I
У неё были красивые белые руки. Она это знала. Все её платья выгодно их подчеркивали. Ей завидовали. А ему говорили, что он неудачник. Некрасив, невысок, небогат. Очкарик… Но он был толков, и многим полезен.
Он с детства рос бурьяном при дороге, занимался, чем хотел, воспитуемый лишь общими наущениями. Она быстро впитала выгоды слова «дай», и материнское приобщение к труду считала вопиющим покушением на свободу личности.
В четырнадцать вокруг неё вились старшеклассники, соседки и одноклассницы хотели дружить, а подруги – завидовали. Он увлекался стихами, рыбалкой и астрономией. В шестнадцать ему подарили копилку, а ей завели сберкнижку. Копилку спустя год украли, содержимое её вклада немедленно сплыло в кафе. Он утверждался в математике, географии, истории; она самовыражалась в немецких тряпках и чужих авто. Жизнь, до самой её сути, он подвергал сомнению. Она в идеализации кумиров исходила до раболепия: «чтоб золотинки с нимба не упало…»
Первый поцелуй он сорвал в семнадцать, она – с пятнадцати лет познала прелести любви на крышах высоток (Ты не умеешь… сюда… ага… теперь гораздо глубже…) Он был скован, она – расторопна. Она любила ритмичный попс и рок-н-ролл, он – рок-н-ролл и тихую музыку современных композиторов. В восемнадцать он пел свои песни, она – перепевки из совпатриотических:
– Отдай наш хлеб,
возьми свой сахар:
Куба, пошла ты на х…й!
В двадцать два очередной любовник сделал её королевой заштатного конкурса; он – привык к терпким плодам побед и чугунной горечи поражений. Его друзьями были художники, играющие на трубах, и трубачи, играющие в преферанс; её – владельцы магазинов, работники прокуратуры и блатота… (Спи со всеми – кто-нибудь да женится.) Он вырос реалистом в жизненной реальности и романтиком в духовной сфере. Она всюду демонстрировала склонность к театральным эффектам и настоящей романтике предпочитала антураж.
Мало ли – год счастья? Много ли – терпеть этот год? Костяшки счётов, чаши медицинских весов, сито души, оценки, суждения, взгляды со стороны, слова – глаза в глаза… Что важно? Когда вопросов больше ответов – приходится разводить руками. А развёл – всё рухнуло.
Милашки и феи его прошлого отщипывали, откусывали, рвали по кусочку его душу, обнажая её, и плевали в открытую часть ядом. Каждая отняла дольку жизни, нанеся рану, в одномомент-ной совокупности смертельную. Но выщербленные места зализывались, и всё повторялось. Она была подобной им «добренькой девочкой» и первый раз осталась с ним в двадцать пять. (Серьёзно – женишься? Ну, молодец!) Ей нравились «Пежо», «Клико» и спаниели, у него имелся «Запорожец», вмещающий два человека и собачонку… К собакам, кстати, не кипел. Больше кошек. А она наоборот. И вообще – всё наоборот. Не так. По-другому. Сначала – было забавно, потом в тягость, дальше – трещины, овраги, пропасть, камнепады и обвал…
Что говорить? Семейная жизнь не вышла. Он – «вечно умничал», она – «не видела ничего дурного». Один прощал и терпел, знал и мучился. Вторая половина хотела нежиться и повелевать. Отсюда враньё, бесконечные истерики, и – как последнее оружие – хамство. Ему вменялись робкие попытки уколоть глаза правдой. Ей многое сходило с рук и часто фартило. Он – экономил, в заработки двора не цеплял, она – месяц за месяцем клялась взяться за утреннюю гимнастику, но быстро подавляла желание. Бралась за диету, – набирала лишний вес, объявляла вязку свитера – хватало на собачий поводок… Непропорциональность вкладов блистала очевидностью. От него – и цветы, и кольца; от нее – пыль, сухие плети комнатных цветов, чужой мед на губах…
Мелочи главное. С них начинается, они – подчеркивают, ими – завершающий аккорд. Когда в целом – ещё куда ни шло, а разбей на тысячу осколков – и не склеишь. Точно вазу династии Мин. Уж всё по ней: сменил друзей, работу, мебель… В рост по службе двинулся. А не то. Денег – мало, коллеги новые – тоже не пришлись. Сама в три раза меньше приносила, а давала и того не насчитать, но – всё по ней. Бралась шить, – не потянула, уборку в доме – его ждала. Чтобы – поровну. И вилку не так держал, и ложку с краю оставлял, и хлеб надкусанный – обрежь. С собакой – он гулял, она – за кошкой – и пальцем не двинула: брезговала. Будто сама – мармеладом ходит… Взялся за хобби старое – уйти душой от бытовухи – не пускала. Лаской могла, слезами, а брала своё. Да и любить умела. Сладко ему было с ней, тепло, объятно, родно. Как в земле своей. Как она притягивала, несвобода! Вот могла. И такой желанной виделась ему, когда хотела – страсть. Пуще воли каторжнику. На то и узы.
Только видно всякого источника довольно будет. Недоступность влекущую – разорвали ветры, миражи ушли, а схваченное – утекло сквозь пальцы. Отсутствовали в нём жилки карьеризма и коммерции – «миллион в карман не влезет», потому потребности её возросшие восполнить вовремя не смог, за то и поплатился…
И сначала, и потом – было больно. Сколько верил, столько обманулся. Пришлось терпеть. Возможно, что и ей… С детьми не получилось, математикой кнута он не владел, и с головой ушёл в свою ипостась – открывать иные звезды.
Расстались тихо. За месяц она выпорхнула за француза, и укатила прочь; спустя шесть лет, он женился на лаборантке и сделал её приличной домохозяйкой.
Когда от жизни не ждёшь ничего хорошего, она приносит только приятные сюрпризы. Она писала о вечном сафари, и слала улыбки со всех континентов: Лувр, пирамиды, желто-uолубые колера Копакобаны… Он читал в оригинале чужой шрифт и проникался пониманием момента.
Менялись календарные модели, и вот история сменила курс. Двигались пласты, рушился целик, открылась истина: рабочие лошади загнаны, мозги утекли, а пепел Клааса во впалые груди стучит нерешительно.
Бытово итоги таковы. К сорока он объял доступное: любимая работа, дом, семья; обошёлся без звёзд, но с лекциями мир объездил. У неё карты не выпали, и пасьянс не сложился, – сеяное не всходило, а выращенное-таки не плодоносило: жать было нечего. Принц бросил, граф остыл, герцог оказался скрягой, а «новые дворяне» больше ночи не дарили…
Казалось – хорошо. Судьба распорядилась столиками, – каждый пережёвывай своё… Однако, песчинки дней унесены, а пустота не заросла. Словно вытравили что, лишили важного, невосполнимого. Трудно объяснить… Щербинка на золотом блюде. Отпечаток на конверте мечты. Монетка закатилась, без которой целкового и нет: задуманного не купить, а стало быть, – не воплотить надежд и точки не поставить. Пат. Хлопотно с ней было, но – проще. Не скучно. И ночью, со страниц тревожных снов, если что срывалось – её имя…
II
Профиль у него был – что надо. И свобода была. Глаза ничего. А сказать, что он: «мужчина» – это смелость. Рост маловат, на деньги – тоже… Но ведь брал за душу. Имелось что-то за ним. Она-то о-го-го! Вертела этим племенем – дай всякой так. До ногтя их знала, до мускула. Кто… чего… и – как… А с ним – попала.
Платьев у нее, – сколько помнила, – не считано. Уши проколоть – в пять лет; босоножки – югославские; пирожное в кафе – кусочек, но оставить… Себя сразу надо ставить, любой мальчишка знает. Он, как появился во дворе, – сразу стал особняком. Ни с кем. Сам по себе. Мог войти в команду, мог уйти из компании. Она тогда ещё сказала: возьму.
И не сохли по нему, – бери голыми руками, а никому не отломилось. Зря пытались! Все съели. За ней-то чего таить – очередь, приятно вспомнить. В школу – девочки и те ссорились: кому с ней вместе; с уроков – за руки – лучшие. Портфель со второго класса не носила. Уважали, за честь почитали – на день рожденья. И никому не отказала. Дружить – уметь надо. Без ума авторитет не заработать. Когда он победил на областной олимпиаде, – тоже понял. Историей да астрономией сыт не будешь. Активным стал, заметной величиной: литкружок вёл, на сборах пропадал по туризму, КВН, конечно, без него не обошёлся. Списать – давал. Себе просить – никогда. Гордый.
Дразнила она его. И во дворе с гитарой, и с ребятами на танцах. Обнимется тесно с Пашкой и движется медленно-медленно, а сама глазами – насквозь… Игорь сволочью оказался – прямо на крыше её как-то. И раззвонил. Ещё наплёл, чего не было. Мать по горячему и врача нашла – обойтись без позора, а раз такое дело – чего там… Любовь борьбы требует. Эх, чего захотела – арбуз без косточек! Без труда и рыбку…
Что каяться? Все они сначала любят. И так им нравится и эдак. Как Антону. Прощают всё на свете. Петя. Терпят, чтобы своего добиться. Игорь. Дальше – древняя колея… А вот с ним – интересно было. Мнения совсем не совпадали, то и влекло. Любая тема, простой вопрос, – а какие ракурсы открывались! Никогда не думала, что есть такие углы. Всегда мимо ходила, не задумываясь… За одни точки зрения – убить мало, но чаще – целовала.
Когда ногу сломал, каждый день звонила: «ты дома?» И прощалась одним и тем же: «крепко стоять на ногах». Он злился, но быстро привык. Так и приручила: коты любят ласку. А приручила – и сама приклеилась. Не в привычку – действительно тянуло. И таяла и дрожала… Себя едва не забыла.
А у самой-то забот и планов – выше крыши. И консерватория, и языки – всё хотелось охватить. Да ведь и жертвовать надо? Ничего, искала время. Крутилась, что белка цирковая. По дому раз-два – всё сияет, из кухни – запах на весь двор, на лекции – не выспавшись, с обеда – в агентство, вечером – спортзал. Ради мечты. Ради титула. Все силы, всю лесть, всё обаяние. Надо – и легла бы. Чтобы там стоять. Ему – едва хватало пять минут. Но уделяла. Ближе к ночи. Как правило, звонила. Со временем и больше и дольше. Пока не осознала – нужен. Надо брать.
Да и чем она могла его? Собой разве. С того конкурс за ней и остался – отступать некуда. Хотя, чего там! Вряд ли по-другому вышло: с её связями и пластикой врожденной. А шаг поставленный, а голос, руки холёные, пальцы тонкие, когти – настороже? Даром что с Патриса Лумумбы… Красота – это свыше…
Ах, зачем людям слава? Манит-втягивает-губит… Чтоб совсем не затянуло – завела собаку. Против его кошки. Смешно! Её к подъезду вечером на «Форде», он – навстречу с удочкой – Машку карасями баловать.
Правду говорят, узнать человека – замуж выйти. По первому времени свободой пахло: музыканты, преферанс, широта, раскованность, свежина идей. Потом – сбродило. А раз так – пошла и горькая, капля за каплей. То, сё, третье. Конечно, скандалы. Как без них? Не на пустом ведь месте – были чувства.
И расстались быстро. От «люблю-люблю» до «хватит, наконец» – двадцать месяцев. Быстро проехали. Доверие таяло, росла неприязнь и скоро жизнь стала невыносимой. «Туда не ходи», «дома не стирано», «зачем эти курсы?» Будто это главное.
Сам как ударился в историю – профессионально – так и пошло. Пошлее пошлого. Завёл две папки: в одну – материал для канди-датской, другую озаглавил «ерунда». Причем последнее время только в ней и рылся. А чего его история – только траты, никакой прибыли. Душа она, конечно, и невидима, и вечна, но тело без монет – цветок засохший. Мумия. А ещё друзья подобные. Накурят, нагадят, споры на кухне до четырех утра – бред полуночного бдения:
И тесен мир, в котором тонут,
И ближе небо в каплях глаз…
И тот – по мотивам краденых сюжетов. Понимали бы чего… Ещё её учили! Сами не больно добились. А мочь – и того не могли… Комплиментов – не жди, кофе – давай, из подарков – кружки именные. Техническая интеллигенция перекованная. Композиторы, поэты, археологи… Хренологи! Выросли из пустяшных дел, но и дальше не пошли. Бессребреники и графоманы. Зато водку трескать – доктора алкоголических наук!.. Ему, кстати, алкоголь способствовал. После красного – мог и три часа подряд… трезвым – полторы минуты максимум. Любил, наверное… дурачок восторженный.
Разводились – думала отдохну. Добилась свободы! Наконец-то – мужчины, магазины, телефон… Везде успеть, отметиться, сверкнуть – возобновить сношения, знакомства новые открыть, кредиты вернуть утраченные… Снова – фотосессии, благородные коктейли презентаций, мордатые джипы и статные кавалеры…
Жан давно попал в поле зрения. Запал как мальчик. До замужества обхаживал. Хотел. Ну и ладушки: не подарить себя любящему, – больший грех, чем брак по расчёту. Вот и поймала, как пельмень шумовкой. Прощай немытая Россия, стоны о падении нравов, улица Кирзового Сапога и двадцать семь календарей. Пять недель и – вива, Франция! Лазурный берег, оригинал Эйфеля, домики игрушечные, а их с Жаном – самый-самый. Вырвалась, – надышаться не могла: всю рвало, на части распадалась. Мир кружился, словно крылья Мулен Руж. Задыхаться – позже стала. И рассветы, до которых бежать – не добежать, и обсохшие губы, которым пофиг чужераннее утро Парижа, и галльский дух кривых щербатых мостовых, и арабы…
Ах, Жан, конечно, был божественен. Сразу и Мишель нашёлся. Но похож-то! Господи, ведь не бывает так. И срок известен, и сама знаю, но гляну – зеркала не надо. Чертовщина. Жан не долго слепал – тоже на год хватило.
После Жана был Гамаль. Тоже не вышло. И всё просчитала, да кто страхует от осечек? И прижимистый, и ревнивый, и деспот. Что себе на уме – пусть. У нас каждый третий – мелкий авантюрист и большое трепло… Но – террорист! Океаническая ошибка…
Эндар увёз в Латинскую Америку. Третий сорт… Нет – милый, и нежадный. Даже слишком. Никому не отказывал: денег, секрет какой, рецепт фамильный – всё без умысла, от души. Взрослый мужик, а вместо мозгов язык отрастил. И тот – из задницы. Спорить с ним – одна вонь. Но сколько наступать на грабли? Хотя, если глаз нет… Поначалу всё темперамент показывал – латинос, только где ему против неё, зубы съевшей. Раз, другой осадила, где рукой приложилась, кое-что продемонстрировала из опыта советского, – и всё на зрителя. Пытавшийся из себя что-то представлять супруг быстро сдулся и всё пошло своим чередом.
Внешность её козырь. «Учишься? Умею!» Сила, и она же – бомба с таймером. Механизм считает время, финал неизбежен, не-реализованные моменты скапливаются. Даже ток теряет силу в проводах. Это как чахотка – таешь, таешь. Словно ежегодный штамм гриппа – каждый раз всё хуже. В двери уже не стучишь – или в лоб откроют, или сзади не поймут. Оскорбят – улыбаешься, так принято, так легче. Знаешь и молчишь – мудрая. А таймер не унять! Песочные часы, механические, атомные: результат предопределен… И ведь не дура, – энциклопедии читала, афоризмы в сборниках, музыкальное образование, иняз какой никакой, бальные танцы, восточные религии, кровь предков опять же... Но вот итог… Сын вырос, женился, устроился. Какие-то машины, плантации, поставки. А она в шезлонге с блокнотом…
И что – жизнь удалась? Да: тропики, лайнеры, фестивали, бриз, солнце в полнеба. Ни тебе ковыренной земли, ни хамства соседского. Кофе, сок, бананы… А кого любила? Всё запутано. Так что не осмыслить, не сказать. Сложены законы, песни, мечты. Обойдены, изловлены и спеты. И снова – сложены. Груды всего. Потом чирк – и пламя. А главного не сказано. Стоишь, озираешься и понимаешь – ничего не изменить. Зола…
III
Чего им не хватало? Ей Богу – дети. Плохо? Не им одним. Трудно? Многим трудно. Сил нет? Терпи. Нет – вскачь по заграницам, нет – утешился с лаборанткой. Горшки побили – всё. Оба не ангелы. Сколько лет, а ума не нажили: бесятся люди. Теперь и детей нет. А её ребенок – ещё глянуть надо, от кого. Может, и жили бы… Родители по знахарям ходили, да без толку: то ли на роду написано, то ли век влияет. Никто из колдунов себя не вылечил – шарлатаны видно. Да и некого охмурять – он в командировках, она – за тридевять земель, с нерусскими. Только и видели… Ой, да что там! Всё смешалось – народы, понятия, вкусы… Время размытых контуров. Жизнь пошла вразнос, люди пустились в тяжкие – военные подались в бизнес, ученые в литературу, инженеры в киллеры…Все обожглись, все эгоисты, и что – обязательно мужей менять? Каждый стал женоненавистником?
Думала, – сама лжет постоянно, то и все вокруг подобные? Дурёха. Не знаешь, что сказать – говори правду. Врать зачем? Да на пустом месте. «Боль – обостряет», «ревность – привлекает», «ссоры – связывают»… Подсекла, а как же! Полагала: никуда не денется… Месяц, год и три и пять – притирка. Что угодно станется! Слухи – они со скоростью газа… Без врак достанет неприятностей. Достало… Сама хотела – вот и хлебай полной ложкой!
Вот – семья, казалось. Образцово-показательная! Пример коммунистического общежития. Дом завидовал, не один подъезд. Тёща, тесть – свои люди, мать родную видел реже. Все довольны. Душа в душу. Чем помочь – в лепешку. Они к ним, что к себе домой: встречай, зятёк. Как будто у него и дел своих не существует. Друзьям-коллегам с того ночь и доставалась… Утрами не завтракал: всё – вперед, всё – некогда. И что интересно, ему работы – всегда море, твердь шатается, ноги подкашивает, а ей хоть бы хны: ничего не надо, всё не про её честь. Только кто привычным дорожит? Жалеют, когда – теряют. А доставшееся даром – и вовсе не ценимо. Недостойна она доверия, каждый скажет. Не злорадства ради – из принципа. Что с неё требовалось невероятного? Лишнего себе не брал – всё любимой. Получай, – отблагодарили. Подлость – это у них семейное.
Лаборантка его эта – тоже не самый люкс. Всё чего-то просчитывает, сверяет, делит, как цыган солнце. То и дело губы поджимает. Спасибо, сор не выносят: возраст. Кому она нужна, как не ему? Никогда и никому! Так и нянчила бы кошек: сначала двух, дальше трёх, а там и четырех… Не шлюха, так – на голову чудаковатая. Вечно всё – не слава Богу! Или судьба ему такая, или сам заслуживает?..
Мусор – он, бельё на балконе – он, ковры на спортплощадке – тоже сам. Везде – хозяин. И не гулял. Раньше времени… Правильный мужик. Держаться бы обеими руками, – нет. Собственные бзики аргументом посчитала. Лаборантке и возраст не помеха, – какая разница? Что такое: десять лет, в тридцать да сорок?.. В магазины – так она. Туда, обратно – на такси. И денег не брали – о, как! Сады цветут каждый год, ухаживать – кому? Нагородила огород – трудись, разгребай, а высадить лопухи, да завеяться – легче всего. «Умной» кто назовёт? «С милым рай, коль Фаберже»! Плохо, что ненадолго. Все с кем зналась, горько пожалели. Проворонила своё, нечего обижаться.
Зря люди наговаривают. Неплохая она девочка была. Добрая, отзывчивая, открытая всегда, хохотушка, знала много, вкусом обладала, это сейчас большая редкость. А вязала как! Времени на всё, конечно, не хватало, это – да. Ну, так обеспечивать жену надо было! Баловать, конечно: новое и вкусное, приятные мелочи, большие сюрпризы. И вовремя! Или в отпуска декретные – почаще. Сразу прикипела бы к хозяйству. Тем более что – могла. Нет, сам виноват. По крайней мере, – не меньше. Раз поставил себя, – жни посеянное. А менять что задумал, – терпи и старайся вдвое. Самому надо!
Мир увидеть потянуло? А чего там – не такие люди? Что свобода внутри, а золото не каждое сверкает, – потом дошло, когда поздно. И Мишель появился… За одним – другое, будто шестерёнка: судьба. Она что жернова. А то и хлеще. Лелеяли мечты, пророчества сбывались. Его – мечты идиота, и ей – не слаще. Нечего суммировать, поделили… Вышла за чужого, родила ненужного ребенка, подалась к индейцам. Долги – они рано или поздно выплывут…
Вот уж точно – звезданутая! Собаку для чего ей было – «Шайбу» эту, или как там… Чванство одно. Ну и толку? С поводком её никто не видел. Дня не появилась. Модно, видите ли, – показаться нужным людям. А псина, она внимания требует, за нею тоже смотреть надо, не то Уксус тут как тут. Знатный кобелюга… Ей до лампочки, понятно, – по гостям, по салонам. Ни мужика не жаль, ни животины, ни себя, что люди судачат – «опрохвостилась». Поигралась, надоело, бросила… Так никто и не понял: куда она делась, спаниелька эта. Зато слава при ней.
И сам гусь! По столу не мог? Или хитростью? Зачастил бы вон из дома: охота, рыбалка, раздругой за хлебушком сходил, чтоб через месяц с бубликом вернуться – или лучшую нашел бы, или эту привязал. Что за мужик, коль никому не нужен? Ходи себе налево, радостям пьянства предавайся, – любая бы ждала, и тряслась и глаза проглядела. Пыль сдувала бы! Эх… Не наелся – не налижешься.
Жизнь, – чего хотели… В чужих глазах и горе мельче и деньги больше. Вот и моя: брак оформила, – давай кочевряжиться. Думала – завтра сызнова будет. Сходила замуж… Чего уж – конь да на четырех ногах спотыкается.
Смысл ей тут оставаться? Весь город знает – с кем жила, с кем гуляла; кто – хлесть по лицу, кто – волочился. С детства тягали, как гармошку: танцы до упаду, е…ля до крови… Кому лапшу вешать? Подруги – и те отвернулись: свои дети, свои беды. Двуличная, жадная, извинений от нее не дождешься. А! Береги честь смолоду…
Он одно требовал, ей другое подавай. Нет единства – собирай осколки. «Стерва» ничего не значит – всему есть причина. И «приятный человек» – тоже надо посмотреть. Что за человек – оно по ступкам не видно. У меня тоже – вес, имя, прошлое. Себя порядочным не считаю, но повода такого не давал. Тем не менее, я счастлив, а они – нет. Делайте выводы.
А чем она хотела мужа удержать: себе – шубу, ему – трусы? Дудки, милая! Видели таких: потом на пенсии она – белая-дебелая, а он – лысый, кривой и очки на резиночке. «Вань, воды! Чичас-чичас…» Ему тоже может, хотелось, чтобы по его всё было! Не всё ж по ейному? Надо и по справедливости, хоть иногда.
Жалко её. По себе знаю, как оно поворачивается. Сначала – крылья, ощущение полета, ах, свобода! А приблизишься к желанной синеве, – фотообои. И стена кирпичная, не разобьёшь. А удастся – так и останешься: на руинах. И смог вместо неба. Такая она, свобода женская. Когда за сорок – понимаешь, куда лететь было надо. Влипнуть, так – в варенье. Потому, как мир вообще – одна большая паутина. Висишь вне поля тяготения и – умнеешь. Будешь рваться, – раньше высохнешь, сложишь крылья, – может, пронесет. Вот и все связи. Чувствуешь паутину – и липко, и противно, а держит. Скоро и дергаться не хочется… Так-то!
Зарвалась девонька! Рано в позу стала. Нечего было хвастать, язык распускать: что и как. Она, значит, желает гулять сама по себе, а муж должен отвести глаза и терпеливо ждать в сторонке. Пока не свиснут – потрепать за холку и кусочком одарить… А раз ценила себя выше – нечего голову мужику морочить. Торгуй лицом по ресторанам!
Можно было и сойтись, – прощать тоже благо. Тем более в зрелом возрасте. Молодость наивна: трах-бах, прыг-скок, трали-вали, а когда желудок стоит чаще достоинства, а того и вовсе – объедки, приходит понимание. Мудрость, чуткость вовремя не проявили – всё, значит, навсегда. Расстояние в зрелости – решающий фактор.
Дурак он. Тупица. Из тех, которых опыт не научит. Умному – и синяка хватит, дураку – семью дубинами не помочь. С неё, что за спрос? Баба. Ну подгуляла – с кем не бывает? Плюнь на портрет и забудь, либо дай в глаз – и вся недолга. А он – дурак. Нашёл мымру… Худая, что жердь, ещё и рыжая. Прежняя, напротив, как расстались, – похорошела, расцвела. Весь город за ней падал, ноги мыли, – какая женщина! А он – выкинул…
Умом раскинуть, с целью подойти – какая пара получилась бы… Вода с цементом! У него – основательность, усидчивость, и голова шурупала. Логика – железная, путь краткий найти, единственно правильный – тоже за ним. И у нее – способности. Там улыбнуться, тому подмигнуть, с той пройтись, здесь надерзить, где-то оказаться вовремя… Глядишь имя сколотили, знакомствами обросли: всюду свои, на виду, на слуху. Где-то были, что-то отхватили, кто-то и помог бы: фактор личного знакомства! А есть знакомства – можно рисковать. Пыль в глаза, кивки да ссылки, обязательства на шашлычок. И дела, дела, дела!
Да. Половинку трудно подобрать. Идеал – в учебнике. Хочешь мужа путевого – учись, жену порядочную – закрой бутылку и работай. И уважать ближнего, и блюсти себя, и жить по совести. Доброе имя подобно храму, – годами строится, а потерять его, сжечь себя – в одно мгновение.
И ведь созданы были друг для друга, и – вот оно как… Глупо всё, как сама жизнь. И бессмысленно, подумать. А ничего ведь не изменишь. Ни-че-го.