Самолет задрожал, все его огромное тело стонало, рычало, дребезжало, казалось, еще мгновение и развалится на тысячу мелких кусочков, но он потоптался на месте как большая птица, и начал свой разбег. Сначала медленно, еле-еле, а потом все быстрее и быстрее, и, наконец, его громадные лапы-шасси оторвались от бетонной полосы, и он взмыл в воздух, окончательно слившись в моем сознании с птицей.
Я с большим уважением отношусь к этому изобретению 20 века. "Летайте самолетами – быстро, удобно, выгодно!" Действительно, быстро. Особенно, когда летишь на дальнее расстояние. Чем больше расстояние, тем значительнее при этом выигрыш во времени. Самолет стал неотъемлемым атрибутом нашей жизни. В своих постоянных переездах из Тбилиси в Москву я пользуюсь только услугами авиации.
Но мое сердце безраздельно отдано изобретению другого века – поезду. И не потому что я боюсь попасть в авиакатастрофу. Конечно, самолеты разбиваются значительно чаще, чем поезда сходят с рельсов. Но вопрос собственной жизни и смерти меня, как любого человека моего возраста, волнует значительно меньше, чем другие, более глобальные темы, вроде "где, что и почем".
И не потому, что проводница, разносящая жидкий чай в граненых стаканах с подстаканниками и упаковки с серым и вечно влажным бельем, нравится мне больше стюардессы с подносом "взлетно-посадочных" карамелей. Ненавязчивый советский сервис гарантирует получения хамства по полной программе, как в салоне самолете, так и в спальном вагоне дальнего следования.
Нет, все значительно проще. И как говорил знаменитый философ, что все наши фобии и филии корнями уходят в детство, так и у меня стойкое предпочтение поезда самолету относится к тем незабываемым дням детства, когда родители каждое лето возили меня на море. Стоило мне только очутиться на полке возле маленького столика с металлическим буртиком, съесть обязательные котлету и круто сваренное яйцо, запивая все это тепловатым лимонадом, как я тут же засыпала под мерное покачивание вагона. А стук колес о стыки рельсов звучал для меня сладчайшей музыкой, отдаваясь в голове рефреном "мы е-дем на мо-ре, мы е-дем на мо-ре".
Давно выйдя из детского возраста, я все также предпочитаю мягкий вагон скорого поезда "Тбилиси-Москва", знаменитого поезда № 13 и, страдая от вечного недосыпа, оказавшись в нем, тут же засыпаю, убаюканная знакомым перестуком. И только время от времени в момент очередной стоянки поезда, просыпаюсь и, как "человек рассеянный с улицы Бaсеянной", с удивлением взираю на незнакомую станцию.
Упомянутый вечный недосып является следствием острого дефицита времени, из-за которого я все чаще и чаще вместо любимого поезда вынуждена пользоваться услугами аэрофлота. Вот и сейчас я лечу в Сухуми на защиту собственной диссертации. На все про все мне выделено всего несколько дней. Поэтому ни о какой поездке на поезде даже мечтать не было времени.
Гудит везде – справа, слева, сверху, снизу и, кажется, внутри меня самой. Но и к этому звуку ухо, в конце концов, привыкает, и я, отключившись от всего, в очередной, а может, и в последний раз просматриваю замечания оппонентов и план моего сообщения. Со мной должен был лететь мой руководитель Сергей Николаевич, или папа Сережа, как его называют все его многочисленные ученики и сослуживцы. Прозвище своими корнями уходит так глубоко, что я за 10 лет нашего знакомства так и не смогла найти его истоки. Не могу точно сказать, а придумывать советь не позволяет, но то ли его прозвали так по аналогии с "папой Иоффе" за его неуловимое сходство с ним, то ли за его поистине отцовскую заботу по отношению ко всем его студентам, аспирантам, научным сотрудникам, которые вечно вьются вокруг него стаями. А может, и за то и за другое, во всяком случае, прозвище это ему очень подходит, сам он его не чурается, а наоборот, некоторым "особо приближенным", говорит:
- Сергей Николаевич, но для вас просто папа Сережа.
Так вот, папу Сережу в последний момент назначили членом какой-то правительственной комиссии, от которой он не смог отвертеться, и лететь пришлось мне одной. Правда, он успел позвонить своему бывшему сухумскому аспиранту Гоги Гвазава и поручил меня его заботам. Я была свидетелем этого разговора:
- Завтра прилетит Саша Мережко. Пожалуйста, Гошенька, встреть, как ты умеешь.
Обернувшись ко мне, он проворчал:
- Ну как безобразно работает эта телефонная служба. Я совсем не слышал его голос. Интересно, он все понял, что я ему сказал. Ракеты запускаем, в ядре копаемся, а обыкновенная связь работает хуже, чем в начале века, когда звонили через коммутатор. Но ты, Сашенька, не волнуйся, Гоша очень ответственный человек, он от тебя ни на шаг не отойдет, и все сделает, чтобы тебе было удобно.
Я ничего не ответила, так как была расстроена, что его не будет рядом на защите. Все-таки одно его присутствие на незнакомом мне Совете, его бесконечная благожелательность и доброта, вселяли в меня уверенность в своих силах, делали сильнее. От расстроенных чувств я даже не заметила ему, что он опять проигнорировал мою теперешнюю фамилию и назвал меня по старой памяти "Мережко".
Отвлекая себя от неприятных ощущений, связанных в моем подсознании с полетом на самолете, я так погрузилась в работу, что не заметила, как пролетело положенное время, а когда случайно взглянула на часы, оказалось, что мы находимся в воздухе уже лишние полчаса. Но не успела я заволноваться из-за причины удлинения полета, как стюардесса объявила, что самолет из-за грозы над Сухуми производит посадку в аэропорту города Адлера.
Адлерский аэропорт один из сложных в стране. Особенно сложна посадка, заходить на которую нужно с моря. Горы здесь поступают очень близко к берегу, и неверный расчет пилота чреват непредсказуемыми последствиями. В детстве, когда мы отдыхали на побережье, ни одно лето не проходило без нескольких аварий в этом месте.
А теперь еще и гроза была рядом, молнии так сверкали, что казалось, рукой можно достать. Поболтало нас при посадке изрядно, но, в конце концов, мы сели. Нас оставили в аэропорту ждать, когда откроется Сухуми. Но я была к этому времени в таком состоянии, что второй раз взлет-посадку уже не выдержала бы. Поэтому я взяла свои вещи и на такси отправилась на вокзал, решив дальше добираться милым моему сердцу поездом, благо ехать до Сухуми не более трех часов.
Билет мне достался на поезда "Москва-Тбилиси". Это показалось мне знамением. А в голове поселилась провокационная мысль – "а не поехать дальше в Тбилиси, в город детства и юности, в город счастья и горя, в город, где находится мой дом". Сколько раз я уезжала из него, и каждый раз с чувством огромной радости возвращалась обратно. Наверное, нет ничего особенного в этом чувстве, каждый человек любит город, в котором он живет, но мне почему-то хочется думать, что моя любовь к Тбилиси особенная, о которой знаем только он и я.
В первый раз я уехала из Тбилиси в 17 лет. Мои детские ежегодные поездки на море или к родственникам не в счет, потому что я ездила с родителями. В этот же раз я ехала в Москву поступать после школы в Физтех. В Москве меня встречала мамина сестра, тетя Валя, и жить я должна была у нее, но ехала я одна, без сопровождения мамы или бабушки. Мне хотелось, чтобы все люди видели и знали, какая я взрослая и самостоятельная.
Пять лет учебы в Москве промелькнули как один день, настолько они были насыщены событиями и впечатлениями. Учеба, сессии, семинары, научные конференции, а еще московские театры, выставки, музеи – на все надо было найти время, везде надо было успеть. А когда в конце 4 курса заместитель декана нашего факультета меня и еще двух мальчиков с курса порекомендовал лаборантами в отдел к папе Сереже, с тех пор свободного времени фактически совсем не осталось. Что так мне улыбнется удача и попаду к прославленному ученому, я и мечтать не могла. Видимо, я родилась под счастливой звездой.
При первой встрече папа Сережа обратился ко мне по имени-отчеству. Я была несказанно горда. Как же мне всего 20 лет, а такой человек обращается ко мне как к ровне. Несколько минут я ходила, задрав нос, преисполненная уважением к собственной персоне, но уже через 10 минут одна пожилая сотрудница отдела просветила меня, что по имени-отчеству папа Сережа обращается со всеми малознакомыми людьми, а вот когда он назовет меня на "ты" и Сашенькой, это будет означать, что он оценил мои качества и принял в круг своих друзей.
Обращение "Сашенька" я услышала от папы Сережи в день защиты диплома. Он специально выкроил время и пришел в институт, чтобы послушать наше выступление, а после защиты подошел ко мне и сказал:
- Сашенька, молодец. Ты сейчас поедешь домой отдыхать, а в сентябре я жду тебя у себя в качестве аспиранта.
- Ну, как же, Сергей Николаевич, я же еще не поступила в аспирантуру, а вдруг я не пройду?
Я успешно сдала экзамены в аспирантуру, отпраздновала с друзьями окончание института и поступление в аспирантуру, и уже спустя несколько дней, поезд уносил меня в родной Тбилиси, чтобы празднование завершения этапа учебы продолжить теперь уже в кругу родных и друзей.
Это было самое веселое, суматошное и замечательное лето. А замечательно оно было еще и тем, что я влюбилась и вышла замуж. Любовь как вихрь ворвалась в мою жизнь, сметая на своем пути все – ограничения, планы, мечты…
В Батуми, где мы отдыхали большой и шумной компанией, одноклассница познакомила меня со своим двоюродным братом. С первой же минуты нас неодолимо потянуло друг к другу. Это была прямо-таки "африканская страсть", мы ни на минуту не расставались – гуляли вместе, ели вместе, плавали вместе. И говорили. Говорили до посинения. Нам надо было успеть рассказать о себе все - о своих привычках, о любимых книгах и спектаклях, о родных и близких. Оказалось, что у нас много общего – мы любили одних писателей, нам нравились одни артисты и режиссеры, оба предпочитали классическую музыку современной. Мы устали удивляться стольким совпадениям в наших жизнях и одного не могли понять, как мы могли раньше жить друг без друга. Как говорят романтики, полное "родство душ".
Важа был артистом, тоже учился в Москве, только когда я приехала поступать, он уже окончил школу-студию при МХАТе, а сейчас работал в Руставелевском театре и даже успел сняться в одном фильме из молодежной жизни. Я видела его на экране, обратила на него внимание, но никак не могла представить себе, что он когда-нибудь войдет в мою судьбу, настолько вся моя жизнь была далека от мира театра.
Я всегда была по другую сторону занавеса, но при этом очень любила театр, предпочитала его кинофильмам. Что такое фильм? Это из миллионов дублей режиссер выбирает один, который, по его мнению, лучший. Из смонтированных кадров делают миллионы копий, и во всех кинотеатрах мира зрители смотрят одну и ту же версию. Театр же дает ощущение сопричастности к действию, которое происходит на сцене. Кажется, что актеры играют для тебя одного, приглашая в свидетели происходящему. Кроме этого, один и тот же спектакль артист каждый раз играет по-разному, в зависимости от тысячи мельчайших факторов, их которых складывается наша жизнь.
Мы вернулись в Тбилиси и справили свадьбу. Конечно, ни о какой аспирантуре не могло идти и речи. Я позвонила в Москву Сергею Николаевичу и, захлебываясь от переполнявшего меня восторга, сообщила ему об изменениях в своей личной жизни. Папа Сережа поздравил и сказал, что в его отделе всегда есть место для меня.
Пять лет я жила на седьмом небе. Счастье переполняло меня через край. Я жила любовью, семьей. С детства привыкла просчитывать все возможные варианты, взвешивать, а потом уже принимать наилучшее решение. Здесь же я совсем забыла о рационализме, настолько область чувственного подчинила меня себе. Краем сознания я понимала, что это неправильно, нельзя позволять чувствам так управлять собой, но ничего не могла поделать.
Как-то у меня был библиотечный день, но, подойдя техническому залу академической библиотеки, обнаружила, что у них санитарный день. Возвращаться на работу не имело смысла, и я направилась домой в радостном предвкушении, что наконец-то высплюсь одна в пустой квартире, без родственников. Стояла поздняя весна, все цвело и благоухало. Солнце достаточно припекало, так что я в своем шерстяном костюме, который надела с утра, достаточно взмокла, пока обежала несколько магазинов в поисках продуктов. Новые туфли на шпильках нещадно жали ноги. Я на своей собственной шкуре ощутила цену маминого любимого выражения, что "красота требует жертв".
Не имея сил подниматься по лестнице на второй этаж через парадный вход, я через двор подошла к кухонной двери. Она у нас никогда не запирается, а если и закрыта, то ключ висит тут же рядом на гвоздике. Быстро открыла дверь и вошла в спасительную прохладу квартиры. Первым делом поставила на пол сумку с продуктами, которая, оттягивая мне руку, казалась уже неподъемной и с чувством огромного облегчения сбросила "испанские сапоги".
Думая только о вожделенном душе, мысленно находясь уже в нем под освежающими струями живительной воды, я проследовала в спальню, чтобы в след за туфлями избавиться от остальной одежды. Открыла дверь спальни, которая по моим подсчетам должна быть абсолютно пустой, так как муж на работе, ребенок у моей мамы, и так и застыла в проходе, держа на весу "пыточное порождение инквизиции".
Картина Репина "Не ждали".
Меня не ждали. На моей роскошной кровати, на которой я провела столько "ночей любви", теперь происходил "утренник любви", в котором я - "третий лишний". Я почувствовала, как вся кровь прилила к голове, потом она так же куда-то отхлынула, и я смогла только тихо произнести:
- Чтобы через час здесь никого не было.
Вышла и сильно хлопнула входной дверью. Только в подъезде я поняла, что иду босиком, а туфли все еще держу в руках.
Я пошла к родителям. Сказала им, что все объясню позже, а теперь хочу только спать, попросила меня не будить, тем более, если придет Важа. Для него меня больше никогда нет дома. Я проспала подряд 20 часов, а когда проснулась, объявила о своем желании развестись.
- Шурка, - сказал мне папа, только он меня так называет, все остальные предпочитают вариант - Сашенька. – Я всегда гордился, что у тебя такая светлая голова, что ты можешь логически мыслить. Когда ты так скоропалительно решила выйти замуж, я не возражал тебе. Что ж, думал я, один раз позволительно пойти на поводу у своих чувств, но второй раз дать эмоциям управлять собою – это уже слишком. Это уже пахнет традицией. Подумай о Тимоше. Каково ему будет расти без отца, которого он сильно любит и который в свою очередь не менее сильно любит сына. Ты взрослая женщина, мать и, в первую очередь, должна учитывать интересы маленького сына. А не жить только чувствами.
- Папа, это совершенно трезвое решение. Я многое могу понять и многое могу допустить. И простить могу. Но есть какой-то барьер, который не могу преодолеть. Вот таким барьером для меня является то, что мне изменили в моей же кровати. Через это я не могу переступить даже ради Тимоши. И, пожалуйста, сделай так, чтобы я его больше не видела. С сыном он может встречаться, но только, чтобы не сталкивался при этом со мной. А квартиру эту или сдай или продай, ноги моей там больше не будет.
Конечно, у меня была депрессия, конечно, я страдала, жалела себя. Не знаю, сколько бы это продолжалось, если бы мама не вручила мне билет в Москву со словами:
- Хватит слезы лить, Саша. Нечего стоить из себя кисейную барышню. Езжай, занимайся делом, а за Тимошей мы с папой присмотрим.
Папа Сережа встретил меня очень спокойно, только повторил мамины слова:
- Ну что, Сашенька, вернулась из бессрочного академического. Делом надо заниматься, делом.
И потянулись рабочие будни. К концу третьего года, когда работа была почти закончена, оказалось, что она с небольшой доработкой тянет на докторскую. Моя защита уже сидела в плане Совета на будущий год. Возникла проблема – если выставлять работу на защиту кандидатской степени, то тогда следующая защита отодвигается на неопределенное время, а если защищать работу как докторскую, то что делать с тем, что у меня нет кандидатской степени. Выход нашел директор Сухумского института, тоже бывшей ученик Сергея Николаевича, оказавшийся случайным свидетелем нашего обсуждения. Он предложил кандидатскую диссертацию защитить на Ученом совете их института. Они успеют внести корректировку в свой план, главное, чтобы я успела подготовить материалы для второй диссертации. Я успела.
Сухуми встретил меня весной. Я улетала из холодной Москвы, в которой еще и не чувствовалось, что зима собирается сдавать свои позиции, хотя на календаре и был конец апреля. Может, москвичам и казалось, что уже по-весеннему тепло, но для меня, южанки, любая температура ниже 10 градусов, означала только зиму, а уж ниже нуля – совсем мороз. Даже почти десятилетнее проживание в столице нашей родины не выработало привычку к сюрпризам русской зимы. Ко всему я привыкла, все переняла, даже чисто московский говорок, заглушив укоренившийся в моем произношении грузинский акцент, но холодный климат моя душа не принимала. Спасал только устроенный столичный быт и то, что на улице, то есть на самом морозе находиться приходилось очень мало.
В Адлере при пересадке я, стремясь скорее попасть на место, даже не заметила то, как тепло и прекрасно кругом. А сейчас, выйдя с вокзала, вздохнув воздух, наполненный озоном после недавней грозы, я впервые за столько времени сказала себе: "как хорошо!"
Нет, даже не хорошо, а чудесно. Ночь была пронзительно чистой. Никакой дымки, которая окутывает любой город, делая его похожим на пейзажи импрессионистов, ни тумана, который часто спускается на приморские города, скрывая их от любопытных глаз приезжих, случайно попавших сюда в некурортное время, ничто не мешало разглядывать этот древний и одновременно молодой город. Воздух напоминал хрусталь, который вымыли специальным раствором и хорошенько вытерли, чтобы он блестел наподобие бриллиантов в искусном освещении. И он блестел в свете уличных фонарей. А мне казалось, что в их свете я даже дома вижу насквозь, со всеми их обитателями, которые крепко спят в своих кроватях.
Как чуткая гончая я вдыхала воздух и при этом принюхивалась к нему, стараясь из гаммы запахов, выделить знакомые, идентифицировать их. Пахло морем, весной и детством. Захотелось остановиться и дышать, просто дышать воздухом, чувствуя вкус каждого вздоха, ощущая, как воздух наполняет легкие чистотой и радостью. В Москве, этом современном Вавилоне, вечно толкающейся, вечно спешащей, задающей темп всему живущему в ней, невозможно даже представить себе, что вот так можно стоять и просто вдыхать в себя воздух.
Я, наверное, долго могла так простоять на привокзальной площади, разглядывая кружевную вязь деревьев и наслаждаясь морским воздухом, но надо было двигаться дальше.
Конечно, меня никто не встретил. Да и как могли встретить? Меня ждали в аэропорту, а я приехала поездом. Хорошо, что у меня был адрес встречающего, и я направилась к его дому.
Гоша жил недалеко от вокзала. Я быстро дошла до его дома. Окна на первом этаже были освещены. Я постучалась, через некоторое время дверь открылась, и в конусе вырвавшегося света появился молодой мужчина и уставился на меня.
- Здравствуйте, я Саша Мережко. Вам обо мне звонили из Москвы, - быстро произнесла я и протянула руку.
Мужчина все еще смотрел на меня недоуменно, потом на лице его отразилась мысль понимания, он плотно прикрыл за собой дверь.
- Да-да, я помню.
Он схватил меня за протянутую руку и потащил прочь от дома. Ничего не понимая, я последовала за ним. Я только мечтала об одном – как бы поскорее оказаться в постели, а меня вместо вожделенной кровати куда-то бесцеремонно волокли.
- Вам обо мне звонили, - еще раз повторила я, пытаясь прояснить ситуацию.
- Да, знаю я, только ко мне теща приехала, а она очень ревнивая.
Я ничего не понимала. Какая теща? При чем теща, да еще ревнивая. Я то тут при чем?
- Сашенька, ты не волнуйся, я тебя у брата устрою. Он здесь близко живет. Он молодой, неженатый. А я уже эту глупость совершил, да еще и теща приехала на мою голову, - все время бормотал он.
Я совсем запуталась, никак не могла понять, при чем тут брат и какая-то внезапно приехавшая теща, но молча шла за ним, решив, завтра на свежую голову во всем разобраться.
Через два-три дома мы зашли во двор, в центре которого стоял большой двухэтажный дом. Все было темно, горел только фонарь над крыльцом. Гоша нашарил ключ и открыл входную дверь. Он вошел первым и включил свет, потом пригласил меня в дом.
- Здесь живет мой брат, Арик. Вот он, счастливец, живет совсем один. Мать его, моя тетя живет у младшей дочери, помогает ей с внуками. Так что, тебе здесь будет удобно. Никто не будет контролировать и вмешиваться в твои дела.
Он поднес мой саквояж в комнату, в которой мне предстояло жить ближайшие три дня, показал, где что в доме находится и, видя, что у меня глаза слипаются, удалился, пообещав завтра заглянуть.
Я огляделась кругом. Комната была большая. По центру стояла кровать, до неприличия огромных размеров, такую еще в народе называют "сексодромом". Возле одной стены находился платяной шкаф, в который я закинула свои вещи, распаковываться не было сил. Возле стены напротив стояло трюмо с зеркалом, в котором отразилась моя измученная физиономия. Чистота в комнате была идеальная. Я быстро разделась, нырнула в постель и тут же вырубилась.
Проснулась я, как мне показалось через мгновение, от стука двери. Нехотя открыла глаза, долго пытаясь сфокусировать после сна взгляд и понять, где я нахожусь. На меня в упор глядели огромные зеленые глаза. Я никогда в своей жизни не видела такого яркого зеленого цвета. В книгах читала о таких, но сама не встречала и думала, что авторы для придания пикантности слегка преувеличивают. А теперь на меня взирали изумрудно-зеленые глаза, и я видела, как они постепенно наливаются гневом. Хозяйкой глаз была высокая стройная красивая девушка с рыжими волосами, которые волнами спускались ей не плечи. Красавица кончила разглядывать меня, презрительно фыркнула, решив, что я не стою ее внимания, и со словами: "Ну, он мне еще ответит за это,"- вышла, громко хлопнув при этом дверью. Я только услышала, как ее каблучки сердито застучали по лестнице.
Сон у меня тут же пропал. Я взглянула на часы – было около 12 часов дня. Оказывается, я спала совсем не мгновение. Надо было торопиться, чтобы застать в институте нужных мне людей.
Через полчаса я уже сидела в кабинете у директора института и передавала ему приветы из Москвы. Он тоже очень расстроился, что папа Сережа не смог приехать, но тут же успокоил меня и заверил, что все идет как надо.
- А где ты остановилась, Сашенька? – спросил он у меня. – Почему не сообщила, я бы тебя встретил, или послал кого-нибудь. Да и остановиться тебе у нас было бы лучше.
- Спасибо, я остановилась у двоюродного брата Гоши Гвазава, - ответила я.
- А, у Арчибальда.
- Да нет, Гоша его Ариком называл.
- Арик – это его домашнее имя, а так его зовут Арчибальд Евграфовия Чачибая.
- Ничего себе сочетание, - усмехнулась я, - с первого раза и не выговоришь.
- Да, не как-нибудь. Кстати, он завтра тоже защищается. Ты, Сашенька, иди, отдохни перед завтрашним днем. Я уверен, все будет нормально, а вот отдохнуть тебе не мешало бы.
- Спасибо, Тенгиз Аполлонович, за все. Я у вас в неоплатном долгу.
- Даже думать не смей о какой-либо благодарности, - замахал на меня он руками. – Во-первых, так приятно помочь красивой женщине, а во-вторых, мы все дети папы Сережи, какие могут быть счеты между членами одной семьи.
Он вышел из-за стола, проводил до двери и на прощанье поцеловал мне руку.
Я нашла ученого секретаря и вместе с ней перепроверила все бумажки и иллюстрационные материалы. Казалось, что все было в норме. Она тоже успокоила меня и посоветовала как следует отдохнуть перед завтрашним заседанием.
Я вышла на улицу и побрела по городу. Не смотря на то, что сезон был еще не курортный, все равно на улицах в дневное рабочее время было много народу. Люди никуда не спешили, медленно прогуливались, наслаждаясь теплым весенним днем, ласковым южным солнышком, свежей зеленью на деревьях, красивыми цветами, в изобилии росшим вокруг, щебетом птиц, бурно отмечавшим свою радость по поводу окончания зимы.
Так, впитывая в себя картины чужой радости, я дошла до берега моря. Ночью я слышала рокот, чувствовала его присутствие, а теперь увидела его воочию. Оно было прекрасно. Большое, шумно дышащее, море всегда вызывало у меня восторг и чувство умиротворения. Я могу часами глядеть, как оно с размаху бросает на берег волну, которая, коснувшись земли, распадается на миллионы белых мышей, стремящихся охватить все пространство, дотянуться до моих ног, но не дотягиваются, убегают назад, чтобы набрать силы и вновь и вновь, с настойчивостью, присущей только воде, пытаться совершить задуманное. Это вечное движение действовало на меня завораживающе. Кто я по сравнению с этой живой вечностью? Песчинка в море цивилизации. Сколько людей до меня стояли так же на берегу этого моря и поверяли ему свои проблемы? А сколько их еще будет после меня? И что значат мои проблемы на фоне их проблем?
В мыслях о вечности и о своем месте в этой вечности я простояла часа два, глядя на живое перпетум мобиле.
Уже смеркалось, когда я вернулась в дом. В нем опять не было ни души. Я побродила по комнатам, а потом, случайно взглянув в окно, увидела Гошу, бредущего по улице. Мне очень интересно было узнать, где же этот таинственный Арчибальд Евграфович Чачибая и почему меня устроили у него в доме. Я быстро выбежала и догнала Гвазава.
- Добрый вечер, вы случайно не знаете, где мой хозяин? – обратилась я к нему.
- Ничего, Сашенька, не беспокойся. Он не против. Я часто пользуюсь его домом. Места много Он живет один. А тебе, что-нибудь не понравилось?
- Да нет, понравилось. Все очень хорошо. Но просто как-то неудобно. Второй день живу в доме без его ведома, а с ним так и не знакома.
- Сейчас познакомишься, вон он как раз вернулся, - заметил Гоша и махнул рукой в сторону моего временного прибежища, в котором ярко светились, пять минут назад еще абсолютно темные окна.
Перекидываясь отдельными фразами, мы дошли до особняка. Мой спутник без колебаний, сразу же направился в кухню. За обеденным столом, опершись на локти и обхватив руками лохматую голову, сидел молодой мужчина лет тридцати. Перед ним на столе стоял графин с темно-красным вином и наполовину полный стакан.
- Арик, - позвал его Гоша.
Арчибальд поднял на нас черные глаза в обрамлении длинных пушистых ресниц. "Да, я б тоже не отказалась от таких ресниц, – пронеслось у меня в голове, - не ресницы, а прямо женская погибель".
- Арик, познакомься. Это – Сашенька из Москвы. Она поживет у тебя несколько дней, - представил меня Гвазава.
Хозяин встал, галантно протянул мне руку и произнес:
- Очень приятно. Арчибальд, но для вас можно просто Арик. Как вам у нас нравится, - продолжил он светскую беседу.
- Очень нравится. У вас прекрасный дом. О таком можно только мечтать, - польстила я ему.
- Спасибо, но вы преувеличиваете в оценке моей скромной обители. Это обыкновенный небольшой домик среднего жителя нашего города. Вы бы посмотрели на другие. Здесь целые дворцы есть. Куда уж мне, скромному научному работнику с ними тягаться.
- Ладно, Арик, не прибедняйся, - вмешался Гоша. – Чем соловьем разливаться, лучше угостил бы нас тоже. Чего это ты один пьешь, как алкаш?
- Сейчас-сейчас, - засуетился хозяин, и они вдвоем с Гошей моментально накрыли стол. Сразу же появились приборы, свежая зелень, сыр, вареная курица, лаваш и даже глубокая миска с дымившимся соусом.
- Присаживайтесь, Сашенька, поужинаем.
- Спасибо, я в городе перекусила и вообще, так поздно стараюсь не кушать.
- И даже за хозяина не поднимете стакан? – удивился Гоша.
- За здоровье хозяина выпью, - согласилась я, взяла протянутый мне стакан, наполненный красным вином, и произнесла, - мир этому дому.
С этими словами я пригубила вино и поставила стакан обратно на стол. Вообще я с детства люблю десертные сорта вин. И только позже Важа приучил меня к столовым кахетинским винам, показал их прелесть и достоинства. Но все же я предпочитаю один-другой бокал тягучего, тяжелого вина типа "Хванчкары", которое не выпьешь во время трапезы, а только после, чтобы именно этим бокалом, как венцом, завершить ее.
Вино было прекрасное. Домашней выделки, из хорошего сорта винограда, в меру терпкое, в меру сладкое. Такое пить и пить. Но вот пить, как раз сегодня не хотелось. Для завтрашнего дня нужно было сохранить свежую голову.
- Ну, что же ты, Сашенька, такое вино грех не выпить, - настаивал Гоша.
- Вино, правда, отличное, но я очень устала и боюсь, что меня сразу развезет. Извините меня, я пораньше лягу спать, - твердо сказала я, давая понять бесполезность дельнейших уговоров, и вышла из кухни.
Я немного поработала над бумагами, а потом решила принять ванну и спустилась вниз за разрешением. Подходя к кухне, я случайно стала свидетелем разговора братьев, который доносился из-за неплотно прикрытой двери. Разговаривали они по-грузински.
- Ну, что ты, как пятнадцатилетний юнец, который в первый раз вырвался из-под опеки мамочки, переживешь из-за какой-то бабы? У тебя в жизни сколько их было и сколько еще будет. Было из-за чего расстраиваться? Гуляй, пока жены нет, а главное, тещи нет. А то я совершил уже такую глупость, а теперь раскаиваюсь.
- В первый раз слышу, что твоя Нуца плохая жена, - послышался голос Арчибальда.
- Нуца-то хорошая жена, и детей мне она отличных подарила. Я об этом и не спорю. Но моя теща – сущий демон в юбке. Главное, пока был жив тесть, царствие ему небесное, она ему изменяла направо и налево. А теперь из себя святую невинность стоит. И мне житья не дает. Туда не ходи, сюда не смотри. За каждое опоздание на пять минут должен, как мальчишка, отчитываться. Вот и сейчас я сижу здесь, а мне все время кажется, что за нами кто-то наблюдает. Скоро у меня мания преследования разовьется, - жаловался Гоша.
- А ты на нее внимания не обращай, - посоветовал ему Арик.
- Я и не обращаю. Но когда теща приезжает, они с Нуцей в два голоса начинают меня пилить. И так пока меня совсем не припечет, и я не взорвусь и не отправлю "дорогую мамочку" обратно в деревню. Тогда и Нуца сразу вспоминает про свое место в доме. Нет, брат, ты-то не повторяй моих ошибок. Все женщины одинаковые. Не женись. Гуляй, пока гуляется, - наставлял он двоюродного брата.
- Нет, Мила особенная. Она такая красивая. А глаза у нее как трава ранней весной. Один раз взглянешь в них, и отводить взор не хочешь. А волосы у нее – как огонь, и сама она как огонь. Я таких женщин еще не встречал, и уже никогда не встречу. Как глупо получилось. Вчера вечером так хорошо сидели в ресторане, я только хотел ей сказать о своей любви, как в это время со мной поздоровалась Софико, которая была со своим братом и его невестой. Мила сразу же меня переспросила, что это за красивая девушка, с которой я поздоровался. Я ответил, что это моя двоюродная сестра. Это же правда – ее отец, дядя Тенгиз, приходится братом моей матери. А Мила от слов "двоюродная сестра" взорвалась, сказала, что нечего ее так нагло обманывать, что она уже знает, что у нас в Грузии "двоюродными сестрами" называют своих любовниц, и что если она приехала из Минска, это совсем не означает, что из нее можно делать дурочку. Я, как ни пытался объяснить или даже вставить слово, ничего не получилось, она схватила свою сумочку и убежала. Целый день я ее искал и не смог ее найти. В гостинице ее нет. Не знаю где ее искать и что делать.
- Не переживай. Найдем тебе в сто раз лучше твоей Милы.
- Нет, я сейчас ни о ком, кроме Милы думать не могу, - возразил Арик.
- Далась тебе твоя Мила. Клин клином вышибают. Да, вот, чем плоха Сашенька. Очень даже ничего, и фигурка неплохая.
- Да, кстати, а кто она такая? – поинтересовался моей персоной Арик. – Откуда она взялась?
- Из Москвы приехала отдохнуть.
- Она производит совсем другое впечатление, не похожа она на простую отдыхающую, с сомнением произнес Арчибальд.
- Да ладно, как будто ты не знаешь, зачем они все сюда приезжают. Вот и помог бы женщине отдохнуть. Я бы на твоем месте не терялся, а мне спасибо сказал – с доставкой на дом получил. Эх, если бы не моя теща… - мечтательно произнес Гоша.
Дальше я уже не могла слушать обсуждение моей фигуры и образа поведения и, постучавшись, вошла в комнату.
- Арик, вы не разрешите мне воспользоваться вашей ванной, - спросила я у хозяина.
- Конечно, Сашенька, какие могут быть сомнения. Сейчас я вам все приготовлю, - он подскочил и пошел мне навстречу.
- Знаете, меня сегодня утром разбудила очень красивая зеленоглазая девушка. Кажется, она была расстроена моим присутствием в вашем доме, - рассказала я им утренний инцидент в моей комнате.
Арик побледнел и беспомощно посмотрел на Гошу. Тот развел руками, а потом едва заметно кивнул в мою сторону.
- Я извиняюсь, если я невольно стала причиной вашей размолвки, только вы обязательно найдите девушку и объясните ситуации. И поверьте мне, если она вас любит, то поймет и простит. А если не любит, то никакие объяснения ее не убедят в вашей правоте. Это я вам, как женщина говорю. Мы верим только в то, во что хотим верить, - посоветовала я несчастному влюбленному. В ответ он благодарно улыбнулся мне, и мы молча вышли из комнаты.
Когда через пятнадцать минут я заглянула в кухню, чтобы поблагодарить за ванну, там никого уже не было. Все было убрано и сверкало чистотой.
Утром в доме опять никого не было. Зато на кухне меня ожидал на плите горячий чайник, а на столе были расставлены тарелки с сыром и колбасой, стояла банка с растворимым кофе. Весь этот радующий глаз натюрморт венчало еще теплое хачапури. С благодарностью в душе к внимательному хозяину, я быстро позавтракала и оставила после себя такой же идеальный порядок, который видела вчера вечером. Потом, облачившись в строгий костюм, приличествовавший предстоящему событию, я отправилась на свою "Голгофу".
Первый, кого я встретила, войдя в здание института, был Гоша.
- Ты?! – страшно удивился он. – Что ты здесь делаешь?
- Защищаюсь, - спокойно ответила я.
- От кого защищаешься? – не понял он.
- Диссертацию защищаю, - сказала я и рукой показала на объявление о заседании Ученого совета и повестке дня.
Вид Гоши точно соответствовал моему представлению о поведении артистов в финальной сцене "Ревизора". На его лице отразилась целая гамма чувств, от полного недоумения, сменившегося заторможенной работой мысли, затем начали появляться какие-то проблески понимания и по мере того, как до него доходил смысл ситуации, лицо его все краснело и краснело, пока не приняло ярко-пунцовой окраски.
- Так вы – Александра Небиередзе? – только и смог выдавить он из себя, сразу в разговоре со мной же перейдя на "вы".
- Да, я – Александра Небиеридзе, - подтвердила я.
- А кто же тогда Сашенька Мережко? – продолжал недоумевать он.
- Тоже я, только Мережко это моя девичья фамилия, а по мужу я Небиеридзе.
- Это о вас мне звонил Сергей Николаевич? – догадался Гоша, - почему вы не прилетели самолетом? Я вас встречал в аэропорту.
- Сухуми не принимал, и нас посадили в Адлере. А я не стала дожидаться и доехала поездом, - прояснила я события позапрошлой ночи.
- Да, нам объявили, что самолет задерживается до утра. Утром я встретил самолет, но вы не прилетели, - подтвердил он.
- А как я могла прилететь, когда я уже приехала на поезде, - пошутила я.
- Правильно. Чего это я. Что-то я не в форме сегодня, тяжело соображаю, - с виноватой улыбкой констатировал Гоша.
- Ничего, бывает, - не преминула я съязвить. И тут нас пригласили на заседание совета.
Через год в Москве, после успешной защиты докторской диссертации мне преподнесли букет роскошных белых роз. В цветы был вложен листок, на котором без подписи, по-грузински была написана только одна фраза: "Самому очаровательному доктору на свете".
Иллюстрации Ирины Амбокадзе