Старый новый год

Старый Новый год без него встречали впервые. Привыкнуть не получалось. Не только у меня. Его силуэт в толпе видели многие. Казалось, еще мгновение – человек обернется и тогда… Толпа рассеивалась, и становилось очевидным, что тот, кого я приняла за Фотиади, совсем не похож на него. Так, мимолетно, каким-то одним-единственным штрихом.
Василий Глебович Фотиади погиб еще в мае, в горах. Группа, в которой вполне могла быть я, ставила на перевале титановую плиту в честь погибших там воинов… Время шло. Чувство вины не проходило. Мучила меня наша последняя встреча.

Последняя встреча

Конец апреля на юге – это уже лето. Солнечно, сухо, все цветет. Первых пар у меня в этот день не было, время близилось к полудню, я опаздывала. В 12 начиналась лекция по «Теории электромагнитного поля»... Предмет не простой, у нас в институте пропускать эти лекции не принято.
Из-за жары народу на улице было немного. Шпильки оставляли в мягком асфальте глубокие следы, поэтому бежать приходилось, не опираясь на каблук. Это заметно снижало мою скорость. Я пересекала улицу Свободы, когда увидела Васю. Он шел в заводское общежитие Машиностроителей.

Мы шумно поприветствовали друг друга. Предмет для разговора тут же нашелся. Вася пошел проводить меня до трамвайной остановки, рассказывая по дороге, что группа ребят с авиационного завода едет на Кавказ, в несложный (единичка Б) поход. Хотят поставить на перевале (кажется, это был перевал Заячьи уши) памятник – титановую плиту с надписью.

Близился День Победы, а на перевале в снегах, все еще находили останки советских и немецких солдат. Шли там когда-то кровопролитные бои. Кстати, Васе для получения звания «Мастер спорта» нужно было «закрыть» руководство. После восхождений высшей категории сложности, «единичка» – это вообще прогулка, а не поход.
– Времени на сборы осталось мало, срочно нужно найти третью струну! Хочу спросить у ребят! – весело закончил свой сумбурный рассказ Фотиади..

Сегодняшнему читателю проблема покажется надуманной. Нужна струна? Иди и купи любую! Но не забывайте, что в те времена, о которых я веду рассказ, найти за короткий срок струну, тем более третью для семиструнки, было практически невозможно. Я пообещала помочь ребятам. Был у меня комплект серебряных струн дома. Договорились, что я сегодня же занесу струны в общагу.

Подошел трамвай, я перебежала через дорогу, взялась за поручни, и уже занесла ногу, чтобы подняться в вагон, и тут… Я бросила взгляд на, машущего мне рукой, Фотиади...  Не знаю, что произошло в этот момент. Мы только что говорили, и ничего странного в происходящем я не почувствовала. Но теперь, когда нас разделило пространство, и уже начало свой отсчет время, совсем глупая мысль пришла в голову: я поняла, что вижу его в последний раз!

Он еще тут, живой и веселый, машет мне и кричит:
– Не забу-у-дь – третью! Занеси к Арцибашеву, он тоже едет!
А я смотрю на него и знаю, что это в последний раз, что он – мое непоправимое прошлое. Стараясь подавить эту назойливо растущую мысль, пытаюсь отвлечься, заставляю себя думать о чем-то другом, не связанным с Фотиади, но мысли помимо моей воли возвращаются к этому моему странному ощущению Смерти.

Это началось давно, еще в шестом классе, когда у меня на глазах умирала моя бабушка. Навсегда запомнила эти последние звуки ее голоса, узнаваемые, но так и не ставшие словами, последнее движение руки…

С того дня я всегда чувствовала Смерть задолго до того, как о ней узнавали другие. В детстве это было страшно. Повзрослев, я привыкла к этому чувству. За все эти годы я еще никогда не ошибалась! Так было с учительницей по физкультуре в шестом классе, так было с мальчиком из соседнего класса в девятом, так было со многими и многими людьми, знакомыми, близкими, и даже совсем незнакомыми. И ни разу я не ошиблась!

Иногда мне казалось, что во всех этих случаях я была не только наблюдателем, но в определенном смысле катализатором происходящего.И вот теперь Вася!

Не-е хочу-у-у! Нужно что-то делать! Срочно! Так нельзя!
Господи! Но что?

Я отпустила поручень, сняла ногу с подножки.
Фотиади уже повернулся, чтобы уйти.
– Ва-а-а-ся-я-я! – не крикнула я, – Подожди-и-и!

Фотиади оглянулся, остановился. Я махнула ему.
Что я скажу ему? Тебе нельзя ехать, потому что ты умрешь?
Глупости! Этого не может знать никто! Уже все готово. Куплены продукты, собрано снаряжение, оформлены отгулы. Машины заказаны! Остановить ЭТО уже нельзя! И потом, пока ничего необычного не случилось. Ну, едут люди в горы. Я сама не раз ходила с ними!

– Васенька-а-а-а, не ходи-и-и-и! – мысленно кричу я.

Все поедут, а он останется? Он сам – начальник «спасаловки», не раз, приходивший на помощь попавшим в беду альпинистам. Чушь! Бред! Так не бывает! Они все вернутся, и я встречу их!
– Этого не будет! – говорит кто-то внутри меня.

Фотиади, махнув рукой, быстро уходит вверх по Свободе, а я едва успеваю вскочить на подножку тронувшегося вагона, долго смотрю вслед худому высокому человечку с некрасивым милым лицом… Привычному и удобному как этот тополь на остановке.

Я хочу запомнить его. Хочу продлить то, чего уже нет для меня. Хочется завыть пронзительно, тонко, на весь трамвай, чтобы остановить вагон, остановить Фотиади, остановить мгновение!

Прощай, Васенька! Прости меня! Я не могу влиять на ход событий. Я могу только ЗНАТЬ!

Вечером я, как и обещала, отнесла струны, но получил ли их тот, кому они предназначались, я не знаю, по сей день. Когда авиастроители уезжали, заводские машины долго стояли на Свободе, у Дворца культуры авиационного завода. Проводить группу я не пошла, хотя ребята зашли за мной. Просто для меня уже закончилось то, что еще не началось для других!

День, когда хоронили Фотиади, был ветреный и солнечный. Низовка нагнала с моря воды. Грязные серо-зеленые волны бились в бетонную стену, отделявшую песчаный берег от глинистого склона. Пляжные грибки скрылись под водой.
Я не пошла хоронить Фотиади. Я ушла под парусом в море. Глотать слезы и ветер, признавая свое бессилие. Что еще я могла противопоставить происходящему?
Только этот пятибалльный ветер, который, не давая вдохнуть, заполняет тебя, продувает, проходит насквозь, когда идешь встречным курсом! Тот день я запомнила по цветам, которыми была усыпана широкая мостовая улицы Свободы и сильному низовому ветру, который дул с моря.

Традиция

Собираться своей походной компанией на Старый Новый год у Александра Бугрова было у них традицией. Сам Бугров казался мне стариком: ему было под тридцать! Работал Александр то ли ведущим конструктором, то ли зам главного по заказу. Я была среди авиастроителей чужой, из другой команды. Но с хозяином, как и с другими участниками компании, мы были знакомы по походам, слетам. Теперь нас объединил Фотиади. Все собравшиеся были Васины друзья. Почти все были старше меня, кроме, правда, Васиной жены, - Людмилы, с которой мы познакомились уже после его гибели, у заваленной цветами могилы.

То, что Васю кто-то может любить как-то иначе, чем мы, что за него даже можно выйти замуж, никогда не приходило мне в голову. Вася был частью моей, нашей жизни, незаметной, будничной, но необходимой. Поняли, чем был он для нас, мы только когда не стало его. Я, да, наверное, и любой из нас, готовы были отдать часть себя, руку, ногу, душу, чтобы из этих кусков собрать и вернуть Васю.
Впрочем, и Людмила побыла женой Фотиади только два месяца. В феврале, когда играли свадьбу, белую Васину рубашку нечаянно облили красным вином… Всем стало не по себе. Примета не сулила ничего хорошего. Я узнала об этом уже после Васиной гибели.

Васи больше не было, и то, что мы не додали ему, мы старались отдать ей. Во всяком случае, я долго считала себя ее должником. После лекций в институте, я ехала с нею через весь город, чтобы не оставлять ее одну. Я несла ее тяжелую сумку, чтобы хоть как-то облегчить ей жизнь. Я слушала ее рассказы о том, что она не может прикоснуться к белью, потому что оно еще хранит Васин запах… Я безропотно шла с нею к Вере Васильевне, Васиной маме, где в полутемной гостиной висел огромный Васин портрет, с которого он смотрел на меня с печалью и укором…
Естественно, что на встречу старого Нового года Людмилу не могли не пригласить. Помню, что во время застолья, в баночке с мидиями кому-то попалось нечто, очень напоминавшее небольшую жемчужину. Стали шутить по этому поводу, мидии ушли нарасхват.

Боль

Предложение погадать на блюдце, встретили без особого энтузиазма. Присутствовавшие ходили в начальниках, были членами партии большевиков, не скрывали своего атеистического воспитания, но соблазн поговорить с Васей, закончить начатый разговор, толкал в спину не только меня. Случившееся еще очень болело! Кроме того, самые невероятные слухи ходили о том, как произошло несчастье. Истину знали немногие. Мой же личный интерес подогревался тем, что совершенно случайно, мне стала известна официальная версия расследования, фигурировавшая в документах областного комитета, где было написано, что Василий Глебович Фотиади, начальник спасательного отряда сам «спровоцировал» ситуацию: группа шла без страховки. Причиной падения стал камень-шатун, оказавшийся на тропе. Правда, это еще должно было стать причиной трагедии. Это было только начало, точка отсчета. Вася начал падать, но успел «зарубиться» на склоне ледорубом, и сделал это грамотно и во время, как учил нас. Однако, лопнувшая лямка рюкзака, резко увеличила амплитуду приложения силы, многократно увеличив силу рывка. Не справился ледоруб. Деревянная ручка ледоруба сломалась, так как вес рюкзака значительно превышал допустимый. Это было дело обычное. Вася, например, мог не заметить двух, подложенных ему в рюкзак кирпичей…Были и другие необъяснимые на первый взгляд, обстоятельства. Вопросов было много. Однако ни у кого, кроме меня ответов на них не было. Теперь эти ответы знал Вася.

Гадание

Гадать можно на столе, не имеющем металлического крепежа. Такового в квартире не нашлось. Долго мы сидели, едва касаясь кончиками пальцев перевернутого фарфорового блюдца, ожидая, что блюдце сдвинется, и не верили, что это возможно.
На листе ватмана, в одном углу было написано «здравствуй», в другом, напротив, – «прощай». В противоположном углу «да», – по диагонали – «нет». По одной стороне вдоль края листа, были крупно написаны буквы русского алфавита, по другой – цифры от нуля до девяти. Тоненькое фарфоровое блюдце, с нарисованной стрелкой, неподвижно лежало в центре, обведенного простым карандашом круга. Блюдце упорно «молчало». Все наши усилия были напрасны! Может быть, действительно мешали металлические болты, которыми были закреплены ножки? А, может быть, наше неверие в потусторонний мир было сильнее желания заглянуть в него? Мешал страх!
Основной массе наблюдателей надоело ждать, и нас выселили на кухню. Положив на склеенный без гвоздей табурет, исписанный лист, мы уселись на полу вокруг этого странного, импровизированного стола. Подогрев непослушное блюдце за пазухой, снова сомкнули над ним руки. И не успели еще устроиться поудобнее, как, с характерным необъяснимым звуком, блюдце начало легонько вращаться, сначала чуть-чуть выходя за черту, но, постепенно, увеличивая диаметр описываемого круга!
Наши волосы встали дыбом!
Мы зорко следили друг за другом, чтобы не дай бог, ненароком, кто-нибудь из нас не двигал блюдце! Но пальцы наши, действительно, едва касались ободка, а блюдце все набирало обороты! Мы не успевали передвигать за ним руки! Неодушевленный предмет вел нас за собой! Приходилось привстать, чтобы доставать до блюдца, когда оно убегало из одного конца бумаги в другой!
Я не помню, чей «дух» мы вызвали первым, и о чем спрашивали его но, когда кто-то предложил поговорить с Васей, все повернулись к Людмиле. Она стояла у нас за спиной и наблюдала за происходящим. Никто не сомневался, что у нее тоже было к мужу немало вопросов. Людмила тихо кивнула, и мы решились.
– Дух новопреставленного Василия Глебовича Фотиади, выйди к нам! – срывающимся от волнения голосом сказала я.
Блюдце, описав несколько кругов, смело пошло к слову «здравствуй»!
Поздоровались. Все накопившиеся вопросы, мигом вылетели из головы!
Невероятность происходящего, мне, – почти физику, вернее радиоинженеру по образованию, осознать было трудно.
Но с Васей у меня были свои счеты, и я спросила первое, что пришло в голову, чтобы сбросить давящий груз:
– Васенька, обижаешься ли ты на кого-нибудь из нас?
– Нет! – «ответило» блюдце – за что?
От сердца немного отлегло. Теперь я знала, он простил меня!
Но вопросы остались, и я продолжила:
– Васенька, знал ли ты, что это произойдет?
– Да! – поспешно «ответило» блюдце.
– Можно ли было предотвратить это? – не унималась я
– Нет! Успокойся! Все, что должно произойти, – происходит!
Дух не называл имен, но это было обращено ко мне лично. Только мы знали, о чем идет речь…
Все, кто собрался вокруг листа теперь не успевали читать! Шок начал проходить, вопросы сыпались со всех сторон
– Было ли тебе больно?
Это было глупо. Летел Вася довольно глубоко, спуск группы занял потом немало времени. Да и Васин отец – известный в городе хирург, осмотрев тело сына, сказал, что шансов выжить у Васи не было. Множественные переломы, гематомы, ушибы и ссадины были несовместимы с жизнью.
Но блюдце «ответило»:
– Нет, боли я не чувствовал. Потерял сознание сразу, а умер через полтора часа!
– Значит, Арцибашев был прав? Ты должен был уступить? – спросил кто-то из присутствовавших в кухне женщин, кажется Тамара Зотова.
Ходили слухи, что на маршруте возник какой-то спор, по поводу выбора тропы…Я не знала подробностей. Блюдце отреагировало мгновенно:
– Я виноват перед ним! Скажите ему об этом.
Действительность начинала приобретать какой-то сюрреалистический оттенок.
Арци с нами в квартире не было, а историю последнего их спора никто, из присутствовавших на кухне, не знал!
– Почему шли без «основной»? – на кухню протиснулись еще несколько неверующих. Были среди них и те, кто был с Васей на последнем маршруте.
Они тоже не верили в происходящее, но видели, что происходит то, чего быть не может.
– Это моя вина! Я должен был проверить!
«Дух» перехватил инициативу.
– Васенька, ты сейчас видишь нас? – спросил кто-то, чтобы не затягивать паузу. Вопрос был из серии дурацких, но духу так не показалось, блюдце начало перечислять присутствующих…
– Зотова, Тюрникова, Людмила, Жанка, Бугров, Ямины …
Блюдце «называло» наши имена так быстро, что мы не успевали читать! Мы – то привставали, то снова опускались на колени, чтобы успевать за ним.
Один раз, резко увеличив радиус вращения, блюдце даже слетело со скамейки.
Мы с ужасом подхватили его, и снова водворили в центр круга.
Затаив дыхание, все ждали, что произойдет дальше, но блюдце, как, ни в чем, ни бывало, двинулось к алфавиту, чтобы продолжить разговор.
Мы решили воспользоваться ситуацией. Фотиади верили все безоговорочно.
–Васенька, а Бог есть? – спросила Тамара
–Да! – решительно ответило блюдце, – не задавай глупых вопросов!
От такого ответа на некоторое время все затихли.
Наконец, молча стоявшая за нашими спинами Людмила, решилась обратиться к мужу:
– Васенька, я выйду замуж? – от волнения и нереальности происходящего вопрос прозвучал тихо.
Блюдце не раздумывало:
– Да! Не здесь. В Москве.
– А мне выходить замуж?
– Обязательно!
– У меня будут дети?
– Дочь!

Заглянуть за…

Невероятность этого предсказания станет очевидна читателю, если будет он знать, что все описанные выше события происходили в глухом провинциальном городке на берегу Азовского моря, в далеком теперь году, и предположить тогда, что кто-то из нас будет когда-нибудь жить в столице, оснований не было никаких.
Сегодня, годы спустя, я могу подтвердить, что все предсказанное сбылось.
Вскоре, Васина жена действительно, уехала жить в Москву, где несколько лет работала помощником режиссера в одной из телестудий Останкино. Позже она занялась миссионерством. В названный Васей срок она вышла замуж. Дочь ее уже несколько лет живет в Нью-Йорке. Уехав на Олимпиаду в Атланту, Мария вышла в Нью-Йорке замуж за своего одноклассника, жившего когда-то в Бескудниково.
Но в тот памятный Старый Новый год, ни Людмила, ни мы ничего этого еще не знали. Васиного ребенка к этому моменту Людмила уже потеряла. Впереди было черно и страшно. До рассвета было еще так далеко!
Между тем, после разговора с Васей, груз, давивший мне на сердце последние месяцы, стал понемногу растворяться. Дышать становилось легче. Мы уже не боялись мертвых, потому что одним из них был наш друг!
Мне хотелось как-то завершить этот фантастический диалог.
– Васенька, жалеешь ли ты о том, что произошло? – тихо спросила я.
Ответы были готовы. На углах листа уже было написано «да» и «нет». «Духу» нужно было только выбрать!
Но Вася не воспользовался легким ответом.
Сделав несколько круговых движений, и развернув стрелку в сторону алфавита, блюдце дало ответ, невероятный для бесплотного «Духа» – эмоциональный!
– О-чче-нь! – прочли мы вслух хором.
Очень! Он очень не хотел умирать! Он использовал свой шанс уцелеть, остаться с нами! Он сделал все правильно, успел зарубиться, как учил это делать нас.
Но …ледоруб сломался! Это и есть судьба!
Это та совокупность обстоятельств и жизненных факторов, с которой человеку не справиться. Они складываются в дату, которую человеку знать не дано.
После этого старого Нового года я уже никогда не видела в толпе силуэт Василия Фотиади.
Мое увлечение горами, едва начавшись, постепенно сошло на нет. Оказалось, что Фотиади был осью, вокруг которой все и вращалось. Теперь нужно было ждать, пока подрастут молодые, чтобы начать все сначала.
Людмила уехала в Москву. Я, окончив курсы рулевых, проводила теперь все свое свободное время в море. А все, кто знал и помнил Васю, и еще продолжал жить в городе, встречались теперь лишь раз в году, на старом кладбище у гранитного монумента, изображавшего груду скальных обломков и сломанный ледоруб, в самом начале мая, в день Васиной гибели. С каждым годом людей у обелиска становилось все меньше.
В 2002 году я в последний раз встретила у Васиной могилы Людмилу и Веру Васильевну.
В 2003-м Людмила уехала жить в Америку. Следы ее затерялись. А у меня в старой тетради на память о том времени остались два стихотворения:

Я по кладбищу альпинистов,
Как по храму брожу одна.
Спят гранитные обелиски
В перламутровом свете дня.
Зажимаю виски в отчаяньи
В море мыслей тяжелых тону
Есть у мертвых свое молчание
Неподвластное никому
Есть у мертвых свои законы
Есть у мертвых время свое
А у этих…остались горы
Самым грозным, последним судьей
Дождь по плитам стучится дробно
В горы осень пришла всерьез
И склоняются у надгробий
Ветки белых белых берез…
Спят гранитные обелиски
В перламутровом свете дня
Я по кладбищу альпинистов,
Как по храму, брожу одна…
Преклоняю пред ними голову
И у этих могил клянусь,
Что уйду завтра тоже в горы
И…когда-нибудь…не вернусь.

***

Дома размазывают слезы
Потоки майского дождя
Нам ждать живых сегодня поздно
Нам мертвых ждать уже нельзя.
И ветки кланяются низко...
И нем вопрос: чего ты ждешь?
И на щеке у обелиска
Все та же синь. Все тот же дождь.
И очень громко плакать можно.
Но чем помочь? Нокак вернуть?
Из жести рубленные звезы
Мне приграждают снова путь...
они, как горные лавины.
Они коварны и горьки.
Они спускаются в долины,
Друзьям оставив рюкзаки.
И я стою в молчаньи скорбном
И я с потерей не смирюсь.
Быть может над тобою скоро
Застынет также чья-то грусть
Опять дома размажут слезы
Потоки летнего дождя...
И ждать живых вам будет поздно.
И мертвых будет ждать нельзя.

Послесловие. Когда этот  рассказ, заканчивавшийся тогда словами "В 2003-м Людмила уехала жить в Америку. Следы ее затерялись", был опубликован в интернете, на него откликнулся один из наших читателей, проживающий в Америке. Конечно, бывший наш соотечественник.
Так вот, прочитав написанное здесь, Евгений сказал, что потеряться в Америке нельзя.
И в подтверждение своих слов, Евгений в течение буквально нескольких часов, разыскал в Америке сначала дочь моей подруги, а потом и ее самое.
После короткой переписки, Людмила позвонила из Нью-Ийорка... Мы проговорили три часа. Конечно, речь шла о трудностях, с которыми сталкиваются наши соотечественники, уехавшие в США... Но, из нашего долгого разговора я вынесла три главных мысли. Во-первых, живет она отдельно от дочери, и даже мысли не допускает, что может быть иначе. Во-вторых, объехала за счет американских налогоплательщиков уже полсвета и в-третьих, - возвращаться в разворованную, проданную и преданную Россию она не собирается.
Это было бы равносильно возвращению в каменно-пещерный век.