На ней было вязаное платье. Из тонкой шерсти теплого цвета гречишного меда. С янтарными пуговицами. В глубоком вырезе мягко светилась чуть тронутая закатным солнцем кожа. Невысокая стойка-воротник легко касалась шеи. Волнистые волосы словно летели по ветру, окружали её холодное и нежное лицо светлым ореолом. Зеленые глаза смотрели твердо. Она стояла, чуть опираясь спиной на косяк, в проеме стеклянной двери, ведущей через веранду в сад. Курила. Синий дымок медленно выходил из её размытых в неясной улыбке губ. Все её стройное упругое тело словно реяло в воздухе, словно тянулось за шоколадным ароматом, улетающим в сад. Она курила дорогие сигареты. И сама стала за эти несколько лет очень дорогой. Дорогие туфли, дорогие украшения, дорогие духи…у неё всегда был вкус к дорогим вещам. И картины свои она научилась продавать дорого.
- Я ухожу от тебя.
Слова со звоном упали между нами на пол, лежали, таяли, словно кусочки льда…
Я давно ждала этих слов. И все же – сердце замерло на миг. Я всё ещё люблю её. Хотя она так изменилась… Многому научилась рядом со мной. А потеряла не меньше…
1.
В красном платье по полю ржи бежала девочка. Бежала босиком, быстро, не разбирая дороги, топча восторженно глядевшие в небо васильки… Бежала ко мне, крича весело и счастливо: «Я люблю тебя!» Вдруг – снег. Из яркого и совершенно безоблачного синего неба. Хлопья все больше, хлопьев все больше. Не вижу – уже не вижу ни поля, ни девочки. Тишина.
В окно – прозрачное осеннее солнце. Рядом на широкой постели – никого. Она ушла. Ушла вчера, как только растаяло на полу последнее слово. Растаяло, не оставив даже лужицы… Слез не было. Сварила кофе. Вышла в сад. Сад, ухоженный заботливыми руками. Только не её руками. Хотя она и мечтала быть садовницей. От этой мечты её увел неожиданно громкий успех нашей первой выставки. Точнее, успех её картин на этой выставке. Первые продажи. Первые интервью. Первые деньги. Вторые деньги. Поклонники. Поклонницы. Вечеринки. В нашей гостиной – художники и те, кто покупает.
- А Вы кто?
- Подруга.
- Это не ваши картины были на её выставке?
- Да, мои.
- Знаете, они неплохи, но чего-то им недостает…
- Да, возможно.
- Вы не отчаивайтесь, когда-нибудь и у Вас будет успех…
Стоило ли возвращаться к детской мечте? Я учила её жить сегодняшним днем. Она оказалась хорошей ученицей…
Под ногами шуршит листва. Яблони, вишни…поздние цветы. Кутаюсь в шаль, кистями задевая кусты роз… Наши любимые розы. Они словно тянут ко мне костлявые пальцы в мольбе…хватают за шаль. Грею ладони о чашку. Кофе остыл. Наш с ней любимый сорт, сваренный крепко, с молоком и сахаром… Кофе на ночь – ещё одна общая привычка, ещё с тех пор, как каждая ночь заканчивалась побегом из квартиры в шесть утра – вдруг с дачи вернется её бабушка… Каждая ночь могла стать последней. Мы смеялись над миром и пили кофе. И целовали друг друга истово – как последний раз. И старый диван скрипел. И крики, и смех, и музыка мешали спать соседям. «Бедные соседи… целуй меня!» Потом мы пили кофе по ночам, чтобы подстегнуть вдохновение. Её картины дышали фантазией и страстью. Она рисовала свои сны. Или мои сны.
Пора заканчивать и этот день, решаю я. Воспоминаниям теперь будет много места. Спать.
2.
В красном платье по полю ржи бежит девочка. Бежит босиком, быстро, не разбирая дороги, топча восторженно глядящие в небо васильки… Бежит ко мне, крича весело и счастливо: «Я люблю тебя!» Вдруг – снег. Из яркого и совершенно безоблачного синего неба. Хлопья все больше, хлопьев все больше. Не вижу – уже не вижу ни поля, ни девочки. Тишина.
В окно – прозрачное осеннее солнце. Рядом на широкой постели – никого. Значит, сбылся сон. Встаю. Варю кофе. Наш с ней любимый сорт, крепко, с молоком и сахаром… Когда она жила в Москве, каждое утро я варила кофе и писала ей в смс, какие зверушки сегодня явились мне. Они рассказывали, в каком настроении встала она, что делает, какие на сегодня планы, и если мои догадки совпадали с реальностью – это поднимало нам обеим настроение. Иногда поверхность напитка была пуста – ровная бежевая пустыня. Тогда я не писала ей про кофе, просто желала доброго утра. А когда она вернулась, и мы стали жить вместе… Кофе варила она. Дразнящий запах будил меня, чутко спящую по утрам. Она входила в комнату, присаживалась рядом с постелью, её руки осторожно забирались под одеяло и поднимали меня. Кружили по комнате. Одеяло падало. Она несла меня, обнаженную и теплую со сна, в кухню. Пить кофе. Вырываться было бесполезно. Я обнимала её за шею, терлась носом о шею, смеялась тихо ей в ушко. Мы были счастливы. Она надевала на меня розовый махровый халат, я грела руки об огромную синюю чашку французского стекла, парящую ароматным напитком… Она собирала мои длинные непослушные волосы в хвост, дыханием щекотала шею, затем руки шаловливо скользили под халат, и она несла меня снова в постель… Потом мы пили остывший, почти ледяной кофе. Она убегала на работу – тогда она ещё работала, я поднималась в мастерскую…
Бессмысленно перебирать воспоминания. Они не приносят слез. Они приносят улыбку. А сейчас – поплакать бы…
Сегодня в моем кофе – сова. Распахнутые крылья, летит на меня. Совушка, совушка, круглая головушка…
Она сидит в кресле. Прямая, чуть касается спинки кресла, грустное и приветливое лицо. Глубокие синие глаза… уголки губ чуть опущены – опущены даже в улыбке… Волосы собраны в узел на затылке. Тяжелые. Потому и голова откинута немного назад. Гордо. Без вызова. На лоб спускается тонкая цепочка с жемчужинкой-капелькой. Жемчужная нить на шее. Кутается в синюю шаль, будто зябнет. В тонких пальцах – длинный мундштук с длинной же сигаретой. Так и не бросила. А ведь хотела. Нога закинута на ногу, из-под длинного черного платья выглядывает круглый носок туфли. Как она любит длинное. Скрывается под ним. И за спокойной улыбкой – скрывается. Как всегда.
- Я ухожу от тебя.
Медленно двигается мундштук. От губ отрывается голубой дымок. Улыбка. Теплый взгляд. Лучше бы закричала. Ударила. Закрыла бы лицо руками. Зашлась бы в крике: «Почему?» Не спросит. Знает. Как она меня знает…
Потушила сигарету. Протянула мне бокал, играющий в свете закатного солнца рубиновыми блестками.
- За твою новую жизнь. Идем к гостям.
Через час я вышла из дома, который был нашим эти годы. Она стояла у окна мастерской, грела руки о чашку кофе. У неё всегда зябнут руки. Тонкие, с миндалевидными ногтями, такие ухоженные, такие нежные, руки, которые я так любила целовать…
3.
Поднимаюсь в мастерскую. Огромные окна открыты. Холодный свет льется в пустоту… Мои картины – пейзажи, натюрморты – сиротливо жмутся к стенам. Место у окна принадлежало ей. Теперь – теперь здесь все принадлежит мне. Перебираю наброски. Масло, масло, масло… Для неё – это была слишком тяжелая техника. Акварель – вот её стихия. Нежная, тонкая, неуправляемая акварель… сны – чем же ещё писать сны? Акварелью…
- Расскажи мне, что ты сегодня видела во сне?
- Аральское море. Высохшая лужа, вязкая, мелкая… наверняка соленая. В ней – остовы каких-то организмов, обтянутые кожей. Черные, блестящие, как пластик под солнцем. Они ждут воды. Веришь, любимая, они не умерли – они ждут воды. Не с неба. Из-под земли. И она – появляется. Медленно, словно раздумывая…
- Какой страшный сон. Ты испугалась? Кем ты была там?
- Нет, я не испугалась. И сон не был страшным. Разве ты не поняла? Это чья-то душа, умирающая, звала меня. Звала меня – воду. Ей тяжело – ждет дара небес… а находит силы в себе. Море возрождается, возрождается своими силами.
- Это сон снова обо мне? Все твои сны обо мне… Я жила на Арале.
- Я помню. Все мои сны – о тебе.
- Ты не пролилась водою с неба. Почему?
- Ты сильна сама. Все дары для тебя – в тебе.
- Жадина. Я все-таки нарисую дождь.
Мой сон стал её картиной. Теперь он украшает чью-то гостиную…
Я вела машину уверенно. В гостиницу. Подальше от нашего дома. От её дома. В холодные жесткие простыни. Спать. Завтра утром – самолет. Нужно выспаться. Москва. Откуда я когда-то сбежала к ней. Вечером – открытие выставки. Моей выставки. Впрочем, все последние совместные – на самом деле были мои. Её пейзажи и натюрморты, эти бестолковые яблони и тыквы – кому они интересны… масло, масло… какая разница? Только дилетанты думают, что писать маслом – великая заслуга и великий труд. Одно полотно можно переписывать до бесконечности, скоблить до дыр, добиваясь совершенства. Кому нужно совершенство? Люди ищут непонятного. Полета. Это даю им я.
Ставлю чашку на подоконник. На фоне ещё не совсем растерявшего листву клена синее стекло. Открываю палитру. Работать. Что может быть сейчас важнее? Не думать о ней. Отпустить… перестать охранять её. Разве я смогу? Она сейчас в самолете. А они не умеют летать. Просто люди верят, что умеют. Вот они и летают. До Москвы не так уж и долго. Она любит летать. Раньше боялась. Потом ушли страхи – и душа стала легче. Потянулась к небесам… Она летит сейчас среди облаков. А я рисую синюю чашку на фоне прозрачного золота клена.
4.
Утро в суете. Такси, аэропорт. Кресло в самолете у окна. Облака. Что она делает сейчас? Рисует? Плачет? Скорее всего, пьет кофе и охраняет меня. Как тепло обнимает мой безымянный палец золотое колечко с хризолитом. У неё – такое же. Наши обручальные кольца…
- Пойдем по проспекту.
- Почему туда?
- Там много ювелирных магазинов. Я хочу купить тебе кольцо.
Насмешливая – о, так незаметно насмешливая улыбка – как видение, как дуновение…
- Мы же договорились – после Нового года. Зачем сейчас?
Последний вопрос не вслух. В глазах. Неужели я снова давлю? Ну что ей стоит принять это…ведь я так люблю ей дарить…
- Хорошо. Пойдем.
Два, три магазина. Ей ничего не нравится. Она опять экономит мои деньги… завтра я возвращаюсь в Москву, к своей работе, и денег-то действительно мало…Почему она всегда права?
Обручение все-таки было. После Нового года. В городском саду «Липки». Под елкой. Две коробочки с кольцами. Мороз. Солнце. Все, как у классика – день чудесный. Из неловких варежек коробочка падает в снег. Смеясь, весело ищем. Стаскиваю с её руки варежку. Целую пальцы. Опускаюсь в снег.
- Любимая, ты выйдешь за меня?
Бред, конечно, бред. А как ещё спросить её? Разделишь со мной жизнь? Пожалуй, можно было спросить и так.
- Любимая, ты разделишь со мной жизнь?
Как бы не спросила, она с улыбкой ответит «да». И она так и ответила.
Из запорошенной снегом коробочки – второе кольцо.
- Любимая, ты выйдешь за меня?- она спросила – так же.
- Да, да, да!
Кто бы знал тогда, как быстро это кончится… или я забегаю вперед? Или она это знала?
- Целоваться на морозе не будем. И на людях – не будем. Не надо шокировать бабушек с внуками. Чужие неврозы надо уважать. Я люблю тебя. Домой?
Кольцо тепло обнимает безымянный палец. Она думает обо мне. О нас. Нет, никаких надежд! То, что было между нами – было чудом. Никаких надежд на повторение. Нет! Стоит только начать думать – нет… чашка, вот синяя чашка. Где на ней должен быть блик? Кофе остыл. Сварить новый. Спуститься в кухню. Ступени, какие неудобные. Раньше не замечала. Перила. Какие шаткие. Раньше не замечала. Что со мной? Почему так стемнело? Чашка выскальзывает из рук. Французское стекло не бьется. Почему осколки? Любимая. Что с тобой?!
Кольцо внезапно сжимает палец. Больно. Уже и не снять. Стемнело. Как это может быть?
- Стюардесса, почему так темно?
- Вам плохо? Воды?
- Почему так темно? И больно…
5.
В красном платье по полю ржи бежит девочка. Бежит босиком, быстро, не разбирая дороги, топча восторженно глядящие в небо васильки… Бежит, крича что-то весело и счастливо.
Масло. Хорошая техника. Автор неизвестен. Вечером, освещенное неверным светом закатного солнца, масло словно тает, превращаясь в акварель. И кажется, над полем ржи идет снег.