Подкова для чудака

Книга вышла в издательстве "Эра-издат", рад получить отзывы (как есть) по адресу: litfoma@mail.ru

ОГЛАВЛЕНИЕ
Предисловие. Шаромыжник
Глава 1. Рыбычьё-дурачьё.
Глава 2. От любви до омута
Глава 3. Проделки нечисти
Глава 4. Было не так маленько
Глава 5. Нечисть не успокоилась
Глава 6. В соседи к дракону
Глава 7. Одуванчик
Глава 8. Логово Шмырдяя
Глава 9. К Одуванчику в гости
Глава 10. Как было на самом деле
Глава 11. Первая находка
Глава 12. Проказы шаромыжки
Глава 13. Явление Евсея Большакова
Глава 14. Будни и блудни весенние
Глава 15. Живые и жившие – кто они?
Глава 16. Неуёмный Ахмедка
Глава 17. По следам Евсея
Глава 18. Много крови…
Глава 19. Из рассказов об Яранской старине
Глава 20. На Михея-Тиховея….
Глава 21. Почти финал.
Глава 22. А что потом?
Подкова для чудака

Предисловие. Шаромыжник

Всё началось с печки. «Цыганочка» с выходом из-за нее. Прогорел котел в бане. Дело к зиме, у меня на даче баня славная, веники наготовлены не одного сорта и вида, но складывается все,  как в несуразной пословице - «в этой бане хрен помоешься; если же помоешься, то не попаришься; если все-таки попаришься, то угореешь, а угоревши, околеешь».
Котел купил новый, надо каменку переделать. Мастера пригласил. Тот кочевряжиться не стал. Уверил, что быстро сладит все в лучшем виде и пообещал со следующего дня приступить к делу.
Вечером означенного дня приехал я на своей старой «пятерке», чтобы проверить, как идут дела у мастера. Федорыч – так звали мастера, встретил меня улыбкой во все свое решетоподобное лицо. Каменку он разобрал и все до последнего кирпичика в штабелек возле предбанника сложил.
- Завтра от старой глины кирпичи очишшу и можно приступать к делу, только вот, проблема…. – замялся мастер.
- Какая, Федорыч? – хотя предположить не трудно, мастеру нужен «аванец». Если б не знал его, то отсчитал бы с полтыщи, а то и более. Но даже с «сотни» мужик может пропасть на неделю. Однако мастер не так прост.
- Понимаешь, Серега…. - под эту свою просьбу целую «философию» подвел
- Понимаю, Федорыч. Но, зная тебя, все получишь по окончании работы. Когда закипит вода в котле, сразу же и расчет полнейший.
- Нет, Серега…. Дело в другом. Во-первых: глина нужна. Во-вторых, опять же, печь ты хочешь ведь не простую, а с вывертом?
-  Без вывертов. Зачем они?
- Ты не понял. Такую, чтоб все в ней пело и плясало. Как у Исаковского про Ленина и печника. Помнишь?
- Нет, Федорыч, не помню у Исаковского, а у Твардовского такая поэма, помнится, была. Но я не Ленин. Мне бумаги государственной важности в бане не писать, мне бы после трудов шабашных попариться вволю.
- Я про это тебе и талдычу, а ты мне про Твардовского с Исаковским. Они то уж отпарились.
У меня от такого выверта челюсть отвисла. Он же про Исаковского начал, а не я, но в делах строительных прав всегда мастер, а крайние либо заказчики, либо работяги-лодыри. Чтобы прекратить пустое препирательство, в котором всегда козырна противная сторона, я предложил спуститься в овраг и посмотреть там глину, которую брали для кладки печей все дачники и жители соседней деревни.
- Ты вот, Серега, такой же торопун, как и батя твой, царство ему небесное. Не выслушаешь, а в овраг ташшышь человека. Я те чё, девка для досуга? - Федорыч с намеченной стези не сойдет, покуда своего не добьется.
- Ну…., - не знаю, как возразить, потому что не знаю на что.
- Кирпича то не хватит на путнюю каменку. Потому как битого оказалось много со старой то печки. И потом, для моей то печурки надо поболее чуть. Вот и получается, полторы сотни кирпичей надо еще.
- Ну, так найду. Ты пока начинай с тем, что есть.
- Опенки, говорят, еще не отошли. Я завтра схожу по грибы, послезавтра мне надо пастушить в деревне за мать, потом картошку надо привезти с дачи.
Мастер мой, выходило, человек сверхзанятой, потому продолжит работу через неделю. Получалось, что разницы нет, как он будет от работы открещиваться: хоть по перечисленным выше причинам, хоть по причине пьянства. Пришлось раскошелиться на пару сотен рублей. За это Федорыч пообещал «пойти на встречу хозяину» и уменьшить свою «сверхзанятость» на пару дней.
Тороплю мастера, мол, давай смотреть глину, да я поеду. Но у него после получения денег «момент истины» - надо покурить да подумать, как деньгами распорядиться. После перекура спускаемся в овраг. Взяв пробу глины, Федорыч в руке помял ее, на зуб попробовал, даже понюхал. Я, как тень мастера, последнее двтжение повторил, даже носа глиной коснулся, но запаха никакого не уловил. Фёдорыч, наоборот, чему-то обрадовался и удовлетворенный сказал, сколько требуется глины, поднялся на верх, сел на велосипед и укатил.
Я со своими печными проблемами остался и уселся на бровке оврага.
«Глину на тележке привезу, а где полторы сотни штук кирпича взять, придумаю», - знаю, что кирпичи приобрести, дело не простое - в магазине, как хлеб, не купишь.
 Заводы кирпич тысячами штук продают, а мне зачем столько? Да и цена у стройматериалов немалая. Старый кирпич по трояку продают за штуку. Получается, что на стакан самогона алкашам требуется всего три кирпича. Пока же такая арифметика не действует. А объяви опойной братии, что за отраву кирпичами берут по упомянутой цене, они со всей округи их стащат  к злачным местам: не только целые, но и половинки – «на рупь пейсят». К тому же кирпичи не находятся под напряжением в 10 киловольт, руки не оборвет. Заложат все  «точки» по самые крыши кладкой разномастной. Однако, описываемого «товарооборота» не происходит. Следовательно, стоимость кирпичу мизерна - копеек двадцать за штуку. И вывод сам напрашивается, покупать этот товар по сверхспекулянтским ценам не резон.
В деревне, что рядом с дачным кооперативом, жила моя баушка Маша со своим свекром, а моим прадедом Алексеем Ивановичем по прозвищу «Шмырдь» или «дед Шмырдя». Откуда такое прозвище появилось у старика, я не знал, как и мои отец с дедом, соответственно, внук и сын Шмырди. А, может, просто не разглашали какую-то семейную тайну? Теперь уж не спросить их, потому как умерли оба несколько лет назад.
Прадеду уже 98 с «хвостиком». Избу он почти не покидает. Сутками не встает со своей кровати за перегородкой в маленькой комнатенке с одним окошком. Поднимается он лишь рано утром, чтобы затопить печь.
- Разве можно такое важное дело безрукой бабе доверить? Угаром не отравит, так избу выстудит, - снохе такое «тонкое»  дело не доверяет
Еще выкуривал у разгорающейся печи самокрутку и снова, кряхтя, взбирался на свое «лежбище», как звала самодельную широкую деревянную кровать старика баушка Маша.
Баушку он обижал зря. Безрукой она не была. Стряпни ее не наешься. Соленья баушки Маши не затерялись бы и среди изысканных блюд даже в  роскошных ресторанах. А еще она певунья. Правда, песнями радовала редко. А в последнее время и вовсе не слышно ее чистых напевов.
Да и где петь? Свадеб давно не играют в деревне, а на похоронах не распоешься. Да и помирать начинают мужики с 30 лет. Как пигмеи: детей настряпают и на погост. Дети, в свою очередь, тоже от «родителёв»  не отстают – «пить и курить начинают одновременно» - в дошкольном возрасте, ибо видят каков краткий век у их отцов. А надо до ранней кончины еще и погулять да на сколь-нисколь род свой продолжить – может, одумаются правители да повернутся к людям трудящимся, а там к тому времени на расплод то и не останется никого, кто знает, что молоко не из пакетов магазинных берется, а от коровушек. Погибают люди в пьянстве, но о будущем, получается, думают больше всякого рода «думцев». 
К месту или не к месту старый анекдот вспомнился.
«Пришли бабы-ходоки к Ленину и жалуются, что мужики пьют запойно. Владимир Ильич их успокаивает:
- Вы, женщины, представьте, что ваши мужики совершили – революцию, а это вам не «кхендель с маком».
Через тридцать лет по тому же поводу обращаются бабы уже к Сталину. У вождя снова довод в пользу мужиков находится – дескать, таку войну выиграли, «хышшнику фюлеру» шею намылили.
Через следующий «тридцатник» лет бабы ужу к Леониду Ильичу с докукой своей через приемную ломятся. Пропустили их, а Брежнев уже «оторвался от масс», пеняет бабам, что скоро мужикам закусывать не чем будет:
- Тогда, может, задумаются и пить перестанут, - с тем и выпроводил ходоков».
 Этим и заканчивался анекдот. Совсем уж далёко от реальности – кто же у нас после первой, второй и третьей закусывает? А после следующих и вовсе уж не хочется ничего вдогон зелью отправлять в утробу.
А к нынешним правителям бабы не идут и не пойдут, потому что знают – вымирают мужики. Вымрут, тогда уж точно «пить не будут»….
После дачных дел я непременно посещал баушку Машу и «старого деда». И в тот раз, ничего не придумав, отправился в деревню. По дороге мыслишка пришла  было в голову, но вопрос сразу же врзник: как ее воплотить в жизнь? У старого деда Шмырди на дворе было всё. В том числе и кирпич разных сортов и видов: новый и выломанный из кладки, силикатный и красный; старинный с клеймом – очищенный от раствора и с остатками его; целый и половинками: от четвертинки и меньше кучей лежал в углу двора, закрытый кусками рубероида, прижатого целыми кирпичами. Дед мне выделит требуемого «материалу», но, боюсь, «последнего сорту» - из кучи.
Сразу  излагать свою просьбу не с руки. Нужно сначала выслушать дедов монолог, начинающийся с жалоб на здоровье  и  «безрукую бабу, у которой все из рук валится». Затем воздавалось должное Ельцину, прибалтийским неофашистам, сепаратистам, Пиночету, Хрущеву и прочим деятелям науки, культуры и политики, здравствовавших и здравствующих в долгий Шмырдин век, начавшийся при последнем царе Николая и продолжающемся при втором российском президенте.
«Старый дед» просьбу мою выслушал. Хмыкнул.
- А знаешь ли ты, падежонок, каким трудом добро то накапливается? – и на меня смотрит, свысока будто.
Я молчу, потому что к сорока своим неполным годам уже изучил его. После вопроса следует поучение о «курочке, клюющей по зернышку». Потом должно бы следовать умозаключение о том, что пропивается «ноне» больше, чем разворовывается; а разворовывается больше, чем создается всем трудовым человечеством Советского Союза.
- Тебе, Сергунь, сколько кирпича то надо?  -  в тот раз произошел сбой в размеренных, известных и неоспоримых сетованиях старика.
- Полторы сотни, - изумился происшедшему сбою, решив, что сейчас мне и отвалят требуемое количество стройматериалов.
- Ага… Полторы сотни, значит?
- Ну…. Да….
- А на улице то подмораживает ли?
- По утрам, - а сам думаю, при чем погода то?
- Вот сейчас бы кабанятинки поись…. – мечтательно промолвил прадед.
«Ничего себе – кабанятинки захотел Шмырдя!» 
- Подстрелил бы, Сергунь, кабанчика то…. – продолжает.
- Из рогатки?
- Зачем из рогатки. Из «трехлинейки».
«Сбрендил мухомор», - шибануло в голову.
- Заодно и кирпичом разживешься, -  дед, будто и не замечает мое ехидство.               
«Все понятно», - над раскладом дедовым иронизирую – «Расстрелять из винтовки свиноферму, свиней Шмырде, а стену фермы мне на каменку в баню. Дельное предложение. Только не «трехлинейка» нужна, а плавающий танк ПТ-76, на котором служил и который может через реку махнуть вплавь».
- Ты, Сергунь, знаешь деревню Еринец? - дед же свое гнёт, на меня даже не глядит, окунувшись в свои мысли.
- Знаю. Рыбачить туда езжу иногда.
- А сейчас живет ли кто там?
- Нет. Там пожар был большой. Несколько изб сгорело. Восстанавливать деревню не стали. Людей всех переселили кого куда.
- А дома то каменные не разобрали?
- Стоят. Только без крыш все почти. А некоторые до окон разобраны, - я начинаю понимать куда гнет хитраван Шмырдя. Дескать, съезди наломай кирпича себе на каменку и заодно ему в дворовые «закрома».
- А вот еще, Сергунь скажи…. Как от мельницы то поднимешься, так раньше там два дома каменных стояли – окно в окно.
- Ну-у…. И ныньче стоят.
- А дальше по левой стороне еще два дома к ряду?
- Есть и эти. Только они почти до основания разрушены и уже кустарником заросли.
- А кладки то совсем не осталось?
- Нет, есть еще. От земли на полметра еще торчат стены.
- И ладно. В первом то из них я «трехлинейку» в 18-ом году замуровал. Хозяин нас в подполе прятал. Оружия была у нас гора целая. Две недели сидели в подполе. Я и спрятал винтовку в кладке. Напарник мой, вроде сгиб, когда мы убегали от «красных».
- Ты же за «красных» воевал?
- Ну да, за «красных». Но сперва…. – тут дед сбился, минуту подумал. – Да сперва за «красных» в 18-ом году. Но тут, вишь, чо получилось…. Послали нас за «продразверсткой» в Еринец, а у меня там родни полдеревни. Староста и вовсе дядька моей Нюрки.
- Которой? – вопрос вырывается невольно, но вполне уместно, ибо дедко давно путается в именах женской части нашего семейства и родни. То назовет мою жену Любашку Нюркой, то баушку Марью тем же именем, засевшим в голове деда клином невышибаемым. Смутится, начнет поправляться неловко, но еще больше запутается. С годами эти сбои стали происходить чаще, и дедко перестал обращать внимание на них, а всех «особей» женского полу  называет «Нюрками».
- Которая, которая…. – дед недоволен моей бестолковостью – в 18-м году одна Нюрка была  - моя жена. Остальные после уж народились.
- И что?
- Я старшим продизверстником был, а со мной еще брат мой троюродный Евсейко Большаков и два латыша. В Еринец прибыли на трех подводах и сразу к Нюркиному дядьке. Мол, так и так – послали нас, Селиваныч дорогой, к вам за зерном. Селиваныч сетует, мол, уже все у людей выгребли подчистую. Потом вроде успокоился. Стал хитрость подводить под «мумент». Дескать, с дороги то отобедать бы надо вам, служивые. Мы с Евсейкой согласились. И, вправду, куда «изверстка» денется. А Селиваныч, знали, мужик хлебосольный и угостит наславу.
- Вы и забухали? – высказал я свое предположение.
- Не «забухали», а гостеприимство хозяев уважили. За стол сели. Латыши от еды и выпивки отказались. Ушли на улицу и в телегу спать улеглись. Ну а мы в гульбу. Утром латыши стали дергать меня. Мол, пора и «изверстку» собирать. Мы с Евсейкой не соглашаемся. У нас башки трещат, похмелиться Селиваныч зазывает, а оне со своей «изверсткой». Послали их обратно в телегу, а сами пошли головы поправлять. Сидим с мужиками ладно и приятно. А тут снова эти чухонские рожи со своим «уставом» лезут. Разве так можно с народом то? Винтари у них отняли. Ими же бошки расколотили нехристям, а самих с камнем на шее в омуте потопили. Сами дальше гуляем.
- Так ведь за это….
- Во-во…. Об этом и подумали, когда утром проснулись. Чо делать? Бабы воют. Мол, придет войско и всю деревню изничтожат. Но Селиваныч быстро раскумекал, что к чему. Двух своих братьев в лес отправил. Там телеги спрятать велел, а лучше сжечь. Так они и сделали. Лошадей в соседнем уезде цыганам продали. Нас же с Евсейкой в подполе спрятали. Пока утихнет, посидите, объяснил Селиваныч, в тайном подполе, какой почти в каждом доме был, ибо готовились люди к тому, что анчихрист скоро заявится с «красным петухом» на плече, который огнем клевать будет всех православных. Вот и хотели спрятаться от этого «петухальщика», да разве спасешься от него? Засовали нас в такой вот закуток потаённый. Мы и сидели в нем две недели. От безделья и спрятал я одну винтовку да банку с патронами в кладке стены. Заделал все ладно. Так, что и сам бы никогда не подумал, что в том месте тайник. Мало того, что кирпичи на то же место уложил, но еще и раствор намесил со старой известкой вперемешку.
- А потом что?
- Через два дня отряд прибыл в поисках «изверстников», но откалякался от них Селиваныч. Уехали, растолковал, в соседнюю деревню сперва, а обратно не вернулись. Там нас не нашли, а в деревне народ то, сам знаешь, какой – шепнул кто-то про смертоубийство соседу, тот следующему. Дошло до уездного начальства, что ухайдакали в Еринце «изверстников». Полномочные приехали с отрядом латышей. Нас же с Евсейкой упредили. Надо в лес уходить, а Евсейко в лихорадке тифозной весь сгорает. Оставил я его в подполе том, а сам деру дал. Евсейко то - я и сам не понял – то ли выжил, то ли сгорел от лихоманки, то ли еще какая болесть с ним случилась.
- Это как?
- А так – встретил его посля, а он будто и не он.
- А когда встретил то?
- А потом, года через два. Когда уже у «красных» то служил с ним встратился как-то, когда он со своим напарником по отхожему плотницкому делу – Колякой Шишовым звать – из Костромской губернии ворочался. Потом ишшо - уж времени прошло годов сорок - встретились с ним как-то, на лавочке уселелись. Спрашиваю его: как выжил то да что посля с им было. А он молчит. То ли боится, то ли еще что. Вроде и Евсейко, а вроде и не он. А, может, его болезнь так измордовала, что он и память потерял или вспомнить боится?
- А ты что, опять к красным побежал или к белым?
- Нет. Сперва то я со страху в лес убежал. Потому как только через реку перешел, слышу скачет отряд. А потом стрельба началась, и люди орали страшно. Уж, подумал, не «анчихрист» ли заявился в Еринец. Но огня не было, значит, не он. Но все равно страшно. До зимы я в лесу прятался. А потом, когда другие красные пришли, да новый «Совет» создали, Селиваныч мне бумагу сделал, что я полгода в горячке валялся и был негодным для любой воинской повинности. Новые «красные» про «изверстку» узнали, но так все было переиначано, что латышей в герои, чуть не в святые записали, а нас с Евсейкой даже и не помянули. Может, и хорошо это. Записали бы нас в новоявленные святые, а мы живые. Ошибка? Но ошибок то у «власти трудящихся» не бывало.
- А латышей то как из омута выловили?
- Никак. Чё тодда покойников мало что ли везде валялось. Нарядили опившегося безродного сапожника Вирку да еще какого то забулдыгу в кожанну одежку, в гроб положили и захоронили, как героев-изверстников. Кабы про нас вспомнили, то, может, и вместо нас каких забулдыг положили в памятник, а, может, и нас самих. Долго ли….
- Может, тебе сейчас героем Гражданской войны объявить себя? Коммунисты из тебя икону сделают.
- Тьфу на тя, - рассердился дед. И продолжил рассказ – Все бы ладно, но бумаге моей не поверили и отправили к лекарю проверить, в самом ли деле я чахотошный?
- И что?
- Сволочью он оказался. Я ему кадушку меду выложил и браги ведро поставил, а он кочевряжиться стал. Мол, мед сахаром разбавлен, а брага на куринном помете. Бумагу отменил и свою выписал, по которой получалось, что от чахотки я полностью излеченный. А раз так, то должон служить в «армии рабочих и крестьянских коммунаров». Да еще и записали при этом, что я вступил в армию добровольно, как сознательный пролетарий крестьянского происхождения. Если откажешься, пояснили, сразу к стенке, как несознательного алимента. Куды деваться? А я к этому времени уже семейным стал. Нюрка второго робенка рожать собралась. Куды мне к стенке? Согласился. А потом и правду их безбожную принял. Правильной она оказалась, хотя и хают ее сейчас. Но народу то лишь при Советской власти и жилось. Одно плохо – в церковь тайком надо было ходить, особенно партейным. А так то ничего. Ладная власть.
Шмырдя замолчал. Глаза закрыл.
- Дед, а дед….
- Ну….
- Так ты хочешь сказать, что винтарь твой до сих пор лежит замурованный?
- А куды ему деться? Евсейко, хоть живой да запуганный, хоть умерший не возьмет. А больше некому.
- Так ведь прошло восемьдесят лет!
- И что?
- Заржавело, наверное, все.
- Может, и заржавело, - равнодушно согласился дед – А кабанятинки то отведать охота….
- Я же не охотник, дедо.
- А стрелять то должон уметь, хоть и не охотник. К тому же говорил, что в «реальном» училище на стрельбы ходил.
«Реальным» дед называет любое учебное заведение. Учась в техникуме, я и в самом деле занимался стрельбой. И даже имел первый разряд, хоть и юношеский, по этому виду спорта. Еще в армии малость с автоматом потешился – в «молоко» с непривычки очередью саданул. После армии промыслом хотел заняться, даже с другом сходил пару раз на утиную охоту, но остыл быстро – жалко этих пернатых. Прилетают за немереные тыщи вёрст, что кому-то во щи угодить? Неспрведливо, поэтому и не привязался к этой забаве. С тех пор, а уж лет пятнадцать прошло, ружей не касался. Потому, какой из меня стрелок.
- А с роботой у тебя как? – неожиданный поворот в разговоре.
- Никак почти. Шабашками перебиваюсь вот. То гараж сложим, то пристройку к дому.
- А чо печку сам не сложишь?
- Я по другой части, не по печной. Одно дело гаражи лепить на подхвате у каменщика, другое печку сладить.
- Плохо это. Какой каменщик, если печку сложить не можешь, будто она не из кирпича кладется.
- Так и печки то сейчас не заказывают почти.
- Плохо….
Я и сам знаю, что плохо. В будущем году дочь школу закончивает, учить ее надо дальше. А как?
Когда я школу заканчивал, все просто было. Если мозги работали, сдавай вступительные экзамены в любой ВУЗ и учись. Еще и стипендию давали учащимся. На деньги эти прожить трудновато, но если родители присылали рублей по тридцать, то и ладно было.
Ныне во всем беда. В школе толком не учат, чтобы репетиторство не искоренить, от которого только в нос пока золотые побрякушки не вставляют «сеятели разумного, доброго, вечного». А шубы какие у них? Идет по улице учителка, будто  вигвам индейский, увешанный «золотом макены». От такой «жиропереполненности», согласно их закона сохранения энергии, в головы учеников ничего не втекает и ничего поэтому на вступительных экзаменах не вытекает, ибо вакуум текучими свойствами не обладает.
 Что поделаешь - придется учить дочь платно. А когда получит документ об образовании, опять же надо к делу пристраивать.
В заведениях учебных  учат так, чтобы знания, полученные в их сенах, нигде выпускникам не пригодились, а то всякие «повысительноквалификационные конторы» придется прикрыть. Целая система «неучения» складывается. Учителя на репетиторов работают, репетиторы на приемные комиссии, приемные комиссии создают материальную базу заведению своему, а само заведение на «дополнительное образование». Не везде так, конечно. Где-то и учат. Но туда нам не по карману соваться….
Старый дед, как мне показалось, заснул. Я встал, к двери направился.
- Ты, вот что, Сергунь…. Кирпич то бери, какой надо. А про «винтарь» молчи. Вот уж помру, так делай, что хочешь. А то во сто лет да и в острог попаду. А какой из меня уж арестант? Околею в тот же день. Уж больно не охота в остроге то помирать, - уже у порога, дед меня останавлил.
Ну вот и славно. «Добро» на кирпич получил. Только, что с «винтарем» делать, не знал. Да и не до «винтаря». Главное, кирпичами разжился.
Деду пообещал ещё раз (никак у него острог из головы не выходит), когда в следующий раз к ним с баушкой Машей завернул, что в тайник его не полезу, даже если он еще сто лет жить будет.
- Нет уж, Сергунь. Второго веку человеку не дано. Один то век у многих короче, а уж другого то и вовсе не дается, - дед глубоко вздохнул, глаза его повлажнели….
Каменка сложенная Федорычем получилась славной. Всю зиму с великим удовольствием парился в баньке. После заворачивал к бабушке Маше и «старому деду» Шмырде, попить чайку из самовара.
Дед уже не подымался даже для того, чтобы растопить печь. Держась за бабушку Машу, добирался до стола, чтоб выпить чашку чая. Насладившись вкусом и ароматаом «фамильного чая», возвращался Алексей Иванович на свою лежанку, где заботливо укрытый бабушкой Машей погружался то ли в сон, то ли в забытье. Перед Пасхой с помошью «безрукой» снохи выполз на лавочку под окном. Полдня сидел, щурившись от солнца. Чему-то улыбался, хмыкал в выцветшую куцую бороденку. После этого впал в беспамятство и вскоре помер.
На «горячем столе» я сидел и считал «девятки» в датах жизни старого деда Шмырди. Родился он 9 сентября (девятый месяц года) 1899 года. Умер 9 июня 1999 года. Прожил он на свете 99 лет и 9 месяцев. Насчитал этих «девяток» 11 и подивился такому «девятеричному» дедову летоисчислению. Когда уходил, сказал об этом бабушке Маше, надеясь, что она как-нибудь объяснит такое стечение цифр. Но бабушка, ухайдаканная похоронами и хлопотами на «горячем столе», вяло прореагировала на мои «научноматематические» измыслы.
- Видно Богу так угодно было, а цифры тут не при чём…. - лишь тихо проговорила.
Летом, поехав половить голавлей у Еринецкой мельницы, я между делом раскопал дедов тайник. Винтарь был упакован основательно. Ни единого пятнышка ржавчины. А вот патроны промокли основательно. Потому пришлось их выкинуть.
Про винтовку рассказал моему другу детских лет и однокласснику Леньке, который ныне был предпринимателем и считался «крутым бизнесменом». Объяснил ему, что и откуда. Про нужду заикнулся, что дочь школу закончила. Ленька все понял. Куда он сплавил «винтарь», я не знаю. Побожился, что охотникам, но не за людьми, а «настоящим», которые ходят на медведя и кабана. Хотелось ему верить, ибо деньги то на благое дело потрачены – на учебу дочери. Боеприпасы я не продавал – это слегка утешало, но с другой стороны никак не исчезала из памяти картина, как убивали прикладами несчастных латышей-«изверстников»….

Летом от шабашек отбоя не было. А к зиме снова безделье навалилось. Первое время отдыхал после жаркого сезона, но через некоторое время праздность моя стала надоедать. Да к тому же и Любашка ненавязчиво подсказала, что «жить на что-то надо». Жить и в самом деле надо. «На что-то» - и с этим не поспоришь.
Однако в голову ничего не приходит, чем бы заняться таким, чтоб какую-никакую плату за труд получать. Но куда можно податься в нашем «Захудальске»? Не куда. А тут еще мысли о деде Шмырде навалились с его одиннадцатью «девятками». Конечно, думается, жизнь от Бога, но и цифры связаны с земным пребыванием человека. Есть в них какой то тайный смысл, который можно, наверное, понять и расшифровать.
Вопросов навалилось в ходе этих размышлений немало. Откуда, например, его прозвище – «Шмырдя»? Еще праздный вопрос: где он прятался от «красных» после бегства из Ерницкого подполья. Да и про само его пребывание в том подполе наводит на ряд вопросов и предположений. Он же мог там не одну винтовку спрятать, а еще несколько во всех углах да не по одной. Я же расковырял всего один угол. А, может, он не только винтовки прятал? А что?
Мысли мои побежали, как полые реки во все шири и дали. Если провернуть «коммерцию» с оружием еще раз? Это же может стать ответом на вопрос: «На что?». Правда, с оружием связываться опасно, можно и загреметь в известные места. Но ведь в схронах Шмырдиных могут быть и царские червонцы. А им цена – ого-го какая.
Дальше - больше. Еще один вопрос: который меня прямо подкинул с дивана - ценности и червонцы один Шмырдя прятал? Нет, конечно. Многие – ответ однозначный. Кто в стену замуровал, кто в огороде закопал. Зажиточные люди не в прокопченных избах жили, а в кирпичных домах. А много ли последних в окрестных селах и деревнях? Не более сотни.
Для поисков «кладов» нужен металлоискатель. Тут немного пыл мой спадает - металлоискателями ищут металлы, которые обладают магнитными свойствами, а золото и серебро немагнитны. Но тут же отогняю эту мысль. Зачем эти «искатели», если с их помощью самого главного не находят - драгоценностей? Но их же применяют. Значит, и на золото датчики металлоискателей реагируют. Другой дело - в кирпичной кладке можно ли обнаружить их?

Глава 1. Рыбачьё-дурачьё
2007 год.
Еринец
Так случилось, что восемь лет мне было не до поиска ответов на вопросы, которые задал мне старый дед Шмырдя. То работа, то домашние хлопоты, а сейчас и сам «шмырдякой» стал – дочь внука народила. Все заботы о внуке на Любаше моей. Но и мне в стороне остаться не получалось да и, скажу откровенно, не очень хотелось.
Зимой же этого года решил твердо – все брошу и отправлюсь летом на шаромыжные поиски «кладов» в Еринце.
Июль уже, а у меня все какие то причины находятся, мешающие «воплощению грандиозного плана в жизнь».
Но вот после «непоиюльски дождливого июля» – другого про нынешнюю макушку лета и не скажешь – наступил следующий месяц со своими погодными «антагонистическими» фокусами. Ненастье сменилось затяжным и в меру жарким августовским вёдром.
Погода редкостная стоит, мне бы приступить к «кладоискательству». А тут одна забота другую погоняет. Одно успокаивает, что весь август будет теплым.
И вот10-го августа уложил я свой «экспедиционный» скарб в «Жигули» и через час уже был на месте. Конечно, за предыдущие восемь лет я не один раз бывал в Еринце по рыбацким делам. И не один раз произвел рекогносцировочные вылазки по заброшенным еринецким домам, но было это похоже на прогулку «любопытной варвары», ибо все сводилось лишь к визуальному осмотру «объектов поиска» - заброшенным кирпичным домам.
Первым делом, приехав на место, стал устраивать «лагерь экспедиции», как делали это все известные мне книжные и киношные путешественники да разного рода искатели. Долго мудрствовать с выбором места для стоянки не стал. Около одного из разрушенных каменных домов прямо под деревом и расположился. Кирпичные стены дома были еще целы, но все деревянное – матица, потолок и  стропила с остатками тесовой крыши провалились внутрь строения. Около дома росли два вяза. Их ветки даже часть развалин укрывали. Под развесистой кроной ни крапивы, ни репейника. Будто специально, для моего лагеря оставили прежние хозяева дома ровную засыпанную старой листвой и мелкими сучками площадку. На ней и установил палатку. Для кострища выложил из поставленных на длинную грань кирпичей что-то похожее на продолговатый короб без коротких стенок. Сбоку от кострища соорудил лавку, сделав из кирпичей два невысоких столбца, поверх которых положил полусгнившую доску. На четыре вбитых кола приладил фанерное днище резиновой лодки – получился стол. Машину оставил перед домом, развернув ее вдоль улицы бывшей деревни на краю начинающегося в заливные луга пологого склона.
 К четырем часа благоустройство закончил. Можно было начинать поиски кладов, но осадил себя: торопиться в таком деле не стоит. Для начала надо осмотреться и наметить план действий. Попил чаю из термоса, покурил, но нужные мысли в голову не лезли, а вот дым сигаретный так и норовил глаза застить.
«Нет», - размышляю, млея от сладкого безделья. – «Так дела не делаются. Надо сначала что-то для «душевности» мероприятия предпринять».
В конце концов, кроме поиска «сокровищ» и «кладов» есть еще и вполне реальная цель у моего мероприятия – отдохнуть «на лоне природы», чтоб не висели над душой работа, заботы и прочая житейская муть, от которых и хочется убегать из дома ненадолго.
Для «душевности» лучшего отдыха, чем на рыбалке, не придумано. Поэтому, взяв удочку и лопату, отправился на реку.  На лужайке червей накопал. Дело это в затяжную сухую погоду непростое. Дерн высох, земля под ним превратилась в «кубикастую» твердь. А червяки уползли вглубь на полтора штыка лопаты. И чтобы добыть с десяток их, пришлось раскопать немалый «куб» земли.
Наживка насажена, и крючок с нею летит в «окно» среди лопухов. Осталось только закурить и ждать поклевки. Но тут выяснилось, что курево оставил в куртке около палатки.
Идти? Нет уж. А вдруг в этот момент клюнет? Уж лучше потерплю. Вот, если клевать не будет, тогда можно со спокойной совестью оставить удочку и сходить за сигаретами.
На поплавок смотрю и он, будто в награду за мое «антитабачное решение», качнулся сперва легонько, затем пару раз слегка погрузился и поехал в сторону. Подсек! Ого! Окунь! Да и неплохой. Пока крючок из пасти окуневой вытаскиваю, нервно лопочу слышанный от деда Шмырди наговор: «Рыба свежа, наживка сильна, клюнь да подерни, ко дну потяни!». Правда, говорится это перед тем, как удочку забросить. Но тут другой принцип – «лучше позже, чем никогда». Снова летит наживка в реку. Минуты не проходит, снова поклевка. Еще один окунь чуть меньше первого летит в пластмассовое ведерко.
Тут бы в самый раз закурить, чтобы «нервенный мандраж» сбить, но как уйдешь от «счастья». Пока ходишь, оно и закончится.
«Счастье» же и правда было не долгим. Иссяк «окуневый источник». Перешли полосатые на другое место. Еще пару мелких окушков да густерку выловил и все – «угощён, так отваливай». Смотал удочку и довольный уловом возвратился к палатке. Да и как не быть довольным, если пойманной рыбы – полтора десятка – хватило и на ушицу, и на жарёху.
К ухе у меня и чекушка была прихвачена. В первый вечер под ушицу да «за успех безуспешного дела» прикончу ее. Еще одна чекушка останется в загашнике, чтобы отметить первый успех в своем промысле.
Рыбу прямо на реке и почистил. К палатке поднялся. Первым делом закурил. После перекура принялся уху ладить. Крупных окуней шесть штук посолил, сложил в миску и убрал для жарки, закрыв посудинкой, под машину. Остальную рыбу бросил в котелок, как только в нем вода закипела.
Солнце, постреляв лучами сквозь листву берез у развалин дома напротив, скрылось за леском на поле. Тишина пленила Еринец. А когда-то, подумалось, в такие теплые августовские вечера многочисленные звуки порхали по улицам деревни:  то матом, то гармошкой, то смехом, то мычанием скотины в чьем то хлеву сдабривая вечернее благолепие. Но время таким вот образом расставило все на «нешахматной» доске наших палестин, что тишина стала главным обитателем и полным хозяином их.
Развалины дома напротив темнеют в затухающем свете заката. Одичавшие вязы, а под ними палатка и костерок беспутого кладоискателя. В котелке, висящем над слабым огнём, варится картошка в окуневом отваре. Аромат ухи, кажется, заполнил всё пространство под кроной деревьев и, чтоб как-то отключиться от действия дурманящих запахов, отвернул лицо от огня в сторону реки.
Сразу з вязами колобишатся «копны» черемух, и начинается огород, заросший ныне крапивой. За ним по берегу реки разлетистые по сторонам и ввысь ветлы. В полусотне метров вверх по реке мельничный слив. Самой мельницы уж давно нет, но настил из еловых жердей, играющих врешинами в струе скатывающейся по жёлобу воды, ещё сохранился. В небольшой заводи ниже слива до сих пор лежит на дне каменный жёрнов, видимый с берега в ясную погоду и при малой в Ярани воде.
Не запах ухи, а огонь, как магнит, возвращает мой взгляд обратно. Снова гляжу на шевелящееся пламя и вслушиваюсь в шум воды на сливе. В звуках тихого рокотанья слышится простенькая мелодия и странные слова: «За рекою нет развалин…. За рекою нет развалин….». Понятно, что нет развалин. Там заливные луга да ивняки.
Слова этой «песни» оскоминой застревают в голове. Пытаюсь прогнать их и переключить «мыслителный аппарат» на другое. Переключение удается, и другое лезет в голову каким-то туманным то ли намеком, то ли истиной – нельзя ночевать в заброшенной деревне. Но почему нельзя? Наверное, примета такая. Но в наше время все с ног на голову поставлено и, может,  для ночлега ныне это самое благоприятное место? Но вероятнее другое: нечисть, которая обитает в таких местах тоже «головой повредилась» и, если раньше, только пугала случайных путников, нашедших приют здесь, то теперь пожирает их.
Мурашки по спине пробежали, будто почувствовал, чей то взгляд спиной. Оглянулся, но разве что заметишь кроме темной паутины сучьев и высокой крапивы. Со стороны же заката белеет моя «пятерка» и от ее незыблемой материальности стало спокойней.
К тому же и ушица подоспела. Бросил в котелок лаврушку и снял его минуту спустя с огня. Сразу есть не стал. Надо, чтоб немного настоялось варево. Уха не чай – ей запах костра на пользу, и аромат только усиливается от духа огненного да уголька, брошенного в неё. Поставил котелок рядом с костром так, чтоб ущица не кипела и не остывала.
На рыбалке «счастье». А теперь уха и чекушка. Сквозь ветки далеким фонарем проявился каравай луны. Все приметы добрые.
Уху хлебаю. Чекушку в три приема осиливаю. Душа ликует от свободы, от сладкого одиночества.
Спать не хотелось. Костер поправил, чайник подвесил. Решил еще и чайком побаловаться. Для этого прияного действа припасены медок и сушка-малютка. Во время чаепития попытался о дне завтрашнем подумать, ибо все еще не решил, с чего начать свои поиски непонятно чего.
Убаюканный благодатью никак не могу сосредоточиться на планах завтрашнего дня. Кое-как все же вбиваю все-же в башку вопрос о завтрашнем дне и переключаю течение мыслей в нужное русло. В итоге вырисовается смутное расплывчатое подобие плана. В Еринце восемь каменных домов. Один еще с дырявой тесовой крышей. Пять, как и тот, у которого стоит моя палатка, без крыш, но кладка цела до самого потолка. Два дома разобранные почти до земли прячутся в кустах, так, что их не сразу разглядишь.
С какого же дома начать раскопки? Да с любого – вот и весь сказ!
Совсем себя успокоил мудрой поговоркой, что утро вечера мудренее и мудрёней, слегка подправив ее звучание не в ущерб смыслу. Разложив всё «по полочкам», полез в свой «вигвам».
Однако уснуть не удалось и утерпеть от соблазна тоже - вторую чекушку откупорил.
Нашел в рюкзаке, лежавшем в изголовье, хлеб. Отломил горбушку. Ею и закусил, приговорив чекушку в два приема. Водка подействовала. Пять минут не прошло, а я уже засыпаю и в, будто удаляющемся шепоте реки, слышу иное: «За рекой живет татарин…. За рекой живет татарин…».
«Да никто там не живет», - пытаюсь возразить реке,  - «Там даже развалин нет, в которых мог бы кто-то жить…»
И все. Сон. Провал. Яма.
До утра не прерывалось забытье. Проснулся оттого, что кто-то толкнул, будто, легонько в плечо. Глаза открыл – никого.
Еще минут пять поворочался в спальном мешке и покинул уютное лежбище. Вылез из спальника и первым делом стал шарить в углу палатки, куда сложил с вечера одежду. Под одеждой термос с кипятком. Нашел его. Тут же лежала фарфоровая чашка, пакетики чая и банка с сахаром. Одним словом, «кофе в постель, пожалте».
 Чай можно было попить, и не выползая из спального мешка, но как с малой нуждой быть? Пришлось чаепитие отложить и покинуть палатку.
Под вязами было неприютно, утренний холодок сразу же нырнул под майку и побежал по спине, насмешлово считая позвонки. У мельницы, как и вечером, но уже не так назойливо, ворковала река. В низине, куда спускается улица заброшенной деревни, туман едва оторвался от земли, оставив на некошенном разнотраьи лукавый бисер росы.
Но не только туман, слезливая роса да мурашки по спине затейно поприветствовали меня - еще какое то изменение произошло в окружающем мире. Не сразу сообразил, что за «пятерка» белая стоит под горой с краю луга. Такая же, как и у меня.
«Кого это еще черт принес?» – задал себе вопрос и лишь потом глянул туда, где оставлял свои «Жигули». Моих на месте не оказалось. Следовательно, там внизу моя машина. Но как она там оказалась?
Озадаченный стал прикидывать, что бы это значило? Вечером я выкушал две чекушки водки. Но это для здоровенного мужика не так уж и много, чтобы ума лишиться. Хорошо помню, что оставлял машину возле дома на лужайке. И на «скорость» поставил, перед тем, как закрыть ее.
Тут на секунду остановился и пробубнил, «глядя правде в глаза»: «Наверное…»
Но даже если и на  «скорость» не поставил машину, то тоже не могла она укатиться. Уж больно аккуратно и ровно скатилась она - неуправляемая не завернула ни в кусты, ни в мелкую канаву, рассекающую дорогу. Получалось, что кто-то скатил ее туда да при этом еще и подруливал, чтобы не завалилась никуда.
Не до чаепития стало. Тут еще вспомнил, что ближе к вечеру, когда уже рыбу наловил, три пацана проехали мимо моей машины куда то за мельницу. С удочками, с рюкзачишками. Фуфайки к багажнику привязаны. С ночевкой приехали рыбачки.
«Вот, паразиты!» – отлегло от сердца. Перед тем, как про пацанов вспомнил, мысль о «нечистом» в голове промелькнула, а с ним не хотелось связываться, ибо не затем приехал, чтобы в тайны потусторонние вникать, а с вполне «материальной» целью.
К машине спустился. Первым делом двери подергал. Все заперты. Но это ни о чем не говорило, потому что после того, как зимой взломали отверткой замок у водительской двери, замок открываться стал любой пластиной, которая бы входила в прорезь «личинки» замка. Проверил, не пропало ли чего из машины. Все на месте. Попробовал завести, завелась. Несколько минут прогревал двигатель и думал, что предпринять по отношению к шутникам? Зла и обиды на них не было. Сам пацаном был, но прореагировать с целью «сохранения лица», следовало.
На гору въехал. Машину поставил на прежнее место и отправился к пацанам.
«Я хозяин здесь или нет?» – подбодрил себя.
Отыскал рыбачков. Они дрыхли без задних ног у потухшего костра, завернувшись в фуфайки с головой.
«Все ночь бурокозничали, а теперь почивать изволют», - с незлобной ехидцей подумал я, глядя на этих кренделенков упакованных в обертку фуфаек.
Гляжу на них и жалко прерывать их сон. Да еще и себя вспомнаю, когда мне было столько же лет, как этим «падежонкам».
Так же на рыбалку ездили, так же не умели обогрев наладить на ночь, чтоб и спать покойно, и не мерзнуть при этом. Но самое главное – ленились о топливе для костра до темноты позаботиться, чтоб не вскакивать среди ночи и не искать дрова в потемках для потухшей тепленки.
Хоть и жалко, все же тронул легонько одного из пацанов. Из-под фуфайчонки высунулась чумазая заспанная рожица. Один глаз закрыт.
- А! Чо? - другой едва открылся
- Просыпайтесь. Клев проспите, - не стал я сходу нагружать пацана. 
- Ага, - и снова глаз закрылся, а мордочка, будто у черепахи, ускользнула под фуфаечный «панцырь».
Пришлось еще раз тряхнуть парнишку за плечо уже с большим усердием и с зарождающимся раздражением.
- Тебе чего, дядя, - плаксиво, не вылезая из фуфаечной скорлупы, промычал рыбачонок.
- Просыпайся.
- Ну чо, тебе? Дай поспать. А…
- Дам. Только сперва скажи, зачем мою машину в овраг столкнули?
- Какую машину? В какой овраг? – чумазая мордочка вновь вынырнула из фуфаечных недр.
- Мою машину….
- Не видели мы никакой машины.
- А кто ее столкнул?
- Откуда я знаю.
- Может, друзья твои?
- Не-е…. Спроси, если хочешь.
Тут остальные страдальцы заворочались и предстали передо мной один чумазей другого. Едва поняв, что от них требует «какой-то дядька», дружно стали божиться, что к машине не подходили, а всю ночь сидели у костра. Один из  пацанов, поклявшись в своей непричастности к присшествию с моей машиной, хотел даже землю есть.
Глянул я на него, смешно мне стало оттого, что представил, как это перемазанное сажей и той же землей создание начнет землю жевать.
- Нет уж. Землю есть не надо, а вот рожицу умой, если хочешь клятву свою делом закрепить.
Парнишку аж передернуло. Представил, сердешный, как воду на лицо плеснет.
- Не-е….. Лучше чо-нибудь другое, дядь.
- Другого не надо.
- Мы, дядь, всю ночь от костра не отходили. Даже, когда дрова кончились. - другой парнишка свои резоны приводит
- Так ночь же не темная, - подивился я.
- Ночь не темная, а в реке под берегом водяной всю ночь орудовал. Мы думали он к нам полезет. Я вот даже «поджиг» зарядил и всю ночь за пазухой наготове его держал.
Пацан вытащил из-за пазухи свой «поджиган» и навел на меня.
Я отвел ствол от себя.
- И что, не подстрелил водяного?
- Нет. Не полез он на берег, а то бы я его….
Понял я, что парни не врали. Всю подноготную выложили. Даже «поджигу» - первейший атрибут и моих мальчишеских тайн - предъявили в доказательство своей непричастности к происшедшему с моей машиной.
- Точно, не вы? -  «для порядка», уходя, еще раз переспросил рыбачков
Загалдели на разные голоса рыбачонки.
- Не….
- Не мы, дядь…
- Да мы это….
- Ну и ладно. Не вы, так не вы. А рыбачить то собираетесь?
- А то как же.
- Давайте, а то солнце уж взошло.
Пацаны зашевелились, похватали свои удочки, прислоненные к ветле, и пошли к реке.
«Вот неуемные, даже чаю не попили», - посетовал я и, вспомнив, что  сам  еще «не причащался» этим напитком, побрел к своему «вигваму» исправлять невольное нарушение сложившегося распорядка дня – сначала, чай, а потом все остальное.
За чаепитием подумал о парнишках, что они уже, наверное, обрыбились. И самого потянуло на реку.
Клады кладами, а как не потешить свою страстишку, коли есть возможность, ибо время летом летит, а зимой тянется….

Глава 2. От любви до омута
1857 год.
Еринец
Горе за бедой, за бедой нужда, за нуждой несчастье – так и катится жизнь, будто сани по разуахабистой дороге зимней среди сумётов навислых, да берез, при Царице саженных. А дорогу ту не только столбы верстовые помечают, да сугробы с деревами, но и места разные: то гиблые и темные, то светлые да развесёлистые. То сельца с церковками на бугре; то деревни убогие с темными срубами изб, спрятавшись под соломенные крыши, будто пугала на сирых огородишках, косоглазым оконьем, таращатся на проезжих и пеших.
Так и в Ернице летом 1857 года, когда готовились после Петрова дня (12 июля) к жатве, заканчивая сенокосные дела на дальних полянах да в излучинах стариц, случилось событие неладное – утонул крестьянский сын Кузька Клестов 22-х лет от роду. Похоже было, что сам утонул, что сам и смерть такую избрал для себя. И причину называли – барин не позволил жениться Кузьке на Алене Еринцевой.
Кузька отказ воспринял, как смертную обиду и муку. Впал после этого в пьянство, по этому делу и утонул. Ниже мельницы возле самой воды на травке лежала его нехитрая одежонка и рядом стояла недопитая бутыль браги. Еще пятна крови на травинках обнаружили. Видно от злой браги кровь горлом пошла или носом  - вот парень и сиганул в омут. А, может, просто к воде нагнулся, чтоб переносицу помочить и кровь остановить да от круженья головы и свалился в реку. Как только одежку Кузькину нашли, сразу и к поискам тела утопшего приступили. На трех лодках «кошкой» полосовали мужики омут полдня, но зацепить утопленника так и не смогли. Да и не мудрено - глубина в речной прорве не цифрами измерялась, а словом – бездонный.
В омуте еще и дубовые колоды толщу воды заострившимися вершинами, будто пронзают, нависая над речной бездной. Как ни забросят «кошку» мужики, прочёсывая реку с лодки, так обязательно зацепится она за мореный ствол. Матерятся и чертыхаются они, раздражаясь от бесполезных поисков и зацепов крюка-тройника за коряги – кому хочется впустую воду бороновать?
Плюнули, успокоив себя тем, что течением все равно утопленника из под коряг вынесет на перекат. «А сейчас, - порешили мужики, - нечего и воду в омуте толочь напрасно».
Отец у Кузьки к тому времени уже помер. И вот теперь Глафка Клестова осталась на белом свете одна одинешенька. Она стояла на берегу омута и тупо глядела на водную поверхность, пытаясь углядеть сквозь темно-зеленую толщу, где же там, под какой корягой спрятался ее неуемный сын? Бабы пытались увести ее от реки, но она противилась этому и все взывала к православному люду, чтобы нашли тело ее сына, чтоб по христиански предать его земле и чтоб над погребеньем крест поставить - не посреди же омута памятник ладить да слезу горькую материнскую ей лить?
На Глафиру никто внимания не обращает. Что на нее глядеть, если она, и до смерти сына, была год уж, как не в своем уме - с того дня, как мужика её Фаддея схоронили. Пора бы в себя прийти бабе, а то не ладно получается. Многие бабы к пятидесяти годам вдовеют, но ведь живут, потому что внуки есть, за которыми пригляд нужен. Да детей взросших кто ум наставит в сложном жизненном устройстве? Жизни то не хлебнувши, такое натворят, что и не распутать.
Муж у Глафиры на 27 лет старше ее. Помер и помер - сколько жить то можно? Почти 70 годов откуковал на белом свете. Глафире понять бы это, да опамятоваться, но она ни в какую. Вот и верь после этого, что муж-старик молодой бабе в наказанье.
Правда, жили они душа в душу. Никто не слышал, чтоб ругались да лаялись Клестовы. А лупцевал ли Фаддей Глафку, так даже и пытать не надо. Пылинки сдувал с молодой жены. Вот ей и привычно стало жить, как у Христа за пазухой, а тут всё порушилось: мужик помер, сын потонул.
Стоит Глафира на берегу и уже не Кузьку-поскребыша кличет, а мужа своего, чтобы гнал домой сына непутевого.
Понятно всё с сердешной – съехала с катушек. Увели ее бабы под руки домой. Там всякими снадобьями успокоительными напоили. Заснула Глафира. Но надолго ли?
Когда очнется, что в её смущенную башку полезет? Не кинется ли в омут за Кузькой, не наложит ли руки на себя каким другим способом? Пригляд за ней нужен.
Согласилась присмотреть за ней соседка Катерина – Стёпки-Тышни жена. И то ладно – какой-никакой присмотр есть и ладно, а в ином пускай Бог судит-рядит….
Через две недели на Прокла (25 июля) всплыл Кузька. Вынесло его, как предполагали мужики, на перекат и прибило к прибрежной кочке. Вода в реке после дождей поднялась, и течение её стало более сильным и завихрястым – вот и выдрало утопленника из пут прорвы.
Обнаружил всплывшее из темнин омута тело Кузьки Клестова мельник Федор Сеич. Отца Федора звали Алексеем, но еринцы торопкие на речь и дела сократили сначала имя отца до Ексея, а потом уж отчество сына до Сеича.
Вставал Федор Сеич раньше всех домочадцев. Первым делом пинал и материл дрыхнувшего караульщика, завернувшегося в тулуп так, что и не сыщешь сразу то его в обширном и уютном одеянии. Затем направлялся мельник к берегу реки, где с масляной улыбкой на лице мочился сверху на осоку, норовя угодить струей в дремлющую лягуху. И если удавалось обдать сонное земноводное мочой, то смеялся ехидно и квакающе, содрогаясь всеми расплывшимися телесами, задирая острый «цыганского аршина» нос-клюв и растрёпанную бороденку.
- Ух… Эх…. У-эх…. – опускал голову и глядел на реку, будто на детище свое великовзросшее, умильно и приветн, ибо река была его кормилицей, а также объектом забот и тревог. Оглядев реку, уже добродушно молвил.
- Слава Богу, утро то како баское… - и, торопко развернувшись, шел в дом, где надо было поднимать работников, челядь и подчелядье отеребье – родню да приживальщиц разного рода-племени.
В то утро Федор Сеич успел только караульщика облаять да лягуху утренним «фунтаном» потревожить. Тут произошел сбой в обычном распорядке, ибо взор его, скользнув по поверхности омута и поднявшись было к вершине ветлы на противоположном берегу реки, вдруг завернулся к выходу из омута. И не сразу сообразил Фёдор Сеич, что не куль прибило к прибрежной кочке, а нечто другое. Когда взгляд сосредоточился на одной точке реки – белому бесформенному кулю, ожгло его мысль жутким прояснением:
«Утопленник! Никак Кузьку омут вернул», - и, на ходу крестясь да бормоча соответствующий наговор, кинулся в избу. Посреди избы встал, как вкопанный, но очнулся быстро и начал креститься.
- Спаси-сохрани, Матушка Пресвятая Богородица…. И это надо же такому случиться  в самый мой именинный день! Что будет то? Ох что будет? Плохо дело….
По горнице заходил туда-сюда.
- Не важна примета то. Как это возвернулся то от водяного лешак Кузька? А уж вздут то как! Вздут то… Не иначе подменили в воде тело Кузьки на «обмен». А с телом поди тешится супостат водяной. Кузке на спину, поди, взгромоздился, как на сома, и катается…. -  осекся.
«Почему это я решил, что утопший Кузька?» - запутался в своих умозаключениях, - «Что народу мало тонет в реке?»
Заспанная жена с полатей сползла, босыми ногами по полу зашлепала. Глаза еле открыты.
- Ты чо это, суматошный, мечесся? – зевая и откидывая с лица разметавшиеся лохмы, спросила разухарившегося мужа.
- А то и мечусь, курица ты безмозглая, что лихо настало. Лихо то како!
- Чо ты мелешь? Скажи ладом то.
- А хоть ладом, хоть неладом говори, а все одно. Беда. Кузька Клестов всплыл, и на перекат его вынесло. А, может, и не Кузька это вовсе.
- Свят! Свят! Свят!
 Федор Сеич не стал жене растолковывать, что и как. Так и оставил ее остолбеневшую посреди горницы, а сам в деревню побежал.
 Полчаса не прошло, а к омуту полдеревни сбежалось. Утопленника на берег вынесли, положили на траву.
Бабы в рев, детвора с испугом и даже ужасом в глазенках из-за мамкиных подолов на утопленника таращится. Сквозь ужас блеск бесеняцкий во взглядах проскальзывает, от любопытства глаза до размеров ложки ширятся. Мужики, хоть и воротит их от вида мертвеца, все же геройствуют. На утопленника глянут, будто с равнодушием, и обсуждают происшедшее, как малозначащий факт.
Узнать в утонувшем Кузьку было сложно. Лицо до неузнавемости пообглодало толстомордое налимье. По телосложению вроде он, по смолью волос, оставшихся клочьями на почерневшей голове, тоже можно Кузьку признать. Еще налимы отгрызли у покойника мизинец на правой руке и вместе с костяшкой уволокли. Вот ахидье!
Поллица у мертвеца черные, а другая половина до белых костей черепа обглодана налимами да раками.
- Не Кузька энто…. – предположил один.
- А кто же? – согласен другой, но привык сомневаться, потому и спрашивает.
- А про это у водяного спрашивай, кого он вместо Кузьки «обменом» подсунул.
- Как это «обменом»?
- Али не понимаешь? Кузька то молодой да резвый, а этот куль кулём, будто боров.
- Так ведь от воды разбух.
- Хватит болтать, мужики. Отойдите ко, - староста деревенский со служивым из уезда, гостившим у него, подошли. Мужики пропустили начальство. Те осматривать утопленника стали.
- Хлестов это али нет, мужики? – вопрошает уездный чин.
- Вроде он…
- Похож….
- Не-е, Кузьма худой….
- И, позвольте-с, - староста к чину – Клестов его фамилья. От птицы, значица, такой.
- Ну-ну… Так Клестов это или нет? Кто скажет, - мужики попятились, мелко оттаптываясь назад.
- Не отходите, а подойдите. И гляньте.
Народ приостановился, ровно для того, чтобы после дружно еще сделать полшага от утопленника.
- А родственники есть у него?
- Так за маткой послали.
Тут говор толпы разорвал вопль- мольба.
- Куз-зень-ка! Куз-зень-ка!
Люди раздвинулись и к утопленнику подбежала сорокалетняя старуха – мать Кузьки. Упала на утопленника и воет, будто зверица раненая:
- Куз-ень-ка! Ку-зень-ка! - только и бормочет в промежутках между завываниями.
 Люди смолкли. У баб слезы на глаза вывернулись крупной капелью. Кто-то в голос с Глафкой подвывать тихонько начал. Дети заплакали. Мужики глаза потупили.
Беда то какая! Год с небольшим прошел, как мужика схоронила и вот сын утонул. Каково в сорок то лет вдовой одинокой остаться?
Муж у Глафиры старше намного был. В рекруты его взяли перед самой войной с Наполеоном. 25 лет отслужил, а вернувшись после службы в Еринец через год женился на 18-летней девице. Здоровье, понятно, все на службе осталось, потому и родился у них один малец-первенец, а по сути, поскребыш. Один в семье был, потому и непутевым  оказался, что от девки умом тронулся и руки на себя наложил. Брага при нем была. Может, спьяну все получилось. Но какая в том разница. Главное, что не стало утешения матери на старости лет.
Бабы кое-как оттащили старуху-мать от сына. Служивый сделал вывод, что раз мать опознала сына, значит так и быть тому. Утопленника на подводе в деревню отвезли, чтоб спроводить затем в последний земной путь.
Готовить покойника да еще пролежавшего в реке более двух недель в летней теплой воде, дело особое. На утопленника глядеть страшно, а тут его еще и обрядить надо. Без стакана самогону и не подойдешь, а чтоб еще дело ладить надо и второй стакан зелья пропустить.
После самогона не так глаз режет, что одно ухо есть, а другого нет. В глазницах какая то «суспензия» кровавая от всякого движения тела, будто холодец трусится.
Обрядили утопленника, и в избу занесли, чтоб последнюю ночь в родном углу провел перед тем, как опуститься в вечную могильную пустоту.
 Сладив дела скорбные, мужики и бабы на лавочках стайками собираются и обсуждают происшедшее.
Вспомнили, что у Кузьки мизинца нет. Спор затеяли, куда он подевался? Одни доказывают, что палец налим отсосал вместе с хрящами. Их противники на щуку пеняли. Дескать, такие зубищи у нее, что и руку запросто откусит.  До драки дело не довели, хотя страсти кипели нешуточные. Одно и удержало, что событие скорбное и дракой его нельзя развеселивать.
Другие судили-рядили о том, что не водяной Кузьку вернул, а Бог. Считалось, что под омутом вход в преисподнюю. На сороковой день все грешники ухали в подомутную бездну, чтоб сначала охолонуть от студеной воды, а потом в пекло. Сразу если на раскаленную сковороду попадет грешник, то и мучаться долго не будет. А вот после водяной купели подольше помурыжат его чертушки.
Залетали в преисподнюю сразу после полуночи. Караульшик с мельницы это подтвердил.
- Позавчерась по купцу Бодыреву сороковой день был, так слышали, как он пьянющий да с матерщиной в омут прямо и просвистал. Деньги во все стороны швырял – и медные, и серебряные, - расписывет, кто в последние дни мимо них пролетел в омут
- Так ты, поди, тех денег полны карманы набрал?
- Не-е…. Они же все в омут попадали.
- Так нырял бы.
- Скажешь тоже. Полезешь за деньгами, а там тебя водяной в свои коряги заташшыт, либо черти ухватят и в чертоги свои уволокут.
Народу такие байки по душе.
- А третьего дни две девицы, которых у кабака зарезали, туды же ухнули, - караульшик и рад вниманию, обращённому на него односельчанами.
- И что? Ревели поди?
- Не-е…. Подолы позадирали и все места свои срамные пытались выказать.
- И все видел?
- А то как же.
Разговор пошел по паскудному руслу.
- Ты что, охальник мелешь то? - бабы заругались
- Чо другое лучше рассказал бы. С Кузькой то как будет?
-  А так и будет. Если б грешил, так его черти прямо от водяного бы и прибрали к себе. А раз на перекат всплыл, значит, блажен и должон быть похоронен по христиански.
Похоронили утопленника рядом с Фаддеем Клестовым. После сорокового дня Глафка отпросилась у барина в монастырь для вечного служения. Никто ее не удерживал? Ушла. Еще Алена ходила сам не своя. Но и с ней все ясно. Любовь у них с Кузькой приключилась нешуточная. И к тому же поговаривали, что совратил Кузька девку. Кабы не брюхата от него оказалась. Так и вышло….
Что теперь судить-рядить?   Кузьке в земле лежать, а бабе Алене в незамужестве век вековать.
 Но и этот расклад Господь исправил - умер Степка, не прожив и месяца на белом свете.
Алёна после этого, будто умом повредилась. Да и как не повредиться, если из девок сразу во вдовий чин ее бабий поменялся. Да еще и сыночка малого схоронила следом. Тиха сделалась и молчалива. Глаза ее вроде глядели, но не видели никого. Устремлен был взор ее в бездну бездонную, куда иному человеку даже на миг глаз скосить страшно. Бояться ее не боялись, но старались пройти мимо, убыстряя невольно шаг ….





Глава 3. Проделки нечисти

2007 год.
Еринец
Попенял на себя, что бросил машину и она скатилась. Поболтал с пацанами о рыбалке, вернулся к палатке. Все вроде на месте, но что-то, витало под кронами вязов. Покурил и стал переносить жилище да нехитрый «экспедиционный» скарб на другую сторону улицы.
Там тоже дом кирпичный стоит без крыши. Вдоль северной глухой стены в 5 метрах растут три дерева. Под ними и ставлю палатку. Машину не трогаю, пусть стоит на старом месте, так как перед развалинами дома, к которому палатка присоседилась, канава дождями промыта. По бровке канавы разная техника ездит  - от «Беларусей» и «Кировцев» до велосипедов. Нередко рулит техникой слегка или совсем неслегка пьяный мужичок. На прежнем месте машина хорошо стоит. Во-первых: находится по другую сторону «естественного препятствия» - канавы. Во-вторых: очень хорошо видна из палатки.
Перебравшись на новое место и перекусив разведнным в кипятке «бомж-пакетом»,  приступил к поискам. Металлоискатель собирать не стал. Для начала решил без него поискать «клады».
Прикинул, что самое удобное место прятать чего-нибудь, кладка ниже подоконника. Спрятана вещь будет на самом видном месте, где мало кто будет искать что-либо. Что кладка стены в месте тайника будет отличаться, вполне объяснимо - когда меняли оконные блоки, то и кладку чуть потревожили, а устанавливая окна, естественно, покуроченное замазали.
Вооружившись «фомкой-гвоздодёром», небольшим ломиком и туристическим топориком приступил к делу. Начал с того, что стал простукивать кладку обушком туристического топорика. И в первом же окне поблазило удачей - звуки от ударов по  двум кирпичам отличаются от прочих.
 Есть! И сам пугаюсь. Не бывает так.  «Пусто», - думаю – «Или какие-нибудь безделушки да старые деньги бумажные в жестяной коробочке – такой, какая у деда Шмырди была». Алексей Иванович в ней всякие мелкие вещи да безделушки держал. Там был даже серебряный полтинник 1924 года и медный пятак того же года – увесистая монетка. Отец говорил, что они такие пятаки использовали в качестве биты – увесистый он и ложится прои броске ладно. Я пятак спер у деда, так он меня чуть не отхлестал, даже за вичей из акации пошел на огород. Пока он ходил, я сбежал, но возвращаться домой все равно пришлось. Дед у вичи из жалости к моему «учёбному месту» кору содрал вместе с колючками и поставил у дверей. Заднице бы очень не поздоровилось от этой розги, если бы дед пожелал «привести свой приговор в исполнение». Не привел, на «розгу» лишь кивнул: « Ужо, внучок, поучу. Ох, поучу….»
Долбить стену сразу не стал. Сел на гнилую матицу, валяющуюся внутри дома. Закурил и размышляю.При этом предпологаю, что если есть что в «тайнике», то какая-нибудь халява. А халяву мне не надо. «Я искатель», - взбадривал себя, - «А не шаромыга какой. Мне серьезные находки нужны».
«А какие это, серьезные?» – себя спрашиваю между глубокими затяжками, и, не дожидаясь ответа, сигарету откидываю.  Беру лом и кирпичи разбиваю на куски прямо в стене.
Рубашка на спине от скорой работы потом пропитывается. Сам возбуждён от дела увлекательного да от нетерпения. Будто гонит меня кто-то. Кирпичи расколоты, а их частицы из стены «фомкой» выломаны.
Пот с лица стер, вздохнул облегченно – ни «серьезной находки», ни халявы, Слава Богу. Между рядами кирпичей небольшая пустота, где  спичечный коробок поместился бы, пяток их вряд ли, а про банку из-под монпансье, в которой, по моим представлениям о «кладе»,  сокровища хранились,  и думать нечего. Но отрицательный этот результат не огорчил, а, скорее, обрадовал:
«Значит, ухо тоже инструмент для кладоискателя важный», - мысленно подытоживаю законченное действо. Затем беру целый кирпич, укладываю горизонтально на горку  кирпичных обломков, сажусь и закуриваю:
 «Чапай думать будет», - сладостно затягиваюсь.
Но дум никаких «чапаю» в голову не приходит, и тут уж по принципу другому на до действовать – «Чо тама думать? Долбить надо». Беру топорик в руку и начинаю дальше простукивать стену. Снова по каждому кирпичу вниз от подоконника стук-стук, а потом вверх – тук-тук. Звуки почти не отличаются, нет в них «глухости», свидетельствующей о пустотах в стене.
Лишь в самом низу слышатся еле отличимые различия в тонах. Но отличия эти по всему ряду. На тайник для золотых «цервонцев» непохоже, но для винтаря места хватит. Берусь за лом и разбиваю кирпич. До внутреннего шва кладки проделываю отверстие, а там небольшая трещина по всему ряду – кирпичи разошлись. Еще  один такой же пробой делаю в метре от первого. Результат тот же.Собираю инструмент. Хватит для первого дня.
«Отрицательный результат, тоже результат», - бодро бормочу себе под нос известное оправдание неудаче. Но из рыбацкого опыта знаю – если по приезду на реку в первый день не обрыбишься, то в итоге вернешься с рыбалки с богатым уловом. Если же попадается рыбёшка сразу после первого заброса, то можешь удочки сматывать, ибо дальше пойдет сплошное невезенье в промысле.
Попил чайку, в палатке повалялся. Пару раз приподнялся, чтобы глянуть на машину. Видимость нормальная. На локти оперся, голову чуть повернул, и в наполовину открытом оконце палатки машина видна как на старой фотокарточке – чётко, но в крапинку.
«Как модель модная на подиуме каком моделируется», - оценил вид «панорамы».
Делать ничего не хотелось и я закемарил. Через час с небольшим проснулся. Из палатки выполз на волю.
Тихо. Внизу река про басурманина бормочет. А у меня раздвоенье в голове. Глаза то на инструмент косятся, то на удочку, наклоненную к березе. Мысль ко второму склоняется, но не прямо и «в лоб», а с «хитрым маневром». Леска на удочке старая, вся в узлах, и грузило на какой то петле болтается. «Надо, - подгоняю мысль «действительную» под «желаемую», - поменять снасть, а там видно будет».
 Когда на удочке поменял леску, приладил новый крючок и поплавок, оценивающе глянул на «дело рук своих». «Знатная уда! – хмыкнул, потому что дальше уже все идёт по «накатанной коллее» лодыря – Надо теперь инструментишко испытать, в деле опробовать».
Нетерзаемый сомнениями и мыслями о чём-нибудь другом, кроме рыбалки, отправляюсь на реку….
С реки окуней принес на жареху. Тут же и к делу приступил. Окуней на углях поджарил и тут же умял.
Надо идти руки мыть, но к реке далеко, а вода в пластиковых бутылках кончилась. Ничего страшного. Вытираю перепачканные растительным маслом пальцы о тряпку, а «начисто» о штаны - все в порядке.
Уже темнеть начало. В палатку залез, приемник включил. Там какая то лабуда про политику, а затем новости. «Зачем они мне в этом захудалом углу земли, где лешаков на квадратный километр больше, чем людей?» - и приемник выключил.
Про лешаков подумал: «А сколько их на квадратный то километр, как посчитаешь?» - тут же вопрос себе задаю.
«И считать не буду. Так ясно – больше, чем людей», - отвечаю теми же словами, которыми озадачил себя, и лезу в спальник.
Заснуть сразу не удалась. Во-первых: потому, что на боярский манер после полудня вздремнул и сон перебил. Во-вторых: на себе испытал, нужно какое то время, чтобы угнездиться на новом «койкоместе». С час ворочался. Засыпать стал, но тут закряхтел кто-то за палаткой и шнур растяжки дернулся, будто кто запнулся слегка за нее.
Душа в пятки, а в мыслях ответ на давешный вопрос сразу же и вывернулся: «А вот и лешак явился с местного «квадратного километра».
Наплывающее беспамятство сна отлетело, но и страх, вскипевший от услышанных звуков, спустя минуту отступил. Вместо боязни предположение вывернулось, что кряхтенье  во сне пригрезилось и я обрывок сонного виденья за  явь принял. «Нагнал на себя жути и сам испугался», - успокился окончательно.
Снова дрёма опутывает сознание. Почти погрузился в сети её, но тут снова кто-то всхлипнул почти в изголовьи за палаткой и уже угловая растяжка «вигвама» дернулась. На этот раз звуки были отчетливей, а колебания от рывка веревки  тихой дрожью по ткани палатки пробежали.
Сон опять отлетел, будто и не было. Сел, не покидая спального мешка и думаю, как быть?  Поступил по принципу кролика и ужа – «Да подавись ты, чудище!» - и шаг в пасть аспида. Вытащил из рюкзака фонарик и тихонько из палатки выбрался. За край палатки глянул и луч фонарика в тот же момент включенного направил на растяжки.
Лешака, там никакого не обнаружил, но лягушка была. Выхваченная лучом света  она прыгнула в сторону от палатки, но я уже все понял:
«Вот, жаба колченогая! Скачет тут, понимаешь, и добрых людей с ума сводит!» - возвращаюсь в палатку и, заползая в спальник, незло сетую: «За лето так наквакается, что к осени уже и голоса у бедолаги нет, будто курильщик чахотошный с 90-летним стажем квохчет….».
Перед тем, как спрятаться с головой в спальном мешке, выглядываю на улицу – на месте ли машина? На месте. Белеет в темноте, будто приведение, моя «пятерка».
Только подумал о приведении, тут же ожгло – помянул лешака, и лягуха стала палатку дергать. Приведение вспомнил. И теперь близнящего ждать? Исходя из упоминания о чёрте, должно так и случиться.
Снова покидаю палатку. Беру пару кирпичей и к машине иду. Открваю дверь с водительской стороны. Проверяю, опущены ли кнопки запоров у стекол дверей? Все в норме. «Ручник» включен. Машина стоит на «передаче». Вроде все ладно. Закрываю дверь, запираю на ключ. Под задние колеса со стороны склона подкладываю кирпичи. Кажется уж теперь то все меры против «нечисти» приняты, можно спокойно засыпать. Что и делаю спустя десять-пятнадцать минут.
Под утро проснулся, первым делом на машину глянул. Белеет на фоне развалин, как упомянутое вечером, приведение.
«Нечисть бессильна против «кардинальных» мер», - с удовлетворением отмечаю и тут же ехидное предположение откуда то выползает – «А, может, нечисть в эту ночь выполнила план по пакостям и отдыхает?»
«Да и пускай», - зеваю сладко и снова засыпаю – на исходе ночи уж очень сладкоспится.
Утром оказалось, что нечисть «не выполнила план» на момент моего предутреннего пробуждения. «А, может, она и правда подслушивает мои мысли и делает все, согласно моим пессимистическим предположениям? У нее что, своей головы нет?» - куда от вопросов деваться.
Может «головы» у нечисти и нет, но способности к подлянкам расчудесные. Машины утром на месте не оказалось. Не обуваясь, выскочил из палатки, роса по ногам хлестнула. На дорогу, что просматривалась в бурьяне по улице Еринца, выбежал. Все, как и вчера, машина под горой «белеет парусом одиноким» и ждёт своего хозяина, когда тот придет и «заберет её обратно».
Быстро сапоги на босу ногу обул и к тому месту, где машину оставил, подошел. Думал на росе следы «нечистого» остались. Увы, лучи солнца иглами, пробившись через листву вязов, из-под которых переселился накануне,  подсушили траву. Кирпичей, которые под колеса подкладывал, тоже не было.
В палатку вернулся за ключами от машины, взял их и сел рядом с палаткой. «А, может, пускай машина под горой и стоит, раз так угодно нечисти?» - думаю -  «Дальше, уже не утолкают «пятерку» прохвосты. Если б захотели, то так загнали машинешку, что и не сыскать».
До бесконечности можно тягаться с проказниками – оставишь наверху машину, а утром опять ищи ее на лугу. Придурки несусветные будут развлекаться, а я, получается, потакать им.
Так бы и сделал, но вспомнил, что все равно надо к машине идти за металлоискателем, который решил собрать и опробовать.
«Пусть хотя бы днем машина стоит около палатки, а на ночь можно и самому поставить ее туда, куда нечистые сталкивают» - решаю лить воду на мельницу нечисти.
Машина стояла внизу в метре от дороги. В пршлый раз со следа не съезжала. Значит, в этот раз рулили подлые. Съехали на луга, и снова на «ручник» поставили, «скорость» включили, но почему-то заднюю. И двери на ключ заперли - все умеют делать.
Будто не «проказники-нечистивцы», а школьники-шкодники – из-за руля не видно, но порулить хотят и, думают, что умеют.
О том, что всякий малый мечтает куда-нибудь на чём-нибудь махнуть, по себе знаю. У меня такой «припадок» случился в 4-м классе, то есть в 10 лет.
Были в нашим классе два закоренелых двоешника Тит и Якич. К третьему классу они уже успели два раза повторогодничать. Учителя их вечно за что-то ругали и отчитывали. Я же находился в противоположной им «учейской категории», но была у меня некая странность, про которую на родительских собраниях каждый раз говорила наша учительница моей маме. Суть «странности» заключалась в том, что я все уроки крутился и вертелся, как на иголках, но при этом всегда отвечал на вопросы учительницы ладно и по теме. То ли эта «верченность» понравилась друзьям-второгодникам, то ли другое, о чём ныне так часто говорит юморист М. Задорнов – моя «соображалка».
Обратная сторона «соображалки» - совершеннейшее отсутствие «думалки». Ко мне это и сейчас, подходит, а тогда прямо на рожице было прописано простодырье. Титу и Якичу в их проделках такой «пассажир» был просто необходим. Нет-нет, да и смущали они меня на какую-нибудь проказу. Но они еще были людьми неопытными, поэтому чаще всего им доставалось и за проделку, и за «вовлечение совершеннонедееспособного» Воронина.
Однажды Тит и Якич задумали убежать из дому. Не куда-нибудь, а в Молдавию. При этом и меня еще пригласили с собой.
После уроков дождались, когда я выйду из школы, отозвали в сторонку и стали уговаривать меня бежать с ними в эту их «молдавию», которая от нашей Кировской области почти на краю света, но я этого не знал. А тут еще Тит мне поведал, что Якич прошедшим летом отдыхал там со своими родителями и видел такие чудеса, какие мне  даже сниться не могут.
- Ты представляешь, Серый, сколько там яблоков? Прямо вдоль дорог растут яблони все увешенные яблоками – ешь их, не хочу, - Тит даже причмокнул от удовольствия и глаза в щёлочку сошлись у него. У меня от мысли о яблоках слюна рот заполнила.
Яблоки я любил, но у нас такого изобилия не было. «Китайка» безвкусная летом, будто трава. Поздней осенью, когда прихватывало ее первыми морозами, тогда только и можно было вволю полакомиться вкуснятиной. «Яблочёнки» оттаивали во рту, были очень слакдим, за что их называли «мятными» - как пряники.
Полакомиться яблоками можно в коллективном саду – «питомнике», мимо которого каждый день я шел в школу и обратно, но залезть в него было делом сверхгероическим, ибо охранялся участок сторожами. Перелезть через высокий забор  можно, но, убегая, перемахнуть через него – дело почти фантастическое.
 Пробовали попасть  в «райский уголок» по-разному. Но детской хитрости не хватало, чтобы противостоять сметке и бдительности сторожей, но несмотря на превосходство противника в силе и вооружении между сторожами и нами шла «тихая война». По дороге в школу отрывали доску или две, чтобы можно было протиснуться через получившуюся дырку в забре. Утром, когда шли в школу, яблок с собой много не наберешь, поэтому быстро забегали в сад, хватали несколько плодов и шмыгали за ограду. Доски прилаживали на место, нижние гвозди досок подгибали. Замаскировав лазейку, шли учиться с надеждой, что на обратном пути нахватаем яблок побольше. Сторжа этот «финт» знали и днём лазейки заделаывали. После школы  мы напрасно искали помеченные доски забора, но яблок хотелось и приходилось «идти на подвиг». Ходили, но сколько на том заборе штанов порвано, сколько за рваные штаны задниц бито - не счесть.
Мне же предлагали поехать в «Молдавию», где яблоков – пруд пруди. Сторожей и заборов нет. Кто же откажется от такого? Я согласился, но уточнил, как туда пойдем и когда.
Тит посмотрел на меня, как на дурачка.
- Идти туда долго, поэтому угоним машину, - все же объяснил.
- А как?
- Как-как? – Тит на меня смотрит, как на бестолочь распоследнюю, - Якичу батя давал порулить своей машиной, а мы на другой поедем.
Тит не уточнил, на какой «другой». Я же решил, что угонят друзья грузовик, а меня посадят в кузов. Ехать в продуваемом всеми ветрами кузове мне не хотелось, и я даже подумал, что, может, и не ехать мне в Молдавию, а подождать морозцев и поесть вволю «мятной» «китайки». Но тут Якич обмолвился, что маштину он присмотрел – «легковушка», только угонять ее надо после окончания рабочего дня, когда в гараже никого не будет.
Мы шли по узкой улице нашего городка и, размахивая полевыми сумками, заменяющими нам портфели, на все лады обсуждали план нашего бегства. Я радовался тому, что меня берут в путешествие равноправным членом «экспедиции» и даже пообещали спутники выделить мне место в кабине автомобиля. И саму машину «предьявили мне в качестве доказательства». Это был «козлик» ГАЗ-69. Стоял он во дворе райсполкома рядом со старой «полуторкой».
Осмотрев издали машину, на которой предстояло нам ехать в Молдавию, пошли дальше. У дома, в котором жил Якич, остановились и стали решать, где еще поболтаться до пяти часов вечера, когда закончится рабочий день.
До того времения мои сотоварищи намеревались посидеть у Якича дома, а мне дали «ответственное задание» выпросить у мамы пять рублей денег. «Задание» это меня просто пригвоздило на месте. Пять рублей – это же такие деньжищи!Десять копеек на кино да семь копеек на пятьдесят грамм мороженого выпросил бы я у родительницы, а тут целую «пятерку» надо клянчить – пустое дело. Хотел объяснить это друзьм и поторговаться, но те уже скрылись в подъезде дома Якича.
Постояв несколько минут,  повернул обратно и пошел к почте. Там  работала моя мама. Метров 50, а то и всю сотню отшагал, снова остановился. Даже той «соображалки» хватило, чтобы понять – мама мне пять рублей не даст. А без денег меня в Молдавию не брали. Тит мне об этом сказал, убегая  вслед за Якичем.
Пришлось отправиться домой. По дороге облизнулся, глянув на увешенные плодами яблони за высоким забором в «питомнике». Посожалел, что не удастся махнуть в далекую Молдавию и не отведать тамошнего дива.
На следующий день я шел в школу и думал с завистью, что Якич и Тит уже, наверное, в Молдавии. Поставили ГАЗик под деревом, а сами сидят на сучках и лопают никому не нужные яблоки.
На первом уроке «путешественников» не было, но это никого не удивило. Удивило бы другое, если б они были на нем. «Но когда-то ведь должны были их хватиться, - рассуждал я. – Никто не знает «тайну исчезновения» Титова и Яковлева. А я знаю!» Гордость так и распирала меня. Так и хотелось с кем-нибудь поделеиться. Но я сидел на первой парте с девочкой-отличницей – ей тайну не выложишь, а мой друг Женька, от которого у меня «тайн не было», на предпоследней. До перемены я дотерпел, но «страшную тайну – пусть меня пытают фашисты» я все же не выдал никому. Но не оттого, что язык до крови прикусил, просто на перемене явились в школу «путешественники».
Во время следующей перемены я отозвал Тита и Якича в сторону, чтобы узнать, были ли они в Молдавии.  Оказалось, что не были. А я надеялся, что они туда съездят и привезут хотя бы с десяток сладких яблок.
- А чё не поехали то? – допытывался я, понимая, что мне уже ничего не отвалится.
- Колеса на ГАЗике не было, - кратко пояснил Тит, и тут прозвенел звонок. После уроков у меня были уже другие дела, мы затевали что-то (уже и не помню что) с Женькой….
Прежде, чем к машине подойти, осмотрел траву около нее, надеясь найти какие-либо следы. Однако следов не было. Даже со стороны водителя ни одной примятой травинки у двери машины не углядел.
Выйти, и не наступить на траву было невозможно. Если только на крышу, а оттуда прыгнуть на дорогу, что по моим прикидкам было вполне реальным.
«Я бы и сам так сделал», – примерил я на себя «одежку» нечистых» - «А раз я могу такой фокус проделать, то никакого близнящщего могло и не быть. Чья то шутка. Но чья? И зачем?  Похоже на мальчишескую».
 Я бы и сам, будь в мое время столько всякой техники, вполне бы мог нечто подобное отчебучить. Но пацаны-рыбаки уехали накануне еще до полудня, другие не приезжали.
Ничего не выяснив, сел в машину и поехал к палатке. Там «пятерку» свою развернул и поставил на то же место, где стояла она до «угона».
Пока с машиной разбирался, об еде не думалось. Но как только отошел от нее на метр, сразу же вспомнил, что еще и не завтракал.
После чаепития сел на бревнышко у кострища и закурил. Сидеть бы так на бревнышке да утру доброму радоваться. Так нет, минуты не прошло, а уж зуд какой-то не дает спокойно предаваться неге беззаботности. Полез за металлоискателем.
Еще и сигарета не докурена, а я уже кручу в руках прибор. Читаю инструкцию беспорядочно, перепрыгивая с абзаца на абзац в разных направлениях. Ничего не улавливаю, дым от сигареты в глаза лезет. А тут еще смотрю – чего-то не хватает вроде. Чего?
Сообразил – провода от прибора к датчику нет. Все на месте, а «веревки» электрической нет!
Целый час перебирал и перекладывал все вещи. Даже в ведомость комплектующих заглянул. Думаю, вдруг между датчиком и прибором связь беспроводная? Нет. По ведомости получалось, что шнур входит в комплект прибора. Вспомнил, что когда получил прибор, проверял комплектность. И тогда шнур был. А тут вдруг не стало его.
Благо есть на кого все валить – «нечистая».
«Ух, ей бы по роже надавать» – думалось в тот момент. Но тем и коварен этот враг, что невидим и рожа его для битья недосягаема. К тому же и неизвестен. Даже сущность его непонятна: то ли материален он и есть у него две руки, две ноги и башка с вывертом, то ли нематериален он, обличье его лешачинное невидно, но все равно – «враг хитёр и коварен».

Глава 4. Было не так маленько….
1857 год.
Еринец

Не сгинул Кузьма в омуте, а решил, что хоть и не будет ему жизни без Алёны Еринцевой, но руки на себя накладывать он не будет.
Зачем грех такой тяжкий на душу брать? Что-нибудь другое придумает. Ведь не может такого быть, чтоб не нашлось выхода из жизненного тупика.
Не знал он еще таковых на кратком жизненном пути, но умом понимал, что на веку человеческом их много бывает и, если каждый раз, уткнувшись в стену, лоб об нее разбивать или обратный ход искать, то либо лоб расшибешь, либо душу свою ослабишь. Долго ломал Кузьма голову над тем, какую стезю ему выбрать. И не находил - все свершилось само по себе.
Сидит он возле омута темного бездонного, бражку попивает и на воду смотрит в ее пугающую темесь. А мысли то об Алёне, то о нескладной своей доле. Оженят его, понимает, на нелюбимой, и куковать им долгий век без любви пусть и в согласии.
С первого шага семейного ложь змеей-подколодницей в их совместную жизнь прокрадется, и не где-нибудь, а прямо в церкви во время венчания, когда надо будет сказать, что согласен взять в жены ту, которую барин одобрит и свахи выберут. Он соврет, суженица в голос ему подтвердит согласие и пойдет ложь их жизнь совместную курочить. Ладно бы тут и разбежаться, чтоб не маяться, но ведь надо дальше жизнь ладить-править. Дети народятся не в любви, а, получается, что во грехе. Кем они станут? Какое им будет родительское наставление от отца-матери, если не любы сами друг другу, а будто в одной клетке две птахи посаженные? В лесу или в лугах тем бы птахам всякой на свой лад-манер жить да порхать, ловя мошкару да мух. Может, и получится им совместную трель на воле вывесть – тут уж как судьба распорядится, а, находясь в одной клетке, поневоле голосить придется на пару – какая уж тут песня.
Пьет Кузьма брагу, в голову не хмель ударяет, а злость жабой-прежабой вкрадывается. Мысли разные о том, чтобы всем и всё наперекосяк сделать, тут же о доводы здравые расшибаются – люди то тут при чём? Да самому ладно ли в татьство да окаянство ударяться?
К запрету барина – Андрея Илларионовича Дувано жениться на Алёне, как отнестись? Принять или воспротивится?
Через старосту позвал он к себе Кузьму.
- Ты, Кузьма, с сыном моим Андреем ведь дружен был? - разговор завел, который сперва смутил парня.
«Это то к чему?» – удивился Кузька, и тут же почувствовал некий подвох со стороны барина. Уже предположение в голове у парня вырисовалось, что хотят Алёну в прислуги барские взять, а с какой радости, понятно, чтобы потешиться с красивой девкой и прогнать.
Но на это у Кузьки свой довод имеется.
«Куда там…» – злорадствует он оттого, что всё у них с Алёной уже было, а, значит, перед Богом она его суженная, а барин силой ее отнимает у него. Размышляет так, но ответ барину надо давать.
- Так это…. Мы…. Да…. Я вроде ученика был, а он, ваш сын Андрей, учителем…..
- И мечтали вы ведь в далекие страны уплыть? – напонятно парню, куда разговор уводится.
Кузька думал, что барин начнет уго уговаривать да ублажать посулами, чтоб от Алёны отказался, а тут совсем непонятное спрашивает супостат.
«Может, хочет голову затмянить?- как такой вопрос понимать – мечтали или нет?»
- Так это…. Детские игры то…. Всяко в игре то напридумывать можно.
- Иногда и детские игры отпечаток на всю судьбу накладывают.
Молчит Кузька в полнейшей растерянности.
- Андрей через год учёбу в Германии заканчивает и предполгает в дальнейшем карьеру свою делать по горному ведомству, - совсем непонятно, куда барин свое гнет.
«Неужто на Алёне решил женить сына!» – в башку так и шибануло. Даже кулаки сжал, чтоб сдержаться и не плеснуть в барское холёное лицо упрек: «Что вам, своих барчугских невест мало?». Удержался.
- Письмо Андрей прислал. Как ни странно тебе покажется, вспоминает тебя и даже привет передает, - не замечает барин, как лице Кузькином злостью повело.
- Нужны мне его приветы…. – не сдержался Кузька, истолковав прямой взгляд барина, как издёвку.
- Зря ты так, Кузьма, - в голосе барина смущение послышалось.
«Знать, пробрало! Боитеся правды то», - мысленно радуется Кузька, что зацепил барина.
- Андрей ведь от всего сердца. Я понимаю, что на меня ты зол. Но, понимаешь, в чём дело….
- Понимаю. Хочете на Алёне Андрея женить, - совсем осмелел Кузька. Да и как иначе, что ему терять?
Барин замер. Смотрит на Кузьку не то удивленно, не то растерянно.
- Ты что, Кузьма? Нет-нет…. Вот, оказывается, о чём ты подумал.
- А что, не так?
- Не так Кузьма. И в услужение Алёну не собирался брать, как ты, верно, подумал, когда об отказе узнал.
Тут уж Кузька осоловел,
«Чё, он мысли читать умеет?» – и взгляд потупил.
- Нет, Кузьма. Не так всё. Пусть Алёна с родителями живет. Отец у нее уж не молод, а мать - сам знаешь, больна очень.
- И что?
- А то, Кузьма…. Хочет Андрей практику получить на горных предприятиях в Сибири и даже свой рудник затевает заиметь.
- Пусть имеет, Алёна то при чём? – пробубнил Кузька.
Барин слова эти мимо ушей пропустил:
- Ему товарищ там надежный нужен. Не слуга, а, именно, товарищ. Чтоб и грамотный, и толковый, и надежный. Вот Андрей и просил в своем последнем письме, чтобы тебя с ним я отпустил.
- А я чё…. – спутался с мыслей кузька, сказать не знает что. Нашелся, наконец.
- Но у меня эть тоже мать здесь одна.
- За мать не беспокойся. Будет получать от меня пенсион в виде продуктов питания, а ты еще и часть жалования посылать ей будешь.
Если б не Алёна, от такого предложения на небо бы взлетел Кузька в радости своей. А тут, как быть? Почему бы Алёну с собой не взять? Спросил и об этом барина, но тот суров сделался:
- На службу тяжкую отправляешься в далекую землю, Кузьма. Какая тут Алёна? Обживетесь там в Сибири, тогда и о семьях подумаете. Сколько на это время времени уйдет? Пять, десять лет? Но и через 15 лет вы еще в поре мужской будете, а девке столько ждать не с руки….
Совсем запутался в суждениях своих. И тут глянул на перекат, что за омутом начинается, а там будто человек плавает. Сразу же все мысли прочь отлетели. Быстро одежку с себя скинул и вплавь через омут кинулся  - вдруг еще не захлебнулся человек и откачать можно его?
Омут переплыл, к утопленнику, зацепившемуся за корягу, что выворотнем торчала из воды, по отмели подбежал и лицом вверх его перевернул. Понял, что опоздал. Не один час уже в воде пробыл мужик. Закоченел уже.
«Вот беда то…. Вот беда…. Делать то чё?» - растерялся. От тела отпрянул и хотел в деревню за людьми бежать, чтобы позвать кого-нибудь, но остановился.. Вечер уже, солнце за деревней спряталось-закатилось. Звать кого то надо. А кого? А зачем? В лицо утонувшего глянул – незнакомый совершенно мужик, не из Еринца. Откуда взялся тут, непонятно. На песчаную косу выволок мертвеца и в лицо его вгляделся. Невольно о себе подумал, что это мог бы быть он, кабы утопился. По спине мурашки пробежали от такого предположения.  Вгляделся в покойного и никак взор отвести не может, будто себя со стороны увидал – бывает такое во сне, когда себя видишь откуда-то сверху и пытаешься даже подсказать «себе-не себе» что-то. Ростом с мужиком одного, волосы у обоих курчавы-смолисты, будто у братьев-близнецов. Вот только ликом несхожи. Сравнил Кузьма себя с утопленником, а для чего, понять не может.
Дальше рассуждает, что постарше чуть утопленник, лет под тридцать ему. Еще отмечает, что мизинца на руке нет.
«Если в воде побудет пару недель, то непонятно будет – при жизни палец потерян или в воде налимы отгрызли? Да и кто обратит внимание на то, что мизинца у мертвеца не хватает? Никто. А если даже и увидят это, то подумают на того же налима, водяного или еще какую нечисть, живущую в омуте». – наматывает вязь предположений Кузька, не отводя взгляда от мертвого лица.
«Вот уж попридумывают небылиц про Кузькин мизинец!» - в «шкуру» утопленника влезает Кузьма. И, как о решенном деле, думает, где утопленника на пару недель притаить, чтобы налимье над харей мертвеца потрудилось.
Вспомнил, что выше мельницы на плесе коряга есть дубовая с дуплом таким, что и человек поместится. Не одного налима из-под той коряги Кузьма выловил, но больше отпустил. Налимьё под той коряжиной очень любит в жару прохлаждаться. Дупло своей зияющей пустотой на людей жути нагоняло, но Кузька не боялся, ибо однажды по запарке нырнул под нее, глянул, а там, будто в жилище подводном просторно и ничего страшного нет. День был ясный, в воде все светилось и сияло, потому даже ужасное дуплище казалось в лучах пробивающегося солнечного света норкой-прибежищем доброго зверька. После того раза Кузьма и приноровился налимов ловить под ней.
Никто про эту Кузькину «тайну» не знал, считалось, что под ней обитает царь-батько всех раков, налимов и прочей рыбы, обитающей в Ярани. Царь тот распоряжался всеми утопленниками, которые попадали в его царство. Каждого утопленника налимий батько, как добрый барин, распределял между своими соплеменниками. Если бы прознали в Еринце о Кузькиных ныряниях, то неизвестно, как отнеслись к этому односельчане. Может, посмеялись бы, а, может, и сочли, что он с нечистью знается. За якшанье с «водяным отродьем» могли и камень на шею привязать да в омут кинуть…
Кузька из мужиков вятских, а они народ решительный и загниголовый. Что затеют, не свернешь. Либо башку свернут, либо своего добьются.
Взвалил утопленника, будто куль с мукой, и потащил его по воде вдоль берега до коряги.  Чтобы случайно тело бедолаги не вынесло течением раньше срока, привязал его к отросткам колоды.
На берег выбрался, хотел обратно к омуту идти, чтобы одежку забрать свою да остатки браги. Но тут собаки на мельнице залаяли. Под берег снова спустился, чтобы подождать, когда свора мельникова успокоится.
Сидит на кочке, в воду ноги свесив, а собаки, будто обожрались зельем дурным, брешут и брешут. Кузька, сидя под берегом, замерзать уже стал.  Холод, остужая тело, мысли в голове взметывает для обдумывания сложившегося положения.
И у Кузьмы этакое же взвихрение в башке произошло, и решил он, что одежку и брагу (Жалко, конечно, оставлять половину бутыли недопитой на берегу, но что ни поделаешь для исполнения задуманной каверзы?)  забирать не стоит. «Пусть лежит все, как есть. За то завтра, когда обнаружат все это, решат, что утонул я», - недобро усмехнулся «новопреставленный утопленник», предствив, какой переполох назавтра начнется в деревне, когда обнаружат на берегу одежку его и бутыль браги початую.
Будут искать и не найдут. Да и не мудрено.
 В омуте колода на колоде лежат. Решат, что затянуло нго под них и прекратят поиск по причине бесполезности. Всё равно всплывет тело, когда его налимы обгложут да течение вынесет из-под колод.
Одежкой разжиться не составило труда. На огородах в каждой деревне столько всякой одежки развешено, что за ночь можно воз портков и зипунов набрать.


Глава5. Нечисть не успокоилась

2007 год.
Еринец
Думай-не думай, а шнура нет, а без этой «элетрической верёвки» металлоисктель сродни кирпичу, а датчик с рукояткой годен только для «шутильника», чтобы собак отгонять. «Ладно, без него пока обойдусь», - время к полудню подходит, а я еще и не продвинулся в деле кладоискательства ни на шаг.
Лень, навалившаяся на меня с утра, надоела. Собрал «шансевый инструмент» - топорик, «фомку», ломик и отправился к следующему разваленному дому. Крыша у него провалилась несколько лет назад, а кладка сохранилась до потолка, но между кирпичами в верхнем ряду появились трещины, отчего кирпичи «выехали» за вертикаль стены и чуть нависли над окнами. Известковый раствор по верху стены выветрился, его место заняли пыль да влага, что стало благодатной почвой для  мелких березок, жиденьким венком опоясывающим строение.
Подойти к дому было непросто: вокруг него разрослись сплошным массивом кусты сирени да акации, одичавшие от неухоженности и разрастающиеся по своему разуменью во все стороны. Троица вязов с юга накрыла стену дома тенётными крылами разметавшихся ветвей. Вокруг этого древесно-кустарникового редута еще один круг «колючей проволоки» из репья и крапивы.
 Посмотрел на эту «крепость». «Броня крепка и танки наши быстры…» - промычал и, развернувшись, стал продираться спиной вперёд к спрятавшемуся в кустах строению. «Броня» штанов и энцефалитки выдержали «натиск» крапивы, репей лишь поцеплял за одежку и от бессилия отстал, но мелкие «лианы» сирени спутали ноги и «танк» мой завалился. Матерясь. поднялся, но крапиву уже миновал, а через кусты можно и « с открытым забралом» лезть. Добрался до углового окна, заглянул внутрь развалин. Там тоже жутчайший «чертополох» – посреди них куча из битого кирпича, гнилушек, бывших когда-то потолком и земли. Поверх кучи проросла бузина, а к ней парочка осин присоседились. Осмторел внутеннее пространство дома и, перегнувшись через полусгнивший подоконник, положил инструмент на валяющуюся у стены матицу. 
Проемы окон не повреждены, хоть сейчас рамы вставляй. Даже подоконники не тронуты, хотя прогнили насквозь. «Значит, никто здесь не рыскал», - предположил - «И мне, как «первооткрывателю», должно повезьти».
Перемахнул в проем окна и даже перекуривать не стал, а сразу к делу приступил. Первым делом обушком топорика простукал стену под окнами. Тук-тук, тук-тук…. Звонко. Звонко. Звонко….. И, наконец, слышу приглушенный звук.
Повторил удары по этому кирпичу. Нет, ошибки, звук другой, нежели от удара по соседним кирпичам. «Неужто, повезло?» - озадачился – «Быть не может! А, впрочем, посмотрим», - и беру в руки лом. Разбил ломом шов кладки.  Кирпич пошевелился, дальше уже «фомкина» работа.
Половина кирпича летит под ноги. В образовавшуюся полость лезу рукой. За кладкой пустота шириной в ладонь расходится вниз и в стороны - уже интересно. Остатки кирпича, поддетые ломом, отлетают к подножию кучи в середине дома. Еще один кирпич, уже целый, падает рядом. Руку уже до локтя затолкиваю в пустоту. Ширится «каверночка», ширится! Следующие кирпичи вылетают из кладки, будто патроны из «магазина» АКМ-ошного – вспоминаю, как в армии разряжали автоматы после караула, выщелкивая патроны и ставя их пулей вниз в деревянные подставки. Ниша открывается объемом, если в литры перевести, с  ведро, но в ней ничего нет. Еще пара кирпичей валятся под ноги. «Ларчик» открыт, но это не тайник, а окно, разделеное стоящим на боку кирпичом надвое, котороевыходило когда-то на улицу.
«Видимо, для вентиляции подвала», - предположил – «А со временем с улицы оконце завалили мусором да хламом разным».  На всякий случай занятие не прекратил, а сунул руку в полость и стал прощупывать все закоулки. Ничего не обнаружил, а со стороны улицы, выяснил, окно заложено кирпичом в один ряд. «Для чего тогда этот «фокус-покус»? - и на улицу выбрался, чтобы разобраться в «нюансе». В месте предполагаемого окна стал хлам и землю раскапывать. В «фокусе» разобрался. Кладка на месте окна слабая, чуть ткнул «фомкой», она и зашевелилась. Значит, первое предположение, что это вентиляция, правильно. Последние хозяева просто утеплили подполье, заложив окно.
Снова напрасный труд, снова успокаивающее про «отрицательный  результат» и вся рубашка на спине мокрая. Пот и по лбу течет, заливая глаза. Но замечаю это, лишь тогда, когда понял, что весь труд по разрушению стены был напрасным.
Сел на два положенных друг на друга кирпича и закурил:
«Нет, так дело не пойдет. Надо что-то с металлоискателем делать», - подытоживаю результат бесполезной деятельности и кратких размышлений во время перекура.
Шнур – это двойной провод и штекеры на конце. Но можно и с помощью пайки «намертво» соединить прибор и датчик. Остается найти два провода и припаять их концы к выходам частей металлоискателя. И всего то!
Почти бегу к палатке, попутно намечая «мероприятия» по соединению блоков металлоискателя. Уже придумал, где провода найти - из машины выдеру. Там их за двенадцать лет эксплуатации преизрядно накопилось.
На худой конец можно взять провода «временно» - попользоваться, а потом на место поставить. Но лучше все-таки «лишние» найти. Придется в схеме  электропитания покопаться, но мы же «не валенком подшитым делатые», разберемся. С паянием тоже проблем не будет. Для паяния в аптечке аспирин найдется - лучше кислоты и не надо.  При большой нужде вместо паяльника можно и гвоздь использовать, но у меня в багажнике кусок медной трубки имеется. Один конец расплющу и заточу под «жало», а другой примотаю проволокой к палке. И паяй себе на здоровье, хоть ЭВМы. Олово для пайки наскребу с платы коробки предохранителей - коробку для предохранителей новую поставил, а старую (достойный продолжатель дела Плюшкина) не выкинул и теперь оказалось, что не зря.
Зная свою торопыжную натуру, откложил «электромонтажные» работы в «короткий ящик» и принялся за чаепитие. Еще раз обдумыл предстоящее действо, чтобы после седьмого «отмера» и «отрезать».
После чаепития разбрал ненужный блок предохранителей, сделал из трубки «паяльник». Все готово, осталось найти в машине «лишние» провода и «демонтировать их на неопределенный срок». «Без бутылки или «Инструкции по эксплуатации….» тут не разобраться? – чешу затылок, глядя на многочисленные провода под капотом, напутанные по всему моторному отсеку. Крышку капота опустил и полез в кабину за «Инструкцией по эксплуатации автомобиля ВАЗ 21053». Обычно она лежала за задним сидением, но в этот раз ее там не оказалось. Можно было бы предположить, что не взял ее с собой. Но тут же отмел это предположение. Во-первых: валялась она за сидением уже более трех лет с того момента, как купил машину. Во-вторых: накануне вечером заглядывал в нее, ибо там был новый номер «мобильника» жены, который я записал перед самым отъездом, так как ничего другого для записи под рукой не оказалось. Жена уезжала в санаторий, а я в Еринец. Она на день раньше умотала и, приехав в санаторий, позвонила мне, а в машине копался в тот момент. Любаша продиктовала номер, а я прямо на той странице, где было описано устройство карбюратора, записал продиктованные цифры. И вчера, когда ей звонил, то делал это сидя в машине и, поговорив, бросил автомобильный «талмуд» на заднее сидение. Неужели снова лешак поработал?
Может, и лешак, но вопрос возникает, на кой черт ему эта «инструкция»? Неужели хочет разобраться в технике, чтобы гадить более грамотно и изощренно? Но ведь в «Инструкции…» не написано, что, если сахарный песок насыпать в бак с бензином, то машина превращается в колоду. Или у лешака свой взгляд на пакости и он изобретет что-нибудь более коварное и злое - упаси, господи!.
«Инструкцию….» не нашел, пришлось брать провода из машины «вслепую». Вырезал провода нужной мне длины, которых под обшивкой в салоне великое множество. Затем завел машину и стал смотреть, какую систему я нарушил. Не работали задние «поворотники».
Невелика потеря - здесь в Еринце они не нужны, а когда закончу поисковые дела поставлю провода на место, соединив их на скрутку. По приезду домой спаяю их уже.
Часа полтора провозился с пайкой проводов и вот все готово. Осмотрел пайку, прилично все получилось. Даже «сопли» припоя не так корявы, как думалось, когда затевал дело. «Еще бы, - подумал,  - лаком для ногтей пайку покрыть и вовсе получилось, как у хорошего мастера, но и так сойдет, - кто ж предполагал, что шнур пропадет – а так, конечно, флакончик лака у Любашки надо стырить. На будущее».
Наконец соединил датчик с металлоискателем, вставил аккумуляторы – можно опробовать детище кладоискателей. Включил – всё в порядке, работает «система массовых поисков халявы». Для контроля бросил в траву топор. Металлоискатель покрутил. Топор «нашел». «Ну и ладно», - думаю «Завтра с утра и начну новые дела с ним. Сегодня же», -    вспомнил наказ жены «отдыхать больше» и отправился с удочкой на реку выполнять указание Любашки.
Что-что, а отдыхать душевно не рыбалке, да еще и с благословенья  жены, кто откажется? Я – никогда….
 
Глава 6.  В соседи к дракону

1857 год.
Еринец
Отлаялись собаки на мельнице, угомонились следом и караульщики добра Фёдора Сеича. Выбрался Кузька на бережок, покуда с утопленником валандался да собачьего угомону ждал, промёрз до косточек, зуб на зуб не попадает. Для согреву по лугу пробежался, теплей стало, но голышом много не набегаешь надо и одежкой разживаться. В свою деревню не пошел ремки с тынов воровать, чтобы не увязали пропажу вещей с его исчезновением. Для воровства и другие деревни есть. К одной из них – Малой Отшатне, что находится на притоке Ярани Куможе, направился.
Можно было поближе разжиться требуемым в Большой Отшатне, но там уж очень собаки злые и караульшик ходит, по доске палкой брякает так, что в ночи звуки на всю округу разносятся.
Малая Отшатня по правому берегу Куможи чуть не на версту вытянулась. Перед деревней в речку спустился и по ней побрел прямо по воде до ближайшей усадьбки. Поднялся на бережок и оглядывает огород – не оставили ли хозяева какую одежду или обувку на просушку.
На заборе ничего не развешено. В баню заглянул. В предбаннике висел какой то зипугишко. Примерил. Маловат оказался, руки из рукавов чуть не по локоть высовываются. Хозяина Кузька знал – мужичок мелковат, как про таких говорят: «метр с шапкой». Понял, что ничего подходящего не найдет в этом хозяйстве, хоть все сундуки переверни в клети, но зипунишко стаскивать не стал с себя. Для начала и это хорошо.
Хотел к следующей бане идти прямо через огородец. Но тут в соседнем доме кобель забрехал, Кузька пса знал – ленивый, но здоровенный лешачина - сильно надрываться не будет, но вдруг кто-нибудь на его брехню выйдет? Пришлось снова к воде спуститься.
У речки затаился, а на кобеля нашло что-то, никак не уймется. А тут и другие псы проснулись. Разлаялись, будто войско вошло завоевательское в деревню. Пришлось Кузьке уже по речке идти к устью. На берег вышел, прислушался. Собаки в Малой Отшатне успокоились, лишь изредка погавкивали. В Большой Отшатне караульщики тоже угомонились.
Решил, что обратно не пойдет, а обойдет ближнюю деревню с другой стороны, где он знал, собак мало и негавкучие. По полю обошел одну деревню и в другой у к бане крайнего дома подкрался.
В бане да на огороде насобирал одежки всех сортов и фасонов. Лапти почти новые на тыне сушились вместе с онучами, и их прихватил. Зипун по размеру подобрал и портов пару справил. К реке вернулся. Оделся, обулся. Все, что осталось, в узелок увязал, на палку укрепил. С поклажей на плече снова двинулся в луга, но уже знал для чего – чтобы затаиться на день и отоспаться, а когда отдохнет, тогда и думать будет, что дальше делать.
В версте от Еринца старица была, выгнутая тележным колесом, будто, к линии реки прилаженным, чтобы катиться Ярани, как по маслу, к недалекому устью по полотнищу лугов. За почти правильную круглую форму называли старицу местные жители Круглышкой.
Была старица затянута камышом да кочкарником с осокой, а внутри «колеса» будто остров небольшой. Никто на этом «пятачке» не бывал, боялись, ибо считалось, что на Круглышке живет некое чудище - так его не видно, однако, если зайдешь на Круглышку и в это момент скроется солнце, то из ветвей развесистой ветлы вылезет чудище «осьмиглавое и с глазищами бельмастыми, но огненными». Никто не знал, что случится при этом, было и того достаточно, что «вылезет» и что «бельмастое».
Как такое представить – «бельма огненные», никто пояснить не мог но ужас и заключается в непредставимости такого. Кузька уже бывал на Круглышке «на спор» и даже залезал на ветлу, но перед тем осмотрелся, чтобы не было на небе ни единого облачка. Договорился со спорщиками, что помашет с ветлы белым платком, когда заберется на нее.
Никого в кроне ветлы не было, даже следов от когтей чудища. Кузька полез на ветлу потому, что считал, что, если чудище в ветках ветлы живет, то на сучках должны оставаться следы от его когтей - не может же «осьмиголов» не поцарапать коры дерева, сидя на нем. До ветлы Кузька дошел и полез на дерево. До первых развесистых сучков подтянулся, сел в расщелину между стволами. Отдышался и дальше полез. Но схватился неудачно за сухой сучок и грохнулся вниз, подвернув ногу при падении. Прежде чем боль кольнула в ногу, в глазах полыхнуло. Боли Кузька не испугался, а от «полымени» душа в пятки провалилась, ибо решил, что это и есть «бельма огненные», что в следующий момент его сожрет некое чудище. От испуга глаза закрыл и так крепко, что возле уха что-то хрустнуло. Пламя больше не зажигалось, но боль вернулась. Кузька глаз открыл, затем второй.  По-прежнему светило солнце. Было тихо. Парнишка глянул вверх, но там никого не было. Хотел снова лезть на дерево, но нога сильно болела. К тому же откуда то появилось облако и солнечный свет на время померк. Кузька обмер, но глаза его не закрылись, а, наоборот, расширились и, когда облачко отнесло и луч солнечный стрельнул сквозь крону в глаза Кузьке, он чуть было не лишился чувств. Но в то же мнгновенье какое то отчаянье подтолкнуло  Кузьку и он, схватив палку, попавшуюся ему под руку, метнул ее в сторону  прорвавшегося лучика. Палка ударившись о сучки, упала к ногам «богатыря». Кузька сел. Надо платком махать с дерева, но слабость в руках  появилась и нога не слушается – не то что лезть, шаг шагнуть не может, чтоб от боли не сморщиться. Но и возвращаться «битым» не хотелось. Все же, пока ковылял к ожидающим его дружкам, сочинил целую «героическую повесть» о том, как он стал взбираться на ветлу, и тут облако скрыло солнце, что соответствовало правде. Лишь немного добавил о том, что тут и появились «бельма огненные» крыластые да восьмиголовые.
- Оно как взмахнуло крылом то и по харе мне! У меня аж дыхание перехватило, а руки, отнялись будто. Я и полетел. А оно еще и смеется дико. Вы слыхали поди?
- Не-е….
- Не слыхать было….
- Ага. Вам не слыхать. А мне каково? – вошел во вкус Кузька и вспомнил, как в ухе хрустнуло – Оно около уха то как заржало по звериному, у меня в голове затрещало, волосы иглами поднялись, как у ежа. Я хотел их пригладить, а только руки исколол. – и в доказательство последнего показал исколотые о ветки шиповника руки.
- Ни чо себе!
- А потом то что? – загалдели слушатели.
- Что-что? Брякнулся я на землю. А он сверху хохочет и будто насквозь меня огненными шильями прожигает. Я думал, что вспыхну от игольев тех. Такой огонь был в бельмах, что и не описать.
Наговорил тогда Кузька всего столько, что даже барин его к себе велел доставить для дознания. Доставили к барину брехунишку. Кузька и Андрею Иларионовичу начал было небылицу плести, но тот грамотный, остановил сразу.
- Хватит чушь нести.
- Да я и не несу…. - сник Кузька.
- Видел что? – и «бельмами огненными» глядит, будто прожигает.
- Не видел ничего. В беспамятстве был. Только, когда упал и подвернул ногу, показалось, будто вспыхнуло что-то перед глазами.
- То-то, – промолвил удовлетворенный ответом барин и, помолчав, добавил: - Эх, темнота наша. Один наговорит с три короба, другой подхватит и вот на тебе – в окрестностях Еринца поселился дракон огненный.
Барин разобрался, но другие не захотели вникнуть в брехню Кузькину. Уж больно баско все ложилось в чьи то давние выдумки и пошла гулять история о «драконе», которого «люди видели», который живет на Круглышке и выползает в ненастную погоду из земли, чтоб не ослепнуть от солнечного света. Сидит, как Соловей-разбойник, чудище на ветле да поглядывает, не забредет ли какая скотина или баба ему на утеху.
И коровы с овцами пропадали, и бабы молодые. Ни тех, ни других не находили. Неизвестность пугала, и теперь стало всем ясно и окончательно, что виноват в пропаже баб и скотины «дракон», живущий на Круглышке.
Кузька всю подноготную этой небылицы знал и поэтому смело отправился на «остров». Там проспал до самого полудня, чего не бывало, наверное, с самых беспортошных времен, когда болтался в зыбке под потолком под заунывные песни баушки.
Отоспался Кузька под ветлой, подложив узелок под голову и укрывшись маленьким, неподошедшим по размеру зипунишком. А тут новая незадача – есть хочется. Выползать же из-под ветлы не хотелось, но голод не прогонишь.
Поесть можно рыбы и раков, но как в реку полезешь? Вдруг кто-нибудь случайно увидит барахтающегося в воде утонувшего вчера Кузьку? Один выход – ждать ночь, а в июле то она не скоро наступит. А куда денешься? Некуда, вот и жди, належивая бока.
Все же отважился, покинул свое убежище, но с Круглышки не ушел. Стал смородину да малину собирать. Ягод немного на «острове» - от чувства голода не избавишься, но время убъешь. Желудок ягодами набил, но сытости не ощутил.
Чуть темнеть начало, а Кузька уже к реке по кустам прокрался. На противоположную луговую сторону реки по перекату перешел, поднялся на берег и по сторонам посмотрел, - не шастает ли кто по лугам. Не увидев никого, в речку вошел и нырнул с переката, чтоб в рачьих норах «урожай» собрать. Ходов их в обрыве под водой много. Раки углубились в глинистую твердь настолько, что руки едва хватало, что вытащить упрямого хозяина из норы.
В пустующие рачьи норы и рыба забирается в летнюю жару. Не только налиму да голавлю любо это полуподземное-полуподводное уединенье, но и мелкая сорога небольшой стайкой может завернуть в «подземные» покои.
Ночью кроме раков в норах никого не было. Одними раками не насытишься. Пришлось уже в темноте выискивать в воде дуплистые колоды, где налим летом и днюет и ночует. Выловленную рыбу – голавль, два налименка и раков с десяток - уложил в рубаху и пошел к ветле.
После купания холодно, но у Кузьки огниво есть, в баньке прихватил. Костер развел под ветлой, согрелся. Когда костер прогорел, на углях, обмазанного глиной налима, зажарил и пяток раков. Рыбу съел, в клешнях и шейках рачьих покопался, а сытости все равно нет.
Какая сытость без хлеба-соли? Надо где-то добывать жито. А где? Не идти же на паперть. Но что-то предпринять надо….
Лежит Кузька в своем «логове», мысли, как воду в ступе, толчет. Не знает, как свободой, свалившейся на него, распорядиться. Еще об Алёнушке своей печалится - узнает, что утонул, маяться будет девка. «Как бы ей знак подать, что жив?» - но тут же и удерживает себя, что нельзя раньше времени объявляться ей. Что «раньше», понятно. Но какого «времени», и предположить не может. В голове не укладывается, возможно ли такое вообще.
 И еще надо с телом, что под колоду на корм  налимам сунуто, что-то сделать. Управятся ли толсторожие с тем, чтобы лицо покойника до неузнаваемости отделать? И не перестарались бы. Изгложут всего мертвеца так, что решат, будто не Кузька это. Что тогда? Начнут искать среди живых? Объявят беглым и поймают ведь.
Брожение в голове допекает Кузьку, как отделаться от него? Надо временное убежище сладить, чтоб от дождей спасаться, до осени пожить, а потом в северные леса нескончаемые уйти – там, слыхал, Кузька утаиться проще.
Чтобы до северных лесов добраться, желательно бы документ какой-нибудь раздобыть на служивого или вольного ремесленника. Опять же вопрос – где и как? Не татьством же и не убийством. Бумагу можно и самому какую-нибудь написать, но опять же печать нужна. А где ее взыть?
От вопросов голова у Кузьки кругом. А то, что можно попробовать бумагу самому состряпать, понравилось беглецу. Только образец надо и принадлежности для письма.
Грамоте Кузька обучен. Его тетка в барской прислуге состояла. К ней иногда мать отправляла Кузьку в гости. Мол, при господском доме еда лучше, хоть и объедки – вот и покормись сынок.
Кузька с барчонком ровесники. Приноровились играть в учителя и ученика. Барчонок ленивый - учителя его своими науками изводили. И он, чтобы как-то отыграться за это, придумал игру – сам учитель, а Кузька ученик.
Что за день ему наговорят, он все Кузьке пересказывает. А Кузька слету все схватывает. Да еще и под дверями подслушивает, что барчонку умные люди преподают. До того дошло, что, в конце концов, стал Кузька не соглашаться с «учителем», перечить и свое доказывать. А тому зазорно - обиделся барчонок и отказался играть с Кузкой «в учёбу». Забаву эту забросили, но что-то вроде дружбы зародилось между ними - если может быть дружба между барином и крепостным? Стал барчонок Кузьке свои книжки да учебники на ночь давать.
Так Кузька грамоте обучился: читает без всякой запинки, а математические задачки за барчонка решает – будто семечки щёлкает. Только с правописанием нелады – набивать руку на этом деле надо, а Кузьке где этим заниматься? Разве что на речном песке летом да на снегу зимой.
Чтение Кузьке больше всего нравилось. Особенно про разные приключения. От книг о мореплавателях и вовсе Кузька сам не свой делался, и однажды не выдержал, умыкнул у барчонка одну из книг. Но это была книга не для чтения, а наставление о парусах. В книге растолковывалось какие они бывают, разъяснялось, как с их помощью корабль движется и управляется.
Кузьку за ту книгу высекли, но он, приняв муку, хранил ее, как самое большое сокровище в кожаном мешочке на чердаке своей избы, зарыв в землю на потолке возле трубы.  Перечитал книжку Кузька несчетно раз и помнил ее почти наизусть.
Была у него мечта построить парусный корабль, спустить на воду в половодье и уплыть на нем до Волги, а из нее уже в Каспийское море. Карту Волги и ее притоков, среди которых значилась и Ярань, Кузька перерисовал на бумагу из барчонкова учебника географии. По другую сторону Каспия, как следовало из той карты, находилась чудная и чудесная страна Персия, куда в итоге и мечтал приплыть Кузька. А там его ждало….
Что ждет его в Персии, Кузька не знал, но был уверен, что, если доберется до этой далекой страны, то уж придумает какую пользу для себя извлечь из этого. Во-первых: построит там дворец на манер султанского, в котором у него на самом почетном месте будет сундук с драгоценностями и множество книг про все страны, моря, а также по всем известным наукам, которые будут приходить к нему читать все персидские звездочеты. Еще у него будет гарем, но в нем будет (он же не басурманин) всего одна жена, но из красавиц раскрасавица. Для жены построит Кузька карету. Но не простую, а самобеглую. Отец рассказывал, что дядя его матери построил такую и даже отвозил ее царице Екатерине.
Кузька тоже мечтал построить такую и будет коляска вся в позолоте, будто спустившаяся с небес. Отец рассказывал про коляску и родственника своей матери, но как двигается коляска ни слова. Кузька думал об этом, но кроме лошадиной тяги ничего ему в голову не лезло. Всякой телеге нужна лошадь. А без лошади как?
Но ведь была такая коляска, даже барчонок рассказывал, когда они читали про железную дорогу, по которой ездят телеги, называемые вагонами, без лошадей за счет пара. Барчонок даже фамилию называл изобретателя «самобеглой коляски» – Шамшуренков. Еще похвалялся, какие талантливые люди живут в их «медвежьем углу».
Кузька думал о своей «самобеглой коляске» и даже решил, что когда разбогатеет в Персии, как султан, то соберет всех звездочетов и пообещает отдать половину имеющихся в его сундуке драгоценностей тому, кто заставит двигаться коляску его жены-раскрасавицы без всякой конной тяги.
Когда  Кузька вызубрил книжку про паруса, то решение, как двигаться его «самобеглой коляске», пришло без всяких звездочетов – надо приладить к ней паруса, которыми будет управлять обученный слуга-арап его госпожи.
Лежа в своем убежище под ветлой Кузька вспомнил те детские мечты:
«Вот ведь какие дела – дожил. Свобода уже есть, осталось до Персии добраться».
Но теперь он уже не парнишка, а мужик и понимал, что до Персии добраться не так просто - не паруса нужны, а деньги и бумага-документ, в котором было б указано, что он не крепостной крестьянин, а ремесленник, но лучше, если бы значился служителем в церкви.  И тогда можно прикинуться странствующим монахом, который идет в Иерусалим, а самому, не доходя  до Святой Земли, свернуть в Персию…

Глава 7. Одуванчик
2007 год.
Еринец

Я думал, что перехитрил «нечистых», поставив машину на ночь под горой на лугу рядом с дорогой. Но нечисть оказалась хитрее. Нет, машина с места даже не сдвинулась ни на метр и, уж тем более не оказалась наверху рядом с развалинами, что следовало, будь «нечисть» без всякого воображения. Но она оказалась не так простой и бесхитростной, чтобы просто ставить все с ног на голову и тешиться потом, наблюдая за тем, как поутру растерянный «подопытный кролик», исходит желчью и мучается от полнейшего непонимания происходящего.
«Нечисть» поступила, я бы сказал, красиво и эффектно, будто обучалась в10-ом «Б» у нашего Николаича, который прямо заклинал, нас не искать шаблонных путей решения задач. Удалось это нашему учителю и даже, уйдя далёко от школьных дней, я все еще помнил его «страшное ругательство» в отношении шаблонов, гнездящихся в наших головах и привитых всеми прочими учителями на протяжении предыдущих лет учебы. Дошел тогда до меня смысл его простых требований, что любую точную науку нельзя зазубрить, а надо лишь понять ее, и тогда все в ней станет ясным и понятным, а математика покажется простой и даже по-своему дивной наукой, ибо в  цифрах, математических символах и формулах откроется нечто, похожее на мир в ином измерении.
Так и получилось, что за сухой цифирью открылась простота многих истин, а «ругательство» по отношению шаблона в голове сделалось «лозунгом и плакатом» жизни.
Я отклонился в сторону от своего повествования, но лишь для того, чтобы подчеркнуть неординарность мышления «нечисти», а понять эту «своенеобычность» я мог, лишь помня науку Николаича….
Утром я проснулся оттого, что кто-то тихонько постучал по брезенту палатки. Причудливый сон таял, сменяясь утренней бодростью человека, проснувшегося на природе, уработавшегося перед тем до бессонницы. Покидая сознание и путаясь в памяти,  виденья завихрились в голове и улетучились, а им на смену пришло предчувствие, что меня ждет какая-то интересная весть.
Я не ошибся. И весть эта была не от «нечистого», а о «нечистом». Высунув из палатки заспанную свою физиономию со щурившимися от солнца, а, может, с недооткрытыми после сна глазами, я не увидел перед собой не черта, не ангела. Перед входом в палатку стоял  мужик с недельной щетиной во все лицо, с березовым удилищем на плече и трехлитровым эмалированным бидончиком в руке.
- Это твоя машина под горой стоит?
- Наверное…. А что?
- Да ничего…. А то, может, потерял ее?
- Не, не терял. Я там ее сам на ночь оставил. – Думал мужик удивится, но то даже глазом не повел, будто другого места и не может быть для машины, чем в двух сотнях метров от палатки.
- Наверное, так лучше будет, а то все равно под горой окажется к утру, - как будто так и должно быть, пояснил мужик.
Остатки сна у меня, как колом вышибло, будто смело неведомой рукой, как крошки со стола.
- Почему?
- А все равно к утру там окажется, - заученно, будто о чем-то понятном и ясном даже барану, повторил мужичок.
Я же удивился еще больше:
- А кто её туда сталкивает то?
- Как кто? Одуванчик.
- Одуванчик? А кто это такой?
- А шут его знает. Одуванчик и все. Из блаженных он.
Я выхожу из палатки, сажусь на бревно и предлагаю мужику:
 - Давай, чайку попьем?
- А другого то нет ничего?
- Другого нет, - не буду же я загашник свой потрошить.
«Мало ли какая нужда будет, а мы вылакаем с утра НЗ?» - совсем в тот момент из виду опустил то, что сам в первый же вечер всю водку выпил
- Тогда давай, - соглашается мужичок, и, приставив к развалинам дома удочку, сел рядом со мной. Бидончик, в котором повиливали хвостом с десяток пескарей, поставил рядом.
Я, разглядев улов, поинтересовался:
- А больше то никто не клюет?
- Не знаю, я пескарей пошел половить, чтоб пожарить.
- А-а…, - понимающе протянул я пригодный на все случаи жизни звук и вытащил из палатки термос с кипятком, сумку с припасами и бокал с чайной ложкой. Крышку от термоса протянул рыбаку. Из сумки вытащил банку растворимого кофе, сахар и кулек печенья.
Термос держал температуру отменно, но, чтоб совсем не остывал, я его на ночь еще и в теплую куртку заворачивал. Разложили по чашкам кофе и сахарный песок, я наполнил их кипятком и сразу же стал размешивать сахар. Мужичок свою посудинку отставил на землю рядом с бидончиком и закурил.
Я пью чай и кофе горячим, чтобы напиток был «с пылу-с жару», поэтому, помотыляв ложкой в бокале, сразу же приступил к «хлёбованью». Сделав два глотка и прожевав печенюшку, вернулся к разговору о странном «цветочном отщельнике».
- А он что здесь делает, этот Одуванчик?
- А хрен его знает. Вроде монаха он. Живет в землянке в лесочке за Малой Отшатней и ищет какой то смысел в жизни. Хотя чо его искать то? И так все ясно.
- Ясно, - согласился с ним – А машины то при чём тут?
- Я не знаю. Но говорят, он механиком на теплоходе был на Дальнем Востоке, ну и….
- Что?
- В 90-м году «Тойоту» пригнал, а ее у него бандиты отобрали. Да еще и по башке шваркнули. С тех пор у него и помутнение настало в башке. Его сперва в психушке держали с полгода, а потом то ли отпустили, то ли сам сбежал. В норе и обосновался.
- А чо его обратно то на излечение не отлавливают?
- А зачем? Он ведь не буйный. Да и кому его надо ловить по лесам?
- Так он ведь так прибьет кого-нибудь и спросу с него не будет.
- Нет, он так то не шебутной. Смирный. Только вот к машинам его тянет. Приедут рыбаки на реку, оставят машину на горке, а ему будто радость какая, обязательно ее под гору столкнуть. У одних в реку столкнул, хорошо на мель. Не утопил, но за трактором пришлось мужикам бежать. Я думал и твою он под гору столкнул.
- Нет, на этот раз я сам ее с вечера на лугу оставил, а то две ночи подряд сталкивали ее под гору. Я думал, нечисть какая-нибудь орудует.
- Нет. Какая здесь нечисть? Тут даже людей то нет. А нечисть она там, где народ колготится. Там ей сподручней мутить людей. В городе, например. Там люди и при деньгах, и умом потронутей.
- Пожалуй, что и так, - согласился и дальше рассуждаю вслух. – Ну, машину столкнуть, радость понятная и дурню, но зачем этому мудрецу из нее всякий хлам тащить?
- Какой хлам?
- Ну, например, провода от прибора или инструкцию по автомобилю?
- Наверное, для чего-нибудь понадобилось ему. Он же, механиком был на теплоходе, значит, в электричестве то шарит. Изобретает что-нибудь, может…
- А что можно изобрести? Автомобиль уже изобретен. Вон, один уже под горой парится.
- Так это… Я не знаю.
- И я не знаю.
- А ты что, на рыбалку приехал, - спросил мужичок после паузы в разговоре.
- Да, и рыбачить тоже. Но больше для того, чтоб отдохнуть.
- Хорошее дело отдыхать. А я вот пескарей решил половить, а, заодно, и насчет металлолома по кустам пошарить…
- В развалинах железа много. Тазы всякие да кастрюли везде валяются дырявые.
- Так то не металлолом. Малированную посуду не берут, а люминевая давно вся выбранная. Уж сколько раз и сам тут прошмонал….
Мы еще поговорили о разных пустяках, касающихся рыбалки. Посетовали, что жизнь в наших краях совсем замирает и будет ли перемена к лучшему, неизвестно. Между делом познакомились. Мужик Валерой назвался. Перед тем, как расстаться еще «по кофею» повторили.
Валера ушел. Я же вспомнил про «сигнализацию», которая постоянно лежала в багажнике автомобиля. Гараж у меня есть, но далеко от дома и приходится иногда ставить машину под окном. В разное время у меня умыкнули из машины пару автомобильных аптечек, лысую запаску, аккумулятор, баллонный ключ, домкрат и еще немало разной мелочи, начиная от гаечных ключей и кончая непременным «НЗ» - шаровые опоры, рулевые наконечники, подшипники ступицы, свечи в упаковке, крышка трамблера и сам трамблер, шкив вентилятора, датчик Холла и коммутатор. Все указанные запчасти возил с собой, ибо все это менял прямо посреди дороги. И неединожды приходилось, из-за отсутствия сломавшейся детали, бросать «пятерку» свою на трассе и ехать за запчастями на попутках или автобусе.
Воры живут по соседству. Я имею в виду «мелких  грызунов», которым нужно украсть, чтобы похмелиться. После текущей кражи первое время я заносил домой целую прорву железок и инструмента, дома у меня стояла 10-литровая канистра с бензином на случай, если за ночь «обсосут» бензобак, обычно, почти досуха. Но стоило мне полениться и понадеяться на «авось», как наутро оказывалось, что «хыщники-соседи» славно поработали и мне опять «считать убытки» и «зализывать раны» - душевные и материальные. Понятно, что «бомбят» меня «добрые суседи».
Против этой братии я и сладил «сигнализацию» - стальной прут, который вставлял в дырку в асфальте. Другой конец выгибал и крепил «сторожком» у бордюра, к «сторожку стальная проволока шла. В первую же ночь жулик нагнулся к двери и стал отверткой проворачивать «личинку» замка. При этом переступил с ноги на ногу и зацепил «колчей» своей конечностью растяжку. «Сигнализация» сработала.
Утром я увидел вертикальностоящий штырь.  Дверь прохиндей успел открыть, но взять ничего не взял. Я убрал «сигнализацию» и довольный поехал по своим шабашным делам. Вечером ко мне завернул участковый и поведал мне, что я нанес «травму средней тяжести неработающему непенсионеру». Я от всего отказался, конечно. Да и «Аниськин» не настаивал на моих «признаниях». Просто попросил в дальнейшем не применять «нелицензионных средств сигнализации», а то ведь «непенсионер» может потребовать компенсацию за наложенные швы на задницу и рассеченные порты.
Я больше «сигнализацию» не ставил, ибо выяснил, кто в тот день обращался в больницу со шрамом на заднем месте через Любашкину подругу, работающую в «скорой помощи». При встрече объяснил «пострадавшему», что отныне после каждой кражи буду писать заявление в милицию именно на него. «Видел, как ты, супостатушко, в моей машинешке шарил, но поймать не успел, и пускай разбираются «славные органы», а еще между делом другую каверзу приготовлю», - изложил свою «антитеррористическую теорию, направленную против воров в своем дому» «Непенсионер» все понял. Уже с год ничего из машины не пропадает, хотя через ночь да каждую стоит она под окном.
Узнав о происках какого-то Одуванчика, решил, что, раз это вполне материальная личность, то стоит поставить против неё «сигнализацию». Вечером этим и занялся. Чтобы «усугубить» действие «механизма супртив организма» и сделать его более вразумляющим установил еще и «дугу» из вяза.
Вяз, как и лиственница, согнутый  в дугу не теряет своих упругих свойств - на себе, точнее, чуть не испытал. Если бы случилось такое «испытание», то не дожил бы не только до нынешнего искательства, но и секунды не прожил. Пошел перед Новым Годом за ёлкой в лес. Снегу выпало сверх всякой нормы. Деревья от тяжести налипшего снега до земли согнулись, а у меня в руках топор острый, как бритва. Березку согнутую рубанул, чтоб не нагибаться и не подлазить под ней. Деревцо медленно приподнялось, пропуская меня. Понравилось. Еще пару березок напрасно сгубил и тут чуть не воздалось «рубаке-парню» - преградила мне путь выгнутая колесом лиственница с руку толщиной. Обойти ее можно, но я во вкус подлый вошел, топориком, будто удалец-лесорубец, помахиваю. С плеча по листвянке жахнул. Моргнуть глазом не успел, как топор мимо виска просвистел и куда то в лес улетел. Комель срубленного деревца, разогнувшись, мимо шнопеля мелькнул, тот даже дернуться не успел. Если б обушком в лоб, или стволом деревца «по морде лица» шарахнуло, то наверно, не выжил. А, если б выжил, то разума лишился точно. Но ангел мой хранитель был рядом и не дремал, зная, что меня и на минуту без присмотру оставлять нельзя. Уберег, но наука получилась наглядная.
«Сигнализации» наладил, а дело к вечеру налаживается. Можно было с удочкой по реке походить, рыбехи наловить на ушицу. Но тут вспомнил, что еще один дом стоит в другом конце Еринца под тесовой крышей, но не кирпичный, а деревянный. Просто еще не спалили его до сих пор ни «пионеры-металлоискатели», ни прежняя огненная стихия, после которой ликвидировали «неперспективный» Еринец. То ли стояла изба на приличном расстоянии от соседних домов, то ли отстояли его во время пожара, но осталась стоять единственная изба по сию пору.
«Что если сходить да посмотреть, а вдруг и в ней что-нибудь есть?» – вспомнил я про эту избу.
Сказано-сделано. Взял в руку посох из вяза и отправился по заросшей травой улице Еринца к уцелевшей деревянной избе. Окна вместе с простенками были высажены «дурной силой» рукосуев.  Крыльцо обвалилось и пробираться к нему надо через «частокол» крапивы и репья. Поэтому прямой «вход» в избу через проем окошек с улицы.  Что я и сделал, по молдецки заскочив в доживающее свой век строение. Внутри дома всё порушено: пола не было и в помине; битый кирпич да глина кучей лежали в том месте, где стояла когда-то русская печь; на стенах висят клочья выцветших обоев, а кое-где их подоснова – старые газеты. Последнее меня заинтересовало и я оторвал клочок газеты. «Сельская жизнь» за 22 декабря 1977 года.
«Что же писали в то время, когда я курсантом в «учебке» пырхался?» - и сорвал клочок газеты со стены.
«В издательстве политической литературы вышел вторым, дополнительным изданием краткий биографический очерк – Леонид Ильич Брежнев…»
Как же! Помню. И дальше в статье правильно написано, что жизнь Л. И. Брежнева «кровными неразрывными узами связана с людьми труда….». Над последним смеялись в то время жа и после не меньше, но вопрос тут же в башке гнездиться начинает: «А нынешние то правители связаны ли каким-нибудь образом с  людьми  труда?» Категорический ответ: «Нет! А то бы не превратилась «тихая моя родина» в «пустыню» и не шаромыжничал бы здешний люд в поисках железок или «кладов», как я чудачина из чудаков».
Следующая газета за 13 января 1978 года. Что в ней?
В Дели издана советская конституция. Неплохо. В ней же все правильно написано, только сделано на родине ее, «как всегда». «11 января прошел Пленум ВЦСПС, на котором….» Какая разница, что там решали и одобряли. А вот дальше, интересней - телевизионная программа. Четыре канала. По первой идет «Вечный зов» - да были фильмы в наше время…. По второй – хоккей ЦСКА-Торпедо и «Спокойной ночи, малыши» в перерыве. Всё ясно и понятно. До муторности размеренным тогда все казалось. Но вот, прошло без малого 30 лет и захотелось того «застоя». Почему не в будущее тянет то? И многих….
Вот без даты обрывок – «Гибриды с двумя початками». «Производство кукурузы в США….. базируется на выращивании однопочатковых гибридов….» . А у нас как с этим делом? В протитвовес бестолковым американцам – «Известные семеноводческие фирма «Пионер», «Декалб» и другие успешно реализуют селекционные программы по созданию двухпочатковых гибридов кукурузы….»
Вспомнились наши «гибриды». Мне тогда лет пять было, и хорошо запомнил, как по той кукурузе бегал. Высокой она тогда казалась, ибо скрывала с головой пацанву в своем «квадратно-гнездовом царстве». Не забылись и не забудутся те забавы в кукурузных «джунглях».
Смеяться теперь? Можно, если в меру, но не над делами людей, которые пахали и засевали поля, а над своими детскими проказами.
 Да, ошибались, те, кто руководил страной. Ну и что? И привирали, кто спорит, но стыдновато за то было и тем, кто обманывал, и тем, кто делал вид, что верит.
Увлекся чтением газет, будто в былое вернулся. Смеркаться стало. В целлофановый пакет набрал обрывков газет, чтобы почитать на досуге, и к палатке направился тем же путем – через окно на улицу и по еле заметной в траве тропинке….
Среди ночи меня разбудил дичайший вопль. Я сначала высунулся из палатки, не покидая спального мешка, но запутался. Кое-как растолкал державшие меня ремки, и выскочил из палатки. Одуванчик уже был под горой, бежал прихрамывая на одну ногу и придерживая рукой одну из ягодиц. Пробежав метров пятьдесят таким скособочившимся «зайцем» обернулся и стал орать что-то. Я разобрал лишь одно, что «бензин – это моча демонов».
«Так вот что вам не понутру, господин Одуванчик!»
Выбравшись из палатки, подошел к машине, проверить не слит ли бензин. Оказалось, что цифровой замок не тронут, следовательно, до бензина «супостат» еще не добрался. Оглядел «сигнализацию». Сработало все четко – и вязовый дрын, и стальной пруток были в вертикальном положении. Рядом с машиной валялся сверток, в котором были какие-то отвертки с хитрыми наконечниками, а, проще, отмычки. Усмехнувшись, подумал, что теперь с таким отмычковым «арсеналом» я и сам могу заняться «ночным автомотопромыслом».
Покурил, осмысливая происшедшее за ночь, и отправился досыпать до утра. «Сигнализация» сработала уже на рассвете, но до того было другое…. 
Глава 8. Логово Шмырдяя

1857 год.
Еринец

Задождило. К вечеру хмарь в небе собралась, а среди ночи мелкий моросящий дождь зашебуршал в кронах деревьев.
Первое время на Кузьку не капало и он спал чутко, слыша шорох дождя в ветках деревьев. Но вот мелкая морось собралась в крупные капли, которые скатывалась на край зыбкой глади листьев, и, оторвавшись, зашебуршали едва слышно по траве и застучали редко по спине беглеца, кутавшегося в украденный зипунишко.
Холстина быстро намокла и вот уже капли проторили стежки по лицу лежебоки. Кузьке на до сна стало.
 Ползает он в потемках вокруг ветлы, приютившей его, и ищет, где еще не пробила дождевая вода  крону. Да разве найдешь такой уголок! Даже по стволу стекают тонкие прерывистые струйки дождя и. как будто живые, ищут, где спрятался от них блудня, чтоб оторваться от ствола и угодить непременно зашиворот страдальцу.
К утру Кузька промок насквозь и продрог до костей. Рассвело - костерок-тепленку бы развести, но сырость на всем, подпалить нечего, а сухого мха и бересты запасти на такой случай с вечера, когда ясно уже было, что не миновать дождя, не догадался. За это и костерил себя Кузька, и даже надавал бы себе за такую непредусмотрительность, но разве легче станет оттого, что рожу свою расквасишь? Одно спасение в беге вокруг ветлы.
Но и это мало помогает. Пока носится, как угорелый вокруг дерева, вроде согреется, а как присядет к дереву, снова и вода по спине сочиться начинает, и холод следом лезет змеёй ползучей. Кузька поболее старается круги делать. Три-четыре круга отмотает и под ветлу садится, зипунишко выжмет и над головой на сучки повесит – вроде крыши. Но проходит с полчаса и сквозь эту кровлю вода, будто из решета, литься начинает.
Снова круг, другой, третий…. Добегался, что не сразу сообразил, что с ним произошло, когда одна нога провалилась в какую-то яму. Еще не разбегался, члены  скоченевшиеся были. Не успел даже руки выставить вперед по ходу падения. Шваркнулся об ольху небольшую лбом, так, что из глаз искры-не искры, а, скорее, пламя полыхнуло. В себя пришел, поднялся, к яме вернулся - дыра в земле темнеет. Подумал, что нора звериная, но земли, выгребенной при рытье, не видно рядом. Опустился на колени, руку в пустоту просунул, вширь расходится подземелье. Стал расширять лаз - уже и самому можно протиснуться.
Не решился сразу лезть Кузька в прорву - кто знает, какой чёрт там обитается? А тут еще и про дракона вспомнил – не его ли логово внизу? Не в него ли он, проклятина, баб да скотину таскает? От мысли такой жарко стало, волосы прилипшие к голове, вдруг вздыбились и шевелиться стали, будто от дуновения ветерка, но тишина кругом лишь шелестеньем дождя да капелью нарушаема. Вскочил, бежать хотел, но остановился. Куда? Да и убежишь ли от дракона, если разбередил его логово?
Обмер Кузька, стоит и в нору, что под кусты шиповника круто уходит, таращится. А дождь не прекращается. По спине струйкой крадется не вода, а страх, холодя насквозь кожу  до самого нутра, но жар, мокреть да озноб прогнали боязнь. Мысли на здравый манер вильнули и другой ход дали:
«А, может, сдох дракон то? Давно уже ни бабы, ни скотина не пропадали бесследно», - предположил.
«Уж года два никто не пропадал бесследно в округе, а до того, каждое лето по бабе-другой исчезало и по несколько овец да коров», - дальше шурумкает
Еще о чем-то подумалось, носом покрутил – если умер дракон, то должно бы из норы падалью вонять. Но из норы даже сыростью почти не тянуло
«Наверное, уж одни кости от вражины остались», - осмелел и стал спускаться осторожно Кузька  в нору, ощупывая ногами пространство подземелья и твердь земную.
С головой скрылся Кузька в норе, уклон кончился и пошел ровный «пол». Опустился в норе на корточки и стал вглядываться в темноту норы. Руки в стороны развел, наткнулся пальцами на стену и стал шарить по ней. До верху повел ладонью по стене, потолка не достал. Глаза немного привыкли к темноте. К тому же свет через отверстие падал. Пространство подземелья рассмотрел Кузька.
Высота оказалась такой, что до потолка надо еще руку, чтобы дотянуться. Само же подземелье было четырехугольной комнатой почти прямоугольной формы со сглаженными углами.
В дальнем углу слажен топчан. Кузька подошел к нему. На нем шкуры валялись. Потрогал - наощупь, вроде коровьи.
«Знать, и бабьи кости должны валяться вокруг – не с костями же он их пожирал»?
Внимательней посмотрел вокруг. Ничьих костей не увидел. Только топчан застелен шкурами коров. Потрогал их. Удивительно! Шкура мягкая, будто от скорняка.
«Он что, еще и шкуры выделывает? Или у него свой скорняк имеется?»
Усмехнулся от своего предположения.
«А сам то он где?» - тут же вздрогнул.
Снова по сторонам поглазел – нет ли какого тайного лаза из земли? Не нашел такового. Стены были сухие и однородные по цвету. Никакого намека на то, что может быть еще один вход, не было.
В подземелье тепло, Кузька на топчан сел. Шкуру на себя накинул. Стал согреваться. Но от мокрой одежды холодило. Снял все с себя до последней рубахи. Снова в шкуру закрутился. Прилег на топчан. Потянуло в сон. Однако сперва Кузька сон, как мог отгонял, боясь, что сонного его дракон тут застукает и сожрет. Но тепло и приютность шкурного одеяния сделали свое дело и Кузька сдался.
«Хоть перед смертью посплю и согреюсь», - решил – «Пускай жрет, ахид. Сонный то, может, и мучиться не буду. Уж лучше пусть теплым сожрет, чем под ветлой околею».
 В сон провалился, будто в глубь землю. Успокоенный мыслью, что в тепле пребывает, даже обрадовался тому, что летит не важно куда, в какую бездну.
Сколько проспал Кузька, даже не понял, но очнулся в бодром настроении. Стал вспоминать. Сначала подумалось, не отошедши от дрёмы, что всё происшедшее лишь сон, но коровья шкура, в которую был завернут, самая явь явная. Такая же действительность и нора, в конце которой свет видится.
«Ну и ладно», - успокоился.
Поворочался на топчане.
«А чье же это обитище? - вопрос в голове всплыл.
Прикинул, кто же хозяином может быть.
«Пожалуй, для дракона то маловато здесь места. Если он один сюда влезет, то, возможно, и поместится», - рассуждает. – «Для бабы нетолстой тоже уголок отыщется. Но как корову сюды втиснуть, да еще и шкуру с нее здесь сдирать?
«Нет, не драконова это нора», - полегчало. – «А чья?»
Дальше просчитывает - зверю такое не сделать. Чтобы нора сухая была, может, выкопать, но лежанку никакой медведь или барсук делать не будет. И шкурой застилать тоже им не зачем.
«Тогда кто?» - не отвертеться от вопроса этог, как не уходи, он с другого боку выворачивается.
 «Может, какой монах от мира ушел и здесь поселился?» - но и человеческого присутствия тоже не виделось. – «Хоть и монах, но для воды то кружка нужна хотя бы берестяная и миска для еды деревянная».
Ничего на ум Кузьке не пришло вразумительного и ясного. Боязно оставаться, но и покидать уютную нору не хотелось.
 Выглянул на улицу - дождь не прекращается, сырость кругом. С деревьев капли бухались, стукоток, как от гороха о стенку. Обратно в подземелье спрятался, завернулся в так понравившуюся ему коровью шкуру и засыпать стал. А в голове мысли – человек не человек, зверь не зверь, дракон не дракон?
«Шмырдяй какой то», – выдохнул, будто подытоживая свои умозаключения и заснул уже успокоенный, потому что, кто такой Шмырдяй, он не знал и даже не слыхивал  раньше о нем, а потому и бояться его не следует....

Книга вышла в издательстве "Эра-издат" на средства автора.
У него же можно и приобрести её.
Заявка по адресу: litfoma@mail.ru