Знай наших!

Сергей Аршинов
Каждый год по окончании занятий и сдачи экзаменов (в Нахимовском училище даже в стародавние времена экзамены – если уж не по всем предметам, то хотя бы по иностранному языку – сдавали ежегодно) юные нахимовцы отправлялись на месяц-полтора в свой лагерь на Карельском перешейке на Нахимовском озере. И хоть там обстановка была, естественно, значительно более, так сказать, свободной и расслабленной, чем в процессе учебного года в самом училище, все-таки и там продолжались занятия, на которых усиленно отрабатывались практические навыки в шлюпочном и стрелковом деле, общевойсковой и физической подготовке и ряде других вопросов, призванных готовить мальчишек к будущей непростой службе на флоте и делать из них настоящих мужчин.

Но один раз за весь период обучения (а в ту пору в Нахимовском учились семь лет – с пятого по одиннадцатый класс включительно) – после десятого класса -  нахимовцы проходили практику на настоящих боевых кораблях Дважды Краснознаменного Балтийского флота. Как правило, это был либо крейсер «Киров», либо практически такой же крейсер «Комсомолец».

Конечно, понятие «практика» было довольно относительным, даже несмотря на то, что в процессе ее прохождения нахимовцы совместно с находящимися на этом же крейсере курсантами высших училищ несли штурманскую и сигнальную вахту, учились брать пеленги, определять место корабля и вести прокладку на карте, были дублерами матросов котельных и машинных отделений и выполняли еще многие обязанности в зависимости от того, куда их расписывали, а в конце сдавали специальные зачеты.

В большей степени это все-таки был дополнительный отдых, предварявший и служивший своего рода переходным периодом для будущих флотоводцев от напряженного учебного процесса к предстоящему настоящему отпуску, который у нахимовцев продолжался аж целых полтора месяца. А поскольку происходил он на море и на корабле, то скорее это даже был своего рода круиз, только не на белом пароходе, а на боевом корабле, по просторам седой Балтики с заходами в различное порты, такие как Таллинн, Рига, Лиепая, Балтийск.

Для «сопровождавших» своих подопечных офицеров-воспитателей это тем более был дополнительный отпуск, поскольку, вроде бы все их воспитанники были на месте и никуда деваться с корабля не могли; контроль за ними, хотели они того, или нет, все равно, как и за всеми находившимися на борту, осуществляла дежурно-вахтенная служба; худо-бедно, но все они были расписаны по боевым постам и должны были исполнять какие-то обязанности (а если они этого не делали, по обыкновению филоня), то уж за это отвечали те, в чьи подразделения они были расписаны, и дублерами кого они являлись…

Штатные наставники лишь изредка собирали своих подопечных, чтобы пересчитать, посмотреть им в глаза, напомнить о своем существовании и на всякий случай призвать к порядку. Все остальное время они и сами либо сидели у себя в каютах, читая книжки и разгадывая кроссворды, либо «кучковались», играя в нарды, шахматы или домино.

Чуть больше хлопот им добавлялось, когда крейсер заходил в базу, поскольку там (в базе) в положенные дни – в среду, субботу и воскресенье – проводилось увольнение на берег. И уж если в эти дни корабль оказывался у стенки, то нахимовцы, как и все остальные находящиеся на борту воины, тоже пользовались правом схода на берег.

Тут, конечно, наставникам приходилось немного поволноваться по поводу того, как там мальчишки в незнакомом городе, не случилось бы что, не обидел бы кто, сами бы не нахулиганили (ведь окончившие десятый класс – это уже внешне вполне взрослые люди, но по сущности еще совсем дети, хотя гонора и возрастного и, тем более, поскольку они уже по шесть лет относили военную форму и считают себя морскими волками, больше, чем у значительно более старших и опытных мореманов), тем более что некоторые, больше, правда, для самоутверждения, чем из пристрастия, могли и спиртное употребить, и в какой-нибудь конфликт ввязаться…

Лучше всего в этом плане для наставников было, если практика проходила на крейсере «Киров», а база, в которую он заходил, была Таллинном, поскольку заходить он туда вовсе никогда не заходил, а стоял только на рейде.

Так уж случилось, что во время Великой Отечественной войны, когда наши войска оставляли Таллинн, а немцы входили в него, жители этого древнего и прекрасного города, вопреки тому, что сейчас рассказывают о горячей встрече, огромной любви и прекрасной жизни при оккупантах (правда, и оккупантами теперь называют прямо противоположную сторону), массовым порядком покидали город.

Участвовавший в обороне Таллинна и находившийся на его рейде крейсер «Киров», по приказу командования открыл огонь по городу из своего главного калибра, чтобы задержать наступавших и дать возможность войскам отойти, а жителям выйти из города.

Но ведь, как говорил А.В.Суворов, это штык молодец, а пуля – дура (а снаряд такого размера – и тем более, недаром известно, что снаряд дважды в одно место не попадает), и попасть весящим несколько сотен килограммов снарядом с расстояния в несколько километров прямо в глаз врагу, честно скажем, непросто, особенно, если достоверной информации, где враг, где свои, а где беженцы, нет. Вот и намолотил тогда «Киров» от души, поубивав немалое количество жителей и разрушив чуть ли не полгорода.

Правда, поставленную задачу он выполнил – немцев задержал и дал возможность нашим войскам отойти со значительно меньшими потерями, чем могли бы быть. Да и беженцы, желавшие покинуть город, тоже сделали это с наименьшими, если можно так сказать, потерями. Но погибших все-таки было много, и разрушения были весьма ощутимыми.

За это возненавидели таллиннцы этот корабль лютой ненавистью и в первые послевоенные годы, если он заходил в порт, и матросы с него (особенно в одиночном порядке) сходили на берег, их старались выследить и, по возможности, просто убить. В результате «Киров» перестал швартоваться в Таллиннской базе, в случае крайней необходимости лишь становясь на якорь не ее рейде.

К экипажу же «Комсомольца», как и ко всему советскому, жители Таллинна относились абсолютно безразлично и равнодушно, как к пустому месту, просто их не замечая. Поэтому с «Комсомольца» увольнение осуществлялось  совершенно нормально и спокойно.

В городе будущих флотоводцев просто поражала чистота и культура его жителей, которые уже тогда, в шестидесятые годы, несмотря на крайне редко встречающиеся урны, никогда не бросали окурки или какой-нибудь другой мусор себе под ноги, а улицу переходили исключительно по зеленому сигналу светофора, даже если машин вообще не было видно. У нас с этим и сейчас проблемы, а там это было в порядке вещей уже сорок лет назад.

Кроме того, воображение «бывалых мореманов» поражали тамошние магазины, в которых было не только полно разных вещей и техники, но и таких диковинок, как различные желе, мармелады, пасты, шоколад, соусы и прочая снедь в тюбиках(!), туалетное мыло самых невообразимых форм, расцветок и запахов и многое другое, о чем в нашей лапотной России даже и не слышали.

В общем, это был совсем другой мир, где можно было ходить с постоянно открытым ртом (но не потому, что так было принято, а потому, что челюсть сама постоянно отвисала от удивления).

Больше же всего нахимовцев поражало обилие табачных изделий, поскольку для них это имело самое непосредственное практическое значение.

Дело в том, что в Нахимовском училище воспитанникам категорически запрещалось курить, вплоть до отчисления из училища. Но ведь каждому известно, что запретный плод сладок. Видимо, именно поэтому, начиная класса с седьмого, все они чуть ли не поголовно курили, всячески скрываясь от отцов-командиров. Причем именно не баловались, а по-настоящему курили, как заправские курильщики, практически уже полностью попав в никотиновую зависимость (если некоторое время были вынуждены не курить, то буквально не находили себе места). В связи с этим по вине Сергея даже чуть не случилась трагедия.

Крейсер «Комсомолец», на котором ему и его однокашникам предстояло проходить практику, стоял в ожидании своих «гостей» на Кронштадтском рейде. Чтобы доставить туда практикантов-нахимовцев, была заказана небольшая самоходная десантная баржа (такая же, на какой пятью-шестью годами раньше болтались в Тихом океане Зиганшин, Поплавский, Крючковский и Федотов), которую для загрузки в нее нахимовцев подогнали прямо к борту «Авроры».

Поскольку суденышко это было весьма хлипким, всех нахимовцев (порядка семидесяти человек) загнали в довольно тесный трюм, в самом центре которого еще и стояла какая-то огромная бочка, накрытая куском брезента. Верх трюма не закрывался, так что почти вся воспитанническая братия находилась на глазах у своих воспитателей, расположившихся в рубке, буквально нависавшей над широченным  - во всю величину трюма – люком в этот самый трюм.

Пока нахимовцы строились перед отправкой, пока загружались, пока руководство получало «Добро» на переход, пока шли (баржа особой быстротой хода не отличалась, и даже расстояние между Кировским - ныне Троицким - и Дворцовым мостами проходила минут за тридцать (во всяком случае, нахимовцам так казалось), времени прошло очень много, и у курильщиков, естественно, стал проявляться никотиновый голод.

Обострялся он еще и тем, что, глядя вверх (больше все равно смотреть было некуда), нахимовцы видели либо бездонное небо, либо проплывающие над ними мосты, либо смачно, заразительно, с удовольствием курящих в рубке своих начальников. Первое и последнее они, в отличие от мостов, видели постоянно.

Но небо их волновало лишь постольку, чтобы не пошел дождь (чего, судя по его бездонной голубизне, столь нечастой в Ленинграде, в ближайшее время не предвиделось), а вот практически беспрестанно курящие начальники явно раздражали и провоцировали их на «противоправные» действия. Поэтому некоторые особенно отчаянные, прячась или под кормовой стенкой трюма (в мертвой зоне обзора из рубки), или за бочку, все-таки ухитрялись перекурить.

Не выдержав, Сергей тоже пристроился к бочке и прикурил. Но, видимо, пытаясь его остановить, папироса погасла, не успел он сделать и нормальной затяжки. Правда, получившееся при этом почему-то весьма внушительным облако дыма, почти не рассеиваясь, стало подниматься вверх, явно демаскируя нарушителя.

Под весьма неодобрительные возгласы товарищей, как мог, Сергей разогнал его руками и во избежание новых неприятностей решил забраться под брезент, где и совершить свое преступление.

Правда, брезент был страшным, грязным, промасленным и противным, а под ним с бочки несколькими кольцами, опускающимися почти до палубы, свисал еще и толстенный, тоже грязный и безобразно разлохмаченный пеньковый трос. Но охота была пуще неволи.

Прижавшись левой щекой почти вплотную к тросу, так что его лохмотья неприятно щекотали все лицо от шеи до носа, а правыми плечом и локтем подпирая брезент, чтобы тот не ложился на голову, Сергей, самым невообразимым образом вывернув руки, стал прикуривать.

Первая спичка погасла, так и не разгоревшись. Вторая последовала ее примеру. Мысленно выругавшись, Сергей еще больше собрался в комок и чиркнул третьей спичкой.

Вспыхнувшее пламя на мгновение ослепило его несколько расслабившиеся во мраке подбрезентового пространства глаза, от чего Сергей даже немного отпрянул назад. От этого его движения рука, державшая спичку, тоже дернулась и сдвинулась вслед за телом. А в следующий миг… вспыхнули лохмотья троса. Пламя с невообразимой быстротой бросилось вверх по канату. Сергей попытался сбить пламя, но оно не поддавалось.

Тогда с ошалелыми глазами, как ошпаренный, он выскочил из-под брезента и, забыв о его гигиенических свойствах, кинулся на бочку, стараясь сжать ее вместе с брезентом в страстных объятьях. Внутри у него все колотилось и дрожало, сердце стучало прямо в висках, перед глазами явственно стояла картина взлетающей на воздух, как от прямого попадания, посреди Невской губы десантной баржи со всем ее содержимым…

Как потом выяснилось, в бочке действительно оказался бензин, и если бы Сергей не среагировал мгновенно, беды было бы точно не избежать.

Ни в этот день, ни на следующий, ни даже через день Сергею курить почему-то не хотелось, но потом острота полученного ощущения прошла, и жизнь опять вернулась в привычное русло.

Курил он, как и большинство его однокашников, «Беломор». Во-первых, это было солидно, по-взрослому, и все настоящие курильщики, кого он знал, курили исключительно «Беломор». Во-вторых, из того, что имелось у нас в ассортименте, это и в самом деле было одним из самых приличных. Ну, а в-третьих, и выбор-то был не велик.

Когда нахимовцы приезжали в Москву на очередной парад (а приезжали туда почти за месяц для совместных тренировок всего парадного расчета), то там они могли познакомиться с такими изысками, как «Kim», «Visant», «Winston»…

В Ленинграде же с этим было гораздо проще (в смысле, что ассортимент был гораздо проще), и из импортных табачных изделий свободно продавались только болгарские «Шипка» и «Солнце», да польский «Spoct». Были еще, конечно, и «БТ», но они были слишком шикарными и дорогими и считались чуть ли не элитными. Поэтому большая часть нахимовцев курила все-таки классический «Беломор канал».

Оказавшись в Таллинне и ознакомившись с ассортиментом табачной продукции, наши мореманы пришли просто в неописуемый восторг. Такого количества иностранных наименований они себе даже представить не могли. Но больше всего им нравились кубинские сигареты «Ligeros» и «Partagas», которые делались из сигарного табака. Одной затяжки этими сигаретами хватало, чтобы по всей трахее прошелся абразивный брусок, и прочистило не только мозги, но и все, чуть ли не включая прямую кишку.

Особенно пользовались популярностью «Ligeros», так как у них была очень красивая пачка с яхточкой на ярко-синем фоне, с золотистыми боковинами и каемками, сами они были длинными, как «Kim» (при условии, что последние были king size – королевского размера – и с фильтром, а «Ligeros» были такой же длины, но без фильтра), а «Partagas», хоть и имели почти такую же длину, были почти в два раза толще, что лишало их изысканности и элегантности и сразу же как-то настораживало.

Нахимовцы быстро приноровились и пристрастились к этим сигаретам и уже через несколько дней курили их, как ни в чем не бывало.

Правда, так было, если они знали, что берут в рот. Если же «стрелку» кто-то давал такую сигарету, не предупредив, а тот по рассеянности тоже не удосуживался посмотреть, чем же его угостили, по принципу, что дареному коню в зубы не смотрят, то жуткий кашель, поток слез из глаз и свекольный цвет лица был ему обеспечен, как минимум, на ближайшие пять-десять минут после первой же затяжки.

Почти все нахимовцы-курильщики запаслись несколькими блоками таких сигарет, скорее даже не для того, чтобы потом все время курить только их, а в профилактических целях, поскольку они не только, как я уже говорил, классически прочищали мозги, но и насморк отшибали начисто.

Когда практика закончилась, и Сергей приехал домой в отпуск, буквально у порога его встретили мать и сестра, предложившие ему тут же отправиться на концерт Радмилы Караклаич, проходивший вечером во Дворце культуры Промкооперации, на который у них был билет, но из них самих никто пойти не мог, поскольку малость приболели, а, чтобы этот билет  пропал, было как-то жалко.

Перекусив, облачившись в цивильный костюм и запасшись всем необходимым, в том числе и новенькой пачкой «Ligeros», Сергей отправился в театр.

Там ничего особенного не происходило. Нет, концерт был прекрасный, но это было вполне ожидаемо, не происходило именно ничего особенного. А Сергею, только что вернувшемуся с настоящей месячной корабельной практики и чувствовавшему себя, как тот моряк, который «вразвалочку сошел на берег, как будто он открыл пятьсот Америк», хотелось чего–то необычного, сверхъестественного, чтобы хоть кто-нибудь (уж если не все) заметил, какой он крутой и вообще весь из себя…

В антракте Сергей первым делом прошелся по фойе туда-сюда, но народ гулял и был занят своими разговорами, совершенно не обращая на него никакого внимания. Тогда он спустился этажом ниже, где почти в таком же по размерам фойе можно было курить, вышел чуть ли не на самую его середину, демонстративно достал из кармана новенькую красивую пачку невиданных в Питере сигарет и стал ее открывать, явно провоцируя незадачливых «стрелков», которых, в общем-то, всегда и всюду, в том числе и в очагах культуры, хватает.

Его расчет оказался на удивление точным. Не успел он распечатать пачку, как к нему подошел какой-то молодой человек с девушкой и спросил, не будет ли у него закурить.

- Конечно, конечно! Пожалуйста! – с радостью откликнулся Сергей, как будто всю жизнь только и ждал, когда у него будут «стрелять» сигареты (хотя в данном случае ему лукавить не пришлось, поскольку он действительно ждал, когда у него будут «стрелять» сигареты).

Вскрыв, наконец, на глазах у стрелка пачку, Сергей протянул ее парню, лихим движением снизу выбив именно две сигареты – одну для «стрелка», другую для себя. Парень взял сигарету, поблагодарил и, отойдя вместе со своей девушкой чуть в сторону, стал прикуривать…

Сергей, в свою очередь, повернулся к нему вполоборота и, боковым зрением  незаметно наблюдая, что же будет дальше, с абсолютно спокойным и независимым видом тоже стал прикуривать…

Наконец, парень прикурил и сделал глубокую затяжку…

В то же мгновение все жилы и сосуды на его шее и лбу надулись, кровь прилила к голове, сделав ее пунцовой, парень конвульсивно согнулся пополам и зашелся в кашле, из его глаз Ниагарским водопадом хлынули слезы…

Бедная девчушка – его подружка – стала крутиться вокруг него, ничего не понимая и растерянно спрашивая, что с ним происходит. Парень же, не в силах унять кашель и все остальные внешние проявления, прямо из скрюченного положения слегка повернул голову и взглядом, в котором не понятно, чего было больше – удивления, ужаса, злобы или прямой ненависти, - посмотрел на Сергея.

Тот, все с тем же абсолютно спокойным, независимым и даже несколько пренебрежительно-устало-безразличным видом, как само собою разумеющееся, прикурил свою сигарету, сделал глубокую затяжку, выпустил длиннющую стрелу дыма, повернулся в сторону парня и, не замечая его, как будто видит впервые (он же не обязан запоминать, кто у него стрелял сигареты, он ведь и так доброе дело сделал), подошел к урне, которая находилась как раз рядом с парнем, выбросил спичку и стал вполоборота, продолжая без единого движения мускулов на своем лице курить, краем глаза все-таки продолжая потихоньку, незаметно наблюдать за парнем.

Глаза парня полезли из орбит, но уже не от кашля, а от удивления, а лицо вытянулось чуть не вдвое. Теперь оно уже больше не выражало ни злобы, ни ненависти, а, скорее, на нем читались недоумение и восхищение.

Ни слова не говоря и не разгибаясь (последнего он все еще был не в состоянии сделать), парень выбросил, так и не сделав больше ни одной затяжки, сигарету в урну и с позором удалился, сопровождаемый все так же скачущей вкруг него, испуганно причитающей и ничего не понимающей девчушкой.

Самолюбие и амбиции Сергея были удовлетворены: ЗНАЙ НАШИХ!!!




07.04.06.