Миниатюры
Он был на вид очень важным: важно ходил, важно говорил, важно носил всё, что было на нём надето – от очков до нижнего белья. Похоже, во всей нашей округе он был самым важным. Он представлялсявсегда очень важно. Погодите, а как же его звали?.. А впрочем, это неважно.
За ним постоянно водились грешки. Их со временем становилось всё больше и больше. Но они были до того мелкие, что от них он не испытывал никакой тяжести. Его разговор, походка, жесты были свободными и непринуждёнными. Общаться с ним было легко и приятно. И если кто его и называл греховодником, то это звучало мягко и больше походило на поощрение.
Характером он был резковат, порой даже крут. Его постоянно бросало в крайности. Больше всего в жизни он любил баню и женщин. Видимо потому жениться ему было всё равно что в баню сходить. Может, оттого его семейная жизнь всегда складывалась по одному сценарию: сначала жар как в парилке, а затем холод как в сугробе.
Он сначала был бдительным, потом стал мнительным, затем и бдительным и мнительным. Когда он ходил то постоянно оглядывался, а на поворотах сначала выглядывал из-за угла. Ещё он боялся утонуть, отравиться, выпасть с пятого этажа (хотя жил на первом), попасть под трамвай или под воздействие электрического тока. Своей мнительностью он терроризировал себя, семью, сослуживцев. Ему никто не завидовал, понимая, что жизнь у него настоящая каторга. Зависть все-таки появилась позже, когда эта каторга счастливо закончилась. Он умер своей смертью ночью во сне с безмятежной улыбкой.
Он былк ней привязан крепко-накрепко. Привязан её квартирой, высоким светским положением её родителей, материальным благополучием, которое поддерживали они же. У него были и мелкие привязанности, но очень непрочные и очень короткие. Но, зная его близко, я понимал, что он всегда был готов поменять эту старую пеньковую привязанность на новую, – мягкую и эластичную, но на тех же условиях.
Он был человек противоречивый и совершенно неуравновешенный. Причиной тому была постоянная внутренняя борьба за лидерство между головой и желудком. Печень была в оппозиции к желудку, желчный пузырь ненавидел всех и разбрасывал остатки желчи направо и налево. Сердце болело и переживало за всех. Борьба шла постоянно и с переменным успехом. Да он и сам менялся по несколько раз на дню, в зависимости от режима питания. А так как питался он нерегулярно, приноровиться к нему было довольно сложно.
Он шёл вдоль Невы с гордым и независимым видом. На нём был серовато-белый плащ, относительно белая водолазка, белые с небольшими сальными пятнами штаны и белые потрескавшиеся кроссовки. В руке у него был белый полиэтиленовый пакет, в котором позвякивали бутылки. Дополняла картину хоть и небритая, но довольная физиономия обладателя этого „белого великолепия“. Все шедшие ему навстречу оборачивались и провожали взглядом эту гордую фигуру, думая о чём-то своём. О чём? Вряд ли я когда-нибудь об этом узнаю. Сам же я подумал, что наконец-то встретил счастливого человека, возможно, осуществившего светлую мечту Остапа Бендера. Пусть лишь наполовину – белые штаны и всеобщее внимание. А то, что вместо сияющего Рио-де-Жанейро был сумрачно-родной Питер, – это уже совсем мелочи…
Он всю жизнь играл. Он всю жизнь притворялся. Он представлялся то больным, то здоровым, то влюблённым, то равнодушным, когда резким и грубым, а когда спокойным и рассудительным. Никто не знал, какой же он на самом деле? Он очень это скрывал. Настоящим он, похоже, был только во сне. Зная это, он и здесь принимал меры предосторожности и спал обычно завернувшись с головой в одеяло.
Чем больше он овладевал знаниями и достигал успехов – тем выше он держал голову. И когда он обратил свой взор в глубины космоса, решив разгадать загадки нашей вселенной, он так задрал голову, что все окружающие стали говорить: – Как же круто он зазнался!
Жизненную справедливость он постоянно подвергал сомнению. Его приводило в замешательство сравнение самого себя с соседом. К примеру, он учился хорошо - а живёт плохо. Сосед учился плохо - а живёт хорошо. Сам он был вежливым, культурным и обходительным, но жизнь его не радовала. Сосед был грубым, наглым и циничным, но радовался жизни на всю катушку. Так за какие же качества и за что выставляются оценки, распределяются жизненные блага и счастливые минуты жизни? И где же она, эта долбаная справедливость!?
Ему не хватало всего по чуть-чуть. Не хватало искренности, чтобы стать абсолютно честным, не хватало порядочности, чтобы стать полностью благочестивым. Совсем немного не хватало ему, чтобы стать сильным духом и наполниться до краёв душевной красотой. Но у него хватало ума, чтобы эти самые чуть-чуть не преодолевать. Потому что он знал главное: ангел во плоти – это потенциальный клиент сумасшедшего дома.
Истина витала над ним, как неясное облачко, которое туманило действительность и капало на мозги. Это постоянное и близкое присутствие будоражило душу, мешало жить – мучили то бессонница, то кошмары. Он мечтал и бредил о том, чтобы поймать эту неуловимую истину, но не для того, чтобы познать её. Поймать бы и забросить её к чьей-то матери так далеко! Но ухватиться было не за что…
Он любил наблюдать за теми, кто проходил мимо, а заодно испытывать свои способности воздействовать на окружающих. Скамейка на бульваре была его излюбленным местом. Он просто сидел и испускал флюиды, которые расходились от него в разные стороны, окутывая или слегка задевая прохожих. Кого-то это будоражило, они внезапно вздрагивали, замедляли движение и начинали лихорадочно оглядываться. Кто-то, наоборот, ускорял шаг. Он снисходительно наблюдал за этой картиной и после небольшой паузы вновь прикладывался к бутылке дешёвого портвейна, после чего флюиды от него расходились с новой силой.
Он с детства увлекался историей. Любил читать про известные династии, где нет-нет и проскальзывали сведения о незаконнорожденных наследниках. Видимо, от чувства своей исключительности у него и возникла бредовая идея, что где-то в седьмом колене он имеет знаменитых предков. Несколько лет поисков и исследований довели его лишь до третьего колена. Но он всё глубже и глубже вгрызался в историю своих предков, и процесс ускорился. Он уже всего за полгода добрался сначала до четвёртого, а потом и до пятого колен. Сослуживцы уже стали делать на него ставки – до какого колена он дойдёт в следующем году. Я отказался от пари. Зная его работоспособность и упорство, я не исключал того, что он за год доберётся до своего самого знаменитого предка – Адама.
Он косил под дурака так здорово, что, когда решил это дело прекратить и „записаться“ в умные, у него ничего не вышло. Он бегал везде и кричал: „Вы что не видите? Я же умный! Я просто притворялся!“ Но ему так никто и не поверил. Да и вообще в наше время разве можно кому-нибудь верить, тем более бывшему дураку.
Он с детства любил всё мягкое: мягкие игрушки, мягкое мороженое, мягкие подушки. Любил мягко подкалывать окружающих. Жену он себе нашёл пухленькую и с мягким характером. Он купил в спальном районе квартиру и обставил её мягкой мебелью, на полу и стенах красовались ковры. Волей случая он стал руководителем и положил много сил, чтобы создать управляемый, мягкий и податливый коллектив. И всё бы было в этой истории хорошо, если бы не одно но… Опереться ему было не на кого.
Он говорил не умолкая. Говорил о том, что и так давно известно, о чём давно уже всё сказано. Не знаю, что его при этом двигало. Возможно, он просто был страшно рад тому, что сумел научиться говорить?..
Он носился со своим горем повсюду, получая ото всех определённую дозу сочувствия и долю участия. Но постепенно от очень частого употребления горе изнашивалось, оно поистрепалось и местами затёрлось. И всё чаще и чаще он встречал равнодушные взгляды. Но он уже не мог остановиться – делиться своим горем стало смыслом жизни. Как-то я, видя всю тупиковость ситуации, дал ему довольно удачный совет заменить старое горе на новое. Он уже вторую неделю ни к кому не пристаёт и ходит в задумчивости.
В первой половине жизни он носился по ней с ужасающей скоростью. Его бросало из стороны в сторону, заносило на поворотах, и он везде создавал аварийные ситуации. Неудивительно, что его больничные листы пестрели ожогами, переломами и другими травмами. И вдруг всё неожиданно изменилось – он стал спокойным, степенным, каким-то скучным, неинтересным и даже туповатым. И хотя больничные он уже не брал, все как один ставили ему один и тот же диагноз: в молодости все мозги расплескал.
Он выделялся среди окружающих тем, что на его лице всегда было написано удивление. Он удивлялся всему: и голубому небу, и красоте заурядного цветка, и умению муравьёв строить свои муравейники, и… да замучаешься перечислять всё то, что его удивляло. Короче, создавалось впечатление, что его удивляла сама жизнь. Но когда врачи сказали, что жить ему осталось всего несколько месяцев, он этому нисколько не удивился. Удивительный человек!
Он считал себя прирождённым руководителем. Он и работал в районной администрации, правда, самым рядовым сотрудником. Он был до того мелким, что даже водители замов на него прикрикивали.
Свою не реализованную на работе административную жилку он на всю катушку раскручивал дома. Здесь со знанием дела он и покрикивал, и отдавал приказания, и требовал полного отчёта об исполнении. В его штате состояли жена Настька, кот Тимошка и пёс Булька, более официально – Бульон. Все подчинённые особой прыти не проявляли, за что получали нагоняи и выговоры. Да и вообще они занимались своими делами и на своего руководителя поглядывали искоса, а некоторые и с кривой ухмылочкой. Полного административного восторга он так ни разу и не испытал. А как хотелось…