Мой старинный приятель Вася Кочерыжкин - личность неординарная. Выросший в большой коммунальной квартире, Василий перенял многие черты характера всех ее обитателей. И снобизм спившегося интеллигента - диссидента, и апломб и словоблудие бывшего партийного функционера, со всей пролетарской ненавистью клеймившего религию и вылетевшего с работы за то, что тайно крестил свою дочку.
Соседка справа, Серафима Акакиевна, еще до революции преподававшая словесность в женской гимназии, прививала маленькому Васе любовь к прекрасному, читая Некрасова и с придыханием декламируя Бальмонта, а живший напротив сантехник Булда учил матерным частушкам и искусству скручивания самокруток.
Отец Василия - дядя Саша – был ударником коммунистического труда, неизменным парторгом и председателем товарищеского суда цеха. Впрочем, это не мешало ему, обличая на собраниях пьяниц, тунеядцев и преклонение перед чуждыми капиталистическими идеалами, вечером “раздавить банку – другую” с только числившимся истопником - идейным хиппарем Фредом под принесенный с работы женой – продавщицей тетей Светой продовольственный дефицит и "Голос Америки".
Учеба в школе у Василия началась с неприятности. На первом уроке учительница предложила детям рассказать стишки, кто какие знает. И когда, после всевозможных “… В садике мне весело, не скучаю я…” и Письма Неумейке, Кочерыжкин, с толком, с чувством, с расстановкой, прочитал отрывок из поэмы "Мороз – Красный нос", восторгу учительницы не было предела, и она попросила мальчика прочитать еще что-нибудь. Василий гордо взгромоздился ногами на стул и выдал:
Гулюшки, вы гулюшки
Пил бы, ел бы
Что хотел бы
А работать – х@юшки...
Вечером дядя Саша всыпал сыну хорошего ремня, вколачивая через красную задницу в косматую голову отпрыска все слова, которые нельзя произносить вслух. Этот ли урок, в результате, возымел действие, или наличие колбасы под прилавком члена родительского комитета Светланы Ивановны Кочерыжкиной, но скоро даже тройки стали редкими гостями в тетрадках и дневнике Василия.
Естественно, что твердому хорошисту и сыну уважаемых родителей негоже было оставаться вне серьезной общественной работы. Но даже в качестве командира октябрятской звездочки Кочерыжкин был неубедителен. Зато Василий имел звонкий голос и горящий взгляд, что и сделало его сначала лицом всех праздничных утренников, а потом и бессменным ведущим школьных вечеров и ответственным за культмассовый сектор сначала в пионерской дружине, а потом и в комсомольской организации школы.
Мужая, Василий стал задумываться о себе и своем месте в обществе, и получалась не совсем приглядная картина. Оказывалось, что окружающие его недооценивают. Ребята с удовольствием ходили к нему в гости, чтобы попробовать неведомые ананасы и сервелат, весело отплясывали под добытые им через Фреда модные записи, но в свои компании не принимали.
Получалось, что свет звезды школьного драматического кружка меркнет в сиянии нимба победителя математических олимпиад Вадика Бернштейна. Выяснялось, что его утонченность и первое место в областном конкурсе чтецов ничто по сравнению с третьим местом в городском турнире самбистов грубого здоровяка Стаса. Даже пышечка Людмила – комсорг класса и соведущая Васи на школьных вечерах – не воспринимала его всерьез. А когда Кочерыжкин стал замечать, что его партнершу по бальным танцам и тайную страсть Танечку встречает после занятий хулиган Антип, Василий сделал вывод: надо что-то менять.
Перво-наперво, Вася решил, что развит он как-то не гармонично. Что к успехам в гуманитарных науках надо бы добавить и победы на ниве наук точных. Василий сорвал премьеру драматического кружка, часами просиживая за учебниками алгебры и физики. Но жертва была напрасной. Все эти синусы – косинусы и прочие интегралы никак не давались соискателю лавров Кюри и Ферма.
Однажды, глядя на себя в зеркало, Кочерыжкин вдруг понял, почему Танечка перед каждым выходом на паркет шипит: “Опять ведь уронишь, хиляк - рекордсмен”, и решил всерьез заняться настоящим мужским спортом. Он уже в красках представлял себе, как в финале городского турнира туширует здоровяка Стаса, и вставший в едином порыве класс встретит его победу бурными и продолжительными аплодисментами, а потом он накостыляет Антипу, и восторженная Танечка подарит ему поцелуй. Но в спортивном зале пахло, как в их коммунальной ванной, а притащивший его на себе с тренировки здоровяк Стас порекомендовал несостоявшемуся чемпиону вернуться в драматический кружок.
Вторым после литературы коньком в школьной программе для Василия была история. Преподаватель истории и школьный парторг Николай Севастьянович никогда не вызывал своего любимца к доске. Зато доклады Кочерыжкина на всевозможных конференциях блистали цитатами из журнала "Коммунист" и стенограмм съездов коммунистической партии. Вася даже в рассказ о Мамаевом побоище умудрялся вставлять высказывания классиков марксизма-ленинизма. Но то, за что ему вручали первые призы и жали руки партийные и комсомольские вожаки, у сверстников вызывало лишь скепсис. Поразмыслив над этим, идейный борец решил пойти по пути диссидентства.
Николай Севастьянович был несказанно удивлен, увидев на уроке поднятую руку Кочерыжкина, ведь пятерка в четверти была гарантирована тому первым местом на городской исторической конференции, посвященной какой-то там годовщине чего-то там архиважного. Но Василий упорно тряс поднятой рукой.
- Слушаю тебя, Васенька – произнес, улыбаясь, учитель.
- Николай Севастьянович, основными лозунгами Октябрьской революции были: “Земля крестьянам, заводы рабочим, мир народам”, так?
- Так…
- Но ведь сейчас и земля и заводы принадлежат государству, а не народу. Выходит, обманули большевики народ!
- А разве государство у нас не народное?! Садись. Единица! – отчеканил стальным голосом школьный парторг.
На перемене старый учитель взял Василия за пуговицу джинсовой куртки, выменянной у хиппаря Фреда на бутылку стянутой у матери "Посольской" водки и сказал:
- Васенька, хорошо, что товарищи тебя всерьез не воспринимают, а-то плакал бы твой комсомольский билет, а с ним и честная будущность. Думай, мальчик, прежде чем что-нибудь ляпнуть. А к следующему уроку в порядок себя приведи и материал выучи. Спрошу. Но пятерки в четверти у тебя уже не будет.
На следующем уроке Кочерыжкин блистал у доски. Цитаты и высказывания сыпались из него, как из рога изобилия.
Потерпев очередное фиаско, разочарованный в жизни Василий затоскавал.
Неудовлетворенность жизнью и соседство с Серафимой Акакиевной привели к тому, что Кочерыжкин начал писать стихи. Темными ночами, при свете свечи на засаленном столе коммунальной кухни, среди какофонии храпа, скрипов и стонов их большой квартиры, вдыхая амбре сохнущих носков, сбежавшего молока и жареной селедки, Василий творил. Под ученической ручкой на листе общей тетради рождались нетленки примерно следующего содержания:
Как-то зимним вечером
Всех мороз кусал,
Делать было нечего
Я стихи писал.
Вдруг глубокомысленная
Мысль пришла мне в мозг –
В мире все бессмысленно
Вот я и одинок…
Естественно, имя поэта должно быть таким же звучным, как и его стихи, поэтому Кочерыжкин решил отказаться от мещанского имени Василий и именоваться Альфрёдом. С тех пор он так и представлялся: Альфрёёёд Кочерыжкин (именно так – растягивая ё с французским прононсом).
Свои творения Василий пытался читать Танечке.
- Тань – смущаясь, мямлил сочинитель. – Ты, пожалуйста, зови меня теперь Альфрёёёд. И, это, я стихи написал. Думаю тебе посвятить. Вот послушай…:
И только Вася принял надлежащую позу, как Таня фыркнула и заявила, что будь он хоть Альфред, хоть Васька, видела она и его и его стихи там, где он еще маленький знать. Что больше не намерена посещать кружок бальных танцев. Что если он не перестанет к ней приставать, то Антип ему все зубы пересчитает.
Следующий день был еще более ужасен. Танечка, естественно, раззвонила на всю школу об их разговоре. Класс неистовствовал!
- О, пиит, что из скромности взял себе имя “Альфрёёёд”! Услади мои грязные уши елейной строфооой. – завывал с “Камчатки” здоровяк Стас.
- А когда на вершину Олимпа, достойнейший, слава тебя вознесёёёт, не забудь, чьи контрольные скатывал ты своей вещей рукооой, – вторил ему Вадик Бернштейн.
- Помни, Гений! Ни влево, ни вправо, а только вперёёёд! Я послушной собакой последую вслед за тобооой, – добавляла с первой парты пышечка Людмила.
С той поры Василия все начали звать Фредом. Потом он еще раз пытался поговорить с Танечкой, но тут подошел Антип:
- Слышь, ты, гений в трусиках, - зашипел он из-за спины влюбленного поэта, – Еще раз рядом с Танькой увижу, ноги переломаю…
“А ведь переломает”, – подумал Вася и впал в отчаянье.
Правда, отчаянье продолжалось недолго, так как приближались экзамены.
Имея на руках аттестат со средним баллом 4,75 и направление районного Управления культуры, Василий отправился в институт с названием, созвучным названию направившего его Управления. Здесь Василия поджидал еще один серьезный удар. Оказалось, что в Тихом Доне Шолохова есть какой-то Кондрат Майданников, а участие в конкурсе чтецов не гарантирует итоговой пятерки по литературе. Что “полная и окончательная победа социализма” имеют вполне конкретные даты, и никого не волнует, что ты был победителем районной исторической конференции о руководящей и направляющей роли партии в один из самых ответственных периодов истории страны. И самое ужасное - то, что ректор не любит Армянский коньяк с сервелатом "Московский", предпочитая "Наполеон" с французским сыром, а выхода на “Березку” Светлана Ивановна не нашла.
Продолжение следует.