Все было как обычно. Поздний воскресный вечер, полупустой вагон метро, яркий искусственный свет.
В самом углу примостилась юная парочка. Преданные взгляды, счастливые смешки, тонкие пальцы. Ему даже не пришлось за ней ухаживать – все вспыхнуло сразу, затрещало, заискрилось, и вспыхнула спичка взаимной симпатии, уже занимавшейся влюбленностью.
Чуть поодаль – усталая женщина. Закрыла глаза, но даже в полудреме мечутся тени старых обид по осунувшемуся бледному лицу, подводят веки сиреневыми тенями. Напротив – крепкий мужчина лет около сорока, физрук в обычной средней школе: типовое строение, типовые уроки, типовые, год от года все более вялые попытки ухаживания за незамужними учительницами.
На очередной станции в молчавший по-вечернему вагон внесло волной небольшую компанию подростков. Продолжая смеяться над только что кем-то из них рассказанной шуткой, они не спешили садиться, висели на поручнях, перебрасывались остротами и смешками, не замечая своего нечаянного внезапного вторжения в вагонные пределы, уже ставшие временно родными для остальных пассажиров.
Поезд тем временем набирал обороты и мчался по темному тоннелю. Ярко светили лампочки в потолке вагона, мелькали за окном редкие огоньки, на ходу пополам перечеркивая в стеклах полуразмытые лица пассажиров.
И парочка, и женщина средних лет, и физрук, отвлекшись на новых соседей, а тем более компания, занятая сама собой, не сразу заметили, что тоннель странно длинен. Перегоны на этой ветке были короткими, не больше двух минут между станциями, и уже должны были показаться высокомерно мраморные колонны, гранитные полы и шуршащие вверх и вниз эскалаторы, но за окнами была все та же узкая, с двух сторон сжимающая тоннельная пустота, и лишь редкие сигнальные огни вспыхивали на стенах снаружи.
Пассажиры начали украдкой переглядываться, физрук взглянул на часы: они мчались по тоннелю уже около 10 минут. Этого просто не могло быть, однако именно так все и было. Он крякнул, покачал головой, встал и отправился к кнопке связи с машинистом. Но сколько он ни спрашивал, в чем дело, сколько ни требовал разъяснений, сколько ни вслушивался, в ответ раздавался только едва слышный треск и шипение, змеей вползавшее внутрь и чешуей задевавшее все самые глубинные страхи и тревоги, засевшие где-то в глубине. Он еще раз взглянул на часы, зачем-то потряс их и оглянулся на остальных пассажиров: все они, подойдя к нему, с какой-то странной надеждой вглядывались в его лицо, как будто он мог сказать им что-то обнадеживающее, мол, пустили по соседнему техническому тоннелю, едем до конечной, ничего страшного…Они были готовы поверить любому объяснению, самому невероятному, но только чтобы не слышать, наконец, этот треск и шипение, от которого сердце уже начинало стремительно падать куда-то вниз.
- Что же…что же это такое? – тихо спросила женщина.
Тут зашевелилась, взорвалась многоголосием замолчавшая было компания: надо же что-то делать, может, машинисту плохо, может, связь попросту не работает, у нас же все так, пока что-то не произойдет, ничего не починят…
- Но почему станции нет? – вдруг раздался чей-то голос, озвучив внезапно вопрос, который сам по себе был настолько страшен и непонятен, что его пытались замолчать, не решаясь высказать вслух и со всего размаху врезаться в необъяснимое.
Девушка из влюбленной парочки – серые глаза, родинка на щеке – прижимаясь к любимому, вопросительно – моляще вглядывалась в лица случайных спутников, а они перебрасывали этот молящий взгляд другому, и так по кругу, по кругу, по кругу, а поезд все шел, и стучал колесами, и никак не мог вырваться из вязкой страшной темноты на праздничный свет, в мраморные залы с мозаичными панно…
Внезапно начали мигать потолочные лампочки, их яркий, пусть неживой, но придававший уверенность свет стал тускнеть, терять лощеную желтизну, пергаментной оболочкой сужаться вокруг теряющих остатки спокойствия пассажиров. Коричневые тени выползли из углов, извиваясь, поползли вдоль скамей, а лица, эти страшные полуразмытые лица в оконных проемах, смотрели, будто скалясь, перечеркнутые пополам сияющей лентой сигнальных огней, неумолимо проносящихся мимо.
Вдруг девушка, отстранившись от своей едва не случившейся половины, потянулась рукой к этим словно живым окнам, и все разом посмотрели на свои отражения. Впрочем, вряд ли можно было продолжать так запанибратски называть их «своими»: отражения жили отдельной жизнью, они переглядывались друг с другом, потирали руки и корчили рожи своим оцепеневшим от ужаса оригиналам. Темные провалы глаз хлопали ресницами, контуры лиц прорисовали оконную расплывчатость, и уже можно было рассмотреть родинку на щеке девушки…
Когда на следующей станции в вагон вошло несколько пассажиров, он был почти пуст: в самом углу примостилась юная парочка, чуть поодаль – усталая женщина, напротив – крепкий мужчина лет около сорока, да еще веселая компания, многоголово отражавшаяся в оконном стекле.