Выслушал рассказ об одном счастливом человеке.
Пенсионер шестидесяти лет, живущий у себя в саду. Муж одной из моих сотрудниц с ним в друзьях.
Блаженный. Все себе в саду обустроил, - чистенько, аккуратненько, компактненько. Слушает пение птиц, кормит ежика, который ровно в восемь вечера приходит на ужин. Сделал специальные кормушки для воробьев, - защищенные от сорок. Вот сорок не любит, а книжки читает, и жизни радуется, - отрешеннный и счастливый.
И правда, сколько нужно человеку для счастья?
Когда человек не обладает вечным, а значит, вечно живым началом, разве ему кто-то улыбнется. Если в каждом видеть врага, а в любом пустяке заговор, и считать, что все в мире устроено не в твою пользу, - никогда слона не продашь.
Если хочешь быть счастливым, - будь им!
Я не могу назвать себя человеком, активно стремящимся к счастью. Не могу сказать и то, что мне известны рецепты или секреты достижения этого состояния.
А спроси меня напрямки, - ты счастливый человек, - и, скорее всего, я отвечу "да". И безо всяких там почему или потому что. Просто, - да, ибо не чувствую себя несчастным .
Вот и мои друзья казались мне до поры людьми счастливыми,- раз дано людям многое, и это "дано" реализовано. Однако, возникли всякие но, и кажимость счастливости рухнула, как та башня из Пизы.
***
Я бы с удовольствием делал лодки. Лучше, яхты и катамараны. Вместе с оснасткой и парусами, блоками, вантами, мачтами и гиками. Как тогда, восьмидесятом, Сашей Хейманом.
Намерял, чертил, строгал доски, морил и промазывал ипоксидкой, а потом собирал каркас - вечный, несгибаемый. Резал толстую, полуторосантиметровую фанеру, обтачивал кромку, сверлил дыры, пропитывал до водонепроницаемости и закреплял обшивку. Заказывал знакомым мастерам оснастку - блоки, блочки, муфты, захваты и ручки, а из прыгучих шестов мастерил мачту и гик. Кроил трофейный парашют, строчил загиб и продергивал внутрь струну в нейлоновой оболочке - грот и стаксель. Раскладывал на полу карту - большую, рыже-бурую и раз за разом прокладывал на Азов.
Еще мебель - стеллажи, столы, буфеты или гардеробы, кровати и стулья, барные стойки, тумбы и тумбочки. Деревянную часть, а может, целиком - от проекта до натуры.
Варил кофе прямо за стойкой - настоящий, смолотый вручную, на кристальной воде и крепкой дозировке. Маслянистый, жгучий, ударный.
Выращивал табак, сушил, молол и крутил сигареты или шил на баб Симином Зингере косухи - мужские, крепкие, надежные, с карманами и заклепками.
Колдовал вместе с Серегой Хамоном над осенним сидром и бархатным пивом, творил по капле самогон, брусничную настойку, рябиновку или клюквянку и жарил под руководством Максика свиные отбивные в панировке.
Топил под нескончаемое офицерское бубубу баню, ту самую, с окошком для ног - подолгу, с листьями и ароматами, ледяной водой и дубовым веником, бродил с Хейманом по Петербургским закоулкам или тягал железо в подвале на Свердловском.
Рисовал, писал от руки или печатал на старом ремингтоне, а пятничный вечер , под Ленкину имитацию Вертинского или футбольный чемпионат, просиживал Твисте.
Ходил с дедом в лес, обязательно пешком и непременно с рюкзаком - термос с чаем и бутеброды с докторской, вечерами слушал взахлеб папины истории за университетскую юность и просиживал воскресенье в подвале на Омской глядя как Витя Бокраев месит Икара.
Играл в самопальном джазе протяжные блюзы, выслушивал до капли Жуковского Скрябина, Кербелевский театр или помогал Теушу проявлять фотографии.
Бегал по парку рядом с Мишкой Бойко на ходу обсуждая распознавание образов, просиживал часами перед доской, где Борис Зельдович расписывал нелинейно-световые эффекты или возражал Гохфельду на интеграл энергии.
И повторяя про себя Гренада, Гренада, Гренада снова и снова внимал Наде Высоковской, с нетерпением ждал в гости Борю Морозова, летом шабашил на смоляных крышах или речных подмостках вместе с Сашей Кауновыми или стучал со всех сил "оу, дарлинг" сидя рядом с Лехой Симоновым у Цвиллинга.
Во все глаза, притаившись на заднем ряду старенького Знамени, смотрел в двухтысячный раз Сталкера, Зеркало или Подранки, полночи слушал Кримсоновский ряд, а потом, уже под утро, вместе с Элькой и Васей собирал грибы вдоль детской железной дороги, рельсы для которой Крупп изготовил аж в тысяча девятьсот четвертом году.
Лежа на диване снова и снова перечитал Ремарка - о яблоках и дождях, любви и дружбе, предательстве или геройстве, решал хитро-функциональную Заляпинскую задачу на сходящийся в банаховом пространстве ряд под моцартовскую соль-минор и мечтал о томительном танце-объятии.
Это и есть ностальгия, тяга повсюду быть дома. Теплая, сентиментальная, бархатная, когда все родные и близкие, живы, рядом, и впереди долгая жизнь - радостная и успешная, полная удивительных открытий и бурных чувств, материнской и заботы и отцовского одобрения. Вечная молодость.
Но даже в самом расчудесном вращении - юном, бархатном и светлом, до краев заполненном высокими предчувствиями и любовными мечтаниями, таились негаданные, непредсказуемые развороты - потери и внезапные обретения, многие печали и нечаянные радости - культуризм, гитара и сумасбродство, книги, пластинки, красный диплом и потеря лаборатории, ранний брак, вынужденные второй институт и вторая профессия, десятилетняя пьянка, адвокатура, одиночество и никаким планом не предусмотренный, внезапный и настоящий второй брак.
Но главное, самонадеянность и вера в собственную исключительность, нелепая уверенность в том, что мне под силу в пять минут освоить любое, пусть самое сложное дело или профессию, договориться хоть с богом, хоть с чертом, и вообще, оболтать кого угодно. Запудрить мозги, прорваться или взять штурмом.
В миг, как по мановению волшебной палочки, все выправить, переделать, переубедить или переходить. Бросить пить, перестать жить двойной жизнью и существовать под чужими личинами, изображая из себя крутого.
Успех - вот настоящая цель, вершина и смысл - спортивный, музыкальный, научный, юридический, интеллектуальный. Женщины, заработки, имя, престиж и авторитет. Большая квартира, офис, дача и машина с водителем. Отдых за границей, стильные шмотки и полезные знакомства. Сильные мира сего, элита.
Все получалось, даже инженерия с наукой. Работал рядом с гениями, заведовал лабораторией и делал по настоящему сверхсложные вещи. Стал чемпионом города по культуризму, собрал отличную джазовую коллекцию винила и вдоволь начитался всякой литературы - русской, советской, зарубежной.
Водил знакомство с блестящими музыкантами, актерами и режиссерами, физиками, профессурой и директорами, знал выдающихся спортсменов, чемпионов мира и педагогов, руководителей всех уровней, судейский, прокурорский и милицейский корпус. Авторитетов и крутых, фарцовщиков и бизнесменов. И не просто знал, а плотно, долго и доверительно общался.
Прокатился по Италии, Испании, Венгрии и Кипру, побывал в Литве и Марокко, Израиле и Казахстане, Украине и Чехии.
Пробовал чудесные кухни, волшебные вина и изысканные табаки.
И затормозил. Сначала с пьянкой, потом с одиночеством в натуре и, наконец, целиком.
Растуще-престижное потребление утратило сверхценность, а потом и просто ценность, уступив место рациональной необходимости. Убавились великие знакомства, в славе которых отражался и блистал, ушли морские курорты, благотворительные вечера, салоны, банкеты, фуршеты и презентации.
Сосредоточился на семье и работе, спорте и размышлениях, беседах и письменах. Переосмыслении и поиске запечатлений - обращении утраченного времени.
Настоящего, личного, рукотворного, подлинно своего, выстраданного и выпестованного - не так много, хотя и немало - гитара и джаз-рок, турник, дорожка и штанга, отказ и от пьянки и второй брак. Лазерная лаборатория, профессионально- арбитражное адвокатство и фейсбучная эссеистика - от матриархальной психологии-сейчас к скупому, монастырскому богоискательству и метафизическому одиночеству.
Узнал в отце, деде и еврейских педагогах-наставниках, казавшиеся своими черты и повадки, обороты и интонации.
Понял, что русское начало тянуло со всей силы туда, где мир вот-вот проснется - к первому богоявлению, именно поэтому испугался церкви, но не удивился смерти деда Саши, ибо не знал, что она существует в есть, обрел близких среди кошек и собак, ибо проникся и сострадал.
Увидел свое в тех, кто горел куражом и бесшабашной смелостью, силой и мужеством, поскольку стремился стать похожим - дорасти, посильнеть и похрабреть.
И в тех, кто постыдно бежал от проблем, прятался и всеми силами уворачивался от встречи с неприятным, не хотел признавать очевидное и пытался перевесить ответственность. И в тех, кто ревнует от самого себя.
В тех, кто ради выгоды готов на многое, и в тех, кто не готов пожертвовать малым, в тех, кто стоит насмерть из принципа, и в тех, кто отменяет принцип при дальних отзвуках грома.
В тех, кто истово верит, и в тех, кто истово отрицает.
Все было в мне, у меня, со мной, моим или не моим - семья, двор, школа, институт, две работы, клуб, мужчины и женщины, дети и внуки, страна, страны и город. Друзья, приятели, знакомые и случайные прохожие. Наука и искусство, война и Холокост, Гулаг и Космос. Слово, бог, душа и безбожие.
По отрицанию или принятию, соединению или отстраненности.
Нашел место, там где все случилось и случается до сих пор - жизнь и самое важное, где родился и проникся словом, пребывал в раю и, вкусив от древа познания, изгнан.
Где мерцает вращается детство и двор, школа и юность, где восходит и заходит солнце и где темное небо оборачивается медным отблеском уходящего света - Ленина, Кирова и Цвиллинга, Тимирязева и Пушкина, Российская и Свободы, Коммуны и Каслинская, Орджоникидзе и Советская, Площадь и Вокзал, Горсад и Алое поле, Кирсараи и Колупаевка.
Рукотворный Селеби-бор, выросший по обеим сторонам Леты из реки и леса, крепости и дороги, войны и усилия. Железный, покрытый дымами и копотью, асфальтом и трубами. Волшебный, чудесный и потерянный.
Отказался от нигилизма и безбожия, а открыв метафизику и античность, презрел модерн. Целиком. Расстался с авангардным искусством, андеграундом и веселым шестьдесят восьмым, закрыл либеральный салон и обрушил приоритет материального.
Поменял время - и вчера стало сегодня, а сегодня, мигом, неровно дышащим краешком настоящего.
Личность - это целое и его феномены, и даже целое оборачивается феноменом, хотя сами явления двойственны - с одной стороны, видимое, измеряемое, с другой - суть проявления целого. Движение и покой, качание и равновесие, деятель и созерцатель, говорящий слушатель или безмолвный протоколист.
Сам и другой, свой и чужой, верующий атеист, материально озабоченный муж и аполлоническая женщина-воин, отец, пронизанный материнской заботой и слезливо-суетливая бабушка с пирогом.
И увидел он, что на любом из кругов открывается, вбирается или отталкивается другой. Мир и человек. Целый или отдельный, свой или чужой, желанный или отвратительный, тем не менее, каждый или каждая, есть герои его личного присутствия, его недописанной книги и никогда не законченного романа.