Рассматриваю старые открытки, посвященные сталинской Москве. «Колхозная площадь после реконструкции», «Площадь Красных ворот после реконструкции», «Можайское шоссе после реконструкции», «Улица Горького после реконструкции» и так далее – виды города в поре цветения впечатляют. «Город светлой гордости, выросший в борьбе», как перевели стихи Джамбула, выгодно смотрится на фоне деревенских видов старой Москвы, еще не закаленной в великой реконструкции. На открытках, изображающих, например, старое Замоскворечье, толпится народ, крестьяне, городовые, московский люд хаотичен, как и полагается в «большой деревне». А вот изображение Колхозной площади после реконструкции удивляет «прореженностью» пешеходов. Фигурки людей, пересекающих проспект, как будто точечные мишени*.
Мне хочется показать эти раритеты одному знакомому, переписка с которым началась совсем недавно. Я уверена, что он поймет «сердцебиение» старой Москвы, потому что он родом оттуда, из прежних времен. Он человек другой закваски. А я инстинктивно тянусь к настоящему, полному вкусу. Итак, по порядку…
1
Раритеты
Его бьет озноб, холодно и жестко лежать на диване. Не понимая, откуда этот беспощадный жар, старый человек сучит ногами, как младенец. У него душа горит, а в голове крутит жернова мельница.
В бреду видит девчонку с румянцем от мороза, мчащуюся в санях. Вдруг наступает лето. Голая женская ножка одной из граций живая, с точеными пальчиками. Застывшая дева бросается с постамента и бежит по парку. Розовые пятки сверкают и мнут ковер из маргариток. И он бежит за ней. Он может...
Все началось с приглашения: “Потанцуем? Я тебя кое-чему научу!” Поднялись из-за стола, покрытого белой скатертью. Отошли в темноватый угол. В привокзальном ресторане не было никого, кроме задремавшей за стойкой буфетчицы.
Он прижал партнершу к себе. Она скрестила руки на его шее. Одного роста, стояли грудь в грудь, нос к носу. Если бы в забегаловке был рояль, и кто-нибудь сыграл вальс, а лучше танго!
Через пару минут их обвил обруч, зазвучала музыка. Волны качали тан-та-та-тан, а обруч стал мягким, затягивался узлом на уровне ее поясницы. Она покраснела и попробовала рукой сдернуть странный жгут.
“Ого! Окаменевшие Амур и Психея!” - кивнула на пару возвращавшаяся из Павловска художница. - “Хотдог, пожалуйста!”
“Эти старики здесь каждые выходные топчутся и ничего не берут”, - ворчала официантка, разогревая в микроволновке заказ. - “А ну двигайте отсюда, древности!”
…В детстве у меня был жар: кот залезал под одеяло и грелся на мне. Когда я стала взрослой и заболела ангиной, металась в горячке, и никого не было рядом. Кот ведь давно умер.
Моя ровесница, мать-одиночка, засматривалась на двадцатилетних друзей сына. Заманивала парня в ванную комнату починить кран. Учила меня: ”В нашем возрасте надо высыпаться ночами, а днем можно позволить себе маску из спермы”.
Меня больше волнуют «раритеты», то есть одноклассники. Часто вспоминаю Сережку Карабанова. Мы дрались на линейках, он задирал складки моей школьной формы, отрывал пришитые мамой манжеты, душил своим пионерским галстуком, зажимал в раздевалке среди пальто, мылил в снегу, провожал до дома, неся ранец. В подъезде бросал его, чтобы освободить руки, и я стрелой взлетала на девятый этаж по черной лестнице. Ни разу Сережка меня не догнал! На алгебре, когда нас посадили за одну парту, он положил ладонь на мой живот, затянутый узкой юбкой. Я удивленно посмотрела на мальчишку, он не кривлялся.
Сергея я встретила через много лет в универсаме, когда приехала с грудным ребенком к родителям. Мы сделали вид, что не узнали друг друга.
2
Хризантема
На улице ни намека на пробуждение, мартовское утро встречает задиристым ветром, кидающим в лицо пригоршни липкого мокрого снега с дождем. Кругом пусто, только дребезжит по проспекту трамвай, воет полусгоревшим мотором троллейбус, да кашляет одинокий прохожий, спешащий опохмелиться у ларька. Бреду к остановке, чавкая китайскими мокроступами по незамерзшей каше вдоль разрытой теплотрассы.
А меня, оказываются, поджидают! Кутаясь в не спасающие от пронырливого ветра ватники и тулупы, обвязавшись от дождя в полиэтиленовые балахоны, пританцовывают продавщицы цветов.
- Берите хризантемы! – раздается осипший женский бас.
- Гвоздички, пожалуйста, - писклявит другая.
- Орхидеи белые, цветки заморские, - зазывает третья.
- Мимозы с Кавказа! - кричит четвертая.
Вдруг вижу книжный развал. Обращаюсь к фиолетовой от холода девчонке:
- Про алхимию есть что-нибудь? Мне нужен автор Чернокнижников. Но что бы не дороже ста пятидесяти!
Она, с вызовом:
- Это про астрологию что ли? Триста рублей. Но сейчас нет. Оставьте телефончик!
Под носом болталась увесистая капля. Перешеек сопли угрожающе истончался, выделение напряглось, собираясь познать радость полета. Но не тут-то было: юное создание, зашипев, как компрессор, изо всех сил втянуло воздух, сглотнуло и уже умиротворенно: «Ну ладно, двести пятьдесят». Проникаюсь доверием, записываю номер домашнего телефона в блокнотик. Листаю книгу, читаю вслух: «В полночь на первое января, за один миг перед тем, как куранты пробьют по первому каналу двенадцать, дряхлый 2013 год по двенадцатимесячном царствии отомрет и ринется в бездну вечности, к своим предкам, которых там не одна тысяча.»
- Да это фантастика, а вам про звезды. Вот, четыреста рублей.
- Девушка, да вы послушайте, ведь не в бровь, а в глаз:
«Единочадный сын его, 2014 год, по праву наследства мгновенно вступит на престол. От развозимых и принимаемых сверхсильными сигналами поздравлений с новым годом вскружатся головы жителей просвященного Союза. Застучат модники и модницы по разноцветным кнопочкам всеми своими достоинствами, а хорошего тона особы обоего пола, нарядив камердинеров и горничных, отправят вместо себя на супершоу и велят представлять имена свои, чисто и ясно запечатленные в сознании миллионов поклонников. Никто не найдется и думать о чем-нибудь другом, кроме нового года, никому и в голову не придет, что с кончиной старого уносится в вечность часть собственной жизни каждого!"
- Странный вы, на дворе 8 Марта, а вам все Новый год! Берете что ли фантастику?
- Какая же это фантастика? Круговорот событий и явлений. – Вытащил из кармана брюк мятые сотенки, протянул продавщице, следом достал потертый от долгого таскания в кармане чистый носовой платок. – На вот, возьми, тебе с таким урожаем целый день стоять.
Продавщица снисходительно улыбнулась: -Спасибо, не надо, такой тряпочки все равно не хватит... – И вдруг ухарским жестом зажав одну ноздрю пальцем, лихо отправила содержимое второй на мокрый асфальт. -Бабушка тут торгует, а сейчас заболела... – торопливо сообщила, кладя книгу в пакет. - Как вы, фантастики начиталась, вообразила себя без возраста, по рукам пошла! Сейчас в таком супершоу сидит.
-Загуляла бабуся? – без особого интереса спрашиваю.
-Да нет, она и впрямь другая стала, – взгляд исподлобья на меня. - Говорит, птицы к ней прилетают, шурмуют.
-Чего делают?
Рот растянулся в детской улыбке:
-Шурмуют, соблазняют по-вашему. Они такие серебряно-розовые, а с перьев бисер сыпется.
-Слушай, на скользкий путь встаешь. Стихи пишешь?
-Да это она только о них и рассказывает! Типа так их много, что когда сплетаются крыльями, стенка вырастает. А от голосов, когда они перекликаются, гул стоит.
-Нет уж, уволь! - собрался отчаливать.
Она, было, замялась, но, поймав мой скользящий ехидный взгляд, вскинулась, изобразила самую светскую улыбочку, царственным жестом вручила покупку, смачно шмыгнула носом и театрально поклонилась.
- Да вы сами убедитесь! Она вам еще позвонит! Вы созданы друг для друга.
3
Экспонаты
- Так вы заболели аксессуарами, как я коллекционированием? О, эта бацилла заводится однажды, и на всю жизнь, - уверял пожилой человек даму без возраста, одетую в бежевое пальто. Сумочка из светлого кожезаменителя, которую нервно теребила женщина, казалось, развалится в дрожащих руках.
- Боже, опять разошлась молния на ридикюле! – жалобно произнесла владелица. – Позвольте обратить ваше внимание на эту деталь, - и она указала на зонтик в мелкую розовую клетку. – Вы понимаете, как важны атмосферность, дух эпохи!Я уважаю стиль, поэтому всегда ношу пальто, шляпу, по возможности обувь, определенного времени. И уж конечно я не могу взять в качестве аксессуаров к одежде семидесятых вещи конца девяностых, из бутиков. Прическа, интерьер, манеры – разве это мелочи?
- Да, и к тому же с вашим, позвольте выразиться возвышенно, экстерьером, весьма стильным, любая мелочь становится жемчужиной коллекции! – заулыбался мужчина и заказал два кофе: с молоком даме и черный, без сахара, себе.
- Взгляните на эту вещицу, - продолжал он, протягивая собеседнице черно-белую открытку с пожелтевшей бумагой на оборотной стороне. – Ведь вы работаете в редакции, и вам не составит труда прочитать письмецо, написанное почти сто лет назад. Полюбопытствуйте, сударыня!
- «Доброму другу Василию Лазаревичу и всей его милой семье сердечные приветы и поздравления с Новым годом, при пожелании счастья и доброго здоровья», - произнесла женщина. – Подпись неразборчива, да и на открытке какой-то господин, незнакомый!
- О, это известный петербуржец, ваш коллега, если так можно выразиться. Ведь вы работаете в отделе естествознания? – старик явно заигрывал с собеседницей, заглядывая ей в глаза.
- Простите, а ведь мы и с Вами не знакомы? С кем имею удовольствие пить кофе в этом чудном кафе?
- Николай Петрович Шмидт, ленинградский коллекционер, - он поцеловал запястье мадам, осторожно отвернув край серой нейлоновой перчатки. – Ваше имя я знаю: Ия!
- Странно, - улыбнулась Ия Семеновна Циркуль. – Все так странно... Я не была в кафе с молодым человеком уже сто лет!
- Целую эпоху, - добавил Николай Петрович, флиртуя на глазах у публики.
Впрочем, окружающие не обращали внимание на пожилых людей, одетых скромно. Никто не узнал в мужчине историка города, филокартиста Н.П.Шмидта, пребывающего в данный момент в миноре несмотря на общество дамы. Удрученный мыслями о судьбе коллекции, он пытался развеяться, пускаясь во все тяжкие, тратя последние деньги на кофе. Который раз ему приходится переписывать письма-завещания, подыскивая лучшего хозяина для своего детища, цели всей жизни, огромного собрания открыток с видами Петербурга-Петрограда-Ленинграда. Наследники Николая Петровича, дети, давно уехали в Америку, и судьба ценностей российского масштаба лежит грузом на сердце пожилого человека.
- Признайтесь, о чем это вы так сладко мечтаете? О женщинах? – разошлась после кофе Ия Семеновна. – Я вас рассмешу! Вы знаете, какое у меня прозвище на работе?
- Будьте любезны, откройтесь!
- «Чесоточный клещ»! Так обзываются недовольные авторы, которых я вынуждена редактировать.
- Хотите, я раскрою секрет?
- Ну смелее же, я, кажется, скоро попрошу шампанского!
- Я самый счастливый человек.
Ия Семеновна вздохнула. Она выполняла миссию чистильщицы в кругах ада современной литературы, пусть научной. Беллетристика из нее сделала бы жука-навозницу. Сегодня впервые она забыла о работе. Посмотрела в глаза одинокого мужчины и смутилась от догадки.
- У филокартистов есть легенда, гласящая, что однажды из Стокгольма, где для России издавались многие открытки, прибыла в Кронштадт партия открыток с изображением Народного дома имени императора Николая 11, на которых вместо слова «народный» было напечатано «публичный».
- Ой, какой курьез! – фыркнула раскрасневшаяся редакторша. – Конечно, иностранцы путают наши слова: какая им разница – «народ» или «публика»?
- Вся партия открыток была тут же уничтожена. К сожалению, такой открытки у меня в коллекции нет.
С грустью прозвучали последние слова, и кофе уже был давно выпит...
Ия Семеновна скрыла от своего знаменитого собеседника, что почти всю жизнь проработала ученым секретарем в Лесотехнической академии. Редактором Ия стала подрабатывать недавно, когда открылось частное издательство. Новой работы она боялась, путаясь в современных словах, не вписываясь в коллектив, состоящий из молодежи. И фамилия у нее была смешная – Циркуль.
Вечером Ия подошла к книжному шкафу, достала словарь Ожегова. Она взяла за правило перед сном читать какую-нибудь большую словарную статью. Сейчас открыла страницу на слове «цирк». И успокоилась, представляя лестницу, ведущую к куполу. Вот акробатка извивает гибкое тело, осторожно достигая вершины. Забравшись на огромную высоту, женщина висит, заколка из волос падает на арену, покрытую красным ковром. Как замирают сердца у Ии и акробатки!
Ия живет одна много лет. Ее не касался мужчина очень давно. Сегодня она захотела этого. Прилегла на диван и уснула. Во сне увидела, что шла за Николаем Петровичем. Он оказался слепым и ощупывал ее! Трогал лицо, руки...
Они стали встречаться. Жизнь зациркулировала, совершая магический круговорот: наступила весна.
Ия и Шмидт бродили по городу. У Николая Петровича был старый путеводитель по Петербургу. Они следовали по маршрутам, обозначенным в нем.
- Ты моя неаннотированная открытка, - однажды признался Шмидт. – Знаешь, иногда попадаются такие, на которых изображен знакомый объект, но нужно произвести немалую исследовательскую работу, чтобы атрибутировать предмет коллекции.
- А как ты угадал, что я могу стать таковым? То есть войти в твою коллекцию? Может, я из другой темы? – Ия кокетничала.
- Заподозрил это еще в кафе, когда увидел стрелку на твоем чулке.
- Ах, так ты заподозрил меня в неряшливости!
- Чаще всего какие-то детали: вид городского пейзажа, реклама, трамвай, светофор или мостовая, водосточная труба, одежда, прическа... То есть те самые детали, о которых мы говорили тогда, во время первой встречи.
- Когда ты разглядывал мои ноги? – Ия пристально смотрела в глаза Николаю. – Что ты делаешь, когда понимаешь, что нашел свой экспонат?
- Я приобретаю его!
Ия стала останавливаться у киосков и украдкой рассматривать глянцевые журналы с фривольными картинками. Вечером вместо чтения словаря Ия вспоминала. В молодости она влюбилась в водопроводчика и изучила всю литературу по сантехнике, которую нашла в библиотеках.
- Как ты думаешь, постыдно мечтать о сексе в нашем возрасте? – спросила она у Шмидта.
Он не ответил, но положил руку Ии себе в карман. С тех пор они гуляли с рукой Ии Семеновны в его кармане. Шмидт гладил между пальцами, Ия после этого не могла уснуть. Она была страстной.
Ей очень нравилась основательность Шмидта. Ия часто бывала у него дома и наблюдала, как коллекционер работает. Он медленно перекладывал открытки из одной картотеки в другую, молчал, был невероятно серьезен.
- Ты будешь смеяться, - вдруг она подошла и обняла его. – Я знаю, каким ты был любовником!
- Почему был?
На старом диване произошел триумф Шмидта. Все получилось! После этого они были особенно нежны, пока Ия опять не привела его к заветному месту. И так происходило много раз, на протяжении всего знакомства.
- Когда ты танцуешь, мне кажется, ты вычерчиваешь окружности, так ты плавна и точна в движениях, - Николай Петрович был влюблен.
Однажды Ия получила конверт с открыткой. На той стороне, где изображено строение Камерона в Пушкине, сохранилась надпись «Царское село. Декамеронова галлерея». Ия засмеялась: о таких курьезах Николай Петрович часто рассказывал. На обратной стороне она увидела приписку, сделанную рукой Шмидта:«Завещаю всю коллекцию своей любовнице И.С.Циркуль».
После его смерти Ия Семеновна не осмелилась претендовать на сокровище, вступать в спор с наследниками из Америки. Она стеснялась обнародовать самую важную, по ее мнению, открытку коллекции.
*открытки прилагаются как иллюстрации здесь, перед текстом.