Первым заданием, которое я получил от помкапитана по науке в первой в своей жизни экспедиции, было – организовать чайную церемонию.
Еще два часа назад мы отбивались в аэропорту Лимы от таксистов – а может, даже и не таксистов, поди их разбери, когда сразу набегает человек двадцать и ну давай чемоданы из рук вырывать – час назад ждали ланчу на причале в Кальяо, полчаса назад шли на ней к стоящему на внешнем рейде «Профессору Месяцеву» – а в двух метрах от низко осевшего борта скользит над водой без единого взмаха крыльев звено пеликанов – десять минут назад я получил ключи от каюты, ополоснулся по пояс над умывальничком, скинул туфли с носками и перешел на вьетнамки, три минуты назад принял из-под пломбы ихтиологическую лабораторию.
И вот теперь пом по науке открыл мне свою физиологическую, попросил заварить чаю, а сам к себе даже и не заглянул: побежал к капитану на первое совещание.
Самая большая лаборатория на «Месяцеве» – ихтиологическая. Там и стол разделочный оцинкованный стоит, и вращающихся кресел, зафиксированных, чтобы не ездили, шесть штук, и аквариум на кронштейнах небольшой. Там и совещания научной группы в полном составе проводятся, и дни рождения справляются, и Новый год тоже там встречаем
А помкапитана в физиологической обитает. Рабочих мест там четыре, а если с комфортом располагаться – так и всего три, но ради выпивки и человек шесть-семь набивается. Если ключи от нее выдали – значит первый выпивон за прибытие будет локальным, только для биологов.
Осмотрелся. Слева под иллюминатором стол вдоль борта, справа вдоль переборки еще один стол, а между ними языком мне навстречу третий торчит, на вросшую в палубу железную ногу опирается. На правом столе электроплитка привинченная с кустарно наращенными алюминиевыми бортиками – чтобы чайник в качку не соскакивал, и сам тот чайник стоит. Помыл его в раковине как следует, наполнил, поставил.
Теперь заварка.
Рядом с чайником громоздится двухлитровая лабораторная кружка толстого фаянса, мы в такой же и в Москве завариваем: отлично в ней настаивается. Только вот в ней от предыдущей еще экспедиции заварка осталась – около литра, примерно, я поболтал, и вся кружка изнутри доверху плесенью заросла.
Представил, как теперь нужно ее мыть а выливать в раковину нельзя: слив забьется сразу, так это, значит, бегать к иллюминатору выливать, а потом опять к раковине… и так мне лениво стало, что сразу всплыло воспоминание из детства. Мы с сестрой на даче тренировались хватать с земли пальцами босых ног сосновые шишки и друг другу в лоб швырять метров с пяти, а еще, когда жарко было, набирать в эмалированные кружки примерно на две трети воды и плескаться. При некотором навыке воду удается раскрутить, и потом, когда ее резким движением кисти выплескиваешь, она летит не струей, а таким компактным шаром, который уже потом на лице взрывается.
Ну я так же и сделал – беру этот цилиндр здоровенный за толстую ручку, начинаю раскручивать в нем эту плесневелую заварку, а потом, не огибая стола, выплескиваю поливу в иллюминатор. Раздается тошнотворный хруст, тяжеленная кружка отрывается от ручки и медленно летит к круглому окошку. Я вижу, как она с достоинством плывет над столом, накренившись вперед на 45 градусов – то есть, как раз с тем углом атаки, который я хотел придать протухшей заварке. Еще цилиндр совершает дополнительные рыскающие движения горловиной и дном, так что размазывается в полете в два усеченных конуса, соединенных вершинами. При этом он издает едва слышное гудение, почти на грани инфразвука, и совершенно очевидно, что в круглый проем он ну никак не впишется, триумфально хрястнувшись напоследок о внутренний борт – но чудом вписывается, и удаляется от парохода, практически не меняя траектории, а я продолжаю видеть через распахнутый иллюминатор его постепенно уменьшающийся виляющий зад, а потом он как-то вдруг задумался, завис на долю секунды и круто ринулся вниз. Раздался плеск, как будто в воду швырнули как минимум пудовую гирю, и все сразу стихло, только рябь снаружи пошлепывает ладошками.
Казалось, что пятиметровое расстояние от чайника до иллюминатора кружка пролевитировала минуты за две, и, выйди я из ступора, я мог бы обежать вокруг стола и выхватить ее из воздуха прямо в полете – но, когда я очнулся от морока, кружка уже тонула на внешнем рейде порта Кальяо, а я стоял, сжимая в руке двадцатисантиметровую фаянсовую ручку.
Очнувшись, я в три прыжка огибаю этот дурацкий стол, который мне так лень было обходить, и вышвыриваю ручку в иллюминатор. И тут же лязгает клинкетная дверь, начисто заглушив и без того, наверное, слабый звук нырнувшей ручки, и через железный порожек переваливает пом по науке.
– Ну что, заварил? – спрашивает. – Сейчас отведаем, как ихтиологи чай заваривают. Спирт, надеюсь, тоже разводить умеешь?
– Спирт – умею, а вот чай не заварил, – бесстыдно отвечаю я, – не нашел, в чем заваривать.
– Экие вы, ихтиологи, бестолковые, – хохотнул помкапитана по науке, физиолог, – да вот же кружка у тебя перед носом фаянсовая.
– Какая кружка, Леш? – наивно спрашиваю.
И ведь точно нет там никакой кружки.
– ****ь, – отвисает у него челюсть, – должна же быть. Мне же говорили, что оставляли. С****или, *****, суки. Хорошо, что на складе еще есть.
И он уходит на склад за новенькой двухлитровой кружкой, а я – в душ и распаковывать чемоданы. Чая в тот день от меня в тот день уже никто не ждал.
Каждое наше вранье там, Наверху, учитывают и потом воздают хорошо если равной мерой, верующим людям это известно. Так и за фаянсину эту, за борт спроворенную, из холодильника этой же лаборатории, только теперь уже гидробиологической, кто-то у меня в следующей же экспедиции, пока я к капитану ходил, упаковку пива после захода в Панаму увел. Просто ломоносовский закон несохранения вещества какой-то.