе к делу. Что привело?
- Как тебе сказать? Тимка – парень серьезный, самостоятельный, ты знаешь. Но в последнее время ходит сам не свой. Поручение ему дали. Готовится корпоративная вечеринка с участием инвестора. Феклистов сказал, что это человек непростой. Встречать его надо с особым подходом. Он – ретроман. Очень любит песни 50-тых годов, репертуар Любови Орловой, лирику прошлых лет. Сын нашел старого баяниста, выжал с него все, что мог. Сейчас дуэтом с Лялькой из отдела реализации разучивают малоизвестную мелодию из кинофильма «Первая перчатка». Как ни стараются, а музыкант недоволен, говорит, что поют без души. Наотрез отказывается выступать. Сорвет весь спектакль, представляешь? А что тогда Тимофею? Не справился, скажут, не оправдал доверия, зачем такой нужен? Выручай, подруга! Вспомни, как тебе приз вручали за лучшее исполнение романса! В городском доме культуры! Потом еще и на телевидение приглашали.
- Не романса, что ты путаешь! Лирика прошлых лет – так назывался конкурс. Я спела мамину любимую: «С добрым утром, дорогая!», кинофильм назывался тоже – «С добрым утром». Там, в жюри, еще нашелся умник, что, мол, мужчина должен петь слова, обращенные к женщине.
- Вот, видишь, ты все вспомнила. Говорят же, что у преподавателей память просто феноменальная. А что мы, простые бухгалтеры? Только и того, что детям любовь к математике прививаем. Вернее, добиваемся от них этой любви и часто без толку. Одним словом – одевайся и пойдем.
- Куда?
- Как куда, на репетицию, конечно!
Репетировали в небольшом кафе, у Тимкиных друзей. Зевак там собралось больше, чем надо. Но артисты не смущались, наоборот, внимательно следили за реакцией зрителей.
Баянист сидел на приступке импровизированной сцены – седой, густоволосый. Играя, слегка склонял голову к инструменту: то ли прислушивался к звучанию мелодии, то ли помогал мехам свободнее разворачиваться и снова сходиться. Он был воедино с баяном, казалось, что звуки исходят откуда-то из полосатенькой тельняшки, обтягивающей его узкую грудь. Ветхий пиджачишко то и дело сползал с его плеч, волочился рукавом по полу, но не падал. Мужика звали Володей, хотя здесь он многим годился в отцы. Видно было, что музыкант отлично знал свое дело, но преждевременно надорвал здоровье, злоупотребляя допингом.
Тимка с самого начала построил серьезные договорные обязательства с Володей: ни капли спиртного до концерта. Иначе сорвется уговор о солидной оплате, которой ему уже никто и никогда не предложит. Трудно было держаться в столь строгом режиме, поэтому Володя был нервным, раздражительным, то и дело грубо обрывал поющих, заставлял менять вступление, задерживать дыхание, снижать темп. Одним словом, не репетиция, а пытка.
Менеджер Лариса, а попросту Лялька, старалась изо всех сил, напрягалась и подтягивалась вся в такт плавной мелодии, двигала плечиками, изгибалась в талии, а строгий Владимир и замечать не хотел ее стараний, наоборот, злился все больше и больше:
- Не то! Ну, как вы не понимаете! Нужно проникнуться духом времени, перенестись в ту жизнь, отдаться тем чувствам, которые воспевались! Эх, молодежь!...
Да, игра с чувствами была и впрямь неудачной. Лялька делала бровки домиком, добавляла больше и больше ужимок, но только портила всю картину. Невольно увлекшись увиденным, я в профессиональном порыве бросилась на сцену:
- Лариса! Это делается не так. Зачем лишние движения и позы? Ты просто плывешь с человеком в лодке, смотришь ему в глаза. Тебе больше ничего не нужно, только этот плеск теплых волн, его ласка и любовь.
- Да, вам легко говорить, - вспыхнула девушка. – Попробовали бы сами! Уже шестнадцатый раз вступление делаем. Какая уж тут любовь! Уже волком взвыть хочется! Где он взялся, этот ретроман! Где взялись эти допотопные песни, старые киноленты! Уже тошнит от всего этого!
- Ты не права, девочка моя! Посмотри, ведь все так просто!
Я подошла к Тимофею, протянула руки, едва коснувшись его пальцев:
Не могу я наглядеться на тебя,
Как мы жили друг без друга – не пойму,
Не пойму я, отчего и почему
Не могу я наглядеться на тебя…
В зале воцарилась тишина. Мой голос свободно порхал под самый потолок, касался стен и плавно отталкивался, чтобы набраться новых сил для взлета. Тимка застыл с открытым ртом, у него случилась заминка со словами. Не вступив вовремя в припев, он виновато заморгал мокрыми ресницами и присоединился где-то в середине, в окончании фразы. Зато после очередного куплета припев прозвучал просто замечательно:
Милый друг, наконец-то мы вместе,
Ты плыви, наша лодка, плыви,
Сердцу хочется ласковой песни
И хорошей, большой любви!
Он все понял, он проникся, этот талантливый Веркин сынуля, этот балбес, удивительно повзрослевший за несколько лет, пока мы не виделись. Проникся песней, не свойственной его времени, чувствами из другой жизни, оставшейся далеко-далеко, в другом измерении. Мы уже не видели зала, у нас одинаково светились увлажненные глаза и дрожали руки.
Володя поставил баян и кинулся ко мне:
- Царица!
Поцеловал руку, поклонился в реверансе к залу:
- Вы слышали настоящее исполнение, каким оно должно быть! Больше репетиций не надо!
- Как не надо? – опешила я, возвратившись с небес на землю. – У вас есть исполнительница, пусть учится. Мое дело показать, продемонстрировать, так сказать. Лариса, пробуйте!
Но девчонка уже сбежала, почувствовав себя совершенно бездарной. Так бывает. Первая реакция, а потом втягиваются, подражают, привыкают и все получается. Увы, времени оставалось совсем мало. На место Ларисы поздно было подыскивать кого-то другого.
Просить меня поучаствовать в корпоративной вечеринке и завоевать должное расположение инвестора пришел сам Феклистов с двумя телохранителями, будто взятыми «из ларца, одинаковы с лица». Ничего не оставалось – согласилась. И так, и сяк пыталась увидеть себя со стороны рядом с юношей, усомниться в собственном соответствии образу влюбленной девушки – ничего не получалось. Я вошла в роль и ничего уже не могло вывести меня из равновесия.
В сверкающем зале ресторана, арендованного фирмой для торжества, публика была совершенно не та, что в кафешке. В воздухе зависал аромат дорогих духов, по паркету скользили изысканные туфли гостей, слышался звон бокалов, медлительные фразы, оценивающие взгляды… Непривычный холодок закрадывался в душу: где я, что со мной происходит?
Тима чувствовал, что я начинаю терять почву под ногами. Не отходил и на минуту. Неловко переминался с ноги на ногу, будто извиняясь за весь этот бомонд, за непунктуального инвестора и… наверное, еще за то, что он так молод по сравнению со мной.
Но все быстро образовалось. И круг желающих оказаться поближе к сцене, и сам инвестор со своей свитой – сухопарый старик, которому не хватало разве что пенсне, чтобы быть похожим на Луначарского.
Володя растянул меха, выталкивая из своей впалой груди вступительные аккорды. Мы с Тимой вступили в теплые волны, наши ладони сомкнулись и дрогнули, будто пораженные током. Нашим душам стало широко и привольно, в права вступило его величество – Искусство.
Словно звезды, светят ясные глаза,
Отражается в них вечер золотой,
Над прозрачною и теплою волной
Словно звезды светят ясные глаза…
Снова звенящая тишина и мы – коронованная пара, к нам прикованы восторженные взгляды. Виновник торжества идет нам навстречу, обнимает Тимофея, притягивает за руку меня и не стесняется струящихся по щекам слез:
- Спасибо! Спасибо, родные! Я счастлив! Прошу общество поблагодарить наш замечательный дуэт!
Наклоняясь поближе ко мне, инвестор шепчет:
- Вы ведь старшая сестра, признайтесь? Не стесняйтесь, разницы в возрасте с братом никто не замечает. Вы чудесно смотритесь на сцене. А уж как поете! Цены вам нет… Разбудили меня, старика, сняли с меня лет тридцать-сорок. Дорогие мои! Как вас отблагодарить за чудо, сотворенное сегодня?
На сцену уже несли букеты цветов, вручали под бурные аплодисменты зала.
Утром сияющая Верка тащила в мою квартиру огромного плюшевого мишку:
- Дорогая Симочка! Ты спасла моего Тимку! Ты вознесла его так, что просто не верится! Он приглашен на новую должность, о которой не смел и думать, перед ним вдруг открылась такая перспектива!
Вручила мне подарок, зная мою привязанность к плюшевым игрушкам, расцеловала и растерянно заметила:
- Тимофей едет к морю с группой ребят. Инвестор пригласил. Естественно, снова понадобятся ретропесни.
- Что? Ты пришла сказать, чтобы я моталась вслед за молодежью? Вера, а ты даешь себе отчет? В мои-то годы!
- А какие наши годы? – мечтательно обняла меня подруга. – Мне бы твою фигурку и твой лучистый взгляд… Тимка от тебя в восторге!
Совсем с ума посходили! За Веркой в подъезде столпилась молодежь, дружно затопали по ступенькам:
- Даешь «Первую перчатку»! Прямо в Ялту!
Мы пели с Тимофеем потом еще несколько лет. Разные песни. Шутливые, грустные, задорные… Даже на фестиваль попали. Впору было остановиться, присмотреться к парню. Ведь он так и не встретил свою судьбу. Никого не мог сравнить со мной. Затмила ему свет, сама того не сознавая. Блаженства нашего никому не понять, когда мы поем. Ничем его не измерить. И не осудить.