/рождественские размышления о земноводных/
1.
Много читаю, а нового совсем ничего нет, поэтому, конечно, читаю Чейза. Главным образом потому, что Чейза много, а еще потому, что в его книгах все просто и правильно, так, как должно быть. Красивые и широкоплечие хорошие люди против худых и болезненно искривленных плохих с НОЖАМИ за пазухой, красивые машины, сейчас таких не делают, а еще, если оступился – получи – основное правило, и это хорошо. Украденные деньги радости не приносят, и все, даже самые хорошие персонажи, называют ниггеров "черномазыми" и запросто посылают на *** – просто фантастика.
Вреда от этих книг никакого, если не считать странноватые мысли, которые лезут в голову в кафе на заправке Aero поздним вечером, если за соседний столик присаживается одинокая девушка, приехавшая на новеньком XKR. "Багажник – телефон – выкуп – чемодан с деньгами". Хм.
Впрочем, я не о Чейзе хотел бы поговорить, а о книжке "Мелодии для мобильных телефонов", выпавшей мне на колени из очередного детективного тома.
Желтая и маленькая такая книжка, на обложке – понятное дело, НОТЫ и МОБИЛЬНИК, а что еще могло бы быть на обложке такой вот книжечки. Дешевая бумага, шершавая и плотная, задницу вытирать не очень годится.
Там были ХИТЫ, а как же, например, от Dr. Alban или Madonna, в виде сложных последовательностей, означающих, что нужно набрать в "редакторе мелодий" (надеюсь, большинство из вас помнит эти недавние забавы). В общем, ничего интересного, кроме одного: в конце книжки либо достойные (по мнению составителей) мелодии кончились, то ли осталась лишняя бумага (такое бывает в полиграфии), но в результате возникла удивительная вещь:
ТРИ СТРАНИЦЫ "ДЛЯ ЗАМЕТОК".
Для каких заметок? Почему для заметок?
Дотрагиваешься до них – и видишь вдруг вероятную обладательницу такой же вот книжечки, почему бы и нет, тираж как-никак целая тысяча экземпляров. Нина, например, Алексеевна, уже за пятьдесят, полноватая, тяжелая, таскала всю жизнь сумки с едой, для кого-то неприветливая, кому-то покажется недалекой, покупает на Балтийском вокзале эту книжечку – в придачу к дамскому роману, где арийский блондин на обложке лижется с объемистой брюнеткой, зачем?
Неизвестно, может, подчинилась внезапному порыву, такие брошюры – товар импульсного спроса, как известно.
И вот она бредет к заснеженной электричке, ищет скамью потеплее, и чтобы не моторный вагон, изучает там свои приобретения и совершенно не понимает, что же написано в этой желтой книжонке, неизвестные названия на английском и непонятные зашифрованные строчки и цифр и букв. Возможно, она при этом ест мороженое, и у нее сводит от холода давно не леченные зубы.
А из снежного сумрака появляется ее знакомая, лет пять как не виделись, а тут – надо же, встретились, знакомая пахнет ландышами, а шуба ее - псиной, и дамский роман с аппетитным блондинчиком остается нетронутым, и начинаются разговоры о детях, о деньгах, о еде, и вот Нина Алексеевна уже записывает на страничке "ДЛЯ ЗАМЕТОК" позаимствованной у знакомой авторучкой рецепт чего-нибудь радостного и вкусного, например: "ТОРТ "РЫЖИКИ".
Записывает в неверном свете ржавого плафона, на холодной скамье, среди многих тонн мокрого ледяного металла и снега.
Нина Алексеевна так и не приготовит этот замечательный торт "Рыжики". Рецепт, а с ним вся эта глупая книжечка будут лежать и желтеть сначала на полке у телевизора, где "Панорама TV" ("Новая квартира Филиппа Киркорова!") потом – в шкафу среди разных бумаг и квитанций.
Нина Алексеевна будет полнеть, грустнеть, потом заболеет и не сможет ходить на службу, дочь со сложной личной жизнью и финансовыми проблемами будет этому, конечно, не рада, и общение сведется к гулким шагам в пустоте, и будет болеть правый бок снизу, все противнее и сильнее, думать будут на печень, а окажется все, конечно, раком "по женской", будут сжатые зубы и полные слез глаза, и ненавидящий взгляд дочери, вернувшейся из аптеки, затем короткая, тихая, травоядная какая-то агония, и гвоздики, и плюханье мокрых пластов глины на фанерную крышку, дешевая водка, жареные куриные грудки и группа "Лесоповал".
А на следующее утро – когда Нина Алексеевна покорно лежит на Южном в медленно прибывающей грунтовой воде, дочь ушла на работу, а в опустевшей квартире, где стало холоднее и светлее, и звонче эхо, в шкафу, между паспортом на завивочные щипцы "Мулинекс" и большим невскрытым конвертом из "Мегафона", в желтой дурацкой книжечке остается написанный крупными ровными буквами рецепт. Он не тускнеет, не пропадает, и от этого хочется выть.
2.
Девятого мая 2006 года умерла собака. Я нашел для себя возможным написать об этом только теперь.
Это был день очередной победы. Победы над тем чего-то стоящим и таким редким, чего осталось совсем чуть - что-то завалилось за подкладку, что-то прилипло к рукам, и ничего более нет, но ради этой малости мы не режем себе массово вен. Налитая кровью лягушка в небе - то, что правит миром, развлекаясь, действуя по какому-то невыносимо чуждому, недоступному нам алгоритму. К ней обращаем свои молитвы, рисуя у себя в голове при этом то благообразного бородача, то лысого невозмутимого пузана, то, ****ь, Вицлипуцли - это не важно, ведь есть лишь налитая кровью жаба вселенских размеров, с глазами, обращенными внутрь, и она нас не слышит.
Он мучился, а мы этого не понимали. Точнее, мы догадывались, но не представляли до конца ни тогда, ни теперь, насколько это было страшно и больно - спуститься вслед за неумолимыми шагами хозяина, за тянущим поводком на коротеньких лапках с пятого этажа, а потом забраться наверх.
Рентгеновский снимок показал отсутствие легких. Врач честно признался, что не понимает, почему и как пес до сих пор дышит. Еще через день энергичная толстуха проткнула псу грудь гигантским шприцом и выкачала из него около полутора литров чего-то не имеющего названия, чего-то очень противно плюхавшегося в подставленный тазик.
Ему стало лучше - на несколько часов. На очередной прогулке он не захотел спрыгивать с невысокого, в общем, поребрика - сантиметров двадцать, не больше, а когда его потянули за поводок, обреченно шагнул вперед; лапы как-то перекосились и уехали в сторону, он упал на асфальт и закричал - да, бассетхаунды не кричат, они не дети, я знаю. Их крик гораздо страшнее. Откачанная из легких масса позволила получить четкий снимок, по которому врачи уверенно приговорили пса к смерти.
Потом было неинтересно. Это момент, из-за которого многие так и не решаются завести собаку, когда надо принять решение, и какое бы из двух возможных ты не выбрал, все равно будет больно.
Я не смог взять его на руки и отнести на стол. Его нес мой отец, а я плелся сзади, и пес смотрел прямо на меня, положив седую морду отцу на плечо. Девятое мая было солнечным, хотя и не жарким, но ярко-радостным, и цвели одуванчики, их там, неподалеку от проспекта Стачек, на боковой улочке, во дворе, навылезало тогда немеряно, и прямо около клиники светился большущий газон, весь в ослепительных желтых пятнах, и пес смотрел на эти цветы, смотрел около секунды, но этот взгляд я уже не забуду. Конечно, он все понимал, они далеко не такие глупые, как некоторые считают, и в этом взгляде была смертельная ТОСКА, и немного ее пролилось на меня и впиталось.
Его положили на каменный алтарь, мы целовали его, я что-то говорил ему в ухо, наверное, благодарил его, или прощался, а потом нас вытеснили из кабинета врачи. У них были усталые злые лица, и они в тот момент ненавидели свою, такую нужную, работу.
Через десять минут нам выдали черный полиэтиленовый пакет, который мы так и не решились потом открыть, и мы повезли его хоронить, ехать было триста километров, потому что мы непременно должны были похоронить его там, где он бывал наиболее счастлив – в деревне, где у нас дом.
Еще помню, как, вернувшись, я вбежал в квартиру первым и лихорадочно собрал его вещи – резиновые косточки, мячи, игрушку в виде гантели, с которой в зубах он так замечательно приходил пригласить поиграть, что-то еще, и выбросил все, чтобы что-нибудь не попалось на глаза моей маме.
У пса была забавная манера – он, как и все собаки, постоянно попрошайничал, но отличался запасливостью, поэтому выпрошенную еду зачастую прятал. Он обожал сырники – такие толстые и вязкие румяные вкусные штуки, и относился к ним, как к особенной ценности. Спрятав сырник, он возвращался на кухню и некоторое время пристально и с подозрением всматривался в нас – если же ему казалось, что мы ЗНАЕМ, ГДЕ СЫРНИК, он бегом несся его перепрятывать.
У нас давно другая собака – огромное, доброе и ласковое существо, ангел с совершенно демонической внешностью, заставляющей прохожих притворяться водосточными трубами, с очаровательной бегемотской грацией, и мне невыносимо думать о том, что прямо сейчас идет очередной отсчет до того момента, когда снова придется делать выбор.
Передвигал как-то раз мебель и нашел за диваном излишне тщательно спрятанный когда-то, окаменевший и высохший сырник, прижал его к сердцу и просидел так какое-то время.
3.
Или вот девочка в Краснодаре - не знаю, как ее звали, и это, наверное, к лучшему, семь лет, целеустремленный ребенок с тяжелым портфелем, шагающий в школу.
Вторая декада сентября, появились новые знакомые, симпатии и антипатии, и потихоньку уходит страх перед неизведанной школой, а в портфеле обязательно лежит толстый и интересный учебник "Я и мир вокруг. Природоведение и биология для 1 класса."
Я читал об этом в новостях – ее нашли уже на следующий день, в легком худеньком теле как-то уместились 27 (двадцать семь) ножевых ранений, и мне кажется, что было что-то еще, что-то кошмарное, но выданная журналистам местным УВД информация об этом великодушно умалчивает.
Изнасилования не было, это была не вывернувшаяся таким вот чудовищным образом череда травм, стыдных образов и желаний в чьем-то мозге, а зло другого порядка и уровня, нечто концентрированное, напугавшее всех, кто это видел, изменившее их жизнь навсегда.
Убийцу не нашли, разумеется. Был ли он вообще или просто ЧТО-ТО сгустилось на минуту, а после рассеялось?
Думаю, тело было найдено лежащим на спине; ребенка не пытались раздеть, просто резали сквозь одежду, большие белые банты в крови, а портфель остался у нее за спиной, она так и лежала на нем, умирая, а кровь наверняка натекла подмышками и по шее в портфель, залила всякие наклейки со зверюшками, и пенал с ручками, и пропитала учебник "Природоведение".
И таких вещей - тысячи. Их не должно быть, но они есть.
Как незаметная червоточина в глянцевом аппетитном яблоке предлагаемой мне модели бытия со всеми его смыслами и законами.
Говорят – Рождество, а тут – сырник, рецепт, заплывшие страницы, и я говорю вам: лягушка.
Есть только лягушка размером с вечность, с глазами, обращенными вовнутрь, с крошечным и безжалостным мозгом, сидит во тьме и ничего, ровным счетом ничего о нас не знает, ей не интересно.