…Клейкие губы, горячие и мягкие, робко и неуверенно касались моей шеи. Я не видел ее. Но догадался, что это была та самая официантка пикантной внешности в синем парике. Всегда, когда я заказывал коктейль, она проворно исчезала из бара… и всегда добавляла поцелуй. А за стойкой в баре ловко крутились аккуратные женские головки, их волосы – красные, рыжие, зеленые. И освещение лампы попеременно окрашивалось красным, рыжим, синим, зеленым. Потом смена цветов ускорялась, и они смешивались в пьяную грязь, и вдруг - слишком медленно, тогда зал утопал в красноватом зареве искусственного заката, в оранжевом неоновом дне, в синеве плавных переливов подводного мира, то зал в зеленых гранях горного хрусталя. А дальше глаза не успевали отслеживать подсветку и снова привыкали к нереальности…
…Немного покачивало. Но меня забавляло то, как весело искрилось вино. Прикоснулся к заветному бокалу, глотнул сладкий напиток, еще глотнул и еще… Чувствую, что я наполняюсь чем-то капризным, расслабляющим, ленивым. Моя кровь слишком разбавилась, но я удобно расположился на диванчике и только делал заказы. Мелькали девчонки-официантки улыбающиеся, с длинными прохладными пальчиками, быстрые, шустрые и яркие, - порхали словно бабочки. Еще выпил. Вкусно. Горячо. Хорошо. Неожиданно прижалась ко мне сочными губами, впилась в щеку, провела рукой по шее, укусила, игриво прикусила и все. Повернулся – всего лишь женская фигура, а цвета волос не разобрал – мельтешили радужные лучи ламп…
Мне показалось, что кровь моя тоже светилась красным, рыжим, синим, зеленым. Ноги неподвижны, руки подергивались в такт музыке, а голова чуть набок – я точно ребенок пытался отчаянно удержать, и сохранить поцелуй незнакомки… Музыка непонятная оглушала гулкими ударами, то растекалась животворящим звонким ручьем, то шумом падающей воды. Затем раздается страстный и манящий недоступностью девичий голос. Певицы нет. Но голос сказочный и чудесный звучит… И подпевал я сам не зная что – открывал рот, разминая губы. Музыка похожа на первобытные пляски. А грациозные и полуобнаженные тела танцовщиц с дико распущенными волосами блестели «змеиной чешуей». И со временем на них падал красный «плащ палача», плавились они в волнах пламени, увлекая изящными изгибами русалочьих рук…
Снова обжегся мякотью губ. Это другие губы – раскованные и ненасытные. Еще и еще… Наглые, общие губы впивались в шею, по щеке, и ловили мои губы. Спасаясь, я вцепился в бокал и утолял жажду. А перед глазами сонно двигались какие-то неуклюжие кубики, квадраты, овалы, прямоугольники, и все – красные, оранжевые, синие, зеленые. А в центре зала, встряхивая налипающую черноту, сворачивалась и разворачивалась абстрактная конструкция из полулюдей, полутеней и отдельных частей тела… И губы, что обволакивали, мяли меня – их все больше и больше, тоже синие, зеленые, красные, черные, хмельные, фруктовые. Липнут, щекочут, а чьи-то застыли на моих плечах и груди. Руки женские – льстивые, ласковые, с острыми коготками легко проникали под футболку. Жарко.
Еще не все потеряно. Есть воспоминания.
«Я должен вернуться, хотя уже ночь, хотя поздно… Я опоздал! Обещал быть вовремя. Она ждет?! Или злится?! Обиделась. Что я тут делаю, и как попал? Нет, я не собирался сюда заходить! Неправда. Я так не хотел. Я люблю тебя, Милослава! Иду к тебе. Прости. Бегу! Больше не могу. Спешу. Милослава – только ты и ты!»
Еще не все потеряно. Есть воспоминания.
«… О той единственной, неповторимой, любящей и любимой, интересной, бесконечно неизвестной, чужой и родной, тихой и буйной, меняющейся, фантастической, роковой и судьбоносной с дьявольским характером. Моя! Вся моя жизнь - Милослава - всегда думаю о тебе, навеки тобою болен, и мчусь к тебе!»
Оторвался от малоприятных, почти насильственных поцелуев, невольно похищающих мое дыхание и время.
Лабиринты комнат, тусклый коридор, смешки, лестница… Почти бежал. Точно полоумный выпрыгнул в дверь. На улице обдало бодрящим холодом. Застегнул куртку, поднял воротник. Ночь – безлунная, молчащая, загадочно одинокая. Сумасшедшим бездельником таскался нервный ветер между стен простуженных домов…
Я пошел домой. Делаю шаг, но ногу заносит в сторону, наклоняюсь. Тело не слушается. Для равновесия обнял столб фонаря. Слащаво улыбаюсь, глаза, наверное, раздобрели, посоловели – глупые и большие. Вижу дорогу, знаю куда идти, в твердой памяти – но меня заносит в бок. Не рассчитав силы, вместо того, чтобы поправить челку – махал руками будто утопающий!
Светофор. И снова красный, оранжевый и зеленый…
Точно наваждение. Я начал сомневаться, где нахожусь? Все в порядке. Машин нет. Прокладываю путь, разгоняя навязчивые сиротливые сны. Поворот. Второй подъезд. Необычайно легко я взобрался по лестнице. Долгожданная дверь.
Я стоял в нерешительности – совсем как смущенный мальчик. Предательски молчала тишина. Я вслушивался, но ни единого звука не нашел. Мятежное безмолвие горячей тяжестью давило на голову. Тихонечко, боясь нашуметь, я уперся лбом в дверь своей квартиры. Не мог войти в дверь! Не хватало сил: руки безжизненно висели, словно ватные, не хватало мужества взглянуть в глаза той единственной, любящей и любимой. Сам себе удивлялся. Не мог войти в дверь! Не мог заставить себя, вообще себя не ощущал, будто растаял там, в баре, будто потерял себя на чужих губах… Тишина сгущалась чернильным сумраком. А я все так же стоял на лестничной площадке. Слышал, как громко колотилось сердце, вот-вот выстрелит! Меня пошатывало в такт сердцебиения. Даже показалось, что толстые стены тоже пульсировали, как и я. Во рту пересохло, едва удалось глотнуть. Закрыл глаза. Милослава…
«Я вернулся. Знай, что я приходил. Но мне лучше не заходить. Лучше не показываться в развязном вызывающем виде! Ты потом все поймешь. Простишь! Слишком люблю тебя! Ты не спишь? Уставилась в окно. Из-за меня. Непутевый! Причина твоих страданий. Я - не ангел, далеко не ангел, а живой, а значит вправе ошибаться. Оправдываюсь! Только перед собой смелый, а если тебя увижу - нет не выдержу… Вдруг ты будешь презирать?! Нет, лучше завтра! Сегодня я уйду. Я виноват. Милослава!»
И увидел её как наяву. Хлестнуло по глазам. Отпрянул от двери! Она! Приоткрыл рот и задержал воздух…
Бледное лицо, заостренный подбородок, искусанные разбухшие губы. Волосы серо-голубые, немного косматые, словно волчий загривок, обнимали её за плечи. В ямочке на шее между ключицами росинкой сверкала слеза. Глаза её покраснели от слез и разбившихся надежд. Глаза Милославы красивые волчьи - каре-желтые, желто-карие, проницательные, всевидящие, пророчески карающие… Заворожен тем, что смотрюсь в её «бархатные» глаза, в два космических мира! Бледно-розовые ряды ресниц, длинные и стройные, точно нацеленные стрелы. Губы истерзаны - растоптанные лепестки роз. В уголках рта притаилась тьма. Милослава едва шевелила губами, что-то шептала. Я ничего не разобрал, ничего не понял, кроме учащенного собственного стука сердца. Навсегда запомнил её взгляд, исполненный грусти, смертельной тоски, но светлый, лучезарный, отпускающий светлый взгляд темных глаз, подведенных тушью. Что-то не то… Присмотрелся. Блеснула слеза, мягкая, бесцветная, увеличивающая глаза. Слеза умиления запуталась, повисла в её ресницах. По щекам они текли раскосыми полосами и в ложбинку на шее…
Мои глаза защипало. Я моргнул. Видение бесследно исчезло в черное пятно.
Взбунтовался, мне сделалось нестерпимо душно и воздуха не доставало. Задыхаюсь! Как мог стоять я так долго в подъезде, где смердело кислятиной, затхло, где гниющие стены истекали плесенью?
Метнулся вниз. Только вышел и сразу оказался около светофора. Красный, желтый, зеленый! Провел рукою по лицу, сплюнул. Почему я здесь? Я что никуда не ходил? Который час? Когда наступит утро? И было во мне что-то остановившееся, остолбенелое. Я тупо озирался. От тусклого неразборчивого света фонарей глубокая бездонная ночь мрачнела. Я побрел куда-то без цели, без смысла, без направления. Вроде бы смотрел куда наступать и все равно спотыкался… Но дышалось поразительно легко, хотя ветра нет. Ночь, казалось, не кончится никогда…
Устал, слоняется как бездомная собака по улицам. Нашел лавочку при заводском сквере и уселся. Ночь тщательно заштриховала пространство жирной иссиня-черной тушью. Удручающе… Тоненькими розовыми стрелами рассвет нескоро пробьется. Печаль поселилась в моем сознании предчувствием, что… никогда не увижу утро, никогда не увижу серо-голубое, косматое от облаков и припыленное небо, и никогда не увижу каре-желтые глаза Милославы, никогда…
…или помешательство?! К чему бы это? Страшно и жутко… Темнота иногда шевелилась сутулыми, нахохленными тенями прохожих. Интуиция подсказывала идти домой! А восторг страха нагнал скупую обжигающую слезу. Чтоб никто не видел, обманывая себя, я зажмурился. Тягучая слеза растеклась «смолой», и я вздремнул…
Смутно доносились чьи-то грубые нахальные голоса, раскаты нарочито громкого смеха. Возможно, меня толкнули или приснилось. Но ясно, что мое блаженно спящее тело привлекло внимание экстремально-бесбашенной молодежи. Чувствовал возню, что-то разливали, выкрикивали, сновали как шелудивые прокаженные крысы - ехидно и крадучись! Не думал пробуждаться - поприкалываются и уйдут! Вымотался я очень, и нет настроения куда-то идти, с кем-то разговаривать.
Плеснули на меня едкую жидкость. Я поморщился. Слишком внезапно и быстро. Я ничего не понял - меня обдало неестественным жаром. Сон мгновенно расплавился. Вытаращил от ужаса глаза. Я горел; охвачен огнем, весь в бензине! Ринулся к проходной: ноги связаны, упал, ежился, сворачивался морщинами ожога! Видел их - злорадным бешенством светились глаза, попрятались за ограду и деревья, наблюдали зрелище: сколько по времени будет гореть человек?! Потом я ничего не различал кроме дымящейся запекающейся крови, кипящей розовой пены, красно-коричневой грязи…
Огонь трещал, надкусывал, жарил, совал пластичные оранжевые языки в мои кости. Я не успел крикнуть - внутри бушевало пламя, жарко, горячо, рот полный свернувшейся крови густой как клей и в глаза просачивался огонь! Радужные переливы синего и зеленого приобретали бензиновые лужи - пленка из лихорадочно-извилистых линий и иероглифов…
Вот и все.
Красный, оранжевый, синий, зеленый.
Мое тело обуглилось, ещё догорало. А мне уже не так жарко. Толчком я пролетел по огненному лезвию, вернее внутри огня - в сердцевине пламени - желтая полость: ни горячо, ни холодно. Там хорошо! Вверх, все выше и выше подбрасывало меня фантастически вспыхивающие и испаряющиеся завитки пламени. А потом невесомость… Я уносился вместе с кудряшками кучерявого дыма. Ночь побледнела. Ничего не помню.
Грани обесцвечивались, пыль, свет…
Небо - это я…
Я стал, я могу стать кем угодно - частью невидимой лазури, отражающей сновидения созвездий, или тихим крадущимся дождем, приносящим прохладу соленого моря; либо росой, сырой и озябшей, как горная трава по утру. Я мог стать мрачным северным лесом с вымокшими красными стволами деревьев, либо густой темной зеленью, залитой тушью темноты, ползущей вверх от земли. Я стал прозрачным воздухом, бесцветным ветром. Я - пустота… Я - черной туши дыра.
Невыплаканные мои слезы - мерцающие звезды в серебре лунного свечения. И целая ночь бескрайняя, умиротворенная, спокойная, бархатная своей тьмой - это я!
Мне не удалось встретить рассвет - взмах розовых ресниц и светлый лучезарный взгляд М..!
Я - никто и ничто, нигде не смею появляться кроме последнего дня моей жизни. Неудержимо влечет туда, и я пользуюсь возможностью. Ещё раз просмотреть то, чего нельзя изменить. Обо мне помнят…
Как я не напрягаюсь, не получается ни раньше ни позже того… вечера в баре с поцелуями…
Клейкие губы, горячие и мягкие, робко и неуверенно касались моей шеи. Я не видел её. Но догадался, что это была та самая официантка пикантной внешности в синем парике. Не в состоянии ничего нового увидеть, тем более возразить - только терплю. Противно. Вжимаюсь в самого себя. Мучительно тянется время. Бедная Милослава, представляю, как тебе давались эти тягостные минуты ожидания! Ядовитый, раздражающий свет - я больше не могу терпеть беспорядочно прыгающие шарики красные, оранжевые, синие, зеленые… Тошнит! Сейчас вывернусь наизнанку, а сам сижу, прикован. Жду. Знаю, дальше последуют подлые поцелуи продажных смертных губ. Вот!
Ещё не все потеряно. Есть воспоминание.
Только ради того, чтобы всего лишь мгновение любоваться возлюбленной моей, Милославой, я преодолеваю этот болезненный путь… тысячу раз, и покоя нет мне! Трепещу, содрогаюсь. Заветная дверь. Явь или сон? Был ли там? Никто мне не отвечает. Люди проходят мимо. Меня-то нет! Обычная дверь моей квартиры, но для меня теперь все «жидкое и вязкое». Каждый раз, по причине самого себя, против себя и всего предвечного, я силюсь войти в дверь, но забываю, что я теперь случайный свидетель человеческих судеб… Но память пульсирует, клокочет сердце, я застреваю в «резиновой» двери где-то посередине, ничего нового… и возвращаюсь обратно. Уже около светофора… А дальше скитался, боль, пожар…
Переживаю жаркое дыхание пламени. Все равно. Все, что угодно. Я так любил, и чтоб её увидеть – вытерплю сожжение сотню раз!
И прольюсь серым дождем! А на небе звезды - слезинки! И заплачет Милослава: от рассвета - росинки!