В мутном стекле отразились старухины глаза, серые искорки жизни, тлевшие среди глубоких морщин. Глаза были серебристыми звёздами, и верили в то, что светить им вечно, гореть над голубой планетой днями и ночами. За окном было уже темно – вдалеке роились огоньки квартир, холодный тяжёлый воздух был необычно прозрачным, а внизу шумело шоссе.
Комната была большой и пустой, и в углу паук ткал паутину, зная, что Старухе его не достать.
- Пей, пей, моя хорошая – сказала Старуха, отдавая Собаке миску с водой
Та жадно прильнула к воде, лакала с быстротой, словно боясь, что отнимут. В старухиной квартирке было тепло и светло, и собачья душа в этой теплоте размякла, подобрела… А бедности квартиры не могла Собака заметить, да и не было ей никакого дела до бедности, для неё Старуха была единственным другом, одним на свете существом, которое Собаку не только не пнёт, но ещё и согреет, накормит и напоит.
Старуха была ей тоже благодарна…. Теперь можно было не одной сидеть в пустой кухне, глядя на пляску синего газового пламени плиты, смотреть на Друга, и говорить, говорить, говорить.… Выплеснуть всё, что накопилось и наболело в памяти, будто опрокинуть переполненную бочку. Рассказывать Собаке о Варшаве и Берлине, длинных улицах Бремена, о том, как хорошо купаться весной в Чёрном море, и как здорово бежать по рассветным пляжам Кубы. Старуха помнила всё, не упуская деталей, потому что бывала и в Европе, и в Америке, и Советский Союз тоже объездила…
Можно рассказать Собаке о муже, и о том, какая у него была тёплая ладонь, когда они гуляли по ночному Берлину, взявшись за руки. И надо не забыть предупредить Собаку, что во Франции нельзя доверять проводникам, потому что Старуху вон ограбили, а Собака пусть будет внимательней. И можно включить ветхий магнитофон и вместе слушать старые кассеты, что давно пылятся на полках, потому что страшно Старухе разрывать гнетущую тишину, которая после станет только ещё тяжелее. А если Собака устанет, то пригласить её в комнату – пусть ложится на диван, Старуха накроет её красным пледом, и сама задремлет в кресле-качалке.… А когда скупое зимнее Солнце бросит в их комнатку первый робкий луч, они отправятся пить кофе и слушать радио, обсуждать политику.
Старуха глянула на часы.
- Ну вот, видишь, - сообщила она Собаке, - уже полшестого!
Собака согласно виляла хвостом. Она догадывалась, что Хозяйка говорит ей что-то важное, доверяет секрет близкому другу. Вот уже несколько лет, каждый день в это время Старуха вспоминала внука. Тот уехал в Европу, тратя отцовское наследство, да так и остался там…. Старуха ждала. Внук позвонил ей один раз: спустя три месяца после отъезда, скорее всего, просто – чтобы узнать, как там дорогая квартира в престижной “сталинке”, не освободилась ли. Но Старуха ждала. Она ждала нового звонка с великой страстью, и отчего-то страсть её выбрала именно это время – полшестого, семнадцать-тридцать, каждый вечер. И каждый вечер, и летом, когда ещё только краснело западное Небо, и осенью, когда ветер срывал с ивы за окном последнее золото, и зимой – она ждала, что внук позвонит, спросит, как её здоровье, и пообещает приехать. Ведь он был её единственным родным во всём Городе, на всей Земле. И она лелеяла его в детстве – капризного худого ребёнка с большими карими глазами. А теперь он мужчина, и глаза у него как у деда, старухиного мужа – горящие прихотливым янтарём, будто враз пожелтевшие.
Она завела эту привычку, сама того не ведая, просто чтобы не сойти с ума. Она верила в свою иллюзию без малейших сомнений, ибо иной веры не взрастила в своей душе…
А семьдесят дней назад у неё появилась Собака… Старуха увидела её, когда шла за пенсией по широкому проспекту. Нескончаемые людские потоки норовили сбить Старуху, как безумная стихия: равнодушная, безликая, жестокая. А на обочине сжался чёрный скулящий комочек – Собака. Со сломанной лапой, забитая, тоскливо плакала и ждала она смерти.
Но Старуха спасла Собаку – и вот сидят они теперь на кухне и пьют чай, косятся на телефон. А телефон молчит. И только вода в ванне из крана течёт…
Старуха кряхтит, тяжело поднимается, и идут они с Собакой гулять – в маленький московский парк, где в воздухе стоит обычно дух пьянства и сквернословия. Но сегодня – зима. Сегодня – холод и ночь. И тихо, пусто в парке. Среди молодых дубов, среди грязного снега бежит тропинка и идёт Старуха по ней, а в руках – поводок.
- Ты никогда не думала – спрашивает она Собаку – Почему зимой так снег искрится?
И правда – словно блёстки разбросали по мёрзлой земле, а Луна на них светит и звонко смеётся в морозном Небе.
Собака любопытно нюхает какую-то особую для неё берёзу. А старухины мысли всё тянутся, и тянутся… Что жизнь она как хозяйка отеля…. Нельзя удирать из отеля, не заплативши, в 17 лет, а как съезжаешь, уже в старости, платить приходится. И выходит хозяйка: толстая, мрачная, и с хамоватым лицом потребует денег.
“А я, “ думает Старуха, ” Что скажу ей я? Расплачусь? Но она чёрствая, её не проймёшь. Буду шарить в карманах, а в карманах будет только мусор, который я собирала всю свою жизнь, все семьдесят лет. Шелуха воспоминаний да слёзы. И буду я смотреть в хозяйкины мутные глаза, а она будет нагло улыбаться, зная что нечем платить мне за бессонные ночи, бессмысленные серые дни и вечное одиночество…”
Но Собака замёрзла. Смотрит она на Старуху жалобно, и та ведёт её домой.
Старуха выпьет сердечные капли и успокоится, погладит Собаку шершавой ладонью, устроится удобнее в кресле и задремлет. А Луна будет плыть в пустом Небе и греть спящую Москву.
Собака смотрит в старухины закрытые глаза, ждёт когда откроются снова в них серые Небеса, и укладывается рядом. Старухе снится Солнце в бокале, кафе, и сонные улочки Варшавы.