ДВОЕ В НАЧАЛЕ ПУТИ
«Доверие. Вот маме я доверял. И она ушла, бросив меня на съедение этому миру - прямо как в зубы семейке голодных биров. И зубы с тех пор трудятся без устали: старательно пережёвывают то, что от меня оставила её смерть. А есть ли там, что жевать? Камень, в который обратилось моё сердце? Бедные зубы, эдак суждено им сломаться, одному за другим, и всё без пользы: мёртвым камнем не наешься!
Доверие... Совсем надо спятить, чтоб Рыцарю доверять! А Рыцарь, который доверяет такому, как я? Вот кто действительно спятил! Думает, я покорно стану дожидаться расплаты за его «доброту»? Боги, кем он меня считает?! Или уверен, будто весь мир по их рыцарским законам живёт? Рыцари! Лгут, как и все люди. Только, похоже, сами себе. А я лгу другим. Интересно, это лучше или хуже?
Ах, мама, мама, как ты могла так поступить со мной?! Я любил тебя, мама, Лили... тебя одну! А ты, выходит, тоже мне лгала. Ни словечка о болезни своей не сказала. Я учил бы все слова твои наизусть, я задал бы тысячу вопросов... нет, я смотрел бы на тебя, мама. Не утомлял бы тебя глупой болтовнёй - только смотрел бы и слушал твой голос. Берёг бы каждый миг с тобой, как бесценное сокровище. А ты позволяла мне часами бродить одному, и даже в тот последний день... Ты лгала мне, мама, потому что я ребёнок, да? Мы отлично сыграли в твою игру - я ребёнок, а ты не умираешь!»
Даже от ручья, звенящего о камни, слышался голос минелы. Не смолкает с рассвета, а сейчас уже полдень. Как струны не ранят его пальцев? А может, он и причиняет себе боль? Энтис вздохнул. Нет, боль его не остановит, если уж решил играть. Какой странный, сложный, невероятно гордый характер!
Если бы Энтиса Крис-Талена спросили, почему определение «упрямый глупыш» вдруг заменилось многозначительным «гордый», он вряд ли сумел бы отыскать ответ.
Вил молчал. Третий день открывал рот лишь для того, чтобы напиться (ел он редко и очень мало), и ещё для пения. Да и то не настоящего: он тихонько мурлыкал что-то, склонясь над минелой, и если там и были слова, они совершенно тонули в музыке. Но голос Вила, даже такой призрачный, был приятным добавлением к игре. Энтис попробовал перенести свои повседневные хлопоты поближе к музыканту, надеясь разобрать слова песен, но успеха не достиг: то ли его манёвры были замечены, то ли Вил устал петь, но он замолчал; остались только звуки минелы. Энтис не усмотрел тут дерзости и не обиделся, но почему-то загрустил. Быть может, именно под эту грусть в обрамлении нежных мелодий, льющихся со струн Лили, и потекли по новому руслу его мысли о спасённом им человеческом существе?
Существо не было грубым, не казалось глупым или неотёсанным. Напротив. Странно, но весь облик бродяжки-менестреля прямо-таки дышал утончённостью. Но внешность обманчива - а что внутри?
Сам Энтис с детства знал, что красив, но не придавал этому особого значения. Заботиться стоит о сердце, характере и знаниях, гибкости и сноровке ума и тела. И в последнюю очередь - о том, какое лицо ты видишь в зеркале. Ну да, потом это пригодится: какой-то девушке будет приятно смотреть на него, целовать и заниматься с ним тем, от чего у мужчин появляются дети. Но девушки - они ж когда ещё будут! А чаще от красоты ни толку, ни радости. Да и может ли доставлять радость нечто, тобою не заслуженное и от тебя почти не зависящее? Зато неприятности - ещё как. В детстве золотые локоны и большие серые глаза стоили ему не одной ночи горьких слёз, надёжно упрятанных под подушку: ну где сказано, что если лицом кто-то здорово смахивает на хорошенькую куколку, то и весь он вроде куклы - робкое, беспомощное, изнеженное создание, прямо созданное для насмешек?! Ни беспомощным, ни робким он отродясь не был, и доказать ошибочность такого мнения ему удалось очень быстро. Но вот способ «переубеждения» его в восторг не приводил. А пришлось. Из-за окаянной кукольной мордашки. А он-то тут при чём?! Не сам же он заранее так подгадал - родиться сыном вполне симпатичного отца и потрясающей, редкостной красавицы-матери. Могло бы быть и совсем другое лицо. Запросто.
___
Куда сложней решалась задача под названием «Вил». Совсем не решалась! Чем дольше я смотрел на Вила - тем больше загадок. Весь Вил, целиком, вместе со своей ненаглядной минелой Лили, был одной большущей загадкой! А ведь на первый взгляд всё просто: кому и идти в менестрели, как не такому вот хрупкому ребёнку с тонкими пальцами, ни для какой работы, кроме дёрганья струн, не пригодными?
«Он играет больше шести часов. Он сказал: я буду играть, пока не сотру пальцы до кости». Давиат! Я ничего не знаю о людях из-за Черты! Как мне проверить, чтобы не задеть его гордость? А если он не шутил? Неужели мне снова придётся бить его, чтобы вытрясти хоть крупицу здравого смысла?!
«Менестрели - лживые ничтожные бездельники». И он такой? Беспомощный и безрассудный - да, возможно. Но не ничтожный. Отчего я уверен? Откуда у меня взялось ощущение, что его внешность в точности соответствует сути, и за красивым лицом скрывается утончённая, возвышенная душа?
Ну почему он так смотрит?! Будто я какая-то мелочь, не заслуживающая внимания. Неинтересный пустячок. Отчуждённо, высокомерно... пренебрежительно. И это высокомерие - тоже часть его души?
... Наконец он не выдержал: вскочил и с упрямо сжатыми губами направился к Вилу. Тот соизволил поднять голову не раньше, чем на корпус минелы упала тень. Ещё одну любезность - заговорить - он явно считал излишней. А Энтис терпеть не мог первым вступать в разговоры! «Жалко, здесь нет Кера! Вот кому легко подойти, и болтать о чём угодно, и задавать вопросы…»
- Ты долго играешь, - осторожно начал он. Чёрные глаза пристально сверкнули ему в лицо и тут же скромно прикрылись длинными ресницами.
- Я мешаю? Если не хочешь, я больше не стану.
«Странно. Бессмысленно! Разве у меня есть право распоряжаться чужим временем и желаниями?»
- Если бы мне не нравилась музыка, я бы ушёл, - в замешательстве сказал он.
- Ты вернулся бы в свой Замок, если бы тебе не понравилось, как я играю?
- Что ты! - Энтис засмеялся, тут же оборвал смех и серьёзно заверил: - Конечно, нет. Я буду с тобой, пока не поправишься. Я имел в виду, если бы музыка была не по душе мне, я сходил бы к ручью, или на охоту, или... ну, куда-нибудь. Лес большой... Вил, - вырвалось у него, - почему ты так смотришь?
- Как? - спросил Вил, глядя на него в упор. Энтис смущённо уставился в траву.
- Проще запретить мне играть, - проронил бархатный голос, - чем убегать.
Энтис взволнованно покачал головой:
- Минела твоя, как я могу запрещать? И я люблю музыку, а ты хорошо играешь, очень хорошо!
- Спасибо. А мне показалось, ты чем-то недоволен. Ты с таким мрачным видом ко мне двинулся.
«А я чуть в обморок не грохнулся с перепугу. Настало моё время, вот что я подумал. А знаешь, что я думаю теперь? Всё ещё впереди. Какого чёрта ты подошёл?! Не о музыке же собирался поболтать!»
- Извини, - густо залился краской Энтис. - Я не хотел... Собственно, я... меня волновали твои руки.
- Руки? - искренне озадачился Вил, быстро глянул на них и вновь на Рыцаря: - А что с ними не так?
- Я боялся... ты говорил, что будешь играть для меня, пока не сотрёшь пальцы, но ты не должен...
Нет, Вил явно не желает ему помогать! Молчит и смотрит своими загадочными глазами!
- Мне этого не надо, - упавшим голосом закончил он.
Менестрель касался струн легко и нежно, словно ласкал зверюшку.
- Сам же сказал - музыку любишь.
- Да, но... Мне неприятно, если кому-то больно.
- Мне не больно, - жёстко отрезал Вил. - По-твоему, я сумасшедший? С чего мне такое вытворять?
Энтис не знал, куда деть глаза, и проклинал тот миг, когда решился ввязаться в этот дикий разговор.
- Вначале ты всё пытался встать, - пробормотал он, - когда надо было лежать. Словно не понимал.
Вил рассмеялся, опрокидывая все его представления об обидных словах и людях из-за Черты.
- Я и не понимал. От иного сна и дёрнешься, и закричишь. Ты думал, я играл тоже вроде как во сне?
- Ты не кричал, - уточнил Энтис. - Нет, не думал, ты ведь не спал. Но так долго... а ты обещал мне...
- Гляди. - Вил вытянул руки ладонями вверх. - Я не обещал, я пошутил. И вовсе не долго, я и целый день умею. - Он издал недобрый колючий смешок: - А если бы струны правда поранили мне пальцы?
- Тогда, - тихо сказал Энтис, - у меня появились бы основания просить тебя перестать.
Вил просвистел несколько сложных переливчатых нот.
- Просьбы, знаешь, не всегда выполняют. - Он снова посвистел. - Можно забрать минелу. А можно пару раз дать как следует, тоже хорошо помогает.
Энтис сжал зубы. Ни разу он не попадал в такие неприятные истории! Даже когда забыл расседлать Кусаку, и когда в десять лет принёс на танец стальной меч... «Вина уходит с искуплением». А где ему взять искупление сейчас?! Давиат, уж лучше уйти из конюшни, не расседлав взмокшую лошадь! «Ни от какого несчастного ремня мне так не хотелось плакать, как от его взгляда. Что происходит со мной?»
- У тебя открывались раны. - Он с трудом отрывал слова от языка. - Я объяснял, просил, но ты всё равно... Ты сам сказал - не понимал. Я был вынужден тебя ударить, но я не хотел, и это не было легко.
- Ясно. - На лице Вила можно было прочесть не больше, чем на пустой странице. - Ну, извини.
Энтис кивнул. Волосы растрепались, и он этому радовался: хоть за ними можно спрятаться.
- Мне играть? Или хочешь побыть в тишине?
- В тишине? - Энтис поднял голову, радуясь возможности сменить тему. - Её тут никогда не бывает, даже без музыки. А может, ты со мной ещё поговоришь? Тут много интересного, и не то чтоб я скучал, но... ты молчишь, и я словно совсем один. Я и деревья, а они... ну, другие. Далёкие. И всё в лесу живёт по их законам. А мы чужие. Нас терпят, пока не нарушим законов, но мы же их не знаем! Вообще-то я привык к молчанию и одиночеству, но быть одному здесь или в библиотеке - это совершенно разное.
Он подумал, что до неприличия много болтает. Но Вил вроде бы слушает, и сам же задал вопрос...
- Мне иногда казалось, что и ты часть леса. Часть этого чужого мира. Говоришь с ними, и пел ты для них, - он взглянул на кроны огромных вязов, - и они к тебе ближе, чем я. Странное чувство... правда?
Вил склонил голову, задумчиво рассматривая его лицо.
- Он живой, верно. Мы чужие, но не враги, пока не очень убиваем. Вот тебе и закон.
- Не убивать? - оживился Энтис. - Даже лес следует Заповедям! Когда-нибудь и все люди их примут.
Вил усмехнулся.
- Не убивать лишнее и не убивать совсем - большая разница. В лесу все убивают, и мы ведь тоже убиваем и едим: рыбу, зверей, растения. Чтобы выжить. Люди другие, им всегда мало необходимого. Поэтому их много, а лесов всё меньше. Видишь, он умеет нас терпеть. Принимает и многое дарит. А люди никогда не терпят. Если им кто мешает - не уймутся, пока не выбросят. И чёрта с два они что-то подарят просто так! Всё только для себя, для своих резонов. Лес щедрый, Энтис. А люди расчётливые и жадные. Не нужны им ваши Заповеди. Людям свойственно убивать, и никакой Орден этого не изменит.
Он заметил взмах, но не отдёрнулся, не пытался закрыть лицо. Щека горела. В голове мерно стучали по наковальне крохотные молоточки. «Похоже, я и правда болен, - отрешённо думал он, сквозь влажную пелену глядя на Рыцаря, - лучше бы он не делал так снова, я потеряю сознание, если он ударит снова... Я должен понять, надо ли мне заплакать... поскорее, или это выйдет независимо от моих желаний».
- Всех в мире людей ты не знаешь! - Энтис пылал от негодования. - И смеешь такое о них говорить?!
«Вил, ты идиот, каких Сумрак не видывал. Если он сделает это ещё раз, ещё десять раз, можешь сказать себе спасибо, ты заслужил. С кем ты тут растрепался, мальчик? Трясины Тьмы, какой же я дурак. Только оттого, что он понял, чем были мои песни, чем был я сам... Дурак, дурак, дурак!»
- Извини. - Он опустил глаза и сделал свой голос очень виноватым. - Я не хотел никого обидеть.
- Так думай перед тем, как болтать! Видишь, к чему приводят необдуманные слова? Он не хотел!
- Вижу, - покаянно вздохнул Вил. - Пожалуйста, не сердись. - И вкрадчиво предложил: - Хочешь, я спою по-настоящему, со словами? Если тебе не надоел я с моей минелой до смерти...
- Как музыка может надоесть! - Энтис рассмеялся. Вил растерянно думал, как же вести себя с тем, чьё настроение меняется столь стремительно, и сумеет ли он угадать, когда оно сменится вновь.
- А ты не устал? Вид у тебя не совсем здоровый. Тебе не петь, а отдохнуть сейчас надо.
Серые глаза смотрели на Вила с надеждой ребёнка, заметившего лакомство в руках матери:
- Мы ведь поговорим ещё? Ты не умолкнешь снова? Особенно вечером. Споёшь мне вечером, Вил? Я разведу огонь. Ты любишь смотреть на огонь во тьме?
- Да, очень, - пробормотал совершенно сбитый с толку Вил. И неожиданно для себя вдруг спросил: - А что ж ты сам-то молчал, если тебе тишина не нравилась?
«Или я не стою твоего внимания, пока мне не больно? Или пока не ляпну что-то ужасное, ранящее твоё нежное сердечко, мой маленький Рыцарь? Похоже, получу я в обоих случаях одно: хорошую затрещину. Ох, защитят меня боги от забот деточек Ордена!»
Энтис с нерешительной усмешкой повёл плечом:
- Ты был занят, на меня даже не смотрел. Ну с какой стати я бы вдруг полез к тебе с разговорами?
- Да отчего же нет? - удивился Вил. - И лез бы, ради Мерцания, я ж не умру от этого!
- Но тебе играть хотелось, а не меня развлекать. Я не люблю влезать в чужие мысли и занятия. Если кто-то хочет со мной поговорить, лучше пусть сам подойдёт. - Он скорчил забавную гримаску: - Лорд Мейджис полагает, что не лучше. Примерно раз в знак он мне об этом сообщает. Очень долго и иногда очень шумно... Но я же не могу взять и измениться, перестать быть собою! Даже если он прав.
- Лорд Мейджис? - Вил сощурился. - Он ведь главный, да? Если он тобой недоволен, он может... - он вспомнил о благоразумии и прикусил язык. Вряд ли это замечание пришлось бы Рыцарю по душе!
- Он не то чтобы недоволен. Скорее, беспокоится за меня. Говорит: ты человек, и надо с людьми жить, а не с бумагой исписанной да с лошадью.
Вил хихикнул.
- Но люди все разные! - в лице юноши появился сдержанный, но упрямый протест. - У каждого свой путь, Рыцарь он или нет. И не собираюсь я стирать свои черты и заново лепить себя по образцу, пусть и самому расчудесному! - он фыркнул. - Никому не было вреда от того, что я тратил время не на трёп, а на книги и лошадей! По крайней мере, лошадям нравилось. И он сам сказал, я готов к Посвящению!
- К чему? - переспросил Вил.
- К Посвящению Пути, - непонятно объяснил Энтис. - А Мейджис, когда прощался, назвал меня Лордом и сказал, что исход предсказуем. Значит, я был готов!
Вил наморщил лоб, пытаясь извлечь смысл из знакомых слов, сложенных в такие неясные фразы.
- Посвящение? Так ты не Рыцарь ещё? - он осёкся. - Ой... я лишнее болтаю, наверно?
- Ничуть, - заверил Энтис. - Я Рыцарь, но не Лорд до Посвящения Пути. Это испытание, его можно с пятнадцати лет проходить. Мы с Кером хотели в день рождения, мы в один день родились. Он-то точно прошёл. - Энтис усмехнулся: - Теперь не вылезает из белого плаща и сияет, когда его зовут Лордом.
- А если...
И тут до него дошло. Не всё, конечно, но главное...
- А ты свой день рожденья в лесу просидел. Со мною нянчился. А испытание?
- Потом, - безмятежно отозвался Энтис. - Это ведь не обязательно в день рождения.
- Но ты хотел! - Вил в полном недоумении покачал головой: - Зачем ты со мной-то связался? Думал, вернуться успеешь? А чего ж не вернулся?
- А тебя одного оставить? Когда ты даже встать не мог? Ты спросишь! Да я и не рассчитывал успеть.
- Но зачем тогда?!
- Минела бы разбилась, - просто сказал Энтис. - Она ждать не могла, и ты тоже. А если Посвящение подождёт, хуже никому не станет. - Он озабоченно сдвинул брови: - Тебе ещё рано вести такие долгие разговоры: ты побледнел, и руки у тебя дрожат. Ложись и спи, а я пойду рыбу ловить. - И улыбнулся, вставая: - Я так рад, что ты перестал молчать! Когда человек всё время молчит, ты о нём почти ничего не знаешь, и как с ним дружить? Намного проще стать друзьями, если разговаривать!
И ушёл. А потерявший дар речи Вил ошеломлённо смотрел ему вслед. Друзьями?! Он зажмурился. Слова, каких просто не могло быть, навязчиво бились в виски. Рассудка он лишился от колдовских голосов леса, этот мальчишка?! Он не мог говорить всерьёз! Рыцарь намерен стать другом менестреля?!
«Пора уходить, - смятённо думал Вил. - От безумия надо убегать, или сам станешь его частью. «Друг»! Словцо, у которого много значений, и одно вполне подходит для ребёночка из Ордена. Но не для меня! Скорее я умру! Боги, я и умру, если это произойдёт. Я могу вынести боль, насмешки, любое унижение, но только не это! Я уйду ночью, трясины, я сумею уйти, или для меня всё кончено в мире Сумрака».
Он видел лицо Энтиса Крис-Талена, как наяву: серые глаза смотрят доверчиво и ясно, нет в них ни лжи, ни угрозы, ни намёка на скрытую ловушку... «Что мне думать о тебе, Рыцарь?!»
* * *
Джис просунулась в дверь, прижимая к груди книгу и вложив в неё палец вместо закладки. Прежде такое обращение с дорогими бумажными книгами то и дело приводило к столкновениям с родителями и обычно кончалось энергичным изыманием книги и «категорическими запретами» на повышенных тонах. Это длилось семь лет - с тех пор, как в три года она выучилась читать. Бедные папочка и мама отчаянно сражались за сохранность книг, а больше - за ускользающее меж пальцев право родителей на последнее слово. Она не принимала в битвах участия. Пережидала грозу и поступала по-своему. Как всегда. А потом на неё просто махнули рукой. Негласный компромисс между нею и легковозбудимыми источниками шумных неприятностей: она старается не попадаться им на глаза с заложенной пальцем книгой в руках, а они стараются не замечать её, если всё-таки по неосторожности попадётся. Честно.
- Лэй, как ты думаешь...
- Как правило, головой, - пробормотала старшая сестра. Её пальцы летали по клавиатуре, а взгляд был безнадёжно прикован к дисплею.
- Как ты думаешь, появление идентичных духовных сущностей в принципе возможно?
- М-м... То есть?
- Я вот читала: иногда абсолютно чужие люди похожи, как близнецы, гены почему-то совпадают. А может где-то быть человек, у которого душа - совершенно как моя?
- Теоретически может быть всё, что угодно. Зелёные человечки с Кассиопеи, или солнце через пять секунд превратится в Сверхновую, или до мамы дойдёт, что мы уже не дети-ползунки. - Она, наконец, посмотрела на сестрёнку. - Между прочим, я работаю. Тут кто-то не видел собачки на двери?
- Я видела, - кротко осведомила её Джис. - Ты играешь. Могут быть две одинаковые души, Лэй?
Кроме роскошных золотисто-каштановых волос ниже талии, огромных зелёных глаз и независимого характера, Лаиса Тай в свои пятнадцать лет обладала счастливой способностью воспринимать мир с юмористической точки зрения. Иногда к «миру» она умела причислять и себя. Иногда она находила забавным даже поражение. Впрочем, весьма редко. И только в отношении тихони-Джиссианы.
- Я играла, - с обманчиво-нежной улыбкой признала она. - Шла на рекорд месяца. На пари, рыбка. Пять чистеньких миков и визушка на биокрине. Теперь они мне улыбнулись. Спасибо тебе, сестрёнчик.
- А что с твоей стороны? - Джис озабоченно прищурилась. - Ты не потянешь, Лэй. Мама перейдёт на ультразвук, а папуля отправит твою кредитку в утилизатор.
- Я похожа на кретинку? - холодно осведомилась Лэйси и вывела на дисплей свёртку Вселенной в пятимерном пространстве. Вышло зрелищно: Джис даже ойкнула. - Рыбка, я никогда не спорю на материальные ценности. И тебе не советую. Просто я больше не капитан эскадрильи. Временно.
- Вау! - посочувствовала сестричка.
- Не плачь, детка. - Лэйси хищно улыбнулась. - Это ненадолго. Ник просто тактик с офигительной реакцией, а я - прирождённый лидер и стратег. Мы отыграем всё по новой, и его мики будут мои. И эскадрилья тоже. И ещё он купит нам с тобой по мороженому. В знак почтения и полной капитуляции.
Джиссиана, десятилетнее пухленькое создание в чёрных джинсах, обрезанных по колено, и чёрной маечке с портретом Тэйна, Рыцаря Отражений, восторженно хихикнула.
- А пронести тебя на руках через Заросли? А волосы в твой любимый зелёный цвет он перекрасит?
- Захочу, и перекрасит, - спокойно кивнула Лаиса. - Как миленький. Волосы - мелочь. Если я скажу, вся эскадрилья имплантирует моргалки в щёки, без шуток. Я ж говорю: я лидер. А у тебя некорректный вопрос. Что такое «душа» и в каком смысле одинаковые? И вообще, души... сказки для эмбрионов.
- Сама эмбрион, - сообщила Джис. - Кто б говорил о сказках! Я-то не лазаю ночами в фан-модах, как некоторые... Ладно, не душа. Псинэргоматрица в фазе псевдоконтинуального равновесия. Лучше?
- Душа приятней звучит. Да без разницы, как её обзывать, если о ней всё равно никто ни фига не знает. Может, кроме многомерных адептов. Зови хоть псином, хоть душой, хоть божьей искрой.
- Вот! - удовлетворённо кивнула Джис.
- Что - вот?
- Божья искра. - Она блеснула глазами. - Лэй, я не имею в виду характер, привычки, базовые нормы и всё такое. Это же как одежда. Разное время, разные страны, социальные структуры, религии всякие...
- Планеты и системы, - услужливо подсказала Лаиса. Джиссиана согласно тряхнула головой:
- Планеты, системы и галактики. Детские впечатления, друзья, друзья друзей, папочки и мамочки. Диски, книги, музыка, фан-моды с мечами, фан-моды о космических пиратах. У меня нет энерджера, но есть сестра, а кто-то один, зато три личных скиммера... Но есть же что-то, кроме! Должно быть!
- Кроме? - отозвалась Лаиса. - Нам вчера сказали на социософии, что один крутейший многомерщик доказал: социум-временной контекст влияет на формирование псинэргоматрицы. Раньше думали, псин - штука стабильная. А он деформируется от контактов с социоконтекстом.
- Ха! А формулу деформации он вывел, твой крутейший многомерщик?
- Нет пока. У всех его объектов результаты здорово отличаются.
Джиссиана скривила губы в саркастической усмешке.
- Тоже мне открытие. Это ж очевидно! Лэй, тогда я права: псин и душа - разные вещи. Смотри: тело, разум, псин. А в самой серёдке - душа. И тот крутой спец её не нашёл и не загнал в формулы. Она-то и мешает ему выдать чистенькую теорию, потому что от неё и зависит тип деформации псина. И плевать ей на социоконтекст. Душа никогда не меняется, просто она есть, и всё. У каждого человека - своя. - Джис хихикнула: - Знаешь, где про неё было? В Дозвёздной сказке. Там был жутко злобный негодяй. Бессмертный. Ты его из плазмотрона, а он чихнул и дальше топает. А его смерть была спрятана в иглу: игла в яйце, яйцо в ларце, ларец ещё там где-то. Ну, местный герой находил ларец, ломал иглу, злодей умирал в конвульсиях под всеобщие радостные аплодисменты. Вот! Душой его и была иголка.
- Смерть? - скептически усмехнулась Лаиса.
- Это же сказка! - возмутилась Джис. - Конечно, смерть, если твою душу выковыряют и сломают! А все астральщики пишут одно и то же: «что-то» остаётся целостным на любой фазе рассеивания, что-то высвобождается с разными странными эффектами, и «что-то» потом собирает их обратно.
- Астральные эффекты - не наука, - заявила Лэйси. - Фантастика. В крайнем случае, философия. Их все пинают, кому не лень. Сказочки, вроде твоей иглы в ларце. Нашла кому верить.
- Вот-вот! То же самое говорили Тайгеру и Келлер, когда они опубликовали свои первые статьи по психосенсорике. Сказочки, фантастика, наркотический бред. А ещё раньше кричали про тёмные силы и жгли сенсов на кострах. Тоже мне фан-модер, а ещё с мечом ходит в домобильных конструктах! У тебя же там всюду магия. И там у людей есть души, ну так ведь?
- Это игра, - напомнила позабавленная столь бурным натиском Лаиса. - Во всех конструктах свои словечки. Вон у космобойщиков нуль-порталы и гиперпространства - ты же в них не веришь? Просто игровая символика. А там, где я хожу с мечом, колдовства не любят, детка. Там у нас в моде поединки чести, сталь против стали. А колдуны в большинстве своём плохие ребята.
- Потому что делают вас запросто, с вашими мечами и вашей честью!
- Потому что души-то у них хреновые. Свет и честь - Тьма и магия. Всегда. А честь штука полезная. Нам ведь тоже приходится в магию лезть по мелочи. Только честь и спасает! Вроде ты рыцарь, а вроде чуточку и маг. Хочешь жить - умей вертеться! Эй, Джис, ты же не любишь фан-модов. Кто недавно аргументированно шумел на тему «виртуалки уводят от реальности»? Давай лучше вернёмся к душам.
Джиссиана стояла, сердито уставясь в пол, - воплощение разобиженного упрямства.
- Джис, кончай дуться. Ну ладно, ты читала работы астральщиков, а я только слышала краем уха. Ты думаешь, они нашли твои души - может, так и есть. Лучше ты скажи: если эта сверхсущность, душа, основа основ, у каждого своя и неповторимая - тогда что за вопрос об идентичности? Отпадает сразу.
- Нет, - оживилась Джис. - Вот я же читала, - она выставила перед собою книгу, как щит, - об этих близнецах. Но может, и с душами так бывает? Вроде бы совсем разные люди, ну ничегошеньки общего - происхождение, возраст, пол, жизненный опыт, всё-всё не совпадает! А души - одинаковые.
- Близнецы наизнанку, - с усмешкой резюмировала Лаиса. - Ну, вполне возможно.
- И я так думаю! - обрадовалась Джис. - А представь - его найти! Вот бы было интересно!
Она мечтательно вздохнула и с неожиданной печалью тихонько сказала:
- Он бы всё понимал. Без слов. А что не понимал бы - наверное, и не было бы важным. Может, я как раз и сумела бы отделить важное от неважного? - она крепко притиснула к груди книгу. - Мир такой огромный! Бесконечный - это же очень много. И думать, что посреди этой бесконечности я одна такая, совсем одна и навсегда... немножко страшно. Ладно, Лэй, я пойду. Отбивай обратно свою эскадрилью.
НЕОЖИДАННОСТИ В ЛОЙРЕНЕ.
Лес жил. Дышал. Говорил со мною... учил. Единственный, кто соглашался меня учить.
Я пел долго - и пело, пело Кружево Чар. Хрупкие, ускользающие, прекрасные мелодии... Всё время рядом - и невыносимо далеко. «Никогда не убежать. Никогда не коснуться».
А потом снова пришла боль, и всё пылало, но я продолжал играть, а он смотрел и смотрел в сердце костра застывшим взором. Что было с ним - сон наяву, когда замираешь между явью и сумасшедшими полуночными грёзами, и всё призрачно, и ярко, и чудесно, и странно? Или это я своим пеньем толкнул его из твёрдого Сумрака в мерцающую зыбкость Кружев... как опять сделал с собой.
Так уже было: я пел, и вдруг мир таял - и вихрь мелодий Чар подхватывал меня и уносил, иногда на много часов, из Сумрака в Кружева. «Восторг, всемогущество, счастье, плыву меж звёзд и сам я звезда в сияющем звонком тумане...» А предвидеть я не умел и о причинах мог лишь гадать: сильное волнение, усталость или голод... или танец лепестков огня, звёздное небо и жутковатое волшебство леса вокруг двоих у костра. И всегда - мой голос. Ну и нелепо звучит: Вэй, весь во власти собственной силы Чар!
На какой же я песне уплыл? Утром спросить у него... ах нет, забыл. Утром-то меня тут уже не будет.
Я привстал на четвереньки и ждал, а боль текла в руки, как вода, и уходила в мох, тепло щекочущий ладони. Да, тело моё куда искусней разума! Оно-то умеет касаться Кружев. Немножечко. Только чтобы не верещать от боли под кнутом... Но это ж разве умение? Всё само делается, а я вроде и ни при чём. Вообще-то Вэй умеют и свои, и чужие хвори исцелять - но то настоящие вейлины Звезды. А я кто? Ни денег на обучение, ни такого таланта, чтоб ради него задаром взяли... хватит! Грустно всё это, и что думать - только до слёз себя доводить. Не быть тебе вейлином, Вил. Бери лучше Лили и уходи.
Но где... я чуть не вскрикнул: в чехле её не было. Куда проклятый мальчишка дел Лили?! И зачем?.. Мерцанье! Я прижал ладонь к груди, так громко заколотилось сердце: Лили мирно устроилась под его рукой. Он спал на боку, обнимая мою минелу, как любимую подружку. Трясины Тьмы! А воровать я не умею, из-за глупых идей, которые мама... О, нет! Я до крови прикусил губу: за такие мысли о маме! Она хотела, чтоб я не опускался до воровства, - и я пообещал. Она не просила бы обещанья, если б речь не шла о важном. А что важно для неё, с тем и её сын будет считаться, чего бы это ни стоило!
А сейчас это может мне стоить недёшево, если он проснётся. Во рту было сухо. Сердце провалилось в живот и прыгало там противным ледяным комочком. А зачем рисковать? Уйду завтра, от одного дня меня не убудет. И мне бы не торчать тут столбом, а с Рыцаря взять пример: лечь да сны поглядеть. Чем не удачная мысль?.. а родилась-то из страха. Самый обыкновенный страх за целость своей шкуры. Ну и что хуже - страх или дурацкая гордость, толкающая на риск? Тоже Рыцарь нашёлся - отступать, видите ли, не умеет! Забыл своё место, Вил? Запамятовал, что гордость и отвага менестрелям не по карману?
Я решил не быть идиотом и пойти поспать... и, наклонившись, сжал пальцы на грифе. И потянул.
... По лбу тёк ледяной пот и щипал глаза. Рыцарь повернулся на спину, широко разбросав руки, по-детски чмокнул губами и улыбнулся. Вил вздрогнул от этой улыбки, как от удара, и вдруг вспомнил весёленькую игру в трактире: ловить ртом монетки, а не поймаешь, с грязного пола ртом и подбирай... после того веселья его в Орден и занесло. Ну и что?! Он-то никого не мучает! И минелу не крадёт, а свою забирает, и нечего было хватать без спросу! И мальчишку не в бирьем логове бросает - вон, спит себе на травке, живой-здоровый! Подумаешь, улыбнулся доверчиво. Во сне как только ни улыбаются. И что ещё там ему снится, этому щенку из Ордена? Может, тот белый круг с двумя столбами!
Зло закусив губу, он отвернулся и бесшумно, как лесной зверь, скользнул в заросли орешника.
- Вил?
Если бы мог, он бы побежал. Он и хотел бежать! А не стоять, как камень, вцепившись в минелу!
- Я её взял, когда ты заснул, - голос Энтиса звучал виновато: - Мне хотелось попробовать... Ты сердишься?
Вил медленно повернулся.
- Я привык, что она рядом. Мне без неё не спится. - Он глотнул. - Не бери её ночью, пожалуйста.
- Конечно, - тихо сказал Энтис. - Прости.
Ох ты, какое несчастное лицо! Вил растерянно нахмурился. «Понял? Нет, тогда бы он разозлился...»
- Ты из-за Лили хотел уйти? - Энтис смотрел, как ждущий наказания ребёнок. - А теперь? Уйдёшь?
«Проклятые трясины Тьмы!»
- Уйти? Среди ночи-то по лесу лазить? Выдумал тоже. Охота руки-ноги в оврагах ломать. Песенка пришла, а сразу не спеть, так позабудешь. Не тут же бренчать да петь, тебе в уши.
Энтис радостно улыбнулся. Вил стиснул зубы. «Трясины, куда бы деться?! Проклятье, проклятье...»
- А мне тоже часто ночами не спалось. Столько звуков вокруг... как паутина, а ты прямо посерёдке.
- Страшно? - вкрадчиво спросил Вил.
- Почти, - серьёзно кивнул Энтис. - Я вставал и шёл к ручью. Знаешь, ночью вода тёплая! Плывёшь, а она переливается - серебром, золотом. Настоящее волшебство!
Интересно! Сказано-то с явным восхищением. А где ж презрение Ордена ко всему «волшебному»?
- Вода за день нагревается. - Он куснул губу. - Энтис... о чём я пел в конце, не помнишь?
Он бросил куртку в траву; не глядя на Рыцаря, пробормотал:
- Садись, что стоишь? - и улёгся боком, щекой на сложенные руки. Энтис присел на краешек куртки.
- Помню. Думаешь, я спал? Я слушал, просто глаза закрыл. Там была девушка с Вершины и юноша, который хотел сделаться Вэй. И шла Война Теней... Грустная история. И в ней много правды. Странно.
- Что странно? - ощетинился Вил. Он пел эту песню?! Ну и ну!
- Странные были законы до Войны Теней. Ну, вот им нельзя было жить вместе, потому что он был сын бедного ткача, а она - знатная леди. Неправильно, если деньги и древний род значат больше, чем любовь. Почему всё так плохо кончилось, Вил? Ведь она решилась с ним убежать, и щенка вылечили, и Властителю Тьмы она не поверила...
- И что ж тебе не нравится?
- Но Кардин же Властителя победил! - взволнованно воскликнул Энтис. - И вейлином стал! И вдруг умер. Если бы в бою погиб, или когда леди Ливиэн из плена спасал... а он умер потом - и напрасно!
- Тебе его жалко? - спросил Вил, внимательно взглядывая ему в лицо.
- Конечно. - Энтис передёрнул плечом: - Но её - больше. Леди Ливиэн. Она ведь жизнь выбрала, да? Или я не понял конца? Она ушла к горным пикам, тонущим в облаках... это жизнь или смерть?
- Это одиночество, Энтис. - Вил помолчал. - Она говорила: каждый поймёт, как подскажет сердце.
- Она? - у Энтиса округлились глаза. - Леди Ливиэн?!
Вил усмехнулся сжатыми губами.
- Моя мама. Это она сочинила.
Он лёг на спину: так было больнее, но теперь он видел бледнеющие в предрассветном небе звёзды.
- Она умела складывать стихи и песни. Она была менестрелем, и отец тоже. Я и родился в гостинице на тракте. Хозяйка добрая попалась: помогала ей, дала лучшую комнату, одёжку мне шила. А её муж сделал заплечную люльку, вроде дорожной сумы, чтоб мама могла носить меня на спине, как поклажу. Мама говорила, та женщина просила её остаться. Петь и играть гостям за еду и платье для нас обоих, а потом выучить меня ремеслу, какое понравится. Хорошая она была. Мы как забредали в те края, всегда сразу к ней шли. А потом она умерла. - Вил вздохнул. - Мама о ней плакала...
- А почему она отказалась остаться? - нерешительно спросил Энтис.
- Из-за отца.
Звёзды расплылись, глаза защипало в уголках. Ни с кем он прежде... Он сглотнул и продолжал:
- Она пела в саду, и вдруг чей-то голос подхватил песню - так они и встретились. Она всегда хотела уйти из дому, повидать новые земли... Я про её семью ничего не знаю, - предупредил он неизбежный вопрос. - И про отца тоже. Она не рассказывала. Даже не знаю, как он умер. Одна монетка мне от него осталась. - Он тронул потускневший медный кружок на груди. - Мама всё шутила, что будет, как в сказках: исполнится мне семнадцать лет, и монетку случайно увидит лорд с Вершины, и окажусь я его внуком. Какой-нибудь непростой человек - придворный, а то и сам король.
- А может, она не шутила? Ты похож на лорда с Вершины.
Менестрель широко раскрыл глаза и звонко расхохотался.
- Ну ты и скажешь! Лорд! Ты просто маму не видел. Сроду бы за леди её не принял. Она тихая была, лёгкая, как одуванчик. И отец всю жизнь по дорогам прошатался. Какая уж тут Вершина! Похож... это в эллине вашем я был на лорда похож, когда меня кнутом лупили?
Энтис вспыхнул и болезненно поморщился.
- Можешь смеяться, но ты куда больше похож на лорда, чем на менестреля! Правда, - признал он, - я никогда не видел менестрелей, кроме тебя. Ох, я тебя, случайно, не обидел?
Вил тряхнул головой и торопливо заговорил, убегая и прячась в слова, как дикий зверёк в чащу:
- Когда отец умер, мама решила вырастить его сына лучшим менестрелем в Тефриане. Потому она и ушла из той гостиницы. Она говорила, у меня лицо и голос совсем как у отца... Это он Лили сделал. Для мамы. Сам-то он больше любил флейты. Не для денег, а так, для весёлой дороги.
- А я тоже немножко умею на флейте, меня один конюх выучил. А папа... - Энтис нахмурился. - Он часто играл на клавесине. Только мне не нравилось его слушать.
- Почему? - мягко спросил Вил.
- От его музыки мне хотелось кричать. - Энтис тяжело вздохнул. - Клавесин рыдал под его руками. Стонал в смертной муке. Отец... был весёлый, часто смеялся и шутил... до пожара. Но и тогда не играл ничего, кроме мелодий боли и отчаяния. Я не мог их выносить. Сразу убегал.
Вил дрожал от утренней прохлады; рубашка стала влажной от росы, и раны на спине заныли. Энтис молча встал, принёс свой белый плащ и бросил ему на плечи. Вил замер на несколько секунд, а потом придвинулся вплотную к присевшему рядом мальчику и неловко накинул на него край плаща. Рыцарь признательно улыбнулся, прижался к нему и старательно укутал их обоих тёплой тканью.
- Я вырежу тебе флейту, хочешь? Я умею.
- Спасибо, - шепнул Энтис.
- А Лили ты бери, только не ночью. А днём - пожалуйста. Мне не жалко.
- Я всё равно играть не умею. Только струны тебе порчу, дёргаю их без толку. Лучше не надо.
Вилу было тепло... и так странно и хорошо - ожидать рассвета плечом к плечу под одним плащом...
- Я могу научить. Дело нехитрое. На флейте ещё и потруднее.
- Она же память... и вообще она тебе друг. Нельзя, чтобы её касались чужие руки.
- Если бы твои руки её вовремя не коснулись, нас с нею уже бы и не было.
- Почему? - Энтис озадаченно нахмурился: - Даже если б я не поймал Лили, ты-то остался бы жив!
«Едва что-то началось, и я снова всё испортил!» Вил закрыл глаза. Те звуки. «Свист кнута. И вязкое чавканье - удар. И скрип зубов, я думал, они раскрошатся во рту...»
- Остался б, точно. До первой речки.
Рыцарь помолчал. Потом тревожно спросил:
- Надеюсь, ты снова шутишь? Тебе ведь не нравятся те, кто выбирает такой путь. Ты сам говорил.
А ты всегда говоришь именно то, что думаешь?
- Знаешь, - медленно произнёс Вил, - я себе тоже не очень-то нравлюсь. Без Лили я не стал бы жить.
- Но тогда ты отказался бы от того, во что веришь. Это почти как солгать.
- Я умею лгать.
«Никудышный ты обманщик, Вил. В речах твоих вызова не больше, чем в писке мыши у кошки в когтях. Ты ещё прощенья у него попроси! Вот тебе и вызов. Вот тебе и игра в независимого и дерзкого...»
- Я понимаю, - промолвил Энтис тихо и напряжённо. - Тебе надо уметь, да? Если тебе в песнях и рассказах приходится изображать других людей, показывать чувства, которые вовсе не твои?
- Врать, - беспощадно подсказал Вил. - Притворяться.
Энтис поморщился.
- Я менестрель. Ты ведь знал.
- Неважно. Ты мой друг, а с друзьями не притворяются.
Да, Вил мог с полным правом гордиться своим самообладанием: мир встал на дыбы и перевернулся, а он даже не вздрогнул. Сидел под тёплым плащом, обхватив колени руками, ровно дышал и ничем не выдавал бури, бушующей в сердце. Он даже сохранил способность думать... то есть, он очень надеялся.
- Это был чудесный вечер, - сказал Энтис. - Сон, сбывшийся наяву. Лес, костёр, звёзды и твой голос. Я забыл обо всём, когда ты пел ту балладу. Кто мы и где - всё ушло. Я видел Кардина, и Ливиэн, и её жестокого отца, и Властителя Тьмы, и даже щенка, и я... я словно был там. В песне. Был одним из них.
«Я был прав, я утонул в переливах Чар и утащил его следом. Но почему он уплыл так легко? Не будь он Рыцарем, я был бы уверен, что и его слух ловит мелодии Кружев. И он... проклятье, он чувствует, как я! И он назвал меня другом. Трясины Тьмы, что мне делать с ним, что?!»
- Кто же ты был? - без улыбки поинтересовался Вил. - Кардин, наверное? Или сьер Нэвис?
- Н-нет. - Энтис принуждённо усмехнулся, краснея: - Леди Ливиэн. Смешно, да?
Вилу смешно не было. Скорее уж, ему становилось немножечко страшно. Она... моя мама - и он?!
- Ничего тут смешного нет! - почти грубо отрезал он. - И ты человек, и она. И она умела сражаться, и смелая была... и потом, у неё тоже было что-то вроде заповедей. И она бы умерла, но не предала их.
- Оттого Властитель её и не победил, - серьёзно согласился Энтис. - Я сперва думал: странно, с чего бы мужчине делаться девушкой во сне? Но наши души очень похожи. Поэтому я и понимал её. Верно?
- Ну... - у Вила вдруг сел голос. - Вроде того.
- Ох, ты устал, да? Ты мне пел полночи, а я и отдохнуть не даю! - Рыцарь склонил голову, полным раскаяния взором заглядывая Вилу в лицо: - Извини. Должно быть, надоел я тебе ужасно? Вил, ты только ещё одно скажи, и я сразу отстану, честное слово! Почему твоя мама так завершила балладу? Зачем она убила Кардина и оставила Ливиэн с разбитым сердцем? Она их не любила?
«Как много глубоких струн задевают твои вопросы! Вот и я когда-то... и те же слова!»
- Не потому. Если песня живая, в ней всегда часть тебя. Мама после смерти отца её закончила. - Он помедлил. - Маленьким я был, она её пела. Не людям, так... идём, и поёт тихонько. Я слов не разбирал, а музыку запомнил. Потом начали вместе выступать, а той песни всё нет и нет. Как-то я мотив напел и жду, что будет. А она так посмотрела... я даже испугался. А тут она запела. - Вил бросал отрывистые фразы, не глядя на мальчика из Ордена, разделившего с ним плащ и воспоминания. - Мама и отец, они очень любили друг друга. Отец умер, и Кардин умер вместе с ним. Она её никому не пела, кроме меня. И я сегодня... первый раз. Когда не один. С тех пор, как мамы не стало. - Он уже и не пытался заставить голос не дрожать. - Тебе приятно петь. Ты хорошо слушаешь. Ты умеешь понимать... - он нахмурился и сдержанно договорил: - Я рад, что она тебе понравилась. Могу потом ещё спеть, как захочешь.
- При звёздах, - вздохнул Энтис, свернулся клубочком на его куртке и закрыл глаза. Вил, лишённый существенной части своей постели, постоял над ним, едва не стуча зубами от предрассветного холода, потом прошёлся по мокрой траве, взял в охапку дорожный мешок, вышитую серебром куртку и прочие рыцарские одёжки, свалил под бок их обладателю - и ещё минут пять медлил, прежде чем лечь тоже.
«Я окончательно спятил», думал Вил. «Что я делаю? А он что со мной сделает, когда проснётся?!» Он зябко вздрогнул и осторожно потянул на себя край широкого белого плаща. Дальше как-то получилось, что он прижался к спине Энтиса плечом... «Если и существует способ более надёжно влезть к человеку в постель, то я его не знаю», - с мрачной усмешкой подвёл он итог и закрыл глаза.
Впервые за всё время, проведённое на этой полянке в Лойренском лесу, в его снах не было эллина.
* * *
Он отключил монитор и удовлетворённо улыбнулся своему отражению в тёмном стекле. Поистине, лучшее творение этого мира! Так легко следить и направлять, не проделывая утомительных фокусов с сознанием, не глотая опасных напитков. И никакого риска. Обычный фан-мод, развлечение. Тысячи людей любят компьютерные игры. Только такой же, как он, мог бы понять. Но таких, как он, здесь нет.
А она, его мишень и главное оружие в предстоящем сражении... какой азартный игрок! Подлинный воин по природе - дерзкий, решительный, несгибаемый. Холодный разум и страстное сердце - именно то, что ему необходимо! Ни разу не разочаровала его, не сделала неверный шаг - всегда блистательная, всегда победитель. И непредсказуемая. По его лицу прошла тень. Непредсказуемая до сих пор. Взять последнюю игру - ведь у неё просто не могло быть ни малейших подозрений! Он её друг, он спасал ей жизнь, и не раз, - она должна бы полностью ему доверять. А чем она занималась сегодня? Крохотные, далеко не сразу замеченные им, на редкость искусные ловушки - вот цена её доверия! Если в жизни она не менее проницательна, чем в мире фан-мода... отлично, он предупреждён. А в итоге эта её черта (как и все её черты) будет работать на него. Она ключ к победе - и ключ почти у него в руках!
Он отвернулся от кома и встал, привычно подавив соблазн покрутиться на кресле, как на карусели. Эта игра никак не сочеталась с ролью, которую играл он сейчас, и ещё меньше - с тем, чем намеревался он стать; но комы, погружение в мир фан-мода - всё это пробуждало в нём мальчишку, поражённого и беспредельно счастливого, каким он когда-то впервые сидел перед монитором. Он потянулся, разминая затёкшие после ночи у кома мышцы. Того мальчика давным-давно нет... и хорошо - он был слишком беспомощным, слишком наивным. Порывистый, не умеющий выжидать, по-детски прямолинейный. Невелика потеря. А теперь - теперь он сделал себя тем, кто способен пройти по волоску над бездной, пройти и достичь заветной цели. Только цель в нём и осталась от того юноши. Только её и требовалось оставить. Цель, да вот ещё привычка забавляться с крутящимся креслом...
Он сменил одежду: всю, от нижнего белья до куртки и брюк. Затем взял со стола плоскую бутылку с рубиновой жидкостью и заботливо упрятал во внутренний карман куртки. А через несколько секунд он стоял в другой комнате - тоже знакомой до мелочей, но совсем, совсем иной. Для начала, тут не было кома... ну, возразил он себе, зато рама его любимой картины - закат в дикой летней степи - целиком выточена из алого рубина, а на полотне поблёскивают нанесённые поверх масла рубиновые искорки. Там такая картина стоила бы целого состояния, и вряд ли он мог бы держать её в рабочем кабинете, не вызвав нежелательного внимания к своей персоне. А тут - она преспокойно висит на стене, и ничего, кроме восхищения (или зависти - у тех, кто и впрямь понимает толк в искусстве) не вызывает. И в том, и в другом образе жизни есть свои преимущества. Особенно (он сдержанно усмехнулся) - если в твоём распоряжении они оба. Он вынул драгоценную бутылку, наполнил бокал на треть и, выпив залпом, лёг на кушетку. Первая жертва в порядке и полностью подготовлена. Пора приглядеть за второй.
* * *
Лето, как всегда, обрушилось на Тефриан в единый миг, решительным натиском горячего безветрия и синих звёздных ночей. Его вечный кошмар: он с детства плохо переносил жару, и сейчас валялся бы на смятой постели, обнажённый, обессиленный и ко всему безразличный, тоскливо глядя в потолок. Или ушёл бы в самый глубокий и пыльный подвал Замка и бесцельно бродил там, собирая паутину на волосы и одежду, меж огромных коробов, хранящих древние пергаменты, не раз уже переписанные для библиотеки. К исходу первой недели он кое-как привыкал к утомительной жаре, но и тогда сил хватало только на танцы с мечом и вялые полуночные верховые прогулки (вместо прежних бешеных скачек во весь опор) - Кусаку зной донимал не меньше, чем его, лошадка делалась капризной и ленивой.
Так было из года в год. Но сейчас - нет. Изменился ход времени, порядок вещей или он сам? Он не стонал от головной боли ночами и не ползал весь день, как муха в меду, - он жил, жил, чувствовал себя живым и счастливым! Энтис восхищался чудом... и почти не сомневался, что причиной чуда был Вил.
Вил пел ему ночи напролёт. Минела под искусными пальцами ликовала, рыдала, обнимала его душу и уносила ввысь, к звёздам, в Мерцание... Он задыхался и кусал губы, чтобы не кричать - от боли или восторга, не понимал, и сердце замирало, а рассудок шатался и тонул в туманном, нежном, запредельно прекрасном безумии. Вил толкнул его в мир звёздного света, ночных причудливых теней и загадочных звуков - дитя леса, посвящённый в его дикое волшебство; и он нырял в этот мир с головой, растворялся в нём, опьянённый, околдованный. «Вил» - словно гладкий камушек-янтарь на языке. «Вил. Мой друг».
Осколок песни замер в воздухе, тонким кинжалом резнув его по лицу. Глаза Вила странно блеснули:
- Что с тобой?
- Я не знаю, - растерянно прошептал Энтис. - Ничего... Играй, играй же!
- Дай мне отдохнуть. - Он отложил минелу и лёг, закинув руки за голову. - Тебе не нравится лето?
- Отчего ты решил?
- Не знаю. Мне показалось.
- Не нравилось. В Замке. Там летом тяжело.
«Там нет тебя. Нет лесных тайн и твоего голоса...»
- А мне хорошо, когда тепло. Зимой хуже. А холодной зимой и вовсе... - он поморщился и вздохнул.
- Вил, - Энтис потянул из мешка рукав жёлтой полотняной рубашки: - я хотел тебе... - на друга он не глядел; щёки пылали, - в подарок или за песни, как хочешь. Это очень мало, я знаю! Я тебя не обидел?
- Нет, - голос Вила звучал удивлённо. - Что тут обидного? Моя уж совсем рваная. - Он приподнялся, опираясь на локоть. - А откуда? Неужели с собою из Замка принёс?
«… и разорву в клочки, как только исчезну с твоих глаз! Да скорее я умру, чем возьму подачку Ордена!»
- Из Замка я не взял ничего, кроме тебя и твоей минелы. - Энтис чувствовал себя слегка пьяным и удивительно свободным; слова скользили легко и непринуждённо. - И меч. А плащ не мой, Мейджис мне свой отдал. Рыцарь должен вступать на Путь Круга налегке. Хорошо получилось. По-настоящему.
- А котелок и ложки? - Вил прикусил травинку. - И кружки? И мешок? Налегке!
Энтис рассмеялся.
- Что я, повар, ложки с собой таскать? - он фыркнул от смеха. - Я вышел на дорогу, а там торговец в Замок ехал, мы в тот день его и ждали. Вот я у него всё и взял - посуду, рубашку, ещё разные мелочи.
- Взял? - хмыкнул Вил. - Ах, да. И денег он не спросил?
- Деньги? У Рыцаря на Пути? Ну, ты скажешь! А нож он мне даже лучше дал, чем я хотел. Такой славный человек оказался! И с вопросами не лез, и так охотно помог.
- Само собой, - пробормотал Вил. «Ещё бы не охотно. Откажи-ка Рыцарю! Бедняга».
Разговор угас. Вил вроде задремал, но Энтис, глянув на него, заметил блеск глаз: Вил не спал, Вил смотрел в небо. Потом запела Лили - тихо, призрачно, нежно. Энтис лежал и слушал, и видел отца... и мать, красавицу из сказки, в дымчатых шелках и искрах топазов... он отвернулся и беззвучно заплакал. Пять лет он не позволял себе плакать о них, так давно их нет, а ему всё кажется - это случилось вчера... Минела горестно стонала. Энтис вдруг вспомнил, что друг потерял мать всего два года назад, привстал и нашарил в мешке флейту, подарок Вила. Он ни разу ещё не играл: слишком крохотным было его уменье рядом с ослепительным, как молния, талантом Вила Тиина. Но сейчас - можно.
Вначале Вил оставил минелу; потом подыграл. Энтис сбился и, краснея, опустил флейту на колени.
- Извини, - Вил улыбнулся. - Мелодия красивая, руки сами потянулись. А неплохо у тебя выходит.
Энтис просиял. «Глаза у него, как звёзды...» Вил колебался. «Прямо хоть на ромашке гадай! А, ладно...»
- Через неделю выйду на тракт, - он зевнул. - И сверну к реке. В деревнях летом скучно - выгодное дело. И всё лето пересижу в теньке у воды, в одуревших от жары деревушках, где я буду единственным развлечением, кроме ловли сонных мух и подглядывания за купающимися девчонками. А к осени буду в столице. Там живёт один старик, он делает лучшие в Тефриане минелы. И отца он учил. Надо у него запасных струн взять. А в столице есть осенний праздник - День Кораблей. Тогда на Яджанне с водой чудеса творятся: и цвет она меняет, и вверх плещется, и узоры из капелек складываются. На первом корабле король плывёт, а с Кружевами сам Верховный Магистр играет! Представь, ветер все корабли против течения погонит - и королевский, и любую лодчонку с тряпкой на мачте. Если не зевать, можно вверх по реке прокатиться, с королём заодно! А музыки будет! - он выразительно присвистнул. - В праздник всем плясать хочется, веселиться, пока кошельки не опустеют. Мама говорила, они с отцом были как-то на Дне Кораблей - и ушли богачами, и натанцевались досыта. Мы туда и шли, когда она...
Он осёкся и разразился таким хриплым кашлем, что Энтис в испуге подскочил:
- Ох, что с тобой?!
- Пылинка, наверное. - Вил хихикнул: - А кролик здорово испугался!
- Кролик? - озадачился Энтис.
- Ну, кролик... - «Проболтался, трепач несчастный! А если он поймёт?!» - Он в кустах сидел. Разве не слышал, как лапки по земле топотали? Да он так шумел, словно не кролик, а целый олень удирает!
- Я не слышал, - огорчённо вздохнул Энтис. - У тебя слух особенный, вот ты и поёшь так чудесно.
- Ерунда, слух и у тебя не хуже. Просто я часто в лесу ночую. Тут не только кроликов, а и букашек всяких слышать научишься, как они в траве бегают! А на Яджанне летом хорошо. Тут берег пологий, ровненько к воде спускается; а на той стороне он высокий, отвесный. И сплошь серебряные ивы - вроде стражей над Яджанной. Ягод - просто не поверишь: ложись под куст да рот открывай, и вмиг столько насыплется, сжевать не успеешь! Ещё там растёт травка, тёмник, так из неё вкусная штука получается, вроде сидра: надо кипятком заварить, потом время точно выдержать и остудить. И долго-долго можно во фляге хранить, она на жаре не портится. Это старуха одна отца научила. Перед смертью рассказала. Может, никто и не знает теперь, кроме меня. Травники свои тайны строго хранят, только детям отдают; редко бывает, чтоб к кому чужому семейный секрет ушёл. Видно, отец что-то очень важное для неё сделал. А может, детей не было, или поругалась с ними, а он ей приглянулся. А что такое Путь Круга?
Энтис моргнул от неожиданности: какое отношение имеет Путь Круга к Яджанне и напитку из трав? Впрочем, такие причудливые извивы в течении мыслей свойственны Вилу...
- Вообще-то, Путь Круга для Посвящённых, - он чуть покраснел. - Но я сразу понял - это именно он. Рыцарь узнаёт о Пути, когда ощущает... влечение, жажду... и он уходит за Черту. И не вернётся, пока не завершится некий круг - на дорогах или в сердце. Путь Круга у всех разный, и длится иногда год, а то и несколько лет. А после него можно пройти Посвящение Меча. И стать Лордом Внешнего Круга.
- А ты какое посвящение пропустил?
- Первое, - усмехнулся Энтис. - Для детишек, которым хочется звать себя мужчинами. Посвящение Пути. Если пройдёшь, здесь, - он тронул запястье левой руки, - иглами рисуют узор. Говорят, никто не знает заранее, каким он будет, и в нём скрыт путь твой в Сумраке, от рожденья до последнего вздоха. У Кера наверняка вышло что-то бурное и стремительное! Он всегда любил всякие безрассудства и рывки.
- А ты не любишь безрассудных поступков и рывков?
- Нет. - Энтис поморщился. - Если рвёшься, не глядя, слишком легко кого-то растоптать случайно.
- А как же Путь Круга?
«… и твой прыжок ко мне, и твоё Посвящение?!»
Юный Рыцарь задумчиво пожал плечами:
- Я люблю скакать очень быстро. Так, что всё сливается, и ветер бьёт в лицо, и обжигает, и свистит в ушах... словно летишь. Но я не налетаю на барьеры с закрытыми глазами. И не отпускаю поводьев.
- Никогда? - тихо спросил Вил, опуская ресницы.
Энтис покатал в ладонях флейту.
- Когда Лили падала, и я будто падал на всём скаку. То был рывок, но не безрассудный. Ни секунды.
- Тогда я ничем не обязан тебе, - помолчав, сказал Вил в сторону, в пушистые венчики цветов.
- Конечно. А разве я говорил о долгах?
- Я бы научил тебя играть на минеле. - Вил намотал на палец травинку. - Но мне надо успеть к реке до самой жарищи. Или она поймает меня на дороге среди травы - ни тени, ни воды поблизости.
- Понятно. - Энтис кивнул. - А ты уверен, что тебе не рано пускаться в путь?
- Я тебе кто, сьерина с Вершины? - хмыкнул Вил. - Я бы и вчера мог уйти. Я ж привык ко многому. И топать весь день, и потом петь всю ночь, и утром снова идти и отдыхать в дороге... Я же менестрель.
«Мерцанье, ну и дурень ты, Вил! На кой чёрт тебе сдалось его убеждать?! Расхвастался, слушать тошно! Что дальше? Какую ещё приманку ты ему подбросишь?»
- Не веришь? - с вызовом бросил он, глядя на Энтиса в упор. Тот удивлённо поднял брови:
- Я тебя вижу. Я давно понял, ты намного сильнее, чем кажется. - Он ленивым движением потянулся и серьёзно добавил: - И я тоже. Я только спать на ходу не умею. Давай отдохнём, а потом пойдём?
- Я не стану то и дело задерживаться из-за тебя, - сухо предупредил Вил. «А это и впрямь дерзость. Здорово рискуешь, малыш!» Но Энтис не рассердился и не осадил его. Кротко кивнул:
- Тебе не придётся. - И сладко зевнул, ложась: - Спокойной ночи, Вил.
- Спокойного утра! - нервно усмехнулся он. - Эй... а вдруг мы на День Кораблей не успеем? Я ведь буду всюду петь по дороге. Струны стоят дорого.
- Неважно, - пробормотал Энтис, не открывая глаз. - Зато Путь с тобой и Лили, и жара не в Замке. И река. Так хорошо! Главное, на Пути вдвоём... - и угасающий голос сменился ровным сонным дыханьем.
Вил лежал с ним рядом и не мог спать: мысли просто не помещались в голове, носились там, норовя с разлёту пробиться наружу... Воспоминания и планы. Прошлое и будущее. В настоящем он, похоже, совсем спятил: вместо того, чтоб мирно распрощаться с опасным своим спасителем, потратил кучу времени и слов, соблазняя его вместе идти в столицу. Ловил простодушного мальчика, как окуня на червяка, - речами, голосом, взглядом. Всё лето и кусочек осени - с Рыцарем! Что это, как не безумие?!
А может, у него и не было выбора? И его усилия увлечь Энтиса за собою - лишь попытка сохранить видимость свободы, отдать прежде, чем отнимут силой? Путь Круга... Энтис всё равно намеревался воротиться в Замок не раньше, чем завершит его. А кто может помешать Рыцарю в выборе дороги и попутчика? Уж точно, не какой-то несчастный менестрель, едва способный ноги передвигать после... Вил сжал кулаки, больно впившись ногтями в ладони. Ну конечно, у него нет выбора! И не было - с того проклятого момента, как его занесло за Черту! «Но тогда почему, почему же я так... счастлив?»
ЛЕГЕНДА О КАМНЕ
«Вернутся Тёмные дни, как бывало и прежде, как будет всегда - ибо рождён мир Сумраком, что хоть отторгнут был Тьмою Предвечной, но и создан ею; и неизменно таятся в нём Тёмные тени, подобно пылинкам, танцующим в лучах солнца. И когда тучи скрывают солнце, является тех пылинок без счёта, и когда гаснут в душах искры Мерцания, Тьма обретает силу, и Сумрак становится чёрным. И слёзы будут вместо дождей, и кровь потечёт рекой, чтоб напитать Тьму; и идущим к закату выпадет хоронить юных; и не солнце осветит небо, а пламя великих пожаров; и придут на землю Тефриана ужас, гибель и страдания. И неисчислимы будут силы врагов, и коварны их замыслы, и жестоки сердца.
И сразятся с Тьмою мудрые Чар-Вэй, коим ведомы сокровенные знания о Мерцании Изначальном, что вдохнуло свет в Сумрак и озарило души людские, пронизав их Кружевом Чар.
Но черна и бездонна будет та Тьма, и её ненасытность поглотит свет Кружев, и разорвётся Поле над Тефрианом, как паутину рвёт ураган. Храбро пойдут они в бой, взяв силу сердец вместе с Силою Чар и щиты соткав не из Кружев, а из терпенья и мудрости Сумрака. Но не хватит силы сердцам, и не укроют щиты, ибо тонка их связь с миром Сумрака, и погаснет Звезда, как огонь оплывшей свечи.
И выйдут из Замков сыновья Ордена Света, коим в давние дни открылась Великая Тайна из самого сердца Мерцания, чтобы спасти Тефриан от могущества Тьмы.
Но черна и бездонна будет та Тьма, и скроет от взоров их сердце Мерцания и окутает мраком память - и сломанным мечом для них станет Великая Тайна, сухим колодцем в летней степи. Не откроются они страху и выйдут в бой с мечами из стали Сумрака. Но когда смерть родится от их мечей, великое горе они испытают, и дрогнут их руки, и разобьются сердца, и пеплом и льдом оденутся души. И одолеет их Тьма, и рассыплются в пыль стены Замков, и не будет более Ордена Света.
И горе станет беспредельно, и травы увянут от пролитых слёз, и ослепнут зоркие, и слух откажет умеющим слышать, и надежда умрёт в сердцах. И будет один, в чьём сердце таится малая искра огня - столь бледная и ничтожная, что не заметит и не убьёт её Тьма. Но среди боли и страданий закалится то сердце, в дни страха и отчаяния исполнится отваги, и из земли, политой кровью, взрастёт его мудрость, и терпение и веру найдёт он, ища проблески солнца меж чёрных туч и глотки свежего ветра в воздухе, напитанном Тьмой. И отважится выпустить искру на волю, и хрупкий свет её вспыхнет в ночи. И так черна и непроглядна будет Тьма, что всякий увидит тот свет и скажет: «Вот ослепительное пламя!», и вернётся в сердца надежда. И так ненасытна будет Тьма, что в жадности ринется на тени, отброшенные на неё огоньком, и поглотит их, и поранит и обессилит сама себя. И много рук потянется к огоньку за теплом, и бедны будут руки, и подарят ему лишь тонкие былинки. И в том будет удача, иных даров не вынес бы огонёк, а былинки примет он, и придадут они ему силы. И бледен будет его свет, но дрогнет в испуге раненая Тьма, ибо кто уверовал в непобедимость свою - уязвим и слаб, и чья власть питается страхом, тот для страха открыт и победить его не может. И не приблизится Тьма, и не погубит его. И пойдёт он по мёртвым землям, и в следах прорастёт трава; и наклонится к чёрным водам, и заиграют на них блики огня; и его дыханье горячим ветром разгонит чёрные тучи; и за его спиной растает лёд и рассеется туман. И один прозорливый из людей, согретый его теплом, отправится вслед, и коснётся его, и скажет: «Глаза мои видели на земле незримые знаки - следы, что горят огнём; и я доверился знакам, и шёл по следам, и вот иду рядом с тобой. Я видел того, кто Пламенеет во Тьме, и вот говорю с ним». И Единственный обернётся и увидит в следах своих те, что пылают огнём. И потянется к нему сердцем, и даст ему руку, и молвит: «Идём же со мной, и укажешь мне знаки, и направишь мой путь». И за то, что сотворил Единственному новое зрение и сокрытое открывал, будет он прозван - Творитель.
И пойдут рука об руку, и причудлив будет их путь, и сны смешаются с явью, и оживут легенды, и мёртвые посмотрят на Единственного живыми глазами, и безмолвные с ним заговорят. И встретится им некто с сердцем, как буря, и глазами, как звёзды, и судьбой странной и тёмной, где путь был разорван и создался вновь, и силой великой, но тайной и злой для владеющих ею. И дальше пойдёт вместе с ними, с тенью в душе, и сияющим взором, и именем в сердце Единственного - Звезда Восходящая.
И скажет Творитель Единственному: «Вижу я Знаки Огня, обернувшись назад, но вижу и впереди, и то следы твои, и ведут к Огненной Башне в Кричащих Скалах». И поймёт Единственный, что он тот, кто Предсказан для великого могущества и великой боли, и страх охватит его. И закроет глаза руками, и гневными словами ответит Творителю, чтобы не слышать его речей. Но не устрашится Творитель и скажет: «смотри». И увидит Единственный горе, и боль, и отчаяние; и сострадание укрепит его душу. И уверует, что прогонит он Тьму, и вернёт мир и нежность в сердца, и новым Светом одарит Сумрак.
И пойдёт один в Огненную Башню, и увидит Камень-не-Чар, и позовёт, и Камня коснётся рукой. И воссияет чудесный свет, и озарит землю и небеса, и то будет вздох Камня-не-Чар. И проснётся в Камне сила великая, что спала много лет, ожидая Предсказанного, и войдёт в его тело, и с кровью потечёт по жилам, и овладеет душой, и пламенем охватит сердце. И кто видит Свет, тем предстанет он в сиянии несказанно прекрасном, и те возрадуются и пойдут за ним, говоря: «Вот сын Сумрака, Пламенеющий во Тьме, и владеет он силой непобедимой и Светлой, и рассеет он Тьму навеки».
И придут Дни Пламени, и сровняются горы с землёй, и горами встанут равнины, и леса будут, где были пашни, и степи, где были города, и высохнут полноводные реки, и реками разольются ручьи. И неузнаваемо переменится лицо Тефриана, и многие судьбы спалит огонь Пламенеющего. И отступит в ужасе Тьма, ибо безмерно могущество Огня, и нет предела власти его, и нет в Сумраке силы, что с ним сравнится. И вернётся свобода в Тефриан, и воссияет Созвездие ослепительным светом, что прольётся, подобно дождю на жаждущие земли, из сердца Пламенеющего-в-Сумраке».
Легенда о Пламенеющем. Джалайн, трактир «Два Оленя»,
меж Лойренским лесом и селеньем Ров,
под знаком Тигра, в год 2359 от Озарения.
Записана Каэрином Р. Трентом, Магистром и Лучом Звезды Тефриана.
«Явление, известное как «Камень-не-Чар», в Сумраке мы видим в образе пурпурного с лиловыми и чёрными разводами камня причудливой формы с неровно сколотыми гранями. Камень по фактуре и ощущению бархатистой гладкости похож на высокогорный гранит каневарский, а по цвету напоминает алаиты (образования застывшей смолы из сока пурпурной берёзы, произрастающей в лесах Дафрейла в верховьях реки Калайд). На мой взгляд, цвет Камня объясняется именно богатыми залежами алаитов в окрестностях Огненной Башни: в роще вокруг Кричащих Скал алаит можно заметить, просто глядя под ноги. Таким образом, создатель Камня вполне мог окрасить его попросту тем цветом, что последним попался на глаза в дни работы с Камнем. Многие в Звезде, однако, считают, будто окраска Камня имеет глубокий смысл и отображает определённые важные аспекты устройства и предназначения оного.
Восприятие, дарованное нам Мерцанием Изначальным, определяет Камень-не-Чар как средоточие воплощённой Кружевами Силы, неведомым способом очищенной почти от всего Сумрачного, влитой в зримую форму описанного камня и сжатой столь плотно, что сие образование весьма затруднительно именовать «кружевом» - скорее, к нему подходит слово «клубок».
Камень расположен в точке пересечения пяти плоскостей, одна из коих - пол Зала Созвездия, где он кажется вделанным в гранитную плиту в центре Зала. Другие же - стены четырёх комнат под Залом: в любой из них вы видите Камень в одном из углов, где потолок смыкается со стенами. Комнаты - тайна, по сей день не раскрытая. Они лишены окон и дверей - попасть в них можно только путём «Нырка» (движения тела сквозь Кружево, доступного лишь Чар-Вэй, начиная с Шестой Ступени). Нет в них и источников воздуха: будто из куска гранита удалили внутреннюю часть, не разрушив внешнего слоя. Несомненно, Комнаты созданы необычайно могущественным Вэй (сейчас никто в Единстве Звезды не обладает знанием и силами, позволяющими свершить подобное) и имеют крайне важное назначение. Догадок на сей счёт есть великое множество; две главы этого труда посвящены их перечислению и анализу. У всех Комнат - четыре стены, образующие некую геометрическую фигуру, причём фигуры совершенно разные. Они весьма малы: человек моего роста легко достанет до потолка, а самая длинная из стен - не более семи шагов. Их пол, стены и потолок - белого цвета с лёгким багровым оттенком, как если бы в густом молоке размешать несколько капель крови. Лишь цвет и отличает камень Комнат от каневарского гранита, из коего выстроена Башня, - на ощупь и по чувству это именно такой гранит.
Особого упоминания, на мой взгляд, заслуживают Росписи. Слово не вполне верно: узоры на стенах Комнат не «написаны». Они чувствуются естественной окраской камня - но, однако, ею не являются. Это на редкость сложные и удивительно красивые узоры из тончайших линий, все цвета коих очень нежны (похоже на оттенки перламутра, когда поворачиваешь влажную раковину под лучами солнца), а сочетания линий и цветов действуют подобно чудеснейшим и сладостным мелодиям. В иных случаях они вызывали желание петь или рыдать от восторга; или пробуждали сильнейшее любовное влечение к некоему образу - во время созерцания Росписей он был совершенно реален, и казалось, запечатлён в памяти навеки, но таял бесследно, когда ощущение достигало предела, за которым, по уверению всех, кто его испытал, немедля наступила бы смерть в Сумраке, если бы влечение не было удовлетворено. В миг Предела (он есть у всех ощущений) наблюдатели - неведомо как - перемещаются в Зал Созвездия.
Сам я к сему моменту провёл восемнадцать исследований, шесть последних - в полном одиночестве, прочие с Учителем и другими Вэй. Обычно, глядя на Росписи, я будто бы вновь обращаюсь в дитя трёх лет от роду, взирающее на мир зрением Чар, - самое яркое из моих детских воспоминаний, и одно из самых счастливых. Ощущения весьма интересны, но слишком причудливы и хаотичны, чтобы описать их с помощью образов Сумрака. В миг Предела, возвращаясь в Зал Созвездия, я всякий раз находил на лице следы слёз - но слёз не боли или душевной тяжести, а напротив, глубочайшего счастья и радости, отголоски коих сохранялись ещё несколько часов после эксперимента. (Когда я был в Комнатах один, всё ощущалось сильнее, и чувство лёгкости и беспричинного счастья не покидало меня в течение суток с лишним). Упомяну особое восприятие Росписей, о коем довелось мне услышать: достопочтенный Двирт Далиас Эдрин, Луч Звезды, погружался в глубокий сон, стоило ему коснуться их рукой. Всякий раз, по его словам, лорд Эдрин знал совершенно точно, что его посещали в высшей степени необычные и красочные сновидения, но даже намёка на их содержание в его памяти не оставалось.
Чар-свойства Камня - тема весьма обширная, и ей посвящена отдельная глава сего труда. Говоря же о «сумрачных» свойствах Камня, добавлю принятое в Звезде толкование так называемой «Легенды о Пламенеющем» (скорее, факты, послужившие основой для указанной легенды). Из всего, известного о Камне, следует: Сила Чар, в нём заключённая, может полностью слиться с Кружевом человека. Тот же во время слияния или погибнет (чему есть примеры), или - при неких особых условиях - останется жив, и Кружево его претерпит изменения (в легенде сей процесс именуется Воссиянием), от которых его Чар-способности возрастут многократно и, предположительно, превзойдут объединённые способности Единства Звезды, как Луч превосходит ученика Первой Ступени. Условия же таковы. Первое: человек должен обладать Даром и к моменту слияния Пробудить его. Второе: к решению соединиться с камнем он должен прийти не раньше, чем столкнётся на жизненном пути с некими событиями или явлениями, что в легендах зовутся Знаками Огня. Смысл, по разумению моему, здесь таков: Знаки Огня указывают на сродство с Камнем, дающее человеку возможность стать Пламенеющим, а ещё - каким-то образом подготавливают его Кружево для слияния. Легенда о Знаках Огня насчитывает веков не менее, чем сам Камень; разумно предположить, что она исходит от того, кто принимал в создании Камня самое живое участие. (На сей счёт в Звезде нет единогласия. Чаще всего высказывается такое мнение: история эта является предсказанием некоего великого Магистра древности, наделённого талантом видеть будущее).
Интересно следующее: судя по песням и сказаниям, Пламенеющий не сам видит Знаки Огня - ему показывает их некто, именуемый Творителем. Имя на редкость многозначительное. Из легенд со всей очевидностью следует: Творитель возле Пламенеющего должен быть непременно - и это ещё одно (или главное) условие успешного слияния с Камнем и Воссияния. Но все легенды до единой умалчивают о том, каков человек Творитель и чем, собственно, отличается от всех прочих детей Сумрака».
Год 2359 от Озарения.
Из записей Каэрина Рэйла Трента,
Луча Звезды Тефриана.
* * *
«... легенде много столетий, и рассказывается она, судя по записям Братьев, узнавших её на Пути, одними и теми же словами, начиная едва ль не с Озарения.
К сожалению, достоверно известно нам немного. Огненной Башни нет на картах, и никто из Братьев ни разу не находил к ней дороги, - но она, бесспорно, существует. Тому слишком много косвенных свидетельств, чтобы объявить Башню пустым слухом. Не менее бесспорным кажется существование Камня-не-Чар. И это таинственное явление или предмет - сложно судить, чем в действительности он является, - и в самом деле содержится в Башне, как подсказывает простая логика: во всём королевстве есть лишь одно место, столь надёжно укрытое от любопытных взоров, что за двадцать три века никто не сумел туда добраться. А если в Башне не хранят нечто неизмеримо важное (а Камень, по-видимому, именно таков) - к чему окружать дорогу к ней непроницаемой секретностью?
Если верить Легенде о Пламенеющем, Камню отведена главная роль в мрачных событиях, которые, по Легенде, ожидают в будущем Тефриан. Легенда туманна, и добраться до правды (если есть там хоть зёрнышко правды) не легче, чем пройти обнажённым сквозь паутину болотного паука, избежав её яда. Нырнув в «паутину», мы (объединённые внутренним чувством огромной важности Камня) открыли так мало, что в недоумении вынуждены признать: то ли разумов наших недостаёт для решения этой задачи, то ли для её решения существует определённое время, и оно ещё не пришло.
Тщательно изучив множество пересказов Легенды и присовокупив к тому беседы с Чар-Вэй, о коих я упоминал, мы делаем вывод: Камень есть средоточие некой силы, подобной Чар, и столь мощной, что завладевший ею обретёт власть, делающую его поистине всемогущим и почти непобедимым. Природа этой силы, само собою, не раскрыта в Легенде, которая рассказывается менестрелями для развлечения всех, желающих слушать. Но если верить упомянутым Вэй, то и Единству Звезды сия тайна неведома (впрочем, то не были Лучи; а вероятно, лишь самым сведущим из Звезды известна столь важная тайна).
Сложим воедино могучую силу, скрытую в Камне, и особенности, присущие Чар-Вэй: властолюбие, неразборчивость в средствах для достижения цели, пренебрежение к людским жизням (исключая свою только жизнь), их жестокость с учениками, их всепоглощающую, неистовую, неподвластную доводам разума гордость (и, как следствие, полнейшую неспособность признавать поражение и отступать). Всё это соединить - и выходит, что Камень просто обязан быть предметом заветных чаяний любого Чар-Вэй, хотя бы десятой частью души и рассудка пребывающего в мире Сумрака.
А коли так - многие, думается нам, за двадцать три столетия пытались Камнем завладеть, и многие же вынашивают такие планы сейчас, и так оно останется впредь - пока не сыщется тот, чьё упорство и искусность в играх с Кружевами приведут-таки его к желанной цели. К власти над Камнем.
К единоличной, неоспоримой и полной власти над Тефрианом.
Не надо обладать ярким воображением, чтобы представить набор чудовищных событий, неминуемо последующих за Воссиянием. Первое, что наверняка проделает любой Пламенеющий, - припомнив «радостные» годы своего обучения, отыщет нежно любимого учителя и заставит его испытать на себе все Семь Ступеней Боли, а то и не раз. Далее, так как надменная Звезда вряд ли охотно склонится даже перед его могуществом, он утопит в крови Огненную Башню - а затем, опьянев от вкуса всевластия и обретя милую привычку терзать и убивать, обратит свой взор на людей, не владеющих Даром касаться Кружев Чар. И ограничится ли он Тефрианом, или его аппетиты распространятся на соседние страны, а там и на весь Сумрак, - но годам, следующим за Воссиянием, неизбежно предстоит войти в историю (если будет кому её писать) под именем новых Багровых Лет. Если не Багровых Столетий! Что вполне соответствует красочному описанию Тьмы, с которого и начинается Легенда о Пламенеющем.
Отчего же в Легенде Тьма предшествует Воссиянию, а не является его следствием (как следует из соображений логики, описанных выше)? Желал ли некто ввести нас в заблуждение - или, напротив, открыть глаза умеющим видеть? Нам, естественно, остаётся только гадать. Но - как люди, знающие о видении будущего немало и не понаслышке, мы со всей серьёзностью утверждаем: Легенда, бесспорно, может быть Пророчеством. А ясное Пророчество - явление столь же редкостное, как ручной бир или смиренный Чар-Вэй, и свидетели Пророчества вполне могли исказить его, поменяв его части местами. Сам же человек, имевший некое пророческое видение, не то чтобы верно истолковать - помнит-то его далеко не всегда, а порою даже пребывает во время Прорицания словно бы без сознания. А посему в пересказах - и, тем паче, толкованиях - Пророчеств ошибки куда более часты, чем их отсутствие.
В мысли, что Легенда - Пророчество, а не творенье Звезды, укрепляет нас такое рассуждение: Звезде столь широко разносить правду о Камне как раз невыгодно. Будучи Чар-Вэй, любой разумный человек, догадавшись о природе Камня, догадку свою утаит - желая либо завладеть Камнем, либо предотвратить опасность, коей неизбежно подвергнется после Воссияния. Именно Чар-Вэй будут первыми жертвами Пламенеющего - и им меньше, чем кому-либо, нужна подобная Легенда. И ещё: завершают Легенду весьма многозначительные слова, что за Воссиянием «придут Дни Пламени, и многие судьбы спалит огонь Пламенеющего». И хоть далее говорится: «отступит в ужасе Тьма», звучит как-то неубедительно. В ужасе - да, легко поверить. Но тьма ли пред ним отступит?»
Из архивов Ордена Света. Замок Эврил
«Исследование Легенды о Пламенеющем», отрывок.
Создавали сей труд Посвящённые Лорды
Кайл Энрил Сатсел, Мирис Ахрэйниен
и Джерин Рон Крис-Тален, чьей рукою
записан он в году 2301 от Озарения.