"Сильный сухой южный ветер подул с залива на берег, не принося, однако, ни малейшей прохлады. Песчинки, танцуя, вырастали в небольшие горки, а затем рассыпались повсюду, застревая даже на зубах. Снулые рыбы валялись на берегу, гордо выпятив свои нелепые жабры, словно карбонарии после расстрела.
Неимоверная африканская жара оволакивала территорию, которую трудно было назвать городом или деревней. Это была строго охраняемая зона, со всеми соответствующими ей атрибутами: обнесенной колючей проволокой, вышками с охранниками и собаками, пропускным пунктом со шлагбаумом и длинными пакгаузами, уходящими вглубь территории, которую раньше сентиментальные британцы называли "серебряным берегом". А теперь это независимая Эгана, суверенитет которой мгновенно был признан Москвой.
Никакой любопытствующий балбес никогда не смог бы обнаружить, что там, в глубине, располагался широкий гравийный полигон, на котором разместился военный аэродром, наспех построенный здесь после прихода к власти правительства Зеку Торе, провозгласившего программу, смутно напоминавшую постулаты первых советских декретов.
Небольшие юркие "АН-26" с новой эганской символикой, словно вездесущие стрекозы, незаметно поднимались отсюда со взлетных полос и улетали в направлении, хорошо известном ограниченному числу людей.
Обычно они улетали на юг, баражируя вдоль Гвинейского залива, или на восток, охраняя порт в Даккре, большой африканской деревне, типичной колониальной дыре с камышовыми домами-бунгало, укрытыми тропическими деревьями, которую официальные круги тем не менее считали своей столицей, ибо, во-первых, остальные места были еще хуже, а во-вторых, там находился свой крошечный даунтаун, британские здания, порядка трехэтажных европейских, половина из которых теперь являлись административными, то бишь банком, почтой, телеграфом, или посольством СССР, правительство которого в конце 50-х упрямо полагало, что новые африканские Гомункулы, типа Конго или Гвинеи, должны непременно пойти по некапиталистическому пути развития, а стало быть, подобные места недвусмысленно входили в сферу советского влияния.
И совсем уж редко самолеты улетали на север, по реке, в сторону Верхней Вольты. Там, в непроходимых и малолюдных местах, обитали туземцы, далеко не согласные ни с решениями нового правительства, ни с повсеместной аграрной реформой, ни с бескорыстной советской помощью. Впрочем, они мало с чем были согласны, ибо находились на той стадии человеческого развития, которую неустанные марксистские классики в свое время пытались охарактеризовать как дикость. Они попросту являлись каннибалами и с удовольствием пожирали любого попавшего в их руки несчастного странника...
Симпатичный старлей Аркадий Листопадов, молодой человек с едва пробивавшимися усами, неспеша поправил гермошлем, сжав его с обеих боков. Он хорошо знал, что их подполковник в сущности не был ханжой и никогда не цеплялся за небольшие пилотские вольности, за что и получил прозвище "батя" у молодых. Однако Аркадий подспудно чувствовал, что в чем-то провинился перед "батей" и ему хотелось выглядеть "без сучка".
Глупое ощущение страха... Оно отпускает в полете, когда свечкой пикируешь вниз. Но берет в плен, цепко сжимая горло, когда стоишь навытяжку на мягком начальничьем ковре.
Подходя к штабу, он увидел, как по ступенькам быстро спускался "серый кардинал" в штатском, капитан Медютов из секретного отдела, личность весьма незаурядная и коварная. Предчувствие чего-то неприятного и тяжелого овладело старлеем. Он четко отдал честь капитану, пытаясь хоть что-то угадать в выражении его лица. Но Медютов был как всегда непроницаем, и только зловещие огоньки искрились в его лисьих глазках.
Аркадий глубоко вздохнул и постучался в дверь.
- Входи! - раздался недовольный низкий бас изнутри. Похоже, "батя" и впрямь не в духе. Но отступать некуда. Старлей отворил дверь и вытянулся в струнку. На минуту он показался себе неуклюжим и смешным, играя со своим визави в игрушечных солдатиков.
- Товарищ подполковник! По вашему приказанию, старший лейтенант Листопадов... - бодро начал Аркадий, но начальник остановил его нетерпеливым движением руки.
- Садись! - буркнул он односложно, и тот, как подкошенный, плюхнулся на стул, стоящий возле стола. - Ну, как?.. - "батя" уставился на Аркадия.
- Все в порядке, товарищ подполковник, - отчеканил старлей, чувствуя себя полным идиотом.
- Что в порядке?
- Все... Самочувствие отличное. Машина готова для...
- Я спрашиваю, как прошел твой выходной? - "батя" все не отводил взгляда и сверлил, сверлил старлея, будто скважину для замка.
- Н-нормально, - проговорил Аркадий, но уже как-то неуверенно. Холодок того самого неприятного страха неумолимо подкатывал к горлу.
- Нормально!.. Ну, герой, мать твою!.. Ты хочешь сказать, что с утра бродил по базару, купался в заливе до полудня, а потом смотрел кино в синематографе? - говорил подполковник, абсолютно угадывая все действия старлея.
- Так точно!
- А кино было... ну, то самое, про Питкина?..
- "Приключения Питкина в больнице"! - подсказал Аркадий, и лицо его запунцевело. - Но откуда вы?..
- Откуда!.. - передразнил "батя". - Может быть, хватит ваньку валять... Я ведь к тебе, Аркадий, как к сыну, черт тебя дери...
- Товарищ подполковник! - старлей вскочил с места, пытаясь что-нибудь заявить в свое оправдание.
- Садись, чего уж там! - примирительно бросил "батя". Резким движением он вытащил из стола небольшой сверток. - Видели тебя с ней. Вот, полюбуйся!..
- Что это? - с ужасом пробормотал Аркадий.
- Открывай, открывай!..
Быстро развернув сверток, старлей обнаружил конверт, из которого тут же выпало несколько фотокарточек. Взглянув на одну из них, Аркадий похолодел: на диком пляже две фигурки, мужская и женская, настойчиво пытались слиться воедино.
Он посмотрел на подполковника, пытаясь обнаружить в его взгляде хоть что-то, напоминающее совет. Но "батя" сам находился в каком-то неопределенном подвешенном состоянии, мучительно решая, перекинуть ли свой гнев на молодого старлея, или махнуть рукой на гнусные фотки из "чеки", представитель которой только что изгалялся перед ним, боевым асом, размахивал руками, крича о развале дисциплины и аморальном облике советских офицеров, и недвусмысленно намекал на возможность отстранения старшего лейтенанта Листопадова, одного из главных героев фотосерии, от полетов.
- Ну, хрен моржовый! - крякнул подполковник. - Какой же ты сукин сын, Аркадий! Неужели ты не мог сделать так, чтоб не попасться этому фитилю?..
Старлей молчал, низко опустив голову. Говорить было нечего. Оправдываться глупо. Попался - значит, надо держать удар.
"Батя" крепко сжал кулаки. Казалось, еще минута - и с размаху заедет старлею прямо по уху. Но в самый последний миг сдержался. Командир должен всегда оставаться командиром для своих подчиненных.
Он расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке, вздохнул и опять стал шарить в своем столе. Вскоре подполковник извлек початую бутылку французского коньяка и две рюмки, по форме напоминавшие керосиновые лампочки.
- У-ух!.. Как же ты меня подвел, мерзавец! - проговорил он, разливая коньяк. - Как подвел!..
- Товарищ подполковник, я...
- Молчи! - коротко бросил "батя". - Жена давно писала?
- Примерно с месяц...
- Ну и как она там?
- В общем, неплохо. Живет, работает...
- Ну, да-да, конечно... Неплохо... Пей! - "Батя" слегка коснулся рюмки Аркадия и выпил залпом. Старлей последовал за ним, как ведомый за ведущим.
- А с этой как?.. - спросил подполковник, не делая никаких пауз в разговоре.
Аркадий молчал, мучительно кусая губы. Наспех проглоченная им французская жгучая гостья, будто случайно встреченная красавица незнакомка, зажгла все его нутро.
- Да ведь мы еще в Союзе...
- Та-а-ак... - Подполковник пристально всмотрелся в лицо Аркадия. - Стало быть, ты, парень, всех нас провел. - Он тряхнул головой. - А впрочем, что я говорю? Дело молодое. Ты здесь, скорее всего, не при чем... Если баба любит, она и не на такое пойдет, так ведь?..
Старлей на минуту поднял глаза, но промолчал.
- А муж у нее кто? Врач?.. Инженер?..
- Посланник... Работает в нашем посольстве...
- Едрёна-матрёна! - присвистнул "батя". - Значит, не зря Медютов меня, дурака старого, чехвостил...
- Товарищ подполковник! - с болью в голосе проговорил Аркадий. - Неужели они все про нее знают?
- Эх, парень, парень!.. Да чего же ты наивный, леший тебя дери! Да эти люди весь наш административный корпус на крючке держат. Чуть что не так, дерг - и в сторону, понял?.. И посла нашего, и посланника, и меня... А уж тобой, мелюзгой, извини меня за прямоту, не побрезгают, под трибунал - и все, мать твою за ногу!.. Пойми, мы здесь есть и нас как будто бы нет... Это все вокруг - наших африканских друзей и коллег. А мы им только помогаем. Невидимо по-мо-га-ем...
Присвистнув, подполковник встал и, повернувшись в сторону окна, заложил руки за спину, наглядно демонстрируя свою массивную фигуру.
"Чапай думать будет", - не вовремя пронеслось в мозгу Аркадия. Но боль, острая, быстрая, полученная от неожиданного известия, все еще саднила и не отпускала.
- Ладно! - наконец выдавил "батя". - За тебя я поручусь. И от полетов не отлучу. Наплевать мне на все эти неопровержимые факты. Главное - своих не выдавать. Но ты... - он, резко развернувшись, погрозил старлею пальцем. - Ты без наказания не останешься, так и знай! Я ведь должен сказать этому... - он поморщился, - этому капитану, что, мол, меры приняты, нарушители наказаны...
Аркадий удивленно вскинул взгляд и, заикаясь, произнес:
- Товарищ подполковник, я готов... понести...
- Тихо! - гаркнул "батя". - Заверещал тут, как тетка на базаре... Понесешь, как миленький понесешь! Полетишь на север с Тимониным, отвезешь гуманитарный груз в энский поселок и через день назад. Тут, в депеше, указано, куда именно, - подполковник неспеша передал пакет в руки Аркадия и слегка замялся. - Видишь ли... там, в этом поселке, неладное что-то... Люди пропадать стали. Может, стечение обстоятельств, кто их знает, туземцев этих. А может, эпидемия какая... Дашь подробную информацию. Вышлем наших врачей. Это их долг... Хотя кому мы задолжали, черт их знает?.. Ну, а если диверсия или местные хулиганы какие завелись, никуда не ввязывайся. Передашь груз старосте, кто там у них, разберешься, - и обратно, понял?..
- Так точно!
- Мы не должны решать их внутренние конфликты. Наша задача - охрана порта и залив, все... Медютов мне навязал этот поселок, будь он неладен. Их служба, видишь ли, стала испытывать некоторые затруднения по сбору информации в северных районах страны... Я поначалу темнил, то да сё, мол, и сами испытываем, только полгода как прибыли. Может быть, все и обошлось бы, да вот твой случай как раз некстати подоспел... Стало быть, считай свой вылет чем-то вроде "губы"...
- Так точно, товарищ подполковник, - отчеканил старлей, улыбаясь. - А Тимонина за что?
- Ну, у него наверняка какой-нибудь грешок в прошлом был, - глубокомысленно произнес "батя". - Все, ступай... Через час чтобы были готовы к вылету. Видеть не могу твою нахальную рожу...
- Есть! - Аркадий четко откозырнул и, боясь некстати рассмеяться, быстро направился к выходу...
После его ухода подполковник, усмехнувшись, покачал головой.
- Умыкнул, значит... Жену посланника умыкнул... Н-да...
Он потянулся к сейфу, стоявшему позади стола и, открыв его, стал копаться в папках. Наконец, обнаружив нужную, плюхнул ее на стол. Потом неспеша стал листать личное дело. Пробежав глазами, вернулся к первой странице, особо задержавшись на вводной фотографии.
- Н-да... Похож... Вот в чем дело-то... Как похож...
Он снова засунул руку в отсек стола, где хранилось все личное, достал небольшую фотографию в черной рамке и неуловимым движением, таким, каким он собирался скрыть даже от господа бога, прикоснулся к ней губами. Когда-то его сын Алексей, тоже летчик, неведомо сгинул в Корее, в той нелепой чужой войне, где сердобольные политики разорвали народ на два полюса, где не могло быть ни настоящих победителей, ни достойных наград, и уж тем более памятников и посмертной славы. Такой же молодой старлей, с усиками и мягким подбородком. Точно такой был у его матери, - она не смогла пережить, бедная. И улыбка такая же...
- Вот, оказывается, в чем дело, - задумчиво повторил подполковник. - Как-то все очень друг на друга похожи...
Контейнеры с медикаментами и продуктами прибыли на самолет с опозданием, и, хотя юркие африканцы, словно мураши, быстро погрузили их на "АН", вечер неумолимо опускался на землю, заволакивая полосы аэродрома.
- Ну, что, Леш, ночевать в джунглях будем? - подмигнул Аркадий своему дружку лейтенанту Тимонину, молчаливому крепышу, который с каждой минутой все больше и больше хмурился.
- Это уж как придется, - отозвался он, поглядывая на часы.
- А прогноз случайно не слыхал?.. Может, ветерок какой побалует или дождичек?
Тимонин шумно вздохнул, вытирая пот со лба.
- Эх, Лешка, Лешка, невеселый ты субъект, - наседал Аркадий. - Где же твой юмор, а?.. Слыхал, что у каждого нормального человека должно быть спецчувство юмора, как слух или обоняние? А иначе - ни-ни... Тем более, у нас, у летунов, без этого дела хоть падай в штопор...
- Ну-ну, накликай еще тут!.. Мало того, что на ночь глядя летим хрен знает куда, так еще ты со своим юмором, - огрызнулся Алексей.
- Да не обижайся ты, Тимоня, - старлей тихо потрепал его за ухо. - Это я так, для разрядки...
Через четверть часа они уже находились в воздухе. Набрав нужную высоту, "АН" развернулся и, сделав круг над аэродромом, полетел точно по маршруту на север. Спадала жара, потянуло спасительной вечерней прохладой.
Внизу показалась быстрая извилистая Вольта, бегущая наверх, словно дерзкая молодая змея. По обеим ее берегам кучно располагались поселения туземцев. К северу они разветвлялись на два самостоятельных рукава - Белую и Черную речки, которые со дня сотворения являлись источником жизни и пропитания, а потом стали местом перевозки рабов. Вглубь на запад или восток небольшой оазис быстро заканчивался и превращался в непроходимые тропические дебри, которые вряд ли могли быть пригодными для жилья. Впрочем, и там порою ютились дикие голодные племена, невесть каким образом сохраняющие подобие двуногих мычащих существ...
Казалось, ничто не предвещало беды. Но примерно за час до посадки моторы "АНа", которые всегда исправно работали, стали давать перебои. Это напоминало жалкое кудахканье курицы, чудом вывернувшейся из-под поварского ножа.
Летчики встревожились.
- Лешка, ты слышал? - удивленно спросил старлей, думая, что ему почудилось.
Тот быстро кивнул, нервно покусывая губы.
Перебои пошли чаще, и самолет, дрожа и корчась, стал терять высоту.
- Что-то попало в бензобак! - закричал Алексей, нервно сжимая штурвал.
- Срочно сообщи на базу наши координаты! - приказал Аркадий.
- Первый, Первый, я - Второй... - начал Тимонин, но радиосвязь, прежде надежная, внезапно прервалась.
- Командир, Первый не отвечает! Командир!..
- Слышу, не ори! - огрызнулся старлей.
- Что будем делать?
- Двинем назад, к реке... Если успеем... Какая высота?
- Семьсот...
- Рискнем, Тимоня! Держись! - Аркадий с силой надавил на руль. Подпрыгнув, непослушный "АН", словно задохнувшись от боли хозяйского кнута, стал нехотя разворачиваться, совершая при этом невообразимую параболу. - Ну, еще, родной, еще! - кричал командир, шевеля губами, и было непонятно: молился ли он в этот миг, вспоминая о своих грехах, или материл последними словами все новейшие приспособления авиации.
Самолету действительно удалось развернуться, но он продолжал нестись вниз, издавая при своем падении весьма характерные агонизирущие звуки.
Шестьсот... Пятьсот метров... Все?.. Неужели все, черт побери?..
Внизу заблестела река, убегавшая неведомо куда по своим делам, которая одна могла спасти летчиков.
- Лешка, сигай! - как обезумевший заорал старлей. - Повезет - дотянешь до берега...
- Командир, а как же ты?- их взгляды скрестились.
- Прыгай, дурак!.. Прыгай, кому говорю!
- Аркашка, да ты ведь...
- Прыгай!.. Я тебе приказываю!..
Он с силой тряхнул Алексея за плечи и стал выталкивать его из кабины. Тот что-то буркнул про себя и, пнув ногой дверь, камнем полетел вниз. Но через несколько секунд над его головой раскрылся спасительный парашют.
Машина, словно почувствовав, что с нее сброшен груз, неожиданно снизила скорость падения. Это и оказалось решающим для Аркадия. Спасти самолет, умиравший на глазах, было невозможно, но свою жизнь...
"АН" вывернуло влево. За задранным кверху хвостом, напоминающим замогильный крест, потянулся черный дым.
Вскоре самолет рухнул в воду, и тут же мощный столп, словно проснувшийся гейзер, поднялся из этой воды, чавкая и прибирая в свою жадную глотку стальные обломки.
За полминуты до этого Аркадий успел покинуть кабину. Его буквально выбросило вон из горящего самолета. Резким движением он дернул кольцо, но парашют сразу не раскрылся, и только после нескольких отчаянных неосознанных попыток у него все-таки получилось.
Вихрем пролетев метров тридцать, тело Аркадия шлепнулось и ушло вглубь, протаранив, словно штопором, заболоченную илистую воду. Последовавший за этим взрыв гулко ударил в виски и выпихнул его наверх. Но не убил, не уничтожил, не разорвал на мелкие куски. Судьба дарила молодому человеку жизнь, а его крепкое натренированное тело тем более рвалось к ней, гася смертельные страхи и сомнения.
Там, наверху, он , распластанный, напоминал лягушку, и так же, как она, стал рефлекторно дергаться, оживая и приходя в себя.
"Жив!.. Боже мой, жив!.." - пронеслась в мозгу счастливая мысль, и Аркадий, опьянев от этого известия, стал яростно сдергивать с себя прилипший к ушам гермошлем, летную рубаху, превратившуюся в воде в каменную глыбу, и крепко зашнурованные полуботинки, что не поднимались выше щиколотной косточки.
До берега было рукой подать - метров двести или чуть больше. Каким-то чудом братишка "АН" спикировал напоследок в ночной мгле и упал в воду, а не на берег и не в чаще меж деревьев.
"Скорее на берег! На берег! Что бы ни было - туда, на сушу, где можно встать на ноги и оглядеться!.."
Аркадий сделал несколько взмахов и почувствовал, как вязкая илистая вода останавливает его. Конвульсивно дернувшись, он набрал полную грудь воздуха и нырнул вглубь, стараясь добиться лучшего. Ему удалось проплыть какое-то расстояние, но тяжелая вода и неимоверная усталость навалились на него.
"Тимоня! Он же плавает как топор!" - мелькнула страшная мысль, и вся грандиозная эйфория Аркадия начала таять, словно снег, привезенный сюда в качестве гуманитарной помощи. Как он мог забыть об этом?..
Нежиданно какой-то круглый черный предмет привлек его внимание. При приближении предмет зашевелился, проявляя все признаки жизни.
- Слава богу! - выдохнул летчик и, с усилием взмахнув руками, шлепнул по воде ладонью, приветствуя друга. - Тимоня, это я!..
Предмет, услыхав радостный возглас, как-то странно закружился.
- Ну, я это, я!.. Брось шутить!.. Эй, Тимоня, ты там живой, что ли?..
Аркадий подплыл вплотную, с ужасом понимая, что его друг мог разбиться насмерть при жестоком падении. Его могла задеть убойная волна при взрыве. В конце концов он мог просто захлебнуться в илистой воде коварной реки.
Старлей прикоснулся к своему товарищу, пытаясь охватить его плечи, но в это время круглый предмет неожиданно выпрямился во всю свою длину, словно раскрученная железная спираль, быстро превращаясь в огромного аллигатора.
Неведомый комок первобытного страха подкатил к горлу, и Аркадий, вытаращив глаза и захлебываясь, стал шумно барахтаться на месте.
Темно-зеленое чудовище, залежавшееся в иле, казалось беззаботным и ленивым, но потревоженное и не вовремя разбуженное, могло жестоко отомстить.
Аллигатор разворачивался и распрямлялся, готовясь разорвать своего обидчика. Его пасть быстро затряслась, предвкушая нечто необычное.
Но наконец отпрянув от своей ужасной находки, Аркадий сумел сгруппироваться и совершил в мгновение ока немыслимый кульбит, после которого расстояние между ними спасительно увеличилось.
Во время этого кульбита Аркадий со всей силы лягнул аллигатора прямо в пасть, и тот, оглушенный, опять закружился в своей мутной заводи.
"Ага! Получил, гад! Получил!" - бешено застучало в мозгу.
Не теряя ни секунды, старлей рванул вперед и вскоре кубарем выкатился на песчаный берег.
Внутренности Аркадия заходили то ли от осознания пережитого страха, то ли от фантастического кульбита. Его рвало и корежило как самого последнего пропойцу, и он катался по берегу, сгибая и разгибая ноги, задыхаясь и выплевывая остатки еды и воды. Долго копившаяся моча, не дождавшись разрешения, хлынула наружу, и он не мог остановить ни ее, ни бешеную рвоту.
- Живой! Опять живой! - заорал Аркадий, матерясь и вытирая кулаком замазанный рот и поднимаясь на ноги. - На! Вот это ты видел! - он сделал неприличный жест в сторону аллигатора, сжав правую руку в кулак, вытянув ее и хлопнув левой в месте изгиба, так, как это делала их дворовая шпана друг перед другом, пытаясь выразить свое превосходство или презрение.
Стояла темная беззвездная ночь, и только четвертушка африканской луны воровато проглядывала в небе.
Аркадий наугад поплелся вдоль берега, прекрасно понимая, что, куда бы он ни шел, будет все равно бесполезно, но желание идти, просто так, передвигая ноги, оказалось сильнее.
- Алексей, где ты? - закричал старлей, холодея от мысли, что его друг погиб, и теперь он, боевой офицер, советский летчик, приглашенный правительством этой богом забытой страны в качестве инструктора, постепенно превращается в бездомного бродягу, легкую добычу зверей, в большом количестве обитающих в этих чащобах.
- Тимоня, отзовись! - надрывался Аркадий, шлепая босиком по мокрому песку.
Вокруг него жужжали проснувшиеся мухи, верещали удивленные стрекозы и цикады шептали таинственные ночные рапсодии.
Два часа Аркадий бесцельно передвигал ногами, ковыляя, будто юродивый старец. Ноги его постепенно превращались в кровавое мессиво. Он яростно сдернул с себя остатки летной одежды, предполагая, что нагому ему станет легче идти. Да нет - ноги утопали в песке, и даже встретившаяся ему на пути большая коряга, которую он было приспособил себе в качестве посоха, не стала ему доброй помощницей, и молодой человек, вконец обессилев, забросил ее.
- Придется тащиться в эти дебри, - проговорил он вслух, чувствуя, что разговор с самим собой придает ему какую-то уверенность.
Но все вышло по-другому. Минут через пять он увидел интересную картину. Два высоких раскидистых дерева, стоявших рядом, протянули друг к другу ветки и сплелись, словно бесстыжие любовники.
- Да это же самый настоящий гамак! - удивился Аркадий, предвкушая близость нормального человеческого сна.
Он прикоснулся к шелковым нежным веткам и обрадовался. Сон, такой необходимый, быстро пришел к нему, едва он улегся на импровизированное ложе. Все события дня уходили далеко в прошлое. Уходили, уходили...
Аркадий очнулся от непонятного шума. Он доносился откуда-то издалека. Словно гул болельщиков на стадионе.
Как не хотелось выходить из-за мягких веток, ласкавших его кожу! Но этот усиливающийся шум не на шутку встревожил Аркадия.
Он вылез из своего укрытия и не торопясь направился к берегу. Лучше бы он этого не делал! В последние часы судьба просто издевалась над ним, то даря ему жизнь, вырывая из смертельных тисков, то вновь бросая на жертвенный алтарь.
Аркадий увидел удивительную картину. Около тридцати полуголых туземцев, напоминающих гномов, в обмотках из веток, с горящими обрубками, служащими им факелами, бежали вдоль берега и колотили в деревянные чурки. Они пели и кричали, выражая свое неизъяснимое удовольствие.
Четверо из них, самые дюжие и крепкие среди гномов, несли нечто, напоминающее носилки.
Аркадий замер от изумления. Его друг Алексей, окровавленный и привязанный накрепко к носилкам, лежал, не подавая признаков жизни. Его голова нелепо подскакивала от резвых неровных толчков, и это еще больше распаляло настроение туземцев.
Повинуясь какому-то безотчетному инстинкту, Аркадий закричал что есть мочи:
- Эй, вы! Оставьте его!..
Это выглядело бы очень смешно в сюжете какой-нибудь летчицкой или морской байки за столом, уставленном водкой. Но на деле все получалось глупо, неоправданно и страшно.
Убегавшие было от него туземцы непонимающе остановились, и тут же, завизжав и размахивая обрубками, бросились на новую добычу.
Аркадий стоял полуголый, мало чем отличаясь от туземцев, которые недалеко ушли от того времени по своему развитию, когда сосали набрякшие груди своих дикарок матерей.
Как только двое самых ретивых набросились на летчика, он быстрым кошачьим движением охватил голову одного из нападавших и свернул ее, да так сильно, что бедняга, взвизгнув, тут же повалился навзничь. Другой его собрат замахнулся палкой, но Аркадий, ловко нагнувшись, врезался головой ему прямо в живот. Туземец от неожиданности ослабил руки и выпустил палку. Старлей быстро выхватил ее, успев садануть ногой прямо по подбородку.
Туземцы заорали как оглашенные. Но Аркадий уже сам кричал только ему понятные выражения и вовсю дубасил дикарей.
Те, видно, как-то уяснили своим примитивным первобытным умишком, что в простом единоборстве никому с ним не справиться, и окружили его. Теперь отступать было некуда.
Летчик попытался прорваться сквозь этот круг. Увидев, что какой-то малый, более робкий, чем остальные, размахивал палкой не так ретиво и рьяно, он выбрал именно его, и, отшвырнув орудие, прыгнул на туземца, повалив того на песок. Руки Аркадия, как клещи, вцепились в горло дикаря мертвой хваткой. Малый захрипел, пытаясь позвать сородичей на помощь. И тут же кто-то сзади со всего размаха ударил старлея палкой по голове. Кровь хлынула как застоявшая вода из крана, заливая все лицо летчика, и он рухнул на маленькое тельце туземца, извивавшееся под ним...
Странный, удивительный сон явился ему. Будто кто-то большой и сильный подбрасывал его, маленького и беззащитного, над громадным костром. Сотни людей, знакомых и чужих, кричали и размахивали руками. И было непонятно, осуждали ли они его или прославляли.
Бедный комочек, слепо-глухо-немая частица космоса, неведомо как попавшая сюда... Казалось, легкий порыв ветра способен был унести и разбить его, раздробив на малые частицы, чтобы уже больше никогда не собрать воедино.
Лица сливались, туловища переходили из одного в другое, как будто это был ритуальный танец под аккомпанемент дикого глухого там-тама.
Потом лица вообще исчезли, и только маленькие звездочки, подобно искрам от костра, разлетелись по земле, копошась, прыгая и играя. В конце концов они слепились друг с другом, словно в любовном соитии, и опять стали расти. Но теперь они превращались в огромного золотистого удава. Звезды все увеличивали его размер, нанизывая новые причудливые фрески на змеиной коже.
Но самое главное - это была голова, страшная, неповторимая, с немигающими холодными глазками. И это огромное чудище медленно поползло к нему, насвистывая и пришептывая свою древнюю песню.
Страх сковал все тело - непередаваемый, убийственный, такой, который бывает только единыжды в жизни. Удав прикоснулся к нему, и смертельный холод пронизал его насквозь, как будто вся горячая человечья кровь вытекла по неведомым трубам, оставляя после себя холодную грязную жижу.
Он приготовился к смерти. Но та редко приходит сразу. Мгновения напоминали мучительные каторжные часы. Что пользы убеждать себя:"Я готов! Я готов!", если это попросту невозможно, как невозможно выдавить голову из туловища или неспеша закусывать своими пальцами.
Удав навалился на него всей своей тяжестью, и медленно стал пересекать его тело, как будто хотел полностью насладиться своей властью.
Стало трудно дышать. Не хватало ни слов, ни мыслей, ни воздуха, и только страшная боль сообщала ему, что он еще жив. Но этой боли было слишком много. Наконец, он почувствовал, как удав цепко охватил его горло и...
- Аркадий! - услышал он совсем рядом. Удав зашевелился и, спрятав пасть внутри себя, словно нехотя, стал не торопясь убираться. Холодная слизь медленно потащилась вдоль живота, покидая самые чувствительные участки тела. - Аркадий! Очнись!..
Летчик попытался пробудиться, но глаза, словно налитые свинцом, не желали открываться. Жуткий сон отползал от него прочь, и только ноги все еще ощущали мерзкие прикосновения.
- Аркадий! Аркадий! - надрывался сверху все тот же крик, и летчик, теперь уже полностью пришедший в себя, узнал в нем голос своего друга.
- Лешка! - пробормотал он, и блаженная улыбка расползлась по его лицу. - Живой, Тимоня, леший...
- Сам ты леший! - Алексей притворно надул губы и крепко обнял голову Аркадия. - Я уж думал, не увижу тебя больше, командир...
Аркадий попытался приподняться на локтях.
- Давай вводи меня в курс, только без эмоций... Где мы и что они от нас хотят?..
Летчиков бросили в глубокую яму, напоминавшую восточный зиндан. Сверху ее прикрывал камень, но не до конца, а оставляя узкую полоску для воздуха. Ситуация складывалась опасная. Кто мог предсказать действия туземцев, которые мало чем отличались от диких хищников.
- Как пришел в себя, - начал Алексей, - то подумал - все, крышка, сожрут... Танцы шли у них под настроение. И возбуждены они были до крайности.
- А теперь передумали?
- Не знаю... Раз уж сразу не принялись, значит, что-то замыслили... Двух своих они сразу и оприходовали...
Аркадий охнул от изумления.
- Что ты говоришь? Это тех, которых...
- Ну да, командир. Придушил ты одного маленько. Не то, чтобы насмерть, но... А еще одному голову свернул. Она у него как на нитке болталась. Вот их собратья и доделали твою работу.
Влажной ветошью он попытался оттереть кровь, запекшуюся на груди Аркадия.
- Меня они окружили сразу, как только я расправился с парашютом. Приплыли на своих каяках и давай лупить палками. Как будто отбивную хотели сделать, живоглоты...
Представив эту жуткую картину, Аркадий застонал, и его кулаки стали непроизвольно сжиматься. Неведомо откуда к нему медленно возвращались утраченные силы и энергия.
- А что дальше, Лешка? Что дальше?..
Тимонин вздохнул и, уперевшись подбородком в ладонь, медленно продолжил, стараясь не глядеть в глаза Аркадию.
- Дальше?.. Я думал, они отдубасят меня до конца и вывернут наружу все мои кишки и... что там есть еще?..
- Ну, много там всего...
- А я теперь считаю, что у нас там внутри, как в яйце, - белок и желток, и все перемешано... Я думал, на этом все и закончится, но потом нас отнесли на носилках к главному. Ты был без сознания, да и я... так, серединка на половинку. А главный... - Алексей замялся. - Главный - это отдельный разговор. Он - высокий и совсем не похож на остальных. Весь исколот цветными татуировками, на голове огромное оперение и много всего наворочено... Он что-то приказал своим, и они нас не прикончили как баранов. - Алексей потер грудь и продолжил, низко опустив голову: - Нас принесли и опустили сюда, дали воду и какую-то бурду... Но это все ерунда. Вождь... если б ты видел его глаза! Такие, как у совы или выпи. Но нет-нет, опять не то...
- Тимоня, не томи... Что-то ты не договариваешь...
- Аркадий, ты понимаешь... Мне кажется, что он...
- Что?..
Старлей сделал резкое инстинктивное движение вперед, приподнялся на локте и тут же скривился от боли.
Внезапно сверху послывшалось какое-то странное движение. Камень зашевелился, передвигаемый не одной парой рук. Свежий воздух хлынул в затхлую яму. Затем показалось лицо дикаря, который коротко прокричал свой гортанный приказ. И тут же бросил вниз самую настоящую веревку с петлей на конце.
- Вот так, Тимоня, получай на орехи, - усмехнулся старлей.
- Что это? - удивился Алексей.
- Думаю, таким бурлацким способом нас будут выволакивать отсюда.
- Тогда я первый, командир? - не то спрашивая, не то утверждая, тихо уронил Тимонин.
- Нет уж, Лешка. Цепляй меня... Пусть поначалу мной закусят, а потом у них кишки на барабане застучат. И до тебя, теленка, дело не дойдет...
Корчась от боли, Аркадий пролез сквозь петлю и с помощью Алексея закрепил ее на бедрах.
- Эй! - крикнул он глядевшим сверху дикарям и несколько раз дернул веревку.
Те громко заверещали и стали тянуть. Аркадий что есть силы сжался, и от напряжения жилы на его руках вздулись бордовыми шарами. Он старался не дышать, как будто это могло ускорить подъем. Но внезапно Аркадий почувствовал, что петля, наспех им закрепленная, неумолимо ползет вверх, гораздо быстрее, чем он сам. Вот она достигла его подмышек и, как шеншилла, поползла дальше, въедаясь в тело.
"Господи, только бы успеть!" - подумал Аркадий и тут же понял, что осталось совсем немного.
Однако веревка заскользила еще выше и стянула его кисти. Дикари, вероятно, наконец смогли уразуметь, что их пленник, корчившийся в воздухе, может упасть и разбиться насмерть, что пока не входило в их планы, и резко дернули веревку с тяжелой ношей наверх.
Старлей почувствовал острую боль в подмышках и громко застонал. Ему показалось, что его распятое тело расщепляется надвое. Но теперь руки были как в тисках, и он пополз наверх, повинуясь толчкам.
Вскоре Аркадий очутился в окружении дикарей, что дергали его за волосы, хватали за плечи, кричали, улюлюкали и выли какие-то свои угрожающие песни.
Невдалеке горел костер, и языки его пламени танцевали дикарский танец, словно дразня и подбадривая сгрудившихся вокруг него поющих и танцующих нагих мужчин и женщин, готовых к ритуальным яствам, играм и забавам.
Аркадия положили на носилки, сплетенные из веток, и неторопливо понесли к костру.
Но в это время раздался грохот, заставивший всех обернуться назад. Камень, прикрывавший нору, в которую были брошены летчики, внезапно сам сдвинулся с места то ли от бешеного топота, то ли от неумелого с ним обращения, и устремился вниз.
- Берегись! - в ужасе закричал старлей, как будто его друг мог как-то в самом деле уберечься и защититься от смертоносной давильни, и тут же осекся, понимая, что это невозможно было сделать.
- Лешка, Лешка... - прошептал он дрожащими губами и, несмотря на боль, попытался вскочить с носилок. Но двое стражников тут же крепко схватили его за локти и снова уложили на ритуальное ложе.
Страшный крик замер на устах летчика, и крупные злобные слезы покатились от бессилия по его изможденному лицу.
Клубы пыли поднимались над зинданом, где в глубине был раздавлен, словно мифическим циклопом, его друг Тимонин, неуклюжая курносая личность, с которым он делил все свои последние мытарства. Какой глупый и ужасный конец...
Аркадий сжал кулаки и заскрипел зубами. Он увидел, как дикари, столпившиеся у ямы, стали прыгать и визжать от непонятного омерзительного восторга.
- Сволочи... - тихо уронил он и закрыл глаза.
Носилки снова подняли и понесли к огневому кругу. Роковая развязка приближалась.
Аркадий словно потонул в вязкой жиже кричащих голосов. Он уже не мог видеть, как дикари принесли его, будто восточного бея, к своему праздничному заклятому столу.
А стол дикарей представлял собой громадный вертел, на котором были нанизаны большие куски мяса на костях. Конечно, это могли быть останки какого-то крупного животного - вепря или обезьяны. Но нет, - запах, непонятный, приторно сладкий и мучительно тошнотворный запах говорил совсем о другом происхождении этого мяса. Бр-р... Это была человечина, составная часть великого властелина природы, низверженного и распластанного, убиенного и разрезанного своими сородичами для вкушения этого ужасного блюда.
Однако дикари, несшие носилки с Аркадием, неожиданно повернули в сторону от костра и, повинуясь чьему-то приказанию, пошли дальше по узкой тропе.
Летчик понял, что представление откладывается по неизвестной пока ему причине, и снова заерзал на носилках.
Он не знал, что причина эта заключалась в вожде племени дикарей, который потребовал пленника к себе и тут же получил его в свою хижину.
Коротким резким визгом вождь приказал что-то своим сородичам, и те мгновенно распутали Аркадия, а потом, согнувшись в три погибели, тихо вышли прочь.
Они остались вдвоем - летчик и вождь, и уставились друг на друга, жадно пытаясь уловить в лице и фигуре своего визави нечто очень важное для себя.
Вождь действительно выглядел замечательно: на поясе располагался обруч, к которому были прицеплены различные ракушки и монисто, а из его черных тугих волос, что были сплетены в настоящую косу, торчало длинное белое перо. Лицо и руки изборождены красными, черными и желтыми полосами так, что трудно было догадаться о подлинном цвете кожи. Но с первой же секунды Аркадий уверился, что перед ним находился белый человек, выдававший себя за другого.
Вождь восседал на каком-то подобии кресла, сплетенном из веток. Минут пять он молча разглядывал пленника, едва кивая головой, словно приводил в порядок свои мысли. Затем поднялся и подошел вплотную к Аркадию, который сидел на носилках, скрестив ноги, и продолжал хранить молчание.
Вождь глубоко вздохнул, положил руку на плечо летчика и медленно произнес то, чего никак не ожидал услышать Аркадий:
- Мне очень жаль...
Он сказал это на чистом русском языке, тряхнув при этом головой. Коса разошлась и черные спутавшиеся волосы легли на плечи. Перо быстро сползло вниз, словно отлетело от подстреленной влет птицы.
Аркадий вздрогнул. Глаза его расширились от удивления. Он попытался сопоставить дикарский наряд собеседника с только что произнесенной фразой, но не смог.
- Мне очень жаль... - повторил вождь, и губы его мелко задрожали.
- Вы - русский? - наконец переспросил Аркадий, и пальцы его правой руки поневоле сжались. Ему казалось, еще секунда - и он бросится и задушит этого оборотня. - Вам жаль, что так нелепо погибают из-за вас русские люди?
- Мне жаль, что вообще погибают... - глубокомысленно изрек вождь. - Но этот мерзкий мир устроен именно так, что в нем выживает сильнейший...
- Который кромсает себе подобного, как барана?.. - зло спросил Аркадий и попытался встать.
- Увы... А чем человек лучше барана?.. - Вождь обхватил Аркадия за плечи и на удивление легко приподнял его. Затем подвел к своему креслицу и усадил, как дорогого гостя. - Вы ведь тоже отправили на тот свет одного бедного малого, а другой вряд ли протянет дольше недели...
- Я защищался... - Резкая боль в руке обожгла на мгновение летчика, но он не выдал своих чувств, крепко сжав губы. - Я - инструктор из Даккры. Наш самолет с грузом потерпел аварию...
- Ну да, конечно, конечно! Защищался... Инструктор... Авария... - осклабился вождь и удовлетворенно помассировал свои дубильные пальцы, совсем как когда-то любил делать учитель математики из далекого прошлого Аркадия. - Я хочу тебе кое-что рассказать... Я ведь тоже был военным летчиком, как и ты, молодой человек. Выпускник-отличник Энской летной школы летчик-истребитель капитан Майоров... - Он усмехнулся и крепко потряс руками, так, что побрякушки вмиг заплясали на обруче, и он опять ненадолго как бы превратился в дикаря: глаза загорелись, заходили желваки на лице и вместе с ними заострились разноцветные полосы. А потом вдруг все исчезло: плечи вождя опустились, горячий взор потух и он задышал глубоко и устало: - Но это было так давно. В самом начале войны, когда мы все дружно драпали... Нас сбили в Румынии, возле Плоешти, как раз там, где находились нефтяные вышки. Не знаю, какой большой шишке пришла тогда в башку идея бить врага на его территории. Говорят, даже и Берлин бомбили. А мы... нас было трое на "Б-2". Никто не знал конечную цель операции, так начальство пыталось спрятать концы в воду. Нам выдали всего один парашют, словно в насмешку, - для чего?.. как будто мы могли втроем использовать его по назначению, чтобы спасти наши никому не нужные шкуры... Весь путь шли на бреющем. Дело было глубокой ночью, но нас все же засекли и мгновенно осветили. Мы не успели даже сориентироваться и пробомбить хотя бы вблизи цели. Зенитки прошили фюзеляж, а когда самолет стал разворачиваться, то получила свою порцию и наша кабина.
Штурман завалился набок, истекая кровью. А бортмеханик выскочил из кабины. Я последовал за ним и увидел, что он копался в наших вещах.
"Что ты делаешь? - заорал я на него, хотя сразу все понял: он судорожно комкал парашют, тот самый, единственный, который при благоприятном стечении обстоятельств еще мог привести к плену.
"Не подходи! Не подходи!" - завизжал бортмеханик и вытащил свой пистолет. Но он не выстрелил, - то ли от страха, то ли от волнения. И я успел выудить у судьбы всего одну секунду для того, чтобы выбить пистолет и прыгнуть на своего врага, который никак не ожидал этого.
Пистолет подпрыгнул и отлетел в сторону, мы сцепились и повалились вниз. Он кряхтел и напрягался, но я оказался ловчее.
В пылу нашей борьбы я схватил его за горло и сдавил так, что из его рта полились липкие брызги. Он вскоре захрипел и затих. А я... у меня уже не было другого выбора.
Угрожающе воя, самолет падал, все опять решали считанные секунды. Я схватил парашют, быстро напялил его на себя и рванул к люку. Если бы я хоть чуть-чуть замешкался, то вряд ли мы сейчас встретились. Но я все-таки сумел вывалиться наружу.
Пяти секунд оказалось достаточно, чтобы раскрыть парашют. Я летел в Никуда, освещенный прожекторами, зная, что внизу меня ждет плен. Ты ведь понимаешь, что это такое?..
Аркадий невесело усмехнулся. Именно теперь он находился в таком же страшном и безысходном положении пленника, когда любое действие, любое слово было сопряжено со смертельным исходом, а жизнь висела на тонком волоске Судьбы, что испытывала его на крепость, или попросту над ним издевалась. Вождь понимающе кивнул и продолжил:
- Я решил не искушать судьбу. Как только меня окружили автоматчики, я не оказал никакого сопротивления. Вскоре меня посадили в машину и отправили в штаб, где свежий румынский офицерик долго и обстоятельно задавал мне самые разные дурацкие вопросы. Я старался отвечать по мере сил, но в конце концов почувствовал смертельную усталость и неожиданно замолчал.
Офицер незаметно кивнул костолому, который находился позади, и тот одним ударом сложил меня вдвое. Мне повезло: я тут же потерял сознание, и другие удары, вероятно, более жестокие, уже не мог ощущать.
Не помню, сколько времени прошло, как я очнулся, но офицер, тот самый, что допрашивал меня, исчез. Вместо него появился пожилой, высокий, интеллигентного вида немец, штурмбанфюрер из абвера, его вопросы звучали профессионально, мягко и обстоятельно, и я даже почувствовал к нему какое-то расположение. Он достаточно хорошо готовился к нашим беседам, и вскоре продемонстрировал мне толстое досье, в котором находились весьма интересные бумаги и фотодокументы, начиная с моей семьи и кончая моих непосредственных начальников. Вот та-а-ак...
Примерно через неделю я понял, что если буду особо упорствовать, то дело мое будет дрянь. Штурмбанфюрер вербовал меня мастерски, говорил о летной спецкоманде, состоящей из настоящих профессионалов.
К тому времени наше положение на юге Украины, да, впрочем, и везде, складывалось хуже некуда. Даже безумец уже не мог добраться до румынских границ, не говоря уже о том, чтобы уничтожить плоештинские нефтяные вышки.
И я решился. А что мне было делать? И что я терял, в конце концов?.. Родные мои находились слишком далеко, и в любом случае я бы никогда не увидел их. Мое высокое начальство скорее всего было разжаловано, сослано и стерто в порошок жерновами военных поражений. Оставалась только одна вещь... даже не вещь, а суть, символ, понятие - моя честь и моя родина. - Вождь на минуту умолк, потом как-то нелепо сморщился и снова заговорил: - Но и через это я смог перешагнуть. Видно, очень хотелось выжить во всей этой гнусной переделке...
Я дал свое согласие, и вскоре был направлен в Тюрингию, где находилась летная школа, в которой готовились специалисты по диверсионным акциям.
Меня долго проверяли... Они знали, что я профессионал, и потому их больше интересовала моя психологическая подготовка.
Первое время возле меня оттирался один стукач, тоже русский, - таких, как я, там было человек десять. Он старался подружиться со мной и влезть в доверие. Наверно, он служил частью их игры. Но я не собирался быть в ней истуканом и решил притвориться заинтересованным и ждать.
После душещипательных ностальгических бесед стукач как-то заявил, что может выйти на человека, который предоставит вполне легальные документы. С ними в положенное время мы бы исчезли из нашей тюрьмы и через доверенных лиц перебрались бы к линии фронта, к своим людям. Затем - к партизанам, затем... - Вождь усмехнулся, остановившись на миг. - Что-то очень просто и гладко у него все складывалось, очень... И ночью, накануне того самого дня, когда мы должны были с ним бежать, я придушил его прямо в кровати, в нашей комнате на двоих.
Все было тихо. Впрочем, наверняка за нами следили. Как только дело было кончено и я, аккуратно поправив форму, неспеша отправился к начальству, там меня уже ждали и не удивились моему сообщению.
Стукача мне простили. Для показной острастки я отделался легким наказанием внутренней службы. Но теперь, после случившегося, я уже стал вполне проверенным... Хотя мне было все равно, ей-богу, все равно... - Вождь прищелкнул пальцами, издав характерный звук. - Через пару месяцев я уже выполнял особое задание в Польше, меня внедрили к подпольщикам. Шаг за шагом, по цепочке, я сдал целую группу. Правда, под занавес и сам еле ноги унес: меня вычислили и при ликвидации чуть не шлепнули.
Своему начальству я как отработанный материал уже стал не интересен, пришлось самому позаботиться о своей шкуре. По поддельной польской ксиве я подался к генералу Андерсу в Ливию, решив отсидеться там. Но по иронии судьбы, туда же попал один из поляков-подпольщиков, которому тоже удалось уцелеть.
Меня арестовали и должны были расстрелять по приказу военно-полевого суда. Однако я бежал, я был, видно, заговоренный. Ночью придушил часового... - Вождь невольно поглядел на свои руки. - Четверо суток без глотка воды скитался по пескам, как по горящей сковородке, барахтался, полз, словно полудохлая змея, в надежде найти хоть кого-либо. И наконец на пятую ночь меня обнаружили солдаты Роммеля...
Может быть, они бы стали допрашивать меня с пристрастием, чтобы доподлинно выяснить, кем же я являлся на самом деле. Но время для генерала уже было упущено, часы его славы остановились. И вместо того, чтобы аккуратно поставить меня к стенке и быстро закопать в этих барханах, его люди еще дали мне возможность кое-как довоевать.
Вскоре генерала окружили под Тобруком, и все его доблестные "африканцы" были перебиты или сдались в плен. А со мной судьба еще раз пошалила и пожалела, оставив в живых.
С горсткой бойцов я улизнул из окружения, но добраться до ближайшего порта смог лишь один. Раздобыл более менее сносные документы и попал на судно с либерийским флагом, что шло на западное побережье.
Так я добрался до Рабата, совершенно измученный, не имея ни малейшего реального плана. И первое, что пришло мне в голову - это ограбить местный банк. Деньги у меня и вправду кончились, но я решился на это скорее из-за того, чтобы немного встряхнуться. Достал надежное оружие. Связался с одним прохиндеем-полукровкой и его дебилом братцем.
Я разработал нехитрый план, разузнав подробности банковского расписания. Наша машина подкатила как раз перед перерывом, когда в банке должны были получать деньги. Братец подрулил машину прямо к дверям и мы спокойно вышли из нее.
Уже там, внутри, я взял всю инициативу на себя. Громко прикрикнул, и насмерть перепуганная кассирша стала быстро складывать в мой кожаный саквояж пачки новеньких свежепахнущих купюр. Все служащие и клиенты держали руки поднятыми вверх и все складывалось удачно, пока моему подручному вдруг не почудилось, что кто-то из охранников решил что-то предпринять. Скорее всего, это была ошибка, но он тут же всадил в бедолагу столько пуль, что их хватило бы на целый взвод. Тело охранника затряслось так, будто из него выбивали внутренности, как выбивают старый пыльный ковер. Раздался страшный крик, и я, на ходу кинув свою ношу этому придурку, приказал ему бежать, а сам прикрывал его, следя за оставшимися в банке.
Мы выскочили на улицу, но братец, услыхав выстрелы, поспешил убраться восвояси. И мы заметались как сумасшедшие. Полицейские уже бежали нам навстречу, и этот чокнутый, видно, по инерции, а может быть, к тому времени он и в самом деле уже ничего не соображал, - стал палить прямо по ним и, кажется, убил одного, а сам повалился как подкошенный. Случилось мгновенное замешательство, но я успел оценить вовремя свое положение и выхватил сумку из его рук.
Полицейские, сосредоточившиеся на одном субъекте, не сразу сообразили, что нас было двое, а главный, по-настоящему, был я. Первое, что мне бросилось в глаза, - велосипедист, что собирался остановиться у банка. Недолго думая, я оттолкнул его и уже через секунду стал жать на педали. Через квартал я свернул за угол, удаляясь от центра города. Вскоре я был уже в безопасности.
Вечером я уже отирался в порту возле одного утлого суденышка, которое отправлялось в Кейптаун. Капитан поначалу отказывался меня брать, но деньжата-то теперь у меня водились, и он поневоле сдался.
Утром мы отправились на юг, да вот беда - полиция успела дать довольно подробные сведения обо мне, и на четвертый день безоблачного плавания капитан вызвал меня к себе и выложил начистоту все свои подозрения. Он оказался толковым малым, иначе мне пришлось бы прирезать его да выбросить за борт на съедение гвинейским акулам. Но мы поладили, я отсчитал капитану причитаемый за его молчание куш, а он высадил меня в Даккре.
У меня заимелся какой-то временный липовый документ, по которому я, правда, получал право на работу. С ним я устроился грузчиком в аэропорту. Мне нужно было отсидеться какое-то время, война была уже на исходе. Но черт бы побрал эти дотошные местные власти! Они не давали мне проходу и, вероятно, рано или поздно засадили бы за решетку. И тогда бес толкнул меня на еще одну глупость.
Однажды поздним вечером я проник на летное поле, где находились частные самолеты. От одного из них у меня имелся дубликат ключа. Я быстро, по-хозяйски, открыл кабину и уже собирался влезть в нее, как меня остановил резкий окрик охранника.
Мы были знакомы. Он, узнав меня, кивнул головой и опустил ружье, дурачок, как будто это что-то меняло. Но мне уже нельзя было отступать, и я одним движением выхватил нож, что был аккуратно припрятан у меня под рукавом, и запустил его прямо в горло этого бедняги.
От неожиданной боли он даже не успел ни закричать, ни позвать на помощь, а только захрипел, забулькал и свалился, как мешок.
Теперь мне уже никто не мешал. Я завел мотор и потихоньку, как будто на цыпочках, стал выезжать. Но тут завыла сирена, зажглись прожектора, и на летное поле, как по команде, выскочил целый взвод охранников. Град пуль посыпался на мой несчастный самолетик, но он все-таки сумел подняться в воздух.
Я взял курс на север, подальше от порта, от многолюдных мест, куда-нибудь, даже не имея более определенной цели. И лишь через полчаса я понял, что мой беглец получил-таки пробоину.
Самолетик терял высоту и, словно привязанная за нитку стрекоза, стал жужжать и дрожать крыльями. На мое счастье, в кабине имелись парашюты, и я тут же схватил один из них, который показался мне надежным.
Надо было немедленно прыгать и я успел это сделать вовремя, в который раз обманув свою судьбу. Резко открыл люк, вывалился вниз и через несколько мгновений дернул за спасительное кольцо. Парашют раскрылся, и я плавно стал опускаться.
Было безветренно и жарко, и нервная дрожь в теле начала стихать.
Внизу темнела река, и мне сверху не было видно, что она из себя представляла - тихую, спокойную девственницу или буйную ведьму.
В конце концов я опустился прямо на берегу, шагах в пятидесяти от воды, недалеко от чащи. Самолет вскоре рухнул куда-то в реку, подняв собой громадную волну. Но вскоре все затихло, и только цикады да мошки верещали вокруг меж лианами и тамариндами.
Я отстегнул парашют и начал аккуратно его собирать. Но вскоре остановился, осознав, в какой ситуации оказался, плюнул и громко рассмеялся, пнув парашют как ненужный балласт. На кой черт мне теперь нужны были летательные приспособления в глухих безлюдных джунглях!
Я сорвал с себя мокасины, что быстро набирали песок, обвязав их тесьмой, закинул за плечо и побрел босиком вдоль берега. Побрел наугад, думая, что обнаружу какое-нибудь селение, где я смог бы поесть и заночевать.
Через полчаса я услышал громкий шум. Поначалу подумал, что это кричали обезьяны, прыгая с ветки на ветку. Но потом увидел огни, сотни огней...
Это были несчастные пасынки природы, дети забитого, глухого племени, что жили в джунглях, охотились на диких зверей и являлись сами дикими и первобытными. Они не брезговали и человечьим мясом и могли изжарить любого случайного путника или одержимого миссионера. Англичане, пожалуй, хорошо знали о подобных племенах, но им было недосуг всерьез теми заниматься, даже после войны.
Что делать - полностью истребить их или превратить в рабов?.. Второе племена приняли бы с покорной радостью. Им нужен был лидер, вождь или даже бог, которому они доверили бы свои жалкие жизни. И эти наивные люди, видевшие, как падал мой самолет, как раскрывался парашют, и как я, стопроцентный грешник, спустился с небес на землю, - приняли меня за такого бога.
Они откопали мой парашют и, словно бесценную реликвию, надели на меня. Они танцевали, прыгали и визжали, падая предо мной на колени, усыпали бусами и перьями. И я понял, что если откажусь от подобных регалий и славы среди наивных, несчастных и по-своему благородных людей, или пренебрегу ими и сбегу, как я сбегал отовсюду и от каждого, то меня все равно догонят и сожрут вместо антилопы или обезьяны.
Я остался и прожил здесь жизнью дикарского властителя, вершившего среди них свои законы. Порою сюда добирались и европейцы. Они не всегда были миролюбивыми. Но уничтожить мое племя никто не смог. Я уводил всех в непроходимые дебри и мы жили так месяцами вместе со змеями и гиенами. А потом снова возвращались на прежние места. И я всегда был главным, и все послушно выполняли мои приказы. А женщины охотно готовы были отдать мне свое тело, нарожав за это время дюжину голопузых отпрысков.
Однако я никогда никому не открывался. Но ты - русский. И твой друг, который так нелепо погиб, тоже был русским. Если б не твой друг... - Вождь впервые взял большую паузу в разговоре. - Я, пожалуй, не открылся бы и тебе. Но больше не хочу...
Аркадий внимательно посмотрел на вождя.
- Что же ты хочешь от меня, когда я и так в твоих руках?
- Я хочу, чтобы ты меня заменил...
- Чтобы я... что? - удивленно переспросил летчик.
- Дело в том... - вождь невесело усмехнулся. - Всему приходит конец. Наверно, наступил финал и для моего спектакля, в котором все маски сорваны и все роли сыграны.
- Но при чем здесь я? - простодушно спросил Аркадий, передернув плечами.
- А больше некому, - возразил вождь. - Твой друг погиб. А я решил уйти отсюда.
- Куда?..
- Куда глаза глядят... В джунгли. Глубоко-глубоко, где не ступала человечья нога. Такие места имеются, поверь мне... За эти годы я познал многое, и меня не страшат ни дикие звери, ни дикие люди. Если я выживу, то и слава богу. А нет - стало быть, судьба у меня такая...
- Я ни за что не соглашусь,- взъерепенился Аркадий.
- Здесь я хозяин, летчик... И я не люблю, когда перечат. Стоит мне только одним мизинцем взмахнуть, как они тебя сожрут. Или... камень случайно сорвется в нору и раздавит тебя, как муравья...
Глаза у Аркадия яростно заблестели.
- Негодяй!.. Значит, это ты убил Тимонина?
- Замолчи! - резко оборвал вождь, брезгливо морщась. - Это сделали мои люди... Я выбирал из вас двоих. И ты мне показался лучшим. Во всяком случае, после того, как я поговорил с твоим стукачом-напарником.
- Что?.. Что ты сказал?.. - произнес ошарашенный Аркадий и тут же осекся. Перед ним явственно проплыл скукоженный Алексей, низко прятавший голову от его пристальных взглядов.
- Я сказал только правду... Твоему Тимонину приказали тебя убрать. Он мне сам рассказал об этом. Ваш особый отдел за все эти годы, видно, не изменился. И его стукачи тоже. Ты лучше знаешь, за что тебя ненавидело твое начальство и хотело от тебя избавиться каким-либо способом.
- Нет! - простонал летчик, хватаясь за спину. Боль пронзала его, словно стрела, начиненная кураре, меж лопатками, разнося смертельный яд по всему молодому телу. Но это было не главное. Только теперь он начинал осознавать, какой разменной монетой оказался в чьих-то странных играх.
- Тебя вылечат, Аркадий! Мои люди знают в этом толк. Не взойдет и двух лун, как ты почувствуешь себя прекрасно в этом естественном мире среди детей природы...
- Я должен вернуться на базу. Я - офицер, у меня есть долг и присяга... Меня ищут мои друзья...
- Забудь, - махнул рукой вождь. - Тебя предали все и никто не ищет. Черные рамочки висят в вашем красном уголке. А туда, в Россию, вскоре пошлют похоронки твоим родственникам. И придет время, когда даже им ты не будешь нужен...
- Этого не может быть! Этого не может быть! - повторял, как заведенный, Аркадий.
- Другого пути у тебя нет... Если тебя подберет приблудный караван отшельников или ты попадешь в какое-нибудь поселение, то долго-долго будешь объяснять, кто ты такой на самом деле и в чем твоя миссия. Здесь на десятки тысяч миль ты не сыщешь завалящего марксиста, да и тот, скорее всего, примет тебя за провокатора. А если все же отправят в Даккру или в твою зону, тебе не поверят свои, и скорее всего шлепнут во избежании путаницы. И будут правы...
Аркадий закрыл лицо руками и долго сидел молча, не двигаясь.
Вождь поднялся и горделиво посмотрел на него сверху вниз, как будто оценивая.
- Решайся, летчик... Эй, Аркадий! Прекрати истерику! Ты же офицер, как мне сообщил... Нечего так убиваться из-за своего дружка, которому оказалась грош цена... - Вождь тронул его за плечо. - А хочешь по справедливости?.. Ты же любишь справедливость, ведь так?..
- Справедливость?.. - Аркадий поднял голову. - Ты знаешь это слово? Разве у тебя она есть?..
- Есть, - коротко ответил вождь, зыркнув своими горящими очами. - Справедливость - это судьба. И мы с тобой сейчас узнаем твою судьбу. Да и мою тоже... Хочешь?..
Он нагнул голову и снял с шеи монисто, состоящее из сорока небольших зеленых бусинок, нанизанных на прочную нить, и только одна из них, такая же по размеру, была красного цвета.
- Не удивляйся, это - давнишний мой амулет, моя судьба, - произнес вождь. - Он всегда выручал меня в джунглях... И когда меня чуть не придушил питон, и когда один завистливый малец хотел завладеть моей печенью... А теперь, - вождь с силой разорвал нить, поймал бусинки в ладонь и тут же накрыл ее другой. - Теперь он мне больше не нужен...
Аркадий удивленно посмотрел на вождя. Боль, еще недавно так мучившая его, неожиданно отступила.
- Что еще ты придумал? - спросил он тихо.
Скрещенные ладони вождя были похожи на пакет. Он потряс ими, как это делают азартные игроки в кости.
- Сыграем? - лукаво спросил он и зрачки его глаз внезапно расширились. - Я так давно не играл...
- Во что? - переспросил Аркадий, невольно поддаваясь его энергии.
- Назови любое число!
- Тринадцать! - тут же выпалил старлей.
- Тьфу, какое мерзкое! - скрючился вождь. - Сразу видно, что ты - оттуда... Но пусть будет так, пусть тринадцать... Давай условимся: если твоя тринадцатая бусинка будет зеленой, ты уйдешь с миром. Никто из моих людей и пальцем тебя не тронет. Здесь не принято особо мстить за сородичей. Я дам тебе копье, ножи, еду, одежду, дам лодку, на которой ты поплывешь вдоль берега. И дам карту этой распроклятой местности, что я составил сам. Составил неплохо... По ней ты сможешь добраться туда, куда, видимо, и собирался. Если тебя не сожрут здешние аллигаторы, то через пару недель ты все-таки будешь на месте. Это мое слово...
- А если она будет красной? - спросил Аркадий, чувствуя, что добирается до самого важного.
- О-о-о... летчик... - протянул вождь. - Если она будет красной, то отсюда уйду я, а ты останешься здесь. И будешь предводить всеми этими людьми, пока не почувствуешь, что тебе пора уходить, как это почувствовал я. Они будут преданы тебе по моему слову. И, кстати, они уже полюбили тебя за твою храбрость...
- Полюбили, - повторил Аркадий, усмехаясь. - А не сошел ли ты здесь с ума?
- Скорее нет, чем да... Видишь, я оставляю тебе гораздо больше шансов, чем себе. Это справедливо?
- Справедливо... Но почему бы нам не уйти вдвоем?
- Не цепляйся за ниточку, - ощерился вождь. - Судьба - это совсем другое... А в дороге я все равно убил бы тебя. Да и этих... оставлять без присмотра - все равно, что неразумных больных детей.
Он уставился прямо на летчика.
- Скажи, ты даешь слово, что исполнишь все так, как скажет судьба?
- Даю... Даю слово, - медленно проговорил Аркадий. - Слово офицера...
Они стояли друг напротив друга.
- Считай, - громко крикнул вождь, и Аркадий с замиранием сердца стал отсчитывать падающие бусинки, которые вождь выбивал большим пальцем из своего импровизированного пакета.
- ... три... четыре... пять... шесть...
Неспеша одна за другой вылетали зеленые и падали на землю. Красная, та самая, роковая, словно заколдованная, все никак не попадалась.
- ... девять... десять... одиннадцать... двенадцать...
Вождь на минуту остановился и пошевелил губами:
- Смотри, смотри внимательно... Не пропусти свою судьбу...
Затем он выцарапал тринадцатую бусинку, которая взлетела высоко, словно яркий факел, и упала вниз.
- Красная... - прошептал вождь, падая на колени и поднимая ее.
- Красная... - как заклинание, повторил Аркадий. - Не может быть!..
- Может!.. Может!.. - вождь тяжело задышал, нервно проглотив воздух. - Свою судьбу не обманешь, летчик. Это как рок. Помнишь, я предупреждал тебя. А теперь все... Теперь ложись спать в моей хижине. Завтра она будет твоя...
Аркадий, все еще не осмыслив до конца происшедшее событие, тихо кивнул головой. Далеко-далеко прочь от него улетала голубая речушка, и маленький аэроплан превращался в одинокую таящую точку.
Костры гасли и затихали голоса. Царствовала и плыла во Вселенной смоляная африканская ночь. И только пугливая мошкара издавала характерные звуки в чаще.
У всех имелось свое дело и своя жизнь.
Она продолжалась..."
КОНЕЦ 2-Й ЧАСТИ