Часть 2. Слепой Луар

                Часть вторая. Слепой Луар

       Кто верою силен, тот и слепым увидит больше, чем зрячий.
                Фаэлд дер Вирий

                Глава 6

Уже пятые сутки легионеры жили под защитой городских стен, разместившись лагерем на площади святого Августа, которая, по словам людей, была очаровательно красивой, а по моим наблюдениям – безжизненно мрачной, как и остальной бескрасочный мир. Виной такого настроения была болезнь, от которой так и не нашлось лекарства, яд, против которого не разыскали противоядия.
Теперь я ослеп, а весь бескрайний мир погрузился во тьму.

В отличие от других «сов», меня поместили в отдельную комнату старой, скрипящей своим деревянными полами и ветхими стенами, таверны. За мной, словно за офицером, ухаживал лекарь и даже сиделка. Но их редкое общество меня не спасало. Паника и безысходность из раза в раз накатывались с новой силой, становились все крепче, проникали все глубже в мое сознание, оседая в нем, уничтожая.
Казалось, что я всеми покинут, забыт и нет никому до меня дела. А ведь раньше хотелось быть одиночкой, с твердой рукой и нерушимыми целями. Все истлело. Остались лишь безнадежность и страх. Одиночество.
Уж лучше бы вместо этой смрадной от испражнений и рвоты комнаты меня оставили среди треклятых легионеров, двое из которых убили меня, не убивая. Я уже не мог терпеть этот скрип, шепоты, звучавшие за тонкими стенами, голоса, которые становились все громче. Меня сводили с ума неведомые звуки, которые сплелись в моей голове в бесконечную канонаду: хруст ломающихся надежд, гром разрушаемого сознания, крики панического страха и молчаливая боль, что была громче любого шума, боль, которая заставляла меня ненавидеть всех на свете, всех, способных видеть…
Противно скрипнула дверь, и послышались тихие, почти кошачьи шаги. На душе стало чуточку теплей от присутствия дорогой моему сердцу сиделки. Да, я уже научился узнавать ее шаги, ее мерное, слегка замирающее, дыхание, нежное, убаюкивающее без слов.
- Здравствуй, - хриплым голосом поздоровался я и, прокашлявшись, повторил яснее: - Здравствуй.
- Доброе утро, - ответила она.
Значит, утро. Наверное, и впрямь доброе, но не для меня. Пятые сутки я не видел дневного света и даже не представлял, что буду так по нему скучать.
- Как ты себя чувствуешь? – учтиво поинтересовалась моя сиделка, единственный человек, красивший мое одиночество.
- Неплохо, - почти не соврал я. – Когда ты рядом – неплохо…
- Не говори так, - попросила девушка, и я понял, что перегибаю палку. Ведь мне даже неизвестно, кто она, как выглядит, замужем ли? Я даже не знаю ее имени! Подумав так, я решил исправить свое упущение:
- Как тебя зовут?
- Анна.
- Эрик, - представился я в ответ. - Прости, что не познакомился сразу.
- Ты был не в том состоянии, чтобы придерживаться этикета.
- Расскажи о себе, - попросил я и не столько из вежливости, сколько из интереса.
- Сначала позавтракаешь, - поставила она условие.
Меня тошнило. От одной мысли о еде хотелось рвать, но я не мог отказать Анне и принял ее требование. Девушка обошла кровать и, с тихим, неразличимым звуком взяв со стола пиалу с душисто пахнущим бульоном, присела рядом со мной. Она придвинула сосуд к моим губам и заставила отпить. Приятное тепло проникло вместе с отваром в мой организм и легко осело в желудке. На удивление, тошнота отступила и я, взяв пиалу в руки, стал медленно пить вкусный куриный пашот из молодого цыпленка.
- Спасибо, - покончив с завтраком, поблагодарил я.
- Для сил, - сказала она и приняла из моих рук посудину.
- Теперь рассказывай, - уже потребовал я.
- Выпей. – Анна всучила мне новую пиалу, наполненную отваром с запахом множества трав, названия которых я не знал. – Это лекарство, – объяснила она.
Не упорствуя, я выпил снадобье и, выполняя очередное требование сиделки, удобнее улегся в кровать.
- Все ритуалы проведены? – я криво улыбнулся.
- Теперь – да.
- Тогда говори, - вновь потребовал я, и Анна начала свой рассказ:
- Родилась я во Франкии, в семье камнетеса. Отец был хорошим человеком, никогда не обижал ни меня, ни мать, ни сыновей, – слова Анны звучали тихо и далеко, накатывающаяся сонливость не давала мне сосредоточиться, а приятная усталость сковала тело. – Жилось нам неплохо, даже несмотря на то, что отец был из «вечных подмастерьев». Но со смертью своей старушки-матери он сильно запил. Ремесленный цех долго терпел его пьяные выходки, но однажды не выдержал и вышвырнул на улицу… - с каждым мгновением слова становились все тише и тише, превращаясь в монотонное, убаюкивающее улюлюканье. Я с силой заставлял себя слушать, но у меня не получалось. Так и не дослушав историю Анны до конца, я уснул, а она, где-то на краю сна и яви, продолжала говорить, изливая душу, скорее даже перед самой собой, нежели перед беспомощным слепцом.

Проснулся я от людских голосов, звучавших за дверью. Сперва мне не удавалось распознать, о чем они разговаривают, но, прислушавшись, мне стал понятен смысл слов, а чуть позже я даже сумел разобрать, кому принадлежат голоса.
- Магистрат велел сегодня же привести обвиняемого, - говорил один.
- Он легионер и будет судиться трибуналом по законам Легиона, - отвечал ему другой. Фаэлд. И никто иной.
Я никак не мог понять, к чему эта перебранка? Магистрат приговорит меня к каторге в каменоломнях, от которых я, несомненно, быстро скончаюсь. Легион велит меня публично повесить. К чему споры, если исход ясен и одинаков?
- Он находится в городе, и по законам Империи его должен судить городской суд. Не забывайте, уважаемый, Луар получил вольницу еще в день основания и обладает исключительными правами.
- А вы, уважаемый, не забывайте, что в момент преступления в Легионе было военное положение, которое дает трибуналу безграничное право судить дезертиров, предателей и военных преступников, - стоял на своем Фаэлд.
- Но у нас вольница, - утратив запал, промямлил горожанин. – Магистрат не одобрит вашего решения.
- С членами совета я поговорю сам, - заявил Фаэлд, и теперь у меня не оставалось сомнений в том, что он и есть тот самый баснословный Филин, о полководческом таланте которого ходили полулегендарные сказания.
- Бургомистр велел преступнику…
- Подозреваемому, - поправил легионер.
- Но его вина на лицо!.. – сперва возмутился горожанин, но тут же исправился: - Обвиняемый должен явиться в городскую ратушу не позднее сегодняшнего вечера, после седьмого удара колокола.
- Это невозможно, - буднично ответил Фаэлд. – Эрик болен и не способен самостоятельно передвигаться. Если уж членам магистрата так сильно приспичило его увидеть, то им придется идти сюда самим, или же ждать, когда ему полегчает.
- Но… магистрат… сюда? В этот клоповник?!.. – от возмущения у приказчика сперло дыхание, он закипел, словно чайник. Мне было приятно представлять его краснеющее от ярости и безысходности лицо, видеть в глубине своего сознания, как он нервно теребит в руках трость, изредка постукивая о деревянный пол. - Это возмутительно! Невозможно!
- Тихо! – скомандовал Фаэлд, скорее даже Филин, который удачно скрывался за лицом простого легионера. Клерк городской канцелярии умолк, словно набравши в рот воды. – Мой человек отравлен и не может передвигаться. Он в моем сопровождении прибудет…
Голос Фаэлда потерялся в скрипе открывающейся двери. В комнату вошла встревоженная Анна и остановилась на пороге. Аромат ее кожи, по которому я без труда узнал девушку, тут же разнесся по пеналу моей спальни, окутывая небольшую комнату блаженством и покоем.
- Здравствуй, Анна.
- Ты уже узнаешь меня?
- Конечно, - ответил ей улыбкой. – Прости, но сейчас тебе надо помолчать.
- Почему? – удивилась она.
- Так надо, - категорично заявил я, прислушиваясь к голосам, в которые неизменно вплеталось нервное цоканье медного набалдашника на трости клерка о дерево пола. Девушка, больше ни о чем не спрашивая, выполнила мою просьбу, поэтому вскоре до моих ушей вновь долетел разговор Фаэлда и посыльного от магистрата.
- Когда будет следующее заседание Совета? – поинтересовался Фаэлд.
- Уже вечером… - начал было горожанин, но легионер его остановил на полуслове:
- Я сказал: следующее.
- Через три дня, - нервничая, поспешил ответить клерк и удары трости стали звучать чаще.
- Рано, - поразмыслив, отчеканил Фаэлд. – Не успеем поднять. Позже?
- Каждое воскресенье и среду, - назвал точные дни горожанин.
- Хорошо, - задумчиво выговорил Филин, - значит, через неделю я прибуду в ратушу вместе с обвиняемым. Сразу уточню: он слеп.
- Слеп? – удивился клерк. - Как же он смог…
- Убить? – предположил Фаэлд, когда пауза затянулась.
- И убить, и попасть в Легион.
- Он ослеп после случая, за который магистра собирается его судить. Поэтому я могу предположить, что не он совершил убийство. А если и он, то сделал это, защищаясь. Значит, мера наказания станет совершенно иной. Передай это совету, - велел Филин. - Если надо, напишу письмо.
- В этом нет необходимости, все передам из первых уст, - затараторил клерк, уже лебезя перед Фаэлдом, и их дальнейший разговор перестал меня интересовать.
- Неделя… - задумчиво протянул я.
- Что? – переспросила смирно сидевшая Анна.
- Через неделю Фаэлд отведет меня в магистрат, чтобы решить, кем я буду осужден: городским советом или трибуналом.
- Откуда ты знаешь?
- Ты не слышала разговор?
- Чей? – не поняла Анна и до меня наконец дошло, что мой обострившийся с потерей зрения слух уловил гораздо больше, чем дано обычным людям.
- Не обращай внимания, - попросил я и поспешил сменить тему разговора: - Анна, ты специально напоила меня снотворным, чтобы я не узнал твоей истории?
- Прости, - зачем-то извинилась она.
- Не извиняйся, - потребовал я и умолк, не зная, что говорить дальше.
- Я принесла лекарство, - заговорила после короткой паузы Анна. – По словам лекаря, этот эликсир должен поставить тебя на ноги.
- Эликсир? – не поверил я. Неужели меня лечит алхимик? Или по другому нельзя справиться с действием яда? Хотя… Илтон говорил, что после ослепления, я умру. Но хуже мне не становится, даже наоборот, с каждым днем я чувствую себя все сильнее. Еще немного и встану на ноги…
- Да, - засмущалась Анна. – Фаэлд сказал, что тебе может помочь только мастер эликсиров.
- Пусть так, - не стал я пререкаться, - давай свою отраву.
Девушка напоила меня каким-то приторно-сладким отваром с неожиданно горьким послевкусием. Тьма перед глазами зашевелилась, ожила сотнями теней, которые были также темны, как и все вокруг, но почему-то отличались от остального мрака. Сердце забилось быстрее. Мне вдруг показалось, что зрение вернется, но я радовался раньше времени. Я был слеп, как и раньше.
Привыкая к действию эликсира, я даже не заметил, как моя сиделка вышла. Я смотрел ей в след и видел тьму, беспроглядную ночь, которая не разрушится с рассветом. Единственным лучом света, пробивающимся сквозь мрак, была Анна, но и она оставила меня в одиночестве. Надеюсь, чтобы вернуться снова …
Я с силой ударил кулаком о стену, к которой была приставлена моя кровать, чтобы болью вытрясти из себя гнетущие мысли. Хватит! Наплакался. В отличие от Гарреда, я жив. Его тьма страшнее моей. Раскис, оплакивая свою слепоту, превратился в тряпку. Начал придумывать для себя любовь, чтобы стать вдруг кому-то нужным? Но нет, обуза не может быть нужной, это противоречит самому заложенному в это слово смыслу. Не пойму только одного: кому понадобился столь тщательный уход за тем, кто вскоре умрет? Или не умрет? Фаэлд ясно показал, что на суде возможна и иная постановка вопроса. «Защищался». Выходит, я зачем-то ему нужен? Но зачем? Ничего не знаю… пребываю в полном неведении… и пока не выберусь из этой конуры, пока не встану на ноги, не смогу этого узнать.
«Встану! – твердо решил я и подхваченный идеей, воодушевился: – Встану! Встану…»
Я встал, но простоял ровно секунду, а в следующее мгновение рухнул на пол, сильно ударившись о край кровати. Тело онемело, позже по нему пробежала холодная дрожь, сменившаяся короткой, как удар хлыста, судорогой.
- Дурак, - услышал я знакомый голос.
Филин пришел тихо, словно парил над землей. Даже несмазанная дверь не скрипнула,  когда он входил. Фаэлд подошел ко мне и без каких-либо усилий закинул меня на кровать.
- Пока я не скажу, будешь лежать. И не вздумай заниматься самодеятельностью, - предупредил он. - Узнаю: сразу отправлю на эшафот. Я ношусь над тобой не для того, чтобы ты сводил все мои старания на нет.
- Да что я сделал?! – выкрикнул, не сдержавшись.
- Нарушил режим, - холодно осведомил легионер. – Ты пьешь не простые лекарства, и если тебе было сказано: «лежать», значит, ты должен лежать, - с нажимом сказал он последнее слово и добавил: - Не вставая.
- Понял. И когда ты прикажешь мне встать?
- Через три дня.
- Откуда такая точность? – не поверил я.
- Не твоего ума дело, - пробурчал легионер.
- А когда вернется зрение?
- Никогда, - обрадовал он.
- Не нашли противоядия?
- Не нашли, потому что его попросту никогда не существовало.
Я чувствовал, как Фаэлд нависает надо мной, как пронзительно смотрит в мои невидящие глаза, оценивает, вызнает, проникает в саму душу. Мне хотелось, чтобы он ушел, оставил меня наедине с тишиной и мраком.
- Чего ты от меня хочешь? – тяжело выдохнул я, устав от этого разговора.
- Трость тебе принес, - сказал он, подумав. - Но, судя по твоему рвению, получишь ты ее не сразу.
- Можно подержать? – спросил я, протягивая руку.
Без вопросов и колебаний Фаэлд вложил мне в ладонь тонкую, почти невесомую трость, сработанную из гладкого отполированного дерева. Приподнявшись, я несколько мгновений просто взвешивал ее в руках, привыкая к балансу. Позже провел ставшими после ослепления более чувствительными пальцами по идеально ровной поверхности, остановившись у набалдашника, выполненного в виде растопырившего крылья филина. Ручка была сработана на удивление удобно - ладонь комфортно улеглась между крыльями, сама собой крепко сжав пухленькую грудку совы, а совиный клюв оказывался между средним и безымянным пальцами.
- Неплохой инструмент, - похвалил я. – И когда сработать успели?
- Было время, - воздержался от прямого ответа легионер. – Трость с сюрпризом, - секундой позже выдал он приятную новость, и, только получив подсказку, я смог нащупать под клювом птицы кнопку-рычаг, нажав который, мне удалось вытащить спрятанный в деревянном футляре клинок.
- Неудобный хват, - раздосадовался я.
- Ты взял не так, - объяснил Фаэлд.
Я сменил хват и вытащил меч-шпагу. На этот раз и кнопка вдавилась легче, и эфес лежал в руке безупречно.
- Хорош, - резюмировал я. – С чего такая забота?
- Не хочу, чтобы нападение на тебя повторилось.
- Зачем я тебе? – в лоб спросил я.
- Всему свое время, - снова не дал определенного ответа Фаэлд. – Скажу так: мне известно, кто ты, и какие планы вынашивал, вступая в Легион.
- И какие же?
- Отвертишься от суда, тогда и поговорим, - поставил разумное условие легионер. – Незачем преждевременно бросать на стол карты, когда колода еще полна, а расклад неясен.
- Тогда ответь: чем меня пичкают твои алхимики?
- Алхимик. А чем – и сам не знаю, - признался Фаэлд. – В этой науке я не силен, а напрасно тратить время на ее изучение не намерен. Но, будь уверен, Азра знает свое дело и не зря получает жалование…
Жалование. Значит, не обычный наемник. И уж тем более не горожанин. Тогда зачем мне врали насчет противоядия? Но погрузиться в размышления мне не дали: в дверь коротко постучали.
- Сейчас! – недовольно рыкнул Фаэлд и забрал у меня из рук трость. – Потом наиграешься.
- Не спешу, - я пожал плечами и улегся в кровать.
И впрямь, куда спешить? Каждый день, проведенный в таверне, – день жизни. Что будет позже: каторга, виселица или благополучная жизнь во тьме – неизвестно. Так что надо довольствоваться теми мгновениями, которые у меня еще остались.
Тем временем, не ожидаясь разрешения, внутрь комнаты пробрался хромающий на одну ногу человек. Он подошел ко мне вплотную, и в нос пахнуло сильным запахом трав и химикатов.
- Здравствуй, Азра, - поприветствовал я алхимика. – Как прошел день?
- По твоей вине - смрадно, - не церемонился он. – Пятые сутки безвылазно в лаборатории. И не лаборатория – ужас, - запричитал охочий к разговорам Азра. – Крыша – худая. Того гляди дождь пойдет и все реагенты превратятся в мусор. Газоотводные трубы – дырявые, как решето…
- Ближе к сути, - я уже устал от обилия посетителей и не желал вникать в проблемы лекаря.
- Какие мы нетерпеливые, - съехидничал алхимик. – Закрой глаза… Ах, да! Ты ж и без этого слеп, как котенок. Ладно, тогда приподнимись, давай, и запрокинь голову. Через глотку на ноги тебя ставить будем…
Не обращая внимания на колкости стервозного пробирочника, я выполнил его указание. Надеюсь, лекарство Азры подействует, потому что у меня не так много времени. Три дня на то, чтобы научиться ходить. Неделя – чтобы привыкнуть к поглотившей мир тьме. Пора начинать жить заново, снова и по третьему разу – с нуля.
- Пасть разинь, - скомандовал Азра, склоняясь надо мной.
Я покорно исполнил приказ. Алхимик, сжав мои щеки, чтобы я не закрывал рта и не выплевывал лекарство, влил в меня свою отраву. Не знаю, какими демоническими способами он выводил эту гадость, но эликсир оказался жидким огнем, который в один миг опалил мне нёбо и гортань. Проклятый алхимик оказался умен и залил в меня зелье на вдохе, поэтому огненная жидкость беспрепятственно попала внутрь и с кровью молниеносно растеклась по всему организму. Судорожно сглотнув, я истошно закричал и забился в бешеном припадке боли. Мир погрузился в пылающую лавину, привычная мгла перед глазами приобрела желтый цвет пламени, но накатившееся беспамятство поставило все на свои места, вернуло миру привычную тьму забытья.

Глава 7

После этого алхимик приходил ко мне трижды и каждый раз поил новыми зельями, которые, впрочем, не вызвали столь страшных эффектов. Я быстро шел на поправку, хотя зрение и не думало восстанавливаться. По словам Азры, если оно к этому времени не вернулось, то надеяться уже не на что. А я все же надеялся, хотя понимал, что мои надежды также слепы, как и я сам.
 Несколько раз захаживала – одним своим присутствием красившая мою жизнь –Анна. Она приносила куриные бульоны и молочные каши, кормила и быстро уходила, будучи при этом на редкость тихой и молчаливой. Каждый раз я пытался ее разговорить, но она отмалчивалась и была так же далека, как свет навеки потухшего для меня солнца. А на что я надеялся? Ущербный…
Шли дни, но я потерял счет времени. Гости ко мне захаживали все реже, и были все молчаливей, словно готовились к похоронам. Появление в моих покоях Фаэлда и принесенная им новость стали для меня спасением в череде черных будней, уже начавших сводить с ума.
- Вставай и пошли, - приказал легионер, но я не сразу выполнил его приказ, потому что в последнее время даже не думал о попытках подняться, помня, к чему они приводили. Сперва спросил:
- Куда идти-то?
- В купальню, - не стал скрывать Фаэлд и поторопил: - Не тяни время. Второй раз баню топить никто не станет.
Из-за отсутствия лесов и недостатка дров, купальню протопили слабо; из-за многочисленных дыр и щелей, которые никто даже не подумал замазывать, в комнате бродили сквозняки. Но, несмотря на все это, покупались славно. Я, наконец, смыл с себя запах рвоты и пота, а разом избавился от извечной сонливости и усталости.
Ухаживали за нами женщины, возможно, девушки – по голосу сразу и не угадаешь, и тогда я понял, что Фаэлд не жалуется на недостаток средств и не жалеет денег для найма хорошей прислуги. Служанки часто меняли воду, кружились над нами, как над золотыми изваяниями, были вежливы и веселы; они ловко и сноровисто натирали нас маслами и сажей, делали это вызывающе ласкового, но до блуда дело не дошло.
Все это время Фаэлд деловито отмалчивался, а позже и вовсе ушел, оставив меня наедине с прислугой, словно разрешая отдаться разврату, но я не воспользовался зазываниями блудливых девиц. Пока не время.
Позже легионер вернулся, велев заканчивать. К этому часу я и сам уже устал от купания, поэтому воспринял его приход как избавление и быстро покинул наконец прогревшуюся от парующих камней комнату.
Затем и вовсе случилось неожиданное: Фаэлд повел меня в город. По его приказу перед выходом две служанки облачили меня - словно рук своих не имел – в тесные штаны из тонкой кожи, щегольскую шелковую рубашку с кружевными рукавами, шапку с перьями и скрипящие при каждом шаге сапоги. Не совсем удобное одеяние, не говоря уже о том, что чувствовал я себя шутом, но Филин, видимо, решил отличаться от толпы, потому и оделся вызывающе. Выдал он мне и мое оружие, не забыв и совиную трость, с помощью которой я кое-как привыкал к незрячей ходьбе, а в случае чего мог и постоять за себя. Правда, какой из меня теперь боец?
И вот мы оказались на улицах города.
Таверна наша, как и остальные более-менее приличные гостиные дворы, располагалась на площади святого Августа, на которой не так давно разбивали лагерь легионеры. Вояк, впрочем, уже не было. По крайней мере, шума, присущего любому биваку, я не расслышал, а когда решил узнать, куда подевались имперцы, получил короткий ответ:
- Отбыли в Совиное Гнездо.
Спрашивать, что это за место я не стал. Если Фаэлд решит о нем рассказать, то сделает это без лишних расспросов.
- Куда идем-то? – вместо этого поинтересовался я. На улицах было тихо и пустынно, но это не удивляло – не в столице. В провинциях жизнь течет медленнее, а люди, занятые своими проблемами и делами, не привыкли бесцельно шататься по городу. Жизнь закипала ближе к центру, где размещалась агора и горожане вели свои бесконечные торговые споры, но туда мы не дошли.
- В монетный двор идем, - ответил державший меня под руку Фаэлд, когда я уже и забыл о своем вопросе. Филин свернул с мощеной дороги и повел меня по утоптанной грунтовке. Приближавшиеся было голоса, стали тише, а позже их и вовсе не стало слышно, и только тогда легионер закончил свою фразу: – К менялам.
- Тут империалы не в ходу? – спросил я больше для проформы, понимая, что имперские монеты вероятнее всего утратили здесь свою ценность.
- Не в ходу, - ответил Фаэлд, останавливаясь: - Пришли.
- Как выглядит монетный двор? – для интереса поинтересовался я.
- Крепкое каменное здание. Широкий фасад, тяжелые двери и вооруженная стража у входа, - по-военному точно и без красок описал Фаэлд, добавив: - Пятнадцать ступенек, не оступись. - И повел вперед. Я шел, постукивая перед собой тростью, пытаясь «прощупать» ступеньки, но первую же пропустил и споткнулся. Фаэлд крепче сжал мне руку, чтобы я ненароком не упал, и тихо прокомментировал:
- Говорил ведь.
- Тебе легко, зрячему! – ругнулся я в ответ.
Преодолев препятствие из пятнадцати ступенек, мы оказались у дверей. Без лишних расспросов миновали стражу, которая, правда, нас разоружила, и оказались внутрь. В широких сводах бродило эхо шагов; нервное постукивание трости отражалось от стен, многократно усиливаясь; слышался спокойный шум тихо бормотавших людей. Сразу стало понятно, что в монетном дворе нет ни изобилия мебели, ни крохотных, какие были привычны в Талии или же Аббадоне, комнат, иначе ни о каком эхе не было бы и речи. Чувствовались здесь размах и широта, некое достоинство, присущее большим, но отдаленным от столицы городам, где не ведут войны за каждый дюйм аренды.
Встретил нас кроткий, судя по мелким шажкам, клерк с тихим скрипучим голосом. Представившись и не спросив у гостей имен, несомненно, уже зная их, он провел нас в кабинет, где, собственно, и прошли переговоры.
- Два луста за один империал, - сразу после того как клерк закрыл дверь своего кабинета на ключ, перешел к делу Фаэлд.
- Смилуйтесь, пан генерал, - проскрипел тонким голосом клерк, который при встрече назвался Самуэлем. – Сбыть империалы не так легко, а пути для караванов все чаще преграждают кочевники. Мешают честной торговле, псы конелицые.
- Не бранись, Самуэль. Луар уже давно купил степняков и никакой угрозы ингойцы не представляют, поэтому обменять империалы не составит труда.
- Но пан генерал… - лебезя, проскрипел Самуэль.
- Я капитан, - прервал его легионер. - Твое предложение.
- Один к одному, - оживился клерк.
Я молча следил за торгом, прислушиваясь к интонациям голосов и пытаясь найти в них нотки волнения или стойкости, нервозности или хладнокровия. Самуэль и Фаэлд были абсолютно спокойны, словно нелюди, изваянные изо льда. Но торг только начался…
Легионер неожиданно встал и обратился ко мне:
- Идем, Эрик. Тут дела не будет.
- Почему же? – вспоминая любовь своего отца к торговым спорам, которые нередко доходили до мордобоя, но чаще до уменьшения цены вдвое, я понял тактику Фаэлда и решил ему подыграть: - Неужели кто-то предлагает более выгодные условия?
- Конечно! – усмехнулся легионер. – Идем, - подтолкнул он меня, после чего обратился к меняле: - Жадный ты все-таки, Самуэль. Жадность тебя и погубит.
- К Ливону собрались? – делая свой голос еще более непроницаемым, отчего он стал еще скрипучее, спросил монетчик.
- К нему, - не стал выдумывать новшеств Фаэлд.
- И сколько предложил старый скряга? – недобрым тоном спросил монетчик, даже не пытаясь открыть запертую на ключ дверь.
- Пять к трем, - вместо Филина ответил я, чувствуя, как закипает в жилах кровь. И не думал, что обычные закрытые двери смогут меня вывести из себя. Но наглость Самуэля вызывала во мне неуёмный гнев.
- Ладно, дам столько же… - пошел на уступки меняла.
- Ан нет! – скрипнув зубами, прорычал я в ответ. Фаэлд попробовал меня отдернуть, но не тут-то было, я быстро зверел, с каждым мгновением все с большим трудом сдерживая выплескивающуюся ярость: - Мы уже договорились с честным человеком, и его цена была первой. Теперь контракт его.
- Либо проводите сделку со мной, либо обо всем узнает Луфиан и магистрат. Думаю, вы знаете, к чему это приведет? Не только не обменяете золото, но и голов лишитесь…
- Знаешь, что, меняла? – из последних сил успокаивая себя, я отмахнулся от Фаэлда и шагнул вперед, ориентируясь на скрипучий, как несмазанные колеса телеги, голос Самуэля. – Мы люди военные, к торгам не привыкшие, но законы блюдем, правда, и легионерских правил не чураемся, одно из которых гласит: «предателю – смерть». Мы пришли к тебе как к другу, компаньону, ты же нас пытаешься обмануть, предать… - я говорил медленно и спокойно, твердо чеканя каждое слово, и, не останавливаясь, приближался к меняле. – Что скажешь перед смертью в свое оправдание?
- Ты с ума сошел! – отшатнулся Самуэль, а я, услышав его голос рядом с собой, резко рванулся вперед, оголяя сталь скрытого в трости клинка, после чего наугад выбросил его в ударе, боясь только того, что ненароком проткну зазнавшегося клерка. – Тебя… - сглотнул меняла, - приговорят к смерти…
- Через три дня, за убийство, которое я совершил в лагере легионеров, - согласился я. - Не искушай судьбу, Самуэль. Мне нечего терять. Трупом больше на руках, трупом меньше. Суд вынесет один вердикт, скольких не убью.
- Что он от меня хочет, Фаэлд? – попытался выкрикнуть клерк, но, поперхнувшись, сдавленно провизжал: – Пусть уберет оружие…
- Он хочет честной торговли, - спокойно ответил легионер.
- Хорошо, два луста за империал! – согласился меняла.
- Поздно, - не принял уступки легионер и продолжил начатую мною игру: - ты обманул нас, предал. Меня интересуют долговременные отношения, а компаньону должно доверять. Я ошибся в тебе.
- Простим, Фаэлд, - обернувшись, предложил я. – Самуэль не знал, с кем имеет дело. Он - торговец, мы – вояки. С непривычки так вышло.
- Да-да! – поддержал меняла: - С непривычки!
- Уговорили, - смилостивился Филин. – У меня партия из пяти тысяч империалов…
Фаэлд меня ошарашил. Полутысяча воинов везла с собой двадцатую часть имперской казны? Да еще и чеканкой? В то время как деньги Империи мерились не только монетой, но и долями в производстве и торговле, текущими налогами и сборами, да и другим золотом, в том числе предметами обихода, украшениями, и ведь не только металлами, но и драгоценными камнями, шелками, мехами и прочим дорогостоящим хламом. А тут – чеканкой пять тысяч империалов… Не удивительно, что на них позарились разрозненные в обычное время ингойцы. Озадачивало другое: почему в таком случае они ушли без боя?
- Во всем Луаре не найдется столько денег… - оторопел Самуэль. – При всем моем уважении…
- Замолкни! – оборвал его Филин. – Сколько есть возьмем монетой, остальное – расписками. Подпишешь обязательства и заверишь у Луфиана. Могу взять купчими на дома в восточной и западной частях Старого Города, или долями цехов.
- Купчих и долей у нас нет, - поторопился с ответом клерк. – А расписки… Луфиан не станет их подписывать без комиссионных…
- Четыре «топора»* с одно «ворона»** - ему.

*Большинство крупнейших городов чеканили свои собственные монеты, отличные от государственной. Луар был не исключением. Но в то время, как по всей Империи империалами можно было расплатиться без проблем, в Луаре могли возникнуть сложности. Основной ходовой монетой в нем были ломти (медяки). Двадцать ломтей приравнивались к одному серебрянику - «топору». Цена этого изделия в большинстве стран была одинакова и могла запросто служить индикатором обмена. Двадцать «топоров» составляли один луст.
**«Ворон», он же – империал, золотая монета с изображением императора Филиппа III, которого за длинный нос и впалый подбородок прозвали Вороном, откуда и обывательское название монеты.

- Он на такое не пойдет… - заскулил было Самуэль, но я его прервал коротким криком:
- Уговоришь! Не в твоем положении пререкаться.
- Уговорю, - пообещал меняла.
- Скрепим договор печатями, - встрял Филин, не дожидаясь пока Самуэль изменит своему решению.
Я отошел на шаг и спрятал клинок в ножны. Неплохая игрушка. Кому придет в голову забирать у слепого трость? Никто и не догадается, какая опасность скрывается в безобидной с виду вещице.
Тем временем легионер и луарец, судя по тихому прерывистому росчерку пера, уже подписали бумаги и закрепили подписи печатями.
- Хорошая сделка, - пожал руку клерку Фаэлд.
- Бывали и лучше, - огорченно проворчал Самуэль, но в его голосе все же читалось некое удовлетворение: то ли договор не так плох, как он пытается показать, то ли рад, что остался в живых. Но скорее – и то, и другое. Как я выяснил позже, полновесный империал был и весом больше, и качеством золота - выше луарского луста. И можно было смело менять три «ворона» к семи.
На этот раз Самуэль не заставил нас тесниться в дверях и быстро выпустил нерадивых торговцев из кабинета. Сделку было решено провести через два дня. Оттянули срок для того, чтобы меняла смог подготовить соответствующие бумаги, а Филин - дать необходимые распоряжения своим подчиненным и подготовить передачу золота.
С делами, наконец, покончили.
На выходе из монетного двора нам вернули оружие. И мы вновь оказались на улицах города. Обратно шли другой дорогой, словно лисы, заметающие следы. Конечно, когда речь идет о таких суммах, любые меры предосторожности не окажутся лишними. Но волновало меня не это. Теперь я стал задумывать над своей ролью в планах Филина. Безусловно, положение у меня было и без того безвыходным, но навесить на себя еще и финансовые махинации не хотелось – как бы там ни было, я все еще надеялся, что сумею избежать тяжкого наказания за смерть Гарреда.
- Прости, что вспылил. Не знаю, что на меня нашло… - начал я разговор издалека, планируя, если это удастся, подтолкнуть его к интересующей меня теме.
- Будет тебе, - судя по добрым ноткам, прозвучавшим в голосе «совы», он улыбался.
- Зря я кинулся на менялу с оружием наперевес, - гнул я свою линию. – Договорились бы с другим монетчиком.
- Ливон еще раньше отказался работать с такой суммой, - не дал мне договорить Фаэлд. - Испугался…
- Как бы проблем не возникло, - я сделал тревожный вид, надеясь, что мои актерские способности выше нуля.
- Не возникнет, - обнадежил легионер. – А ты правильно сделал, что надавил. С горожанами так и надо.
- Одного не пойму, зачем Империи тратить такие деньги на захолустный городишко?
- На пути любого каравана, идущего из Иззии в Империю, встанут ингойцы. Но степняки не обучены мореходству и судов у них нет, поэтому купцы торгуют по морю. А дальше на восток есть еще один город, Гьер, крупный и единственный порт во всей степи. Через него в Империю идут партии шелка, пряностей и самое важное – селитры, без которой не сделать пороха, - Филин надолго замолчал, будто посчитал, что на этом можно окончить разговор, но он так и не дал ответов на мои вопросы, поэтому мне пришлось разрушить тишину.
- Все ясно, да не все, - кивнул я и, дабы разжечь в легионере жажду к беседе, задал вытекающий из первых слов Фаэлда вопрос: - Допустим, иззийцы сбыли в Гьере свой товар, что делать с ним дальше? Степь, как была, так и есть. Ингойцы не стали менее опасны, а для того, чтобы попасть в Империю, все равно надо пройти через их владения. Не вяжется что-то…
- Не все так просто. Помнишь, Самуэль сказал, что степняки мешают торговле? Он соврал. На самом деле ингойцы – залог не только хорошей торговли, но и безопасности, - сказал Фаэлд, а затем вкратце объяснил мне, что воинственные степняки – банальные наемники, уже десятки лет продающие свои военные навыки луарскому магистрату.
- Поэтому они и ушли без боя, - догадался я, когда Филин закончил свой рассказ. – Кто-то привел людей из города?
- Бургомистра, - уточнил легионер. – С этим скользким типом ты вскоре познакомишься. Через два дня он будет в суде. Обвинителем.

Глава 8

Мягко открылась дверь, и по моей комнате пробежал легкий сквозняк. Тихо зашелестели занавески, зазвенели колокольчики, которыми луарцы, уподобляясь степнякам, отгоняли злых духов. Я с удивлением для себя обнаружил, что в моем временном жилище есть окно. До сегодняшнего дня его никто не открывал, а сам распахнуть ставни я попросту не мог, даже о них не догадываясь. Появились и колокольчики, которых до этого не было. Неужто Фаэлд боится, что в меня вселится дух забытых предков? Смешно…
Двери закрылись и сквозняк исчез. Комната наполнилась запахом меда и корицы - запахом Анны.
- Здравствуй, - поприветствовал я свою сиделку, в которой больше не нуждался. Или нуждался еще больше?
- Добрый вечер, - смущенно и слишком официально, не так, как мне бы того хотелось, ответила Анна. – Ужин принесла.
- Проходи, - пригласил я девушку, сам в два шага оказавшись у кровати и присев на расправленное покрывало.
- Я только занести, мне идти надо, - оправдываясь, заговорила Анна.
- Останься, - попросил я.
- Мне идти…
- Успеется! – Я невольно повысил голос, но это, надо заметить, помогло. Анна перестала упираться. Освободив от связки «совиных» ножей кресло, она села передом мной и всучила мне миску пшеничной каши.
- Раньше ты кормила меня сама, - заметил я, не спеша приступать к трапезе.
- Раньше ты был болен, - сказала Анна, а мне нестерпимо захотелось прикоснуться к ее лицу, хотя бы на ощупь узнать, как она выглядит?
- Да и сейчас не здоров, - я говорил чушь и сам это понимал. Болен, здоров, к чему эта игра слов?
- Тебе помочь? – предложила Анна и, не дождавшись ответа, забрала у меня миску с кашей. – Открой рот, - приказала она, а на ее лице застыла добрая, живая улыбка, которую я без труда различал без помощи глаз, лишь слушая ее голос.
- За маму? – не смешно пошутил я, после чего покорно открыл рот.
Ел я не спеша, поэтому Анна кормила меня долго, все время говоря добрым, родительским тоном какие-то прибаутки, иногда сбивалась на утешения и обещала, что ко мне вернется зрение и все будет хорошо, потом снова отшучивалась детской шуткой и продолжала пичкать меня уже надоевшей кашей.
Я почти не слушал ее, погруженный в мысли. Анна. Она стала для меня лучом света в беспроглядной ночи слепоты. Красива ли она? Или нет? Что было у нее в прошлом? Что в настоящем? Есть ли у нее дом? Семья? Муж? Дети? Родители? Все это было для меня тайной, но я даже не знал, хочу ли ее разгадывать? Ведь мои грезы могут легко улетучиться, а сейчас надежда, которую вселяла в меня девушка, была дороже знаний.
- Анна, - когда ужин подошел к концу, заговорил я нарочито важно, с некоторым тоном безысходности в голосе. – Я тебя почти не знаю. Ты так и не рассказала о себе, напоив меня сонным зельем и воспользовавшись тем, что уснул. Ты можешь не рассказывать – я не стану больше просить об этом. Но дай мне прикоснуться к твоему лицу, узнать и запомнить каждый его дюйм, чтобы представить тебя и понять, ты ли приходишь ко мне по ночам, в моих откровенных снах.
Не став дожидаться ответа, я приподнялся и дотронулся до ее нежной кожи. Анна не сопротивлялась, напротив, прильнула к моим ладоням, прикоснулась к ним губами так страстно, будто изнемогающий от жажды к источнику. Я гладил ее нежную кожу, ощупывая каждый миллиметр, представляя контуры лица. Анна смущенно улыбнулась, будто делала нечто запретное, и на ее щеках образовались две маленькие ямочки. Я не останавливался, прикоснулся к ее губам, пухленьким и нежным, как спелая вишня, поднялся выше, нащупав элегантный курносый носик, нетипичный для имперок, подходивший больше для жен и матерей аббадонцев.
- Ты красива, - вынес я свой вердикт и опустил руки.
- Как ты можешь так говорить, ты же… - она замолчала на полуслове. Я закончил за нее:
- Слеп. Но это не мешает мне чувствовать и видеть то, что скрыто от глаз. Ты красива. И телом, и душой.
- Ты меня не знаешь, - не согласилась Анна.
- Знаю, - уверил я и мои непослушные руки взяли ее за плечи и придвинули к себе.
- Так нельзя… Не надо… - прошептала она, но я не послушал, обнял ее, обхватив за талию, и начал развязывать тугие завязки имперского платья с корсетом. Анна, сопротивляясь, попыталась убрать мои руки, но я не обратил на эти попытки внимания, уже чувствуя ее желание и зная: ей нужно то же, что и мне, она хочет этого, не меньше моего. – Не надо… - просила она у самой себя, не у меня, и в то же время не могла себе отказать. И все же у нее хватило сил, чтобы вырваться из сетей желания и выскользнуть из моих объятий.
Она стала напротив меня, тяжело дыша. Стояла молча, ничего не предпринимая, медленно успокаиваясь. Сбивчивое дыхание выровнялось и стало таким тихим, что можно было подумать, что Анна ушла, но запах меда и корицы, как и раньше, наполнял мою комнату, поэтому я знал – она рядом.
- До суда осталось не так много времени. Возможно, вскоре меня не станет, - заговорил я и, сделав короткую паузу, тихо, еле слышно попросил: - Подари мне эту ночь.
Анна не ответила, но дыхание ее снова потеряло ритм. Тогда я поднялся и, подойдя к ней вплотную, обнял, прижал к себе и, окунувшись в ее волосы, тихо прошептал на ухо:
- Ты своей добротой спасла мою жизнь раньше, спаси ее и сейчас.
Напряженная, как струна, Анна расслабилась, ее плечи опустились, а тяжелая ровная осанка стала свободней. И тут свершилось то, чего я добивался. Стена, которой Анна отгородилась от меня, рухнула, а девушка, поддавшись чувствам, перестала сопротивляться. Мы вернулись к кровати и этой ночью потерялись в ласках и любви, позабыв обо всем на свете, вычеркнув себя из мира и переродившись друг в друге.
Не знаю, сколько продлилась пляска страсти и желания, но, когда Анна ушла, оставив после себя приятных запах и теплое ложе, на дворе, за раскрытым окном, уже затихли ночные звуки, пробовали песни утренние птицы, а крикливые цикады умолкли.
Анны уже не было, но ее присутствие без труда читалось вокруг, ее образ, который я выдумал сам, жил перед глазами, разукрашивая слепую тьму очертаниями ее лица и нагой стати, обвораживающими и манящими контурами ее фигуры. Я уснул с мыслью о ней. И во сне она пришла ко мне, чтобы я вновь ощутил ее ласки, почувствовал ее прикосновения и слился с ней воедино.

- Спишь? – донесся голос издалека, а легкое прикосновение быстро вырвало меня из сонной дымки.
- Анна? – с надеждой спросил я.
- Размечтался! – по-совиному хищно расхохотался Филин. – Отбыла твоя сиделка, больше ей здесь нечего делать: выходила уже.
В двери кто-то неуклюже протиснулся и неуверенной походкой, шаркая ногами, одну, кажется, проволакивая, подошел к кровати.
- Пойду, - поднялся Филин, после чего обратился к моему гостю: - Он на твоем попечении.
Фаэлд ушел, а мой таинственный посетитель продолжал молчать. Молчать как-то недобро, зло. Я чувствовал на себе его взгляд, пронзительный и хищный, волчий. По коже невольно пробежали мурашки, а волна неприятных предчувствий тяжелым грузом упала на грудь.
Откинув одеяло, я поднялся и на ощупь прошел к небольшому платяному шкафу, который обнаружил вчера вечером. Впервые с того момента, как ослеп, я одевался самостоятельно. Это заняло куда больше времени, чем обычно, но особых трудностей не вызвало.
Гость все молчал, а его взгляд с каждым мгновением становился все пронзительнее. Я чувствовал его всем нутром, даже не зная наверняка, смотрит ли он? От этих метаний мне стало совсем не по себе.
- И что вылупился? – грозно спросил я, вложив в свой вопрос всю злость и негодование, скопившееся от долгого молчания и неизвестности. – Немой что ли? – затянув пояс с кацбальгером и непонятно зачем, видно, от волнения, нахлобучив на голову громоздкую шляпу с перьями, которую откровенно ненавидел, поинтересовался я. – А может - глухой? Или и то, и другое вместе? Отвечай! – рявкнул невпопад, оголив клинок и наугад направив его на гостя.
Реакции не последовало.
- Да кто ты, бесы тебя подери?! – еще б чуть-чуть и я бы стал рубить воздух, пытаясь задеть неизвестного посетителя, но прозвучавший голос вмиг вернул мне спокойствие.
- Да я это… не кипятись, - заговорил Илтон и мне захотелось проткнуть этого наглеца за то, что заставил меня психовать.
- Деревенская скотина! – радостно-ворчливо воскликнул я, мигом вложив меч в ножны, в два шага, ориентируясь на голос, приблизился к южанину и панибратски его обнял. – Что ж ты молчал, паршивец? Измотал всего… - Илтон был не в пример обычному зажат в себе и напряжен, не выказывал привычных простолюдинских замашек, что меня сразу насторожило. Я отступил от него на шаг и спросил: - Что-то не так?
- Ты слеп, - глупо выпалил южанин.
- А ты, можно подумать, не знал? – съязвил я.
- Не знал, - заторможено ответил он. – Никто не предупредил.
- Что это меняет? – недовольно поинтересовался я.
- Ничего… просто… - Илтон с трудом подбирал слова, не зная, что сказать, не догадываясь, какой может быть ответная реакция. Он еще не понял, что я смирился со своей участью, не мог этого понять, потому что помнил меня зрячим, умелым воином и скрытым человеком. Я был таким. Раньше. Теперь не воин, а скрытность ни к чему. Все переменилось. Я уже никогда не верну себе зрение и не смогу выполнить задуманное. Я начал новую жизнь, начал ее сначала, по-новому.
- Как ты? – невпопад спросил южанин.
- Жив, здоров, слеп, но это не смертельно. Некоторые и вовсе не видели света, а мне есть, что вспомнить. Так что – все в порядке.
- Прости, я не знал…
- За что извиняешься? – я хлопнул Илтона по плечу. – Ты мне глаза не выкалывал. Ядом не травил. Или травил?
- Нет, что ты! – встрепенулся здоровяк, будто его обвиняют в смертном грехе.
- Все, забыли, - обрубил я, вновь начиная заводиться. – Не ты слепым стал, и радуйся. Не можешь привыкнуть ко мне такому – проваливай. Можешь – так сделай вид, что так и надо, и не надоедай.
- Договорились, - неожиданно веселым тоном согласился Илтон. И так он резко скинул с себя пелену неуверенности и замешательства, что мне подумалось: не ту профессию он выбрал, умер в нем замечательный актер, которым хвастался бы каждый балаган. – Идем на агору, напьемся. Угощаю. Мне жалование выдали, - затараторил южанин и мне сразу припомнился тот Илтон, с которым я познакомился в Легионе: веселый, задорный, неугомонный. Невольно перед глазами вырисовался его силуэт: здоровый, широкоплечий, с горделивой осанкой. Память сама подкинула мне образ южанина, намалевала его, словно белыми нитями заштопала черную дыру, в которую превратился мой мир. И, что самое удивительное, эти нити-линии перемещались, будто пытаясь воссоздать людское движение.
- Идем? - повторил свой вопрос Илтон, переминаясь с ноги на ногу.
- Идем, - не стал я отказываться. – Самому напиться кортит.
Илтон не стал задерживаться и, шаркая раненой ногой, выполз из моей комнаты. Я, прихватив с собой трость, последовал за ним.
Мы вышли в город и медленным шагом побрели в сторону центральной площади.
- Помочь? – поинтересовался южанин, когда я стал заметно от него отставать, теряя время на то, чтобы простучать путь впереди себя тростью.
- Нет, - категорично отказался я. – Иди только, не торопясь.
Илтон сбавил шаг, хотя все равно брел впереди, словно указывая мне путь. Но я-то был слеп и не мог увидеть южанина, хотя наваждение, которое навалилось на меня в комнате, все не исчезало, и перед глазами маячили белые линии, точно повторяющие людские очертания, правда, более неуклюжие в движениях и обрывчатые в контурах. Я даже увлекся, наблюдая за этими нитями, они притягивали привыкший к полному мраку взгляд, заставляли на них концентрироваться. Неожиданно они остановились, а я, не заметив, что шарканья Илтона затихли, продолжил идти и напоролся на белые линии, будто они была реальны.
- Потасовка, оборванцы сцепились, - с досадой оповестил южанин, но это меня не волновало. Я провел по белому контуру, который был плечом, и прикоснулся к кожаной тунике; дотронулся до белой линии головы и пальцы утонули в жестких волосах Илтона.
- Проклятье! – воскликнул я и шарахнулся назад, подвернув ногу и упав на мостовую.
- Ничего страшного, - утешил меня южанин, помогая подняться. – Стража уже пришла. Сейчас всех кинут в околоточную тюрьму, пока не протрезвеют. Заодно руки разомнут, а после и штраф возьмут. Нищие нищими, а монетка у них водится. То ли дело у нас, в Империи, со злыдарей этих даже налоги взимаются, - без умолку тараторил неугомонный Илтон, а я все никак не мог разобраться в своих ощущениях.
Запах выделанной кожи и людского пота, знание повадок и габаритов южанина… подсознание само выдало полученную картину! А движения… движения выдумало внутренне зрение, которое устало от долгой и непривычной для нее тьмы.
- Идем, - поторопил я, успокаивая себя тем, что наваждение не больше, чем обычная закономерность.
- Что-то ты позеленел, братец, - ухмыльнулся Илтон. – Боишься пострадать в пьяной драке? Ничего! Со мной не пропадешь.
- Да и без тебя не пропаду, - буркнул я, осматриваясь. Вокруг была тьма. Уже привычная, беспроглядная тьма, и лишь белый силуэт Илтона выделялся из общего мрака, словно пытаясь свести меня с ума. – Идем, давай. Напьемся, - невольно перенимая марену общения Азра, поторопил я, и мы быстрым шагом поспешили в трактир. Чтобы не отстать и не оступиться, мне пришлось держать южанина за руку, он изредка поддерживал меня за локоть, когда я спотыкался, но в остальном, помня о недавней просьбе, делал вид, что не замечает моей слепоты.
Вскоре мы оказались в какой-то захолустной таверне, которая насквозь провонялась кислым запахом пива и перегара, смрадом немытых тел и тошнотворным зловонием блевоты.
- Приятное местечко, - протянул я.
- Тебе то что? Все равно слепой и не видишь ни черта.
- Просил же, - напомнил южанину.
- Да что ты, как девочка, взаправду! Тут аккуратнее, там ласковее! Корсет не рви, платье не помни! О том не говори, о сем помолчи! – запричитал Илтон. – Слепой – привыкай, что к тебе относятся как к слепому, а если хочешь, чтобы этого не замечали – уйди в монастырь и стань монахом, сиди в келье и молись богам во искупление и прозрение.
- Уговорил, - согласился я с доводами южанина и решил не привередничать. - Воняет здесь, как в жальнике, - все же проворчал, когда, поддерживаемый Илтоном, прошел к столу и уселся.
- Нос заткни, - посоветовал разгорячившийся южанин и заметил: - Рыгаловка, конечно, зато цыплят фаршированных тут хорошо готовят. Поужинаешь?
- Не откажусь, - улыбнулся я запалу своего… друга. – Заказывай, я хозяина не вижу. И вина не забудь.
- А вино здесь хуже некуда. Может, пива?
- Нет, вина, - отказался я.
Илтон не стал напирать, согласился. Встал изо стола, чтобы поторопить хозяина, который так и не подошел принять заказ. Довольно быстро вернулся, причем уже с вином. Шумно, специально, чтобы я расслышал, поставил жбан на стол и бухнулся на стул, который под ним противно заскрипел.
- Рассказывай, - потребовал я, нащупав глиняный кувшин и деревянную пародию кубка. Взялся мизинцем за стенку сосуда и стал медленно вливать в чашу вино до тех пор, пока не почувствовал касание жидкости и не понял, что кубок наполнился.
- Я сам, - попробовал опротестовать мой метод Илтон, но я настойчиво отдернул его руку и резко повторил:
- Рассказывай! – Южанину налил уже без помощи мизинца, по памяти отсчитывая секунды, за которые кубок наполнился.
- А что рассказывать? – удовлетворенно взяв чашу, здоровяк откинулся на спинку стула и, помолчав для приличия, стал засыпать меня последними новостями: - Прибыли в Луар, дней шесть назад, кажется. Три дня шатались без дела по городу, ночевали на площади Августа, как в походе, в шатрах, да на мостовой. Холодом от камней тянет еще хуже чем от степной земли…
- Зато под защитой стен.
- Тут выгода, конечно…
- Выпьем!
- За Империю!
- За Легион, - каждый сказал свой собственный тост, но кубками ударили дружно. Я жадно отхлебнул кислого яблочного вина. Гадость, конечно, редкая, но после лекарств Азра даже она казалась божественным напитком.
- Вот. А дальше, - продолжал Илтон, - всех отправили в горы. Тащились мы долго, почитай весь день, и вышли, ты не поверишь, к новехонькой крепости! Даже кирпичи на шпилях не потемнели, хотя основание уже не так красочно. Раскинулась крепость на утесе и вгрызлась в скалы, словно каменный червь. Сыро внутри, конечно, и ветрено, но стены надежные, а башни через каждые десять-двадцать метров, причем одни смотрят на Луар, а другие в противоположную сторону. Видно, раньше там пройти можно было из степи, вот и пришлось крепость ставить.
- Совиное Гнездо? – догадался я.
- Ага, - одобрительно закивал белый силуэт, маячивший перед глазами. Что за больная фантазия? Бред и выдумка, но почему она коснулась только Илтона, не пожелав размалевывать светлыми нитями остальной мир?
- Замок, надо сказать, хороший, неприступный, - продолжал тем временем Илтон. -Даже пушки, если они откуда-то здесь появятся, свободно подойти не смогут – скалы прицелиться мешают, а если рядом их поставить, то под огонь аркебуз угодят. Опасно.
- Хорошо, а снабжение?
- С этим туго, - сознался Илтон. – Горцы к нам захаживали, когда я на карауле стоял. Еду приносили, но склады пусты, в Луар посыльных отправляют.
- Ты тут посыльный?
- Нет, отпустили на все четыре стороны. На три дня.
- Ясно, - заключил я, и добавил: - Выпьем!
- Хозяин! Жратву тащи! – выпив и с силой ударив опустевшим кубком об стол, поторопил развеселившийся от вина Илтон.
Я наскоро, пока южанин не перенял инициативу, наполнил чаши. Хотелось доказать, что-то, кому-то, не знаю, кому и что, но, когда наливал, рука дрогнула и кисляк пролился на стол. Подумав, что разливаю в последний раз, накапал в кубок Илтону остатки вина и отставил пустой жбан в сторону, чуть не скинув его со столешницы.
- Быстро пьянеешь, - заметил мою вялость здоровяк.
- Давно не пил, - оправдываясь, улыбнулся я.
- Хозяин!.. – закричал было южанин, но трактирщик оказался расторопнее и уже принес фаршированных цыплят, от которых тут же повеяло приятным ароматом мяса и специй. – Вина принеси. И сразу два жбана, чтобы зазря не гоняли, - закончил здоровяк и принялся поглощать цыплят, а я без промедлений последовал его примеру.
Илтон не соврал. Несмотря на тошнотные запахи, царившие в таверне, еда оказалась отменной, а вино, принесенное трактирщиком, повторно легло очень даже неплохо, а кислый вкус уже не вызвал отвращения. После еды хмель, ударивший в голову от первого кувшина вина, развеялся, но языки развязались.
- Почти все новобранцы померли, - с досадой заговорил Илтон.
- С чего это? – удивился я.
- Кто его знает? – развел руками здоровяк. – Раненые, сразу плохи были. Остальные… отравились что ли. Не знаю, что там врачеватель говорил капитану, но выжили единицы.
- Ты сам как? Вижу ногу волочишь…
- Видишь?! – прорычал, как дикий зверь, Илтон и, схватив меня за шиворот, потянул к себе через стол. – Так ты меня, пес, обманывал! Еще и комедии ломает!
- Тише! – успокаивал я разбушевавшегося южанина. – Слепой я, слепой, по шаркающей походке понял!
- Шаркающей? – задумался здоровяк, но все же отпустил меня. – Ладно, выпьем! – Он наполнил кубки и досадливо заметил: - Закончилось… Хозяин! Еще вина!
- Может, хватит? – засомневался я, уже чувствуя приятный шум в голове. Белые линии, которыми предстал предо мной Илтон ходили ходуном, но мне никак не удавалось сообразить, то ли южанин шатается, то ли у меня перед глазами плывет.
- Угощаю, - невпопад ответил Илтон и я решил не упорствовать. Пить, так пить!
- Так что, говоришь, с новобранцами?
- Какими?
- С нашими, «совиными»…
- А! – понял Илтон. – Так померли все! Отравили их.
- Но остальные легионеры целы?
- Целехоньки! – обрадовался появлению на столе нового кувшина Илтон и поспешил наполнить опустевшие кубки. – За здоровье! – прозвучал тост и мне невольно взгрустнулось.
- А как отравились-то? – я все же хотел выяснить, что случилось с рекрутами Филина. – Ты же здоров.
- Здоров, - согласился южанин. – Но меня цирюльник лечил, а других – лекарь.
- Азра? – предположил я.
- Да, черт его разберет…
- А умерли как?
- Да что ты пристал, как банный лист! – рявкнул Илтон. - Что да как! Жар, бред. День кричали, как резанные, а потом – всё, трупы одни.
- Слепых не было? – зачем-то поинтересовался я.
- Кроме тебя – никого. Может, отстанешь уже, а?
- Ладно, ладно, - примирительно замахал я руками и потянулся к кувшину, но память подвела и там, куда, как мне казалось, Илтон поставил жбан ничего не нашлось.
- Я сам, хрен ты слепой, разольешь еще…
- Вот, что еще хотел узнать…
- Да хватит! – не захотел ничего слушать южанин, но на меня это не подействовало:
- Ты сиделку Анну не знаешь?
- Из Легиона что ли? – вопросом ответил Илтон.
- Наверное. Не знаю, - я помотал головой, пытаясь остановить забегавшие перед глазами линии, которые переплелись в неразборчивую массу, полностью лишившись людским очертаний. Не помогло.
- Смуглая которая? Или беловолосая? – снова вопросами отвечал легионер.
- Издеваешься? – недовольно прорычал я.
- Ах, да! Ты ж слепой! – расхохотался южанин, видимо, находя в моей слепоте нечто смешное. – Анна… смуглая, точно!
- Опиши ее, - попросил я.
- Смуглая. В теле, но без излишков, - словоохотливо затараторил Илтон. – Волосы темные, вьющиеся, густые. Смуглая еще, в теле…
- Было уже.
- Что было? – не понял Илтон.
- Не важно, продолжай.
- Так вот. На чем я остановился?
- На волосах, - напомнил я.
- Точно! Темные они, густые.
- Скажи, красивая?
- Весьма, - довольно резюмировал Илтон. – Но это не все. Осанка у нее ровная, зубы здоровые, - сразу было видно, что южанин не против женского общества, а сейчас, когда хмель ударил в голову – не против втройне. - Что еще? – продолжал он. - А точно! Когда улыбается, на щеках ямочки…
- Она, - еще успел подумать я прежде чем белые линии, маячившие перед глазами, слились воедино, окатив меня пронзительным, ослепляющим светом, а потом, замерцав, угасли, сменившись полной, привычной для меня тьмой.

Глава 9

Яркая вспышка ударила в лицо, ослепляя мои и без того невидящие глаза. Привычная тьма сменилась резким, болезненно-блистающим светом, который походил на тот, что озаряет конец жизненного пути.
Вокруг закружились тени, похожие на людские силуэты, они маячили спереди и сзади, влетали мне в спину и выползали из груди. Бешеная, дикая пляска продлилось недолго. Тени остановились, окружив меня со всех сторон. Это были люди. Черные, словно вырезанные из бездны, будто порожденные мраком. Я пытался вглядеться в их лица, но лиц было не разобрать.
Мне стало страшно.
Тени преобразовывались. С каждым мгновением они все больше были похожи на покойников, которых я знал еще живыми. Черные лица побелели, потом слегка порозовели, приобретая цвет кожи, болезненно-бледной, как и должно быть у мертвецов. Это были мальчишки, с которыми когда-то я убегал из Алари и купался в пруду, или мчал в соседнюю деревню, чтобы на ночь остаться у молоденькой вдовушки Ирбис, или у других вдов – многолетняя война с Империей, только-только увенчавшаяся миром, покосила многих мужчин, и женщины не стыдились отдаваться неокрепшим парнишкам. Это были они. Те, кого я бросил в трудную минуту, спасая собственную шкуру.
Я стоял не в силах пошевелиться. Казалось, мои кошмарные сны стали явью. Или, может… я сплю?
- Не спишь, - ответил мне на несказанный вопрос Питер и шагнул вперед, протягивая раскрытую для рукопожатия ладонь. – Здравствуй, Эдвин Младший, теперь мы снова вместе.
Я не мог протянуть руку, чтобы сомкнуть ее в замке рукопожатия, не мог поприветствовать друга из далекого, но не забытого прошлого – для этого не хватило ни сил, ни решимости. Питер криво улыбнулся и одобрительно похлопал меня по плечу. Его касание было холодным, как лед, как прикосновение ожившей стужи.
- Ты повзрослел, - улыбнулся подошедший ближе Саймон. – А мы, видишь, остались детьми.
- Юношами, - поправил его извечно строгий и подтянутый Дик, самый старший из всех, и поэтому - наиболее ответственный. – Юношами, братец, и смею заметить не последнего десятка!
- Сплю, - вслух подумалось мне.
- И не надейся! – ухмыльнулся Дакот, а его веселая, жизнерадостная улыбка, никогда не исчезавшая с лица, осталась даже после смерти. – Ты ушел от нас в прошлом, теперь мы тебе этого не позволим!
- Мы скучали, - признался сантиментальный Иллин.
- Я тоже… скучал, - выдавил я, чувствуя одновременно и страх перед невиданным, и радость встречи. За вас, за вас парни, и за Винсента-менестреля я собирался мстить, хотя именно из-за вашей славы, затмившей весь Аббадон, меня посчитали трусом и предателем. Я не такой! И докажу это. Или… уже не докажу?
- Тебе нечего доказывать, Эдвин, - ответил Дик, будто умея читать мысли. – Там, где ты сейчас, прошлая слава не имеет значения.
- Но вы остались неотомщенными, - не согласился я.
- И пусть, - положил мне на плечо холодную, как ледник, руку учитель Арвелл, единственный из старших инструкторов, кто не покинул Алари, когда пришла весть о приближающихся легионах Империи. – Мы выполнили свой долг и не боимся смотреть в глаза Всевидящему.
- А я – боюсь, - признался я и только сейчас понял, что уже десять лет убегал от самого себя. И в Легион вступил не для того, чтобы мстить за защитников Алари, а для того, чтобы усыпить свою совесть. - А где Винсент? – озарило меня. Его не было здесь, среди умерших в Алари. А ведь моя вина перед ним особенно велика. Он надеялся на меня, рассчитывал как на друга, но не получил ни помощи, ни поддержки - ничего.
- Не вини себя, - Арвелл опустил тяжелые морщинистые веки и склонил голову, будто скорбя. - Его нет среди нас.
- Значит, он жив?! – эта мысль заставила меня пошатнуться, ноги задрожали, а сердце забилось чаще. Он жив! Жив! Жив…
- Не знаю, жив или нет, - ответил мой добродушный, хоть и строгий учитель и подтолкнул к черте, за которой ширился обрыв, бездна. – Иди, Эдвин, твои дела еще не окончены. Встретишь Винсента, скажи ему, что… я скучаю по нему.
- Мы скучаем, - поправил Дик.
- За ним, и его песнями, - подтвердил Питер.
- Иди, - поторопил меня Арвелл.
- Не забывай нас, - попросил Иллин.
- Не забуду, - ошарашено выговорил я и бездумно шагнул вперед. Земля ушла из-под ног и я кубарем, будто по отвесному склону, покатился вниз, в неведомую бездну.
Свет быстро таял в черных тенях, которые, разбушевавшись, снова закружились вокруг. Провожали. А позже я почувствовал грубое касание и в этот миг очнулся.

Я лежал на грязном, липком полу, лицом окунувшись в противную жижу, от которой распространялся резкий, тошнотворный смрад. Мысли кружились в голове в кошмарном, хаотическом ритме, то сбивались в кучу, то рассеивались, то возникали бурным потоком, то исчезали. Казалось, у меня в мозгу ведется охота за одной, ускользающей мыслью и неудержимая кавалькада, впереди которой мчит свора псов, не способна её поймать. От натуги разболелась голова, приступившая кровь забила барабаном в висках, заставила меня скрючиться от боли. Мысли. Проклятые мысли! И еще одна, которая блуждает где-то рядом, но до которой не дотянуться…Алари. Мертвые друзья. И еще один, которого среди них нет. Где он? В мире живых? Или блуждает неприкаянным духом, ища спасения и искупления?
Пересилив боль, я открыл глаза. Уже привычная тьма боролась с проявляющимся светом, неправильным, страшным светом, который возникал то тут, то там яркими вспышками и вызывал приступы доводившей до исступления боли.
Приподнявшись на ослабевших руках, я отполз в сторону и упал на спину. Несколько минут лежал без движений, пока силы не стали понемногу, по маленьким крупицам, возвращаться. Что со мной? Почему так плохо? Где я был вчера? Илтон. Кабак. Вино. Много вина. Похмелье? Никогда подобного не было, никогда не чувствовал себя так разбито. Может, я что-то упустил? Собрав всю волю в кулак, мне удалось вспомнить последние события вчерашней попойки, но определить, чем она закончилась и где я сейчас, не удалось.
Тем временем слабость развеивалась, а яркий, жесткий свет, вызывающий боль, постепенно сменился доброй, прохладной тьмой. Способность трезво мыслить возвращалась медленно, но уверенно.
Пересилив головокружение, я поднялся на шатающихся ногах. Ощупал себя и понял, что при мне нет ни трости, ни кацбальгера; что подаренная Филином щегольская одежда порвана и превратилась в грязные обноски, а все тело саднит от ссадин и ушибов, лицо напухло и не ясно: то ли от выпитого, то ли от побоев. Куда же меня вчера угораздило вляпаться?
Рядом послышались тихие перешептывания, сменившиеся сперва мерзким смешком, а после - диким ржанием.
- Где я? – грозно спросил я, вперившись взглядом невидящих глаз в место, откуда послышался хохот.
- В околоточной тюрьме, - ответил незнакомый сиплый голос.
- Какое время суток? – спросил я, в уме подсчитывая, когда меня должны судить, уже сегодня или все-таки завтра? Неявка на разбирательство сразу доказывало мою вину, а мне все же хотелось сказать в свою защиту пару слов, которые, правда, вряд ли убедят судей. Но попытка не будет лишней. Если она у меня еще осталась.
- Что, слепой что ли? – хохотнул противным смешком другой посетитель каземата. – Ночь на дворе. За решетки глянь.
- Давно я здесь?
- День, может, два, - ответил первый голос. – Кому ты нужен, чтобы дни твоего заключения считать?
- Один был? – уточнил я, размышляя, куда подевался Илтон?
- Один, - подтвердил заключенный.
Я обреченно уселся на пол, с трудом удерживая равновесие, чтобы не упасть. Меня мутило, а недавно съеденный цыпленок так и хотел вырваться наружу, если уже не сделал этого раньше. В голову, расталкивая все остальные, проникла запоздалая мысль: «зачем столько пить?».
Дверь каземата приоткрылась с диким, проникающим глубоко в сознание, скрипом. Я сдавил руками виски, тщетно пытаясь избавиться от резкой боли, но обострившийся слух играл не в мою пользу. Словно по заказу, к горлу придвинулся комок, который толчками рвался наружу. Мне с непередаваемым трудом удалось взять себя в руки и не поддаться слабости.
- Слепой, на выход, - скомандовал тюремщик.
Я медленно встал, чтобы не растревожить и без того выворачивающийся наизнанку желудок, и наудачу, ориентируясь на голос, поплелся в сторону выхода. Столкновения с дверью удалось избежать с трудом, я замер за миг до удара и медленно, ощупью, обошел опасный участок, а бесцеремонный тюремщик тут же, стараясь ко мне не прикасаться, подтолкнул меня короткой дубинкой вперед и повел нужной дорогой.
- Стой, - приказал конвоир после минутной ходьбы по лабиринту коридоров. Звеня ключами, обогнал меня и открыл дверь. – Иди, чего стал? – поторопил он ударом дубинки.
- Потише! – гаркнул на него знакомый голос, в котором я тут же узнал интонации Фаэлда. – На легионера руку поднимаешь.
- Тут у Легиона нет власти, - буркнул ему тюремщик, но быстрый и тонкий звук вынимаемой из ножен стали заставила его изменить мнение: - Понял, понял, - затараторил охранник, - забирай его и выметайся.
- Где его вещи? – требовательно спросил Фаэлд.
- Не было никаких вещей…
- Вещи! – заорал легионер, да так громко, что я едва не упал на колени от душераздирающей боли в ушах.
- Надо узнать у стражей, - решил не искушать судьбу охранник.
- Узнавай! И быстро! – приказал «сова» тоном велико-капитана и тут же послышались быстрые утихающие шаги, выбежавшего прочь из комнаты тюремщика. – А ты – хорош! – обратился ко мне Фаэлд. – Знаешь, какой сегодня день?
- День суда? – с ужасом в голосе спросил я, уже чувствуя, как удавка сдавливает шею, уже сейчас слыша, как многолюдная толпа ликующе кричит, наблюдая за казнью.
- Нет, - обрадовал Филин и я шумно выдохнул, ощущая, как гора падает с плеч, но следующая реплика легионера заставила эту гору вернуться обратно: - День после суда. Теперь на помощь Легиона можешь не рассчитывать.
- Тогда зачем ты здесь? – секунду свыкаясь с мыслью, что мне пришел конец, все же поинтересовался я.
- Ты все же легионер и не можешь предстать перед магистратом в подобном виде. – Я нутром почувствовал, как по мне скользнул брезгливый изучающий взгляд Филина и мне невольно захотелось провалиться сквозь землю. Сразу вспомнились молчаливые уроки отца, когда он просто ставил меня перед собой и смотрел прямо в глаза, вгоняя в краску, заставляя чувствовать его немое негодование и винить себя во всем, в чем даже не был виновен. – Сегодня тебя приведут в порядок, - заговорил, наконец, Фаэлд, - Азра залечит раны, ушибы и ссадины, а по истечении трех дней, когда магистраты соберутся вновь, тебя отведут в городскую ратушу, где советники и местный судья решат твою судьбу. Но это не все… - продолжал тем временем Фаэлд, но вернувшийся тюремщик не дал ему договорить:
- Вот ваши вещи. Разыскались, - сказал он и добавил: - Подозреваемому до суда оружие носить запрещено. Отдаю на вашу, господин, ответственность.
- Моя признательность, - получив обратно оружие и протянув мне трость, сухо поблагодарил Фаэлд, и далее, не задерживаясь, повел меня околоточными коридорами, выводя на свежий воздух.
Наконец выбравшись из провоненного сверху донизу здания, я вдохнул полной грудью. Слегка закружилась голова, но это было приятное головокружение, не сродни тому, которое ощущал получасом раньше. Приходил я в себя на удивление быстро, а полное отсутствие жажды наводило на неопределенные мысли: похмелье ли?
- Это не все, - подождав пока я отдышусь, вернулся к прерванному разговору Филин, взял меня под руку и быстрым шагом повел по улицам Луара. – Ты помнишь события прошлой ночи?
- Смутно, - признался я.
- Хорошо, - нервничая, сильнее сдавил мне руку легионер. – И в убийствах ты не виновен?
- Нет. – Уверено отчеканил я. И только тут до меня дошло, что речь идет не об одном убийстве, а об убийствах! – Даже не знаю, что ты имеешь в виду.
- И клинок свой ты потерял? Тем, которым убил Гарреда.
- Я никого не убивал! – не поддался я на провокацию.
- Пусть так, но вчера, уже после того как Илтон отвел тебя обратно на постоялый двор, ты сбежал из своей комнаты. Утром тебя нашли на агоре. Нашли в компании двух трупов. Советую тебе избавляться от привычки ночевать рядом с покойниками. Она не делает тебе чести.
- О чем ты говоришь? Какими еще трупами?
- Весьма почетными, - невпопад ответил Фаэлд, но позже поправился: - Почетными при жизни. Если тебя интересуют имена - Ливон, меняла, и Иракли, глава цеха оружейников.
- Зачем мне их убивать? Я их даже не знал! – возмутился я. Тройное убийство! Такого не спустят с рук даже сыну императора. Так что говорить об обычном легионере?
- Убили их твоим кортиком, - холодным тоном продолжал Фаэлд, не обратив внимания на мои восклицания. – И знаешь, ведь тот клинок был в моей комнате до того как ты не вернулся с Илтоном. С утра его не стало, и я сразу заподозрил неладное. Теперь и сам не знаю, можно ли тебе доверять? Раньше-то в твоей невиновности не было сомнений, а сейчас… Легион тебе не станет помогать, - резюмировал Филин и все внутри меня оборвалось. Без поддержки «сов» мои слова не стоят и выеденного яйца, а дальнейшая судьба уже неизбежна.
- Фаэлд, если я попрошу тебя об услуге, ты мне не откажешь?
- Откажу, - даже не выслушав, отрубил легионер и силой потащил меня вперед.
- Не хочешь узнать, о какой услуге идет речь?
- Нет ни малейшего желания.
- Выведи меня из города и брось в степи, - все же озвучил я свою просьбу.
- Нет, - остался невозмутимым Фаэлд. – В степи у тебя не будет шансов выжить.
- В Луаре тоже, - заметил я.
- Все равно - нет, - не изменил своего решения легионер. – Если ты пропадешь, за твои грехи отвечу я - ты на моей поруке. А своя шкура дороже чужой.
Мне нечего было возразить. Как бы там ни было, Филин мне помогал. Предать его было бы бесчестно. Тем более шансов выжить в степи и впрямь было мало, но всяко больше, чем в Луаре.
- Три ступеньки, - предупредил Фаэлд и я подумал, что мы вернулись в гостиный дом, но ошибся. Легионер привел меня баню, которая уже была натоплена и прогрета. В небольшой комнате жил обжигающий пар и полная тишина. Пахло хвоей и древесной смолой, которые беспардонно глушили приятные запахи ингойских благовоний. – Смоешь с себя всю вонь, постучишь в дверь. Тебе принесут чистую одежду и отведут в комнату. Обо всем поговорим позже.
С этими словами Фаэлд удалился, даже не дождавшись моих прощаний. Это меня ничуть не огорчило. Я был рад, что остался один. Впервые с момента ослепления мне не хотелось никого ни видеть, ни ощущать их присутствия. Правда, с уходом Фаэлда накатилась новая волна слабости, без крепкой руки легионера трудно было стоять, ноги подкашивались, а голова тут же закружилась. Только сейчас, когда пугающие новости улеглись в моем сознании и притихли, я сообразил, что меня бьет дрожь, которая не прекращается всю дорогу, а сердце лихорадочно колотится, рискуя выпрыгнуть из груди. Мне стало совсем дурно.
На ощупь я прошел к небольшому бассейну, выдолбленному в полу и выделанному нередким в здешних горах мрамором, и улегся в воду, которую сполна сдобрили ароматическими маслами. Видно побоялся Фаэлд, что тюремную вонь так просто не выведу, решил перебить ее запахом цветов и фруктов. Что ж, спасибо за заботу, сейчас и впрямь не то состояние, чтобы тщательно вымывать каждый миллиметр своего тела.
Пролежал я все же немало. Откисал пока вода не остыла, а жаркий банный пар не развеялся сквозь многочисленные щели в стенах и крыше. Тогда выбрался из бассейна, ощупью прошел к выходу и постучал в дверь. Мой охранник отозвался далеко не сразу, но после третьего оклика и гулких ударов в дверь, он все же появился. Дождавшись, когда я оботрусь и оденусь, он с силой взял меня под руку и повел в таверну, в мою старую, добрую комнату, в которой я впервые вкусил горькие плоды слепоты, а позже - познал сладкую любовь Анны.
- И не вздумай спать, - предупредил меня конвоир, останавливаясь у моих дверей. – К тебе придут.
- Учту, - ответил я, и не думая выполнять его поручение. Сил не было и спать хотелось безбожно. Поэтому, наскоро сняв одежду, я уволился в кровать, не расстелив, и тут же уснул.

Проснулся я в холодном поту. Тело болело словно меня день и ночь избивали палками, а потом – поднимали ногами. Во рту пересохло. И теперь я бы с большей уверенностью, чем прежде, сказал, что вчера изрядно перепил. Тело горело огнем, кожа полыхала, но внутри поселился смертельный холод. Я думал, что не выдержу и провалюсь в беспамятство, но сознание крепко схватилось за ослабевшее тело и не спешило его покидать. И когда сил терпеть адскую боль уже не осталось, дверь в комнату тихо приоткрылась и внутрь вошел похрамывающий Азра.
- Скорее! – взмолился я, чувствуя, что еще минута и уже не выдержку – умру. – Сил нет…
- Есть-есть, - ехидно хмыкнув, не согласился алхимик. – Только брать эти силы надо научиться, лентяй безглазый.
- Дай мне зелье! Твои эликсиры меня убивают! – противореча самому себе, зарычал я сквозь сомкнутые зубы.
- Слушай, давай без криков, а? Столько всего наслушался. На сегодня с меня хватит. Так что лежи, давай, молча, а то дам яду и дело с концом.
- Мне плохо, - пересилив себя, сказал спокойнее. – Дай хотя бы воды.
- Сушит? – ухмыльнулся лекарь. – Пей, давай, надоел уже плакаться… как баба, чесн слово! – приподняв меня над кроватью, он влил мне в глотку горьковатого, как настойка шиповника, зелья. Стало заметно легче. Боль быстро отступила, в мгновение жар спал, а ледник внутри меня растаял. Только тело болело все так же и мучила адская жажда.
- Азра, - еще раз жадно отпив, заговорил я. - Что меня ждет дальше?
- Суд и казнь, - не стал юлить алхимик.
- Тогда почему вы обо мне так печетесь? На мне же свет клином не сошелся: есть я, нет – какая разница? Зачем столько хлопот?
- Знаешь, чем ты нам дорог? Хорошей сопротивляемостью к ядам, - задумчиво ответил алхимик и добавил: - От таких доз люди умирают, а тебе хоть бы хны. Но мне твоя жизнь ни к чему. Если тебя казнят, мне еще и проще будет. Выну твои органы, заспиртую, а позже – исследовать буду. Кровь отцежу, смешаю с нужными растворами, чтобы свойств не потеряла и не свернулась, а то – негодной станет. И буду по чуть-чуть пользовать в своих опытах. Так что мне ни холодно, ни жарко умрешь ты или нет, а вот Фаэлд уцепился: живым нужен. Ладно, пей, давай, и спи. Завтра со шлаками выйдут остатки яда - легче станет. А там, глядишь, и ранами твоими займусь. Через пару-тройку дней будешь, как новенький! Все, бывай, не до тебя сейчас. А сам – спи, сил набирайся.
И Азра ушел, оставив меня наедине с мыслями. Я лежал в кровати, теребил в руках кружку, наполненную остывающей настойкой, и думал, что говорить в свою защиту на суде, как отыскать виновного в преступлениях и избежать ошибочного наказания?. Без сомнений меня кто-то использовал пешкой в своей игре. Смерти менялы и оружейника - не случайность. Будь я зрячим, разузнал бы о них все и вся, нашел бы лазейку, которая связывает убиенных и убийцу, а она, эта лазейка, несомненно, есть. Был бы зрячим…
Я плюнул на недобрые думы, одним глотком допил отвар, поставил кружку на пол и, плотнее обернувшись тонким покрывалом, погрузился в сновидения.

Глава 10

Алхимик не соврал – на следующий день стало легче. Слабость истаяла, вернулись силы. После того как Азра пару раз надо мной покудесил, перестало болеть и тело, уже не волновали многочисленные ушибы, с лица спала опухоль. Теперь я чувствовал себя вполне неплохо, правда, стали одолевать непонятные голоса: разговоры постояльцев, шумящих в общем зале на первом этаже, крики поварихи, ругающей на кухне мальцов-помощников, беседы малочисленных путников и торговцев, остановившихся в таверне на ночь, и стоны блудниц, которых неблагочестивые мужья привели в гостиный дом втайне от своих жен. Сперва мне казалось - это плоды моего воображения. Такие, как разговор с умершими мальчишками из разрушенной военной школы. Но Азра развеял мои сомнения, рассказав о том, что поит меня не простыми снадобьями, а сложными эликсирами, которые обостряют мои чувства.
Удивило меня другое: я прозрел! Вот только во тьме…
Не знаю, как это описать – всех слов и памяти не хватит. Если говорить скупо, то кромешный мрак сменился плотной серой дымкой, в которой я научился распознавать контуры предметов, силуэты людей и, глядя в окно, очертания зданий. Я думал, что лишь воображаю, будто вижу, а на самом деле - просто выдумываю, рисую в фантазии, уподобляясь творцу, который из белого листа создает картину. Но я видел. Видел, сквозь тьму слепоты, противореча мирским законам. Жаль было потерять эти умения, едва обретя, но час суда приближался, а надежды – таяли с каждым днем.
Фаэлд, желая обезопасить себя на тот случай, если я попытаюсь бежать, посадил меня на домашний арест. Я и просидел в четырех стенах два дня, свыкался с обостряющимся слухом и возникшим из неоткуда зрением, ждал суда, пытаясь не думать о грядущей казни, и дождался – судьбоносный день настал.

Фаэлд зашел ко мне лишь на мгновение, приказал собираться, выдал свежую одежду, вернул оружие и ушел, сказав, что мы увидимся уже на разбирательстве, а в городскую ратушу меня отведет конвоир из числа «сов». Я засобирался. Но меня не оставлял в покое образ, силуэт Фаэлда, который я видел своим неизвестным для меня зрением. Привычную серость контура изукрасила бледная желтизна… страха. Да. Филин чего-то боялся, его короткие реплики и быстрый уход были связаны именно с этим страхом, словно он переживал, будто его планам что-то помешает. Я невольно вздохнул с облегчением, мне вдруг показалось, что, несмотря на предыдущий отказ, Фаэлд пойдет мне навстречу и поможет на суде.
Собравшись, я в компании своего конвоира вышел из постоялого дома и оказался на широкой площади, которую уже успел изучить, глядя через железные прутья из окна своего каземата.
Снаружи виды изменились: маленькие постройки постоялых дворов выросли в размерах, стали более стройными и внушительными, а собор, в честь которого и была названа площадь святого Августа, красовался высоко над ними огромным исполином, даже в моем сером зрении выглядя сверкающе-белым.
Под бдительным оком своего неотступного конвоира, я распрощался с собором и поплелся в сторону городской ратуши. И тогда моё новоявленное зрение оставило меня. Новые пейзажи, которых прежде созерцать не доводилось, слились в беспроглядную дымку, а контуры зданий смазались, стали той же тьмой, что и другой мир. Оказалось, что зрение не столько благодать, сколько привычка. И только благодаря помощи конвоира я сумел-таки добраться до здания Совета.
Мои глаза к этому времени болели так сильно, словно я нырнул в воды Белого моря, славившегося своей соленостью, и плавал там несколько часов, не опуская век. Часто моргая, я воспользовался легкой заминкой своего конвоира, который замер в десяти шагах от ратуши, и осмотрел здание магистрата. Было оно внушительных размеров, без изысков в декорациях: не разглядел я ни витых колон, ни резных антаблементов, ни богатого убранства. Здание казалось крепким стражем, одетым в простые одеяния, скрывшим за этой показной простотой истинную, внутреннюю силу.
- Чего встал? – вырвал меня из мыслей голос конвоира. – Впялился в никуда и стоит. Идем, время не ждет.
И мы вошли внутрь, даже не сдав оружие стражам, стоявшим у входа. Изнутри ратуша была более вычурной, чем снаружи. Оказались тут и постаменты, и колоны, устремляющиеся к сводам. Даже картины облюбовали стены, но разобрать, что они изображают, не получилось – они излучали бело-голубой свет, который затмевал собой все виды. Глаза заболели нещадно. И я решил некоторое время не напрягать новоявленное зрение, опустил веки и погрузился во тьму.
- Веди, - приказал я конвоиру и протянул руку. Поколебавшись, он выполнил просьбу-приказ и повел меня многочисленными коридорами, которые перечертили и изъели собой огромное здание, словно мыши - сыр. Сам бы я при всем своем желании не смог бы разыскать дорогу, а так довольно быстро оказался у широкой двустворчатой двери, за которой слышался приглушенный голос обвинителя, описывающего каким неблагочестивым и коварным был некий Веридий, и магистрат просто не может разрешить ему занять пост главы оружейного цеха.
- Жди здесь, - распорядился конвоир. – И не вздумай уходить. Второй неявки тебе уже не простят, - сказал он и поспешно вышел, оставив меня наедине с мыслями.
Грянул городской колокол, отбивая три удара. Я вздохнул и принялся ждать.
Медленно текли секунды, перерастая в минуты. Сменялись часами. Меня никто не сторожил и не держал, но бежать, будучи слепым, было невозможно. От одиночества стало еще тоскливее и страшнее. Просидел я, пожалуй, не один час. Казалось, что Луар населяют одни преступники, а магистрат только тем и занимается, что осуждает виновных, а кое-где и безвинных.
В очередной раз громко загремел колокол на часовне городской ратуши, выбивая пять ударов. Пол под ногами заходил ходуном, а стены застонали, будто сдерживая снаряды осадного оружия. Я невольно почувствовал себя диким зверем, запертым в клетке, но скорее – одним из сотни учеников Алари, которые, гордо проводив своих инструкторов и тех, кто испугался приближающейся войны, остались в школе, чтобы защитить ее ценой собственных жизней. А позже, когда Алари превратилась в руины, снискать своими смертями себе вечную славу и мою, никому не нужную, скорбь.
Окатив узкий предбанник, в котором меня держали, гулким звоном, прогремел шестой удар колокола. И стена, сдерживающая имепрцев рухнула. Мальчики и юноши, бесстрашные, но испуганные, умелые, но недоучившиеся до выпускного бала, живые, но идущие на смерть, опустили центральный мост школы Алари и, заиграв печальную мелодию, пошли вперед, навстречу непобедимому, превосходящему их войску.
Грянул гром, а небеса, заранее оплакивая чудовищную потерю, одарили землю ливневым дождем. Имперцы разряжали аркебузы, а отсыревший порох не зажигался. Мальчишки запели громче, своими тонкими, еще не огрубевшими голосами перекрывая гул рвущихся в рукопашную имперцев. Тоскливее всех пел баронет, семнадцатилетний Винсент из далекой провинции Лаос, а грустная мелодия его лютни пронзала сердца легионер смертоноснее пуль. Аларийцы ринулись в бой, последний бой, в котором не выжил ни один из них.
Меня не было там. Я ушел, как и другие трусы, побоявшиеся смерти, знающие, что все, кто останется, умрут. Моя память не сохранила песни, которую пел Винсент, провожая нас, которую пел, ликуя на последнем пиру уже умерших, но еще не побежденных, которую пел, идя в бой, чтобы умереть во славу Алари, ненавистной нам школы… и в то же время - любимой всем сердцем.
Отрывистые крики колокола отогнали наваждение. Я резко вскочил на ноги и часто заморгал. Перед глазами еще стояла картина разрушенной школы, созданной еще до появления Аббадона и умершей вместе со всеми своими нераскрытыми тайнами.
Иллюзия медленно меркла, погружаясь во мрак, и растаяла с седьмым ударом колокола.
Четвертый час в ожидании.
Наконец, двери открылись. Послышался знакомый голос конвоира:
- Проходи, твоя очередь пришла, - хотелось что-то сказать в ответ, съязвить или выпалить какую-нибудь гадость по тому поводу, что меня сперва торопили, гнали, как лошадь, через весь город, а позже заставили несколько часов провести в ожидании, но слова комом встали в горле и все, что мне удалось сделать – это медленно, шаркая ногами, ввалиться в зал заседаний.
Пересилив дрожь и страх, я все же подтянулся, выпрямил грудь и на трибуну перед магистратами зашел, важно чеканя шаг. Несколько мгновений я привыкал к комнате, нутром чувствуя на себе десятки чужих взглядов, ненавидящих и жестоких, готовых разорвать меня в клочья. Первая попытка осмотреться не дала никаких результатов, но полузрение довольно быстро привыкло, и я смог различить силуэты людей. Передо мной сидело семь советников во главе с первым судьей, занявшим самое высокое кресло; справа и слева от него, на более низких сиденьях восседали главы ремесленных цехов, заслуживших места в магистрате, и луарский бургомистр. Сам я стоял в центре небольшой амфитеатры, словно актер, завлекающий толпу, а справа, слева и сзади от меня сидели неизвестные люди, то ли имеющие какие-то интересы в суде, то ли просто пришедшие поглазеть. Были среди них и дети, чьи голоса, вырываясь из общего гомона, тонкими щелчками бича терзая мой слух. Для чего они здесь? Неужели, нельзя было отпрысков оставить дома? Мальчишки, юнцы, которых родители вместо того, чтобы защищать, кидают в пыл сражения, имя которому – жизнь. Не о том я думаю, не о том! И этот надсадный плач, рыдающей за моей спиной женщины, ее ненавидящий взгляд, устремившийся в меня, как стрела, они не давали мне покоя, я чувствовал их всем сердцем и понимал, что эта женщина считает меня убийцей, палачом, обрубившим тонкую нить жизни ее мужа.
- Тишины! Тишины! – затребовал глашатай, и люди неохотно умолкли. Вездесущие мальцы, наконец, уселись на лавочки рядом с родителями и перестали кричать. И лишь надрывающийся женский плач не хотел затихать.
- Назовись, - приказал первый судья, исподлобья взглянув на меня.
- Эрик, - выдохнул я, чуть не назвавшись истинным именем.
- Полное имя, звание и титулы, если таковые имеются, - уточнил сидевший справа от судьи мужчина, судя по месту, которое он занял, - глава совета.
- Эрик, сын Рональда, строевой, безродный.
- Отлично, Эрик, ты знаешь, почему здесь? Знаешь, за какие преступления тебя будут судить? – заговорил бургомистр, по законам Империи восседавший слева от судьи.
- Догадываюсь, но хотелось бы услышать обвинения, - криво улыбнулся я, пытаясь показать свою невозмутимость, но получалось это не так уверенно. Меня всё била мелкая дрожь, которую никак не удавалось унять, а тело напряглось до предела, без слов показывая мою скованность и страх.
- Тебя, Эрик, сын Рональда, судят за убийства легионера и двух граждан Империи, живущих в Луаре, неявку в суд и нарушение комендантского часа, - зачитал бургомистр и умолк. За него продолжил первый судья:
- Признаешь ли ты свою вину?
- Да, - отчеканил я, не поверив самому себе. Мысли перемешались, все слова, которые хотел говорить на суде, забылись, вылетели из головы, а время, потраченное на размышления, оказалось потраченным понапрасну. Все же я смог подавить панику и продолжил: - Признаю, но не во всем из перечисленного. Я нарушил комендантский час и за это готов понести наказание. Признаю и то, что не явился в суд, но не явился по вине околоточного тюремщика, который держал меня в участке. Поэтому наказание за этот проступок хотел бы оспорить…
- Да как он смеет?! – завопил советник, сидевший с левого края, исходя из законов Империи - самая малозначимая персона из магистрата, но, судя по тому, что посмел заговорить раньше остальных, далеко не последний в рядах советников.
- Тише! – поставил его на место первый судья. - То есть ты утверждаешь, что не убивал ни сержанта Гарреда, ни чиновника монетного двора Ливона, ни главу оружейников Иракли?
- Утверждаю.
- Тогда начнем разбирательство, - решил пфальцграф.
- Кортик! – распорядился глашатай после того, как его подозвал судья и шепнул что-то на ухо.
Судебный исполнитель внес в зал заседания оружие, которое в моем зрении имело едко-красный, словно свежая кровь, оттенок. Такое со мной случилось впервые, в моем мире доминировали серые тона, иногда виденья разукрашивали его тускло-желтым или светло-голубым, но ярких цветов не встречалось. Поэтому, когда исполнитель поднес ко мне кортик, я сперва от него отшатнулся, как от ожившего проклятия, но быстро свыкся с новой причудой своего зрения.
- Узнаешь ли ты это оружие? – спросил возглавляющий суд пфальцграф.
- Он слеп, - напомнил ему бургомистр.
- Если на его клинке выгравирован инициалы графа Д’Арчера - узнаю, - не стал я юлить, понимая, что мои слова в опознании оружия все равно не принимаются ко вниманию и являются лишь судебной проформой. - Его подарил мне капитан Легиона Фаэлд дер Вирий.
- Знаешь ли ты, что этим кортиком был убит сержант Гарред? – спросил бургомистр.
- Мне сказали об этом, когда я пришел в себя по пути в Луар.
- Значит, ты признаешь, что оружие преступления принадлежит тебе? – спросил судья.
- Да, но им мог воспользоваться любой. Когда Гарред разбудил меня и вывел за баррикаду, там нас ждало двое. Они оглушили меня и напоили ядом. Позже, когда сознание ко мне вернулось, легионеры моего десятка рассказали об убийстве сержанта. После этого случая я потерял зрение и не считаю, что пошел бы на это убийство такой ценой, да и не остался б на месте преступления.
- Сержанта убили твоим клинком. Ты убил! А твои догадки и глупые размышления не интересуют судейство! – закричал несдержанный советник слева.
- Позвольте, - спокойно заговорил сидевший на общих трибунах Филин и, дождавшись одобрительного кивка судьи, продолжил: – Хочу не согласиться с советником Ашером по ряду причин. Во-первых, вину моего подчиненного никто не смог доказать. Во-вторых, в лагере действовало военное положение, по которому судить за убийство должен трибунал Легиона, а не магистрат. В-третьих, Эрик сам стал жертвой предательства и его нынешнее положение доказывает это. Он слеп и беспомощен. Он волей рока стал одним из легионеров, которых отравил неизвестный злоумышленник, но Эрик оказался тем из немногих, кого яд не убил. Поэтому Эрик нужен легионерскому целителю, чтобы найти противоядие. По сим считаю, что обвинения должны быть сняты. За исключением, конечно, наказание за нарушение комендантского часа. Легион уплатит в казну Луара нужный выкуп.
- Не спеши, капитан, - остудил пыл легионера судья. - Мы не сказали о двух убийствах, произошедших в стенах Луара.
- Что о них говорить? – развел руками Фаэлд. – Стража не видела убийцу, Эрик не мог видеть и подавно – он слеп. А то, что ущербный смог убить двоих – весьма сомнительно. Насколько мне известно, в Луаре каждый горожанин умеет обращаться с оружием и способен постоять за себя. Защититься от слепого для любого луарца – проще простого. Не так ли, суд?
- Так?! – не посчитал аргумент достаточным советник слева. – Возможно и так, но…
- Значит, так! – последовав дурному примеру, не дал ему договорить Фаэлд.
- Не совсем, капитан, - спокойно заговорил первый судья. – Луарцы неплохие воины, это неоспоримо. То, что стражники не видели убийцу, тоже верно, но есть другой свидетель, из числа горожан. Введите, - приказал пфальцграф, не дожидаясь глашатая, и я понял, что казни мне не избежать, а все старания Фаэлда по моей защите окажутся бесполезными.
Судебный исполнитель, против ожиданий, не стал выходить из зала суда, а прошествовал к зрительским трибунам и пригасил одного из слушателей. Краем глаза я заметил, что означенный свидетель сидел рядом с женщиной, которая не переставала плакать с самого начала процесса.
- Представься, - потребовал пфальцграф.
- Полное имя, титул, военное звание, должность в ремесленном цеху или торговой гильдии, - для проформы дополнил бургомистр. Не думаю, что он и новоявленный свидетель незнакомы, Луар не столица, и все горожане, несомненно, знали друг друга, но судебные правила требовали точности исполнения, независимо от знакомств и знаний.
- Фитакли, сержант ополчения, глава кузнецкого цеха, - отрекомендовался свидетель. Еще до того, как узнал, кем он является убитому оружейнику Ираклию, я отметил сходство их имен и ремесел, после чего уверенности в том, что мне удастся избежать смертного приговора, стало еще меньше.
- Рассказывай, что видел, - приказал первый судья.
- Было это ночью, - заговорил свидетель. – Иракли, несмотря на позднее время и комендантский час, собирался покинуть дом. Лара, его жена, бранилась и отговаривала мужа, но он, как всегда, был неумолим.
- Он никогда меня слушал! – плаксивым истерическим голосом согласилась заплаканная женщина.
- Тишины! – закричал глашатай. – Тишины! – но женщина, не слушая его, продолжала изливать свое горе:
- Если бы остался, этот выродок не смог бы его убить! Он убил! Убил!..
- Тишины! – громче потребовал распорядитель.
- Лара, Ларочка, прекрати! – взмолился Фитакли.
- Всем молчать! – повысил голос пфальцграф. – Лара, скажешь еще хоть слово без моего разрешения, и я прикажу вывести тебя из зала. А ты, Фитакли, продолжай, но говори лаконично и по существу.
- Иракли, не послушав, ушел. Сказал, у него важная встреча, не пойти на которую он не может. Лара, распереживалась, попросила меня последовать за ним, чтобы с Иракли не случилось ничего дурного. Я не смог ей отказать, уж слишком много лет живу в доме брата и привык воспринимать его жену, как свою покойную мать…
- По существу, - напомнил судья.
- Так вот, не по злому умыслу, а по доброй просьбе, я ушел вслед за братом. Он долго петлял улицами, пытаясь запутать возможных преследователей – это сразу меня насторожило, подобной скрытности за Иракли никогда не водилось. Но с пути я не сбился и стал свидетелем обычной деловой встречи. Иракли ждал Ливон, один из чиновников монетного двора.
- Не показалось ли тебе подозрительной подобная встреча? – спросил бургомистр.
- Сперва показалась, но такие свидания не редкость. Ливон, пусть и клерк, неплохо разбирался в оружии и имел недурную коллекцию оружия. И где только Ливон находил такие редкие мечи, как ятаган хана Осмиса, или эсток Карла IV, ума не приложу. Но платил он всегда немало и назначал достойные цены за работу над дубликатами.
- Ближе к делу, - остановил словесный поток кузнеца первый судья. – Что произошло дальше?
- Ливон не передал оружие, с которого надо сделать дубликат сразу, как это делал обычно, а сказал, что ждет еще одного человека, который и должен принести меч. Чуть позже появился неизвестный, которого достопочтенный суд сейчас судит…
Обвинение разворачивалось по намеченному сценарию. Судья спрашивал, а свидетель озвучивал то, что хотел услышать пфальцграф. Меня явно намеревались осудить, но я ничего не мог предпринять для своей защиты, все мои аргументы не стоили и выеденного яйца, а показания достойного горожанина с каждым словом склоняли чашу весов правосудия не в мою сторону.
- Он-то и принес кортик, - продолжал тем временем Фитакли, - но вместо того, чтобы отдать его Иракли, ударил моего брата в сердце, после чего в мгновение ока убил и Ливона. Я хотел помочь, но стоило мне лишь пошелохнуться, и убийца, то ли догадавшись, что кто-то есть рядом, то ли услышав, как я достаю нож, посмотрел на меня холодным, пронзительным взглядом, словно мог различить меня во тьме. Я-то в тени стоял, с дороги и не разглядишь, а он – увидел. Я не стал пытать судьбу и убежал, поэтому не знаю, что было дальше.
- Хорошо, - кивнул судья и обратился к жене убитого: - Лара, мне известно, что ты первой обратилась в околоток, сказав, что Иракли убили. Соглашаешься ли ты с тем, что просила Фитакли проследить за своим мужем и страшную новость узнала от него?
- Да, - выдавила женщина, не скрывая слез, - так и было. Вы должны казнить виновного! Смерть моего мужа не должна остаться безнаказанной! Он смотрит на нас и не позволит убийце гулять на свободе! Смерть ему! Смерть!
- Тихо! – приказал пфальцграф, вновь опережая глашатая. – Пока не сказан приговор, убийц в этом зале нет, есть только подсудимый.
Лара умолкла, на миг забыв даже свою роль плакальщицы, но позже снова принялась рыдать за моей спиной, тихо проклиная меня во всех смертных грехах.
- Что ты можешь сказать в свою защиту? – обратился ко мне судья.
Что могу сказать? Что ничего не помню? Что в ночь убийства написался настолько, что вино стерло всяческие воспоминания? Я даже сам перед собой не могу оправдаться и ответить: виновен или нет? Я не знаю!
- Если тебе нечего сказать, то я расценю молчание, как согласие с приговором… - предупредил пфальцграф и выжидающе замолчал.
- Мне есть, что сказать, - после долгой паузы в моем арсенале все же нашлись слова: - Вы судите меня за преступления, которые я не смог бы совершить. Убийцы Гарреда отравили меня смертельным, как они считали, ядом. То, что я выжил – случайность. Я никогда бы не сделал с собой подобного по доброй воле. Тем более, после первого убийства клинок был у меня конфискован, в руках я его не держал с того самого дня, как ослеп, поэтому не мог убить горожан. Уважаемый суд, - обратившись, я с трудом подавил в себе желание обвести советников взглядом, иначе следующая моя реплика прозвучала бы лживо: - Из-за слепоты и незнания Луара я б даже не дошел до места преступления…
- И тем не менее дошел! – раздался нетерпеливый голос советника. – Тебя нашли, когда ты спал перед двумя трупами, словно один из демонов, которые спят рядом с теми, у кого пожрали души. Но мы не инквизиция и осудим на повешенье, хотя, конечно, следовало бы обратиться в Храм и колесовать как еретика и отступника веры. Радуйся своей участи, убийца!
- Магистр Тиций, - обратился к крикливому советнику пфальцграф, - мы не на агоре, умерьте пыл. Иначе властью, данной мне Империей, я выгоню вас из зала суда, и ваш голос останется неучтенным.
Угроза подействовала – магистр умолк и больше не пытался выкрикивать обвинений, вместо этого уставился на меня исподлобья и долго не выпускал из сетей своего взгляда, сжигая им насквозь, убивая без помощи суда и виселицы, без участия Храма и колесований. Не знаю, чем я мог так сильно насолить советнику, но, если мне только удастся выбраться из городской ратуши живым и не осужденным на казнь, обязательно это выясню. Тиций может стать той ниточкой, которая расплетет клубок окружившей меня интриги.
- В словах подсудимого есть доля истины, - говорил тем временем первый судья, обращаясь к советникам и зрителям. – Эрик, сын Рональда, слеп…
- Его слепоту еще надо доказать!.. – вновь нахально вмешался Тиций, но, уловив на себе взгляд пфальцграфа, замолчал, не договорив.
- Я еще не встречал слепцов, способных без чужой помощи ходить по улицам, - невозмутимо продолжал судья. – Поэтому считаю, что подсудимый не обошелся без пособников.
- Конечно! Кто, кроме соучастника, мог опоить меня ядом! – не выдержав, возмутился я. – Видите ли, мне доставляет удовольствие жить на ощупь!
- Тишины! – завел старую песню глашатай. И я умолк, понимая, что криками не добьюсь ничего. Захотят осудить – осудят. Я не граф, чтобы получать судебные привилегии. А безродный, на которого действует правило «предположения вины». По нему я виновен, пока не доказал обратного.
- Можешь ли ты назвать имена своих пособников? – обратился ко мне пфальцграф, выдергивая из мыслей.
- Могу, - ответил ему сходу. – Император Филипп II, пресвятой Эстер и Повитуха-Мать, - не знаю, что на меня нашло, но я уже не мог сдержаться, говорил то, чего не следовало. Мне вдруг показалось, что еще одно слово судьи, и я, не задержавшись, оголю клинок, который так и не удосужились у меня забрать, отдавая дань моему званию, пусть и строевого. После чего вгоню сталь в тело пфальцграфа по рукоять… Я мотнул головой, выгоняя из сознания видение, ставшее в моем воображении слишком реальным, и продолжил, пока глашатай не заткнул мне рот: - У меня не было помощников, уважаемый суд, не было, потому что я невиновен.
- Значит, ты не хочешь помочь правосудию и получить поблажки? – поинтересовался второй судья, которым был по праву градоначальника был бургомистр.
- Хочу, - ответил я, понизив голос. – Очень хочу, но у меня нет такой возможности, я не знаю имя убийцы и его соучастников, если таковые у него были.
- Тогда перейдем к приговору, - решил бургомистр. – Зачитай, - приказал он глашатаю, который немедленно взял с судейской трибуны уже написанный заранее вердикт и, развернув сверток, затараторил:
- Именем императора Филиппа II и властью, данной им, я, Аргон Ингойский, пфальцграф графства Луар, за убийства Гарреда Валькона, сержанта Шестого Легиона, Иракли Иттера, главы ремесленного цеха луарских оружейников, и Ливона Витена, младшего клерка луарского монетного двора, приговариваю тебя, Эрика, сына Рональда, к смертной казни через повешенье. Казнь произойдет на центральной агоре в срок до рассвета первого дня первой летней луны.
- То есть завтра, - от себя добавил глашатай.
- Уважаемый суд, - прослушав приговор, заговорил Фаэлд. - Хочу напомнить, что вы судите легионера и моей власти достаточно, чтобы воспользоваться «правом Легиона». – Капитан поднялся со своего места, подошел к судебной трибуне и протянул пфальцграфу какую-то бумагу, после чего не стал возвращаться на лавочку слушателей, а встал справа от меня. – Зачитайте ответное требование Легиона и решите, можете ли возместить указанные там расходы, или мы оставим споры и придем к обоюдному согласию, без лишних глаз и ушей, в закрытом суде.
- Какое еще «право Легиона»?! - возмутился Тиций, снова забыв о запрете пфальцграфа.
- Ты заткнешься, Тиций? Или тебе помочь? – грубо ответил Фаэлд, словно обладал большей властью, чем любой из собравшихся. – Если ты пришел судить, будь добр, выучи законы Империи и для приличия прочти «Янтарное Слово». Там ты найдешь ответ на свой вопрос, а заодно избавишься от своего невежества и безграмотности…
Я не вслушивался в слова Филина, вместо этого, затаив дыхание, наблюдал за реакцией пфальцграфа.
«Право Легиона».
Им могли пользоваться только велико-капитаны. Мне повезло получить в друзья Фаэлда, который оказался совсем не простым рядовым, каким хотел выглядеть. Теперь не оставалось никаких сомнений, был тем самым полководцем, ставшим легендой Империи и ужасом для ее врагов; полководцем, по прозвищу Филин.
 «Право Легиона».
Оно гласило, что каждый легионер в отдельности – уже Легион; что победа и проигрыш легионера – победы и проигрыши Легиона; слова и поступки легионера равно поступки и слова Легиона. Теперь я не просто подсудимый легионер – подсудимый Легион! Фаэлд, от лица императора и военной власти, выдвинул луарскому судейству ответные требования, которые предъявляют магистрату «совы» Империи. Захотят исполнить приговор и казнить меня на агоре – придется выполнить те требования, которые накопились у Легиона к Луару. Что бы ни было написано в бумаге Филина, пфальцграф, опасаясь взаимозачета требований, трижды задумается прежде чем осудить меня.
- Тут написано немало, что касается и не касается Луара… - невозмутимым голосом заговорил судья.
- Мы можем доработать требования Легиона сообща, - предложил, не дослушав, Фаэлд.
- В этом нет необходимости, - рассудительно решил пфальцграф. – Суд откажется от смертного приговора для Эрика, но с рядом условий.
- Готов их выслушать, - бесстрастно выговорил Фаэлд.
- По закону Империи, даже не осужденный убийца должен носить бравское оружие.
- Я выдам его Эрику… - буркнул легионер.
- Носить, не снимая, - без заминки продолжил судья. – И не появляться прилюдно без него. Причем из зала суда он не может уйти без оного оружия. – Фаэлд, словно это и ни было неприлично, отвернулся от судейской трибуны и кивнул одному из своих подчиненных, отдавая необходимый приказ. – Это первое условие, - говорил пфальцграф. - Второе не относится к законам Империи и о нем не упоминает «Янтарное Слово», но, по ясе между Осмисом и Луаром, каждый убийца, не казненный судом, должен в одиночку провести в степи семь дней и семь ночей, а фабула луарского Храма обязывает сходить с паломничеством к Оазису Греха, что в центре Ингойских степей.
- Это исключено, Эрик не подданный Луара, поэтому не обязан соблюдать местные фабулы, да и к ясам, заключенным между вами и ингойцами, он не имеет ни малейшего отношения. Для него ингойцы - враги, но не союзники, - буднично и с расстановкой ответил Фаэлд, словно каждый день имел дело с судами и знал все писаные и неписаные законы всех городов и стран, объединенных в Империю. – Есть еще условия?
- Больше нет, - ответил первый судья, но на этом не закончил и настоял на своем: - Но второе условие будет выполнено. Вы воспользовались «правом Легиона», - с едва заметной издевкой заметил пфальцграф. - Оно дает легионерам не только права, но и повинности горожан, в которых проходит суд. Знаете ли вы это?
- Знаю, - бросил Фаэлд и, после долгой паузы и тяжких размышлений, добавил: – Я согласен со вторым условием. Рвите приговор и снимайте обвинения.
- Бравское оружие? – напомнил бургомистр.
- Оно здесь! – отозвался из дверей знакомый голос моего конвоира. Воин тяжелыми шагами подошел ближе и остановился в шаге от меня.
- Враги сами отправили тебя туда, где твое место, - тихо прошептал Фаэлд. – В Оазисе исполнится твоя судьба, Эрик. Нам неслыханно повезло.
- Я рад, - сквозь зубы выдавил я, не разделяя оптимизма своего защитника. Степь означала для меня гибель, страшную, медленную гибель умирающего от жажды.
- Твое оружие, воин, - выговорил мой конвоир и передал мне шпагу.
Я взял холодные, как степная ночь, ножны, в которые запечатали клинок цвета крови. Багряно-красный свет, льющийся от стали, проникал даже сквозь железную скорлупу и бил в глаза. Я невольно отвернулся и наткнулся взглядом на кортик Алари, на клинке которого был высечен титул, принадлежавший мне и моим предкам - граф Д’Арчер. Его сталь кровоточила тем же, что и эсток, багряным светом, словно пропитанная кровью рана. Эсток и кортик. Они казались побратимами. Некая неизвестная мне сила связала их ауры одним проклятьем, или благословением, наделила оружие подобием жизни. Только сейчас мне стало ясно, почему кортик горел красным сиянием – он жаждал вражьей крови, как люди, мечтающие о мести. Того же желал и бравский эсток - эсток «убийцы».
С этими мыслями и я вступил в Легион. Но оружие могло убивать, а я был слеп и беспомощен, осужден на ссылку, которая принесет мне смерть. И все же хотелось верить в слова Фаэлда, верить в то, что еще не все потеряно.
И я верил. Как оказалось – напрасно.