Исчезновение
Они заехали к нам попрощаться, оставить пару книг да несколько еще не розданных вещиц. Чтобы лететь совсем уж налегке.
О том, что Салтыковы уезжают, я узнала в феврале. Филипп сказал:
— Я здесь устал. В этой стране надо быть волком-хищником или же стоиком, как муж твой Алексей. А я — ни то и ни другое.
Он обладатель ценной специальности — вот и нашел место под солнцем в Штатах.
— Во Флориде 365 ясных дней в году, — добавила его жена, пока не говорящая ни слова по-английски. — И не бывает снега.
Зато у нас пять месяцев зимы. А нынче вышло шесть. Снежные горы таяли и возрождались снова. Мело в апреле, в первых числах мая. Мне даже снилось, будто я спускаюсь к морю в знойный день, а под ногами у меня поскрипывает снег. И на пустынном пляже громоздятся ноздреватые сугробы.
Они не провели у нас и получаса. Их голоса звучали глухо, как через стекло. Мы с дочкой вышли проводить их до машины. Сфотографировались напоследок во дворе.
Они сели в такси, закрылись дверцы. Машина тронулась и выехала со двора.
И все — исчезла. Не появилась на шоссе. Как в воду канула и не оставила кругов.
Я в панике схватила дочку за рукав. Она не обернулась и по-прежнему махала им рукой.
Возможно, на мгновенье я утратила способность видеть. Или возник оптический эффект. День был какой-то неземной. Неоновой рекламой полыхала зелень. И солнце в полдень излучало красный предзакатный свет.
Недели через две по электронной почте мы получили первое письмо. Все замечательно. Чудесный климат. Классная гостиница. А улицы без тротуаров — пешком никто не ходит. Ни у кого нет зонтиков, они здесь не нужны.
Вот так. А я скучала бы без снега и дождя, если б их не было в природе. Наверное, ненастная погода держит меня здесь, как говорит Филипп, в этой стране.
А что еще?
Отец на кладбище, память о нем при мне, в какой бы точке мира я ни оказалась. А мама замужем в Москве, я вижусь с ней раз в год.
Мы с Алексеем живем порознь. Он у себя в заказнике, в избе, а я с Танюшкой в городской квартире. Конечно, он к нам приезжает. Чаще зимой, чем летом. В будничные дни.
Профессор Хиггинс, штат Нью-Мексико
Мне позвонили из издательства зеленым утром, я еще спала. Девица из приемной пропела жалобно, как скрипка:
— Тут у меня американец — профессор ... what? ... профессор Хиггинс, да, из ... Альбукерке , вы ждали его завтра. Он что-то говорит про чемоданы. What? Нет, я не понимаю. Пусть лучше скажет сам.
Ее пиликанье сменил нездешний мужской голос. Скорее изумленный, чем взволнованный:
— Hello! Ви помогат мнэ, well? Я долэтэл сэгодня самолет. And... как это ... утратэл ... my baggage...
Я не дала ему договорить.
— Speak English, please. It would be easier for you and also for me .
Его багаж отправили каким-то другим рейсом. Мы вместе съездили в аэропорт, заполнили бумаги. В конце концов он получил свой чемодан.
Профессор Хиггинс здесь впервые и потому все время удивлен. Что в пятизвездочной гостинице отсутствует горячая вода. Что многие обходятся без личного автомобиля (у них машину называют she, как женщину, живое существо). Но более всего — что можно жить в двухкомнатной квартире вчетвером (он побывал в гостях у нового знакомого, профессора Шатрова).
Однако Джон лишь восклицает: Oh! Он деликатен — для американца даже слишком. А внешне я его таким представляла, когда переводила его книжку.
Голубоватые глаза. Доброжелательная мимика. И открывающийся при улыбке ровный ряд зубов.
Днем Джон читает лекции в университете, по вечерам пьет пиво в обществе Шатрова. Он выучил несколько здешних марок и смело заявляет девушке в киоске:
— “Балтыка” номэр тры.
***
Я пригласила Джона в гости.
Ему понравился наш дом с колоннами у каждого подъезда, фигурными балконами и аркой, ведущей в тополевый двор. Он здесь один такой — слева шоссе, за ним пустырь, где строится автостоянка, а справа городской зеленый парк. Кроны берез и ив переливаются под ветром лиственными волнами. А дом плывет к далеким берегам.
В подъезде пахло плесенью. Джон с любопытством изучал стальную дверь нашей каюты. Я пояснила:
— The Iron Curtain, see?
За дверью было много поводов воскликнуть: Oh! Если не вслух, то про себя. Ну, в кухне, например, при взгляде на плиту с чугунной черной крышкой. Даже у нас это музейный экспонат.
Гость зашел в ванную, чтоб вымыть руки, и открутил горячий кран: послышался почти беззвучный вздох. Этому он не удивился и открутил другой — кран плюнул и издал предсмертный хрип. Тут Джон не выдержал, воскликнув:
— What’s the matter?
Ну, это было слишком даже для меня. Ведь только что холодная вода была. Я принесла кувшин и полила ему на тщательно намыленные руки. Потом продемонстрировала свой запас пресной воды.
— Oh! As on the board of a sea-going ship .
— Oh, ye, я могу выдержать недельную осаду.
Танюшка вышла на минуту, приветствовала Джона: Hi! и тотчас же вернулась в свой отсек. Американцами ее не удивишь.
Аs for the supper I tried to do my best and John enjoyed it very much. He also likes cooking . Мой мозг, как клавиатура нашего компьютера, легко переключается с английского на русский, но к концу дня я устаю от иностранных слов — они как будто заполняют все пространство, вытесняя кислород.
Мне вдруг и в самом деле стало душно, пот выступил на лбу. Потом возникла колкая сквозная боль в спине, стреляющая в руку. Наверное, я сильно побледнела — Джон испугался, распахнул окно. Принес воды и дал какую-то свою таблетку.
И сразу стало легче.
Джон собрался уходить. Я даже вышла проводить его к шоссе, где он поймал такси. Джон пожелал нам с дочерью спокойной ночи. А я ответила: “Good night!”. И повернула к дому.
Четырехпалубный корабль стоял у пристани, светясь иллюминаторами, слегка качаясь на волнах. Мне показалось, он сейчас отчалит, а я останусь на безлюдном берегу.
Из Флориды от Лены пришло бумажное письмо.
Филипп уже работает, и ему некогда писать. А Лена посещает курсы. There is nothing to do here without good command of English , приписал Филипп. Зато она совсем не тратит времени на приготовление еды.
Они просили выслать фотографии. А мы забыли отдать пленку в мастерскую.
Сосновый бор
Так называется заказник, где служит Алексей.
Мы выехали впятером: Джон, Таня, я, муж и жена Шатровы — они везут нас на своей машине. Город исчез, мы мчимся скоростной дорогой, прорубленной в лесу из корабельных сосен.
С утра пролился легкий дождь, но облака не разошлись и не открыли солнце. Зеленый свет, казалось, излучала молодая, теплая листва. А на верхушках сосенок дымились розовые свечки — новые побеги.
Шатровская жена совсем не говорила по-английски. Но ей хотелось задавать вопросы.
— Вам нравится в России?
Я спрашивала Джона:
— How do you like Russia?
Он улыбался и по-русски отвечал:
— Мнэ очэн ынтэрэсный.
Ну да, ведь он здесь на экскурсии. Джон никогда не видел наяву бревенчатую серую избу. Когда мы проезжали первую деревню, он даже высунулся из окна — их столько было выставлено под открытым небом: с узорными наличниками, крепких, покосившихся и развалюх. Взлохмаченные козы щипали травку у ворот. Старуха с ведрами на коромысле шла к колодцу. Потом дорога вновь вернулась в русло между сосновых берегов.
А любопытная не унималась.
— Кто ваша жена?
John never has been married . У него есть подруга. Я видела на фотографии — особа, соизмеримая по габаритам с великолепной Джоновой машиной. Он запечатлел их рядом на шоссе среди пустыни, там даже кактус попал в кадр.
А наш автомобиль вдруг начал тормозить. Через минуту двигатель заглох. Шатров ругнулся.
— Все, привет. Похоже, gas is over . Выходим из машины.
Его жена не шевельнулась. Джон вышел первым. И мы с Танюшкой собрались последовать за ним.
Водитель прыснул со смеху:
— Ну, шутка. It’s a joke.
Я думала, Джон Хиггинс возмутится. Но он смеялся громче всех.
***
Тем временем пейзаж переменился. Дорога пошла в гору, по сторонам и впереди стали всплывать, как острова, голубоватые холмы. Сейчас свернем с шоссе. Проедем по проселочной дороге. Проскочим мост. Под ним осколочно сверкнет скатившаяся с гор крутая речка. Пересечем одноколейный путь. Лес поредеет, откроется в просвете станция, десяток изб. Здесь даже школы нет.
Наш дом стоял поодаль, на краю поселка. Ворота были приоткрыты, Алеша разбирал дрова. Он никого не видел, пока навстречу нам не устремился с лаем пес Дружок. Хозяин поздоровался со всеми за руку, а мне сказал: «Привет». И приобнял Танюшку.
Он первым делом повел Джона за водой, чтоб показать ему колодец. Я слышала, как он втолковывал ему по-русски:
— У них там в городе в любой момент можешь остаться без воды. Или без света. Другое дело здесь — вода в колодце, ягоды — в лесу, картошка в огороде, молоко — вон, в вымени козы Марины.
Джон вежливо кивал. Но, как ни странно, что-то понял. Потом сказал мне:
— Алэксэй — фылософ.
Пожить бы ему здесь глухой зимой. Когда по грудь занесены дороги. А избы — утлые суденышки, закованные льдами. И сруб колодца так обмерз, что не пройдет ведро.
Мы с дочерью накрыли стол в саду. Там все стремилось к солнцу, знойно зеленело и многое цвело. И почти не было mosquitoes , их раздувал прохладный ветерок.
Джон повторял: «Oh! Great!»
Жена Шатрова вдруг спросила:
— Как вы так можете — муж здесь, вы с дочкой там?
Никто ей ответил.
Мне захотелось, чтобы все они исчезли, чтоб смолкла речь — английская ли, русская. Так и случилось. Шатровы вечером уехали и увезли нагруженного впечатлениями Джона.
И в доме мы одни. Я, Алексей и наша дочь Танюшка. Она читает книжку наверху. Но вот над лестницей пропала желтая полоска. Мы тоже погасили лампу. Нам хорошо только без света и без слов.
А в воскресенье мы вернулись в город.
Из Флориды пришло письмо.
Они нашли чудесную квартиру, приобрели автомобиль. Все замечательно, за исключением того, что здесь никто не говорит по-русски.
Жаль, наши фотографии не получились. Пленка засвечена, сказали в мастерской.
Галлюцинация
В июле наступила тусклая бесслезная жара. Наверно, как у Джона в Альбукерке. Но ведь у них кругом пустыня. Листья пожухли, обесцветились. Казалось, даже воздух пожелтел.
Я провожала Джона к консульству. Мы шли пешком по уцелевшим в центре старым улочкам. Здесь сохранился кое-где брусчатый тротуар, между камней дымилась травка. Назойливо скользил по лицам тополиный пух, и пахло пылью да подгоревшими на постном масле овощами, как в южных городах.
Чтоб срезать угол, мы зашли под арку, но оказались в тупиковом дворике с открытой настежь дверью ветхого сарая.
Джон предложил присесть на лавочку под тополями, чуть-чуть передохнуть. Он вынул из кармана носовой платок и промокнул вспотевший лоб. И вдруг сказал:
— Я бистро уэзжат, хотэлос прэдложыт. Ти у мэна работат половына года. University New-Mexico. Ти з Танэй жит hotel. Эслы занравытся, то и... совзэм.
Вымучивавший русские слова, он показался мне похожим на слоненка — выпуклым лбом с залысинами и безобидными глазами.
— А ты — ты мог бы навсегда уехать из своей страны? — спросила я по-русски. — Если б у вас вдруг стало, как у нас?
Но он не понял. Я перевела. Тогда он стал безудержно смеяться. Как будто это было совершенно невозможно.
Я вышла из-под арки на шоссе. По сторонам его торчали серые колючки. В небе искрилось солнце цвета платины. И воздух был мне совершенно незнаком.
Мимо просвистывали редкие машины. Одна, с синей мигалкой, вдруг остановилась. Из нее вышел полицейский-негр. Он вежливо спросил:
— Oh, madam! What has happened? Where’s your car? And can I help you?
Но я ответила, что помощь не нужна. Он сел в машину и уехал.
... Меня легонько шлепал по щекам молоденький охранник. Джон Хиггинс наклонился надо мной. А я сидела на ступеньках здания под звездным флагом.
Обратно мы уже не шли пешком. Джон взял такси, доставил меня к дому. Все спрашивал:
— How are you?
Я даже думала, что те его слова — галлюцинация. Но у подъезда он напомнил:
— Oh, you haven’t answered my question .
И я сказала:
— Мне нужно посоветоваться с дочерью и мужем.
Единственное, чего мне хотелось, — стать под душ. Но дома в кранах не было воды.
***
Я наконец решилась спросить дочь. Танюшка не задумалась ни на минуту:
— Если не насовсем. Не навсегда.
В субботу я поехала в Сосновый бор. Поезд катился медленнее, чем обычно, как будто бы испытывал мое терпение. Оконное стекло закапывали слезы. Когда я вышла у себя на станции, дождь лил как из ведра.
Наши ворота изнутри были закрыты на засов. Дружок захлебывался лаем на цепи — хотел мне что-то сообщить. Ключа у меня не было. Я постояла минут двадцать под зонтом. Потом пошла назад, на станцию.
А дома сразу же увидела рюкзак и мужнины кроссовки. На них налипла грубая коричневая грязь.
Алеша строго выслушал меня. Сказал:
— Ну, если ты отчалишь — так совсем. Коготок увяз -- всей птичке пропасть.
И в тот же вечер он уехал, не оставшись ночевать.
Розовый пес
Из Флориды не приходило больше писем.
Я проводила Джона в аэропорт. Он вежливо пожал мне руку на прощанье.
Нас залили дожди. Проснешься утром — он уже идет, окно все застлано слезами, от неба тусклый свет. Потом короткий перерыв — как будто на обед. И вот пошел опять — теперь уж до утра. Нет ни восхода, ни заката. А может, есть — но где-то там, за серой паутиной облаков. Все бледное — дома, деревья и трава.
Над нами протекает крыша, по потолку ползет пятно. Стена давно намокла, она вся в черных оспинках. Опасная зараза эта плесень.
В квартире я одна, Таня у бабушки в Москве. Когда вокруг колышется вода, то кажется, что ты на корабле. Особенно ночами, в темноте. На корабле, который медленно уходит в глубину. Залита палуба. Вода уже в каюте. Проснешься утром и увидишь рыб.
Но почему я не спасаюсь? Чего тут жду? Ведь я не капитан. Пусть даже не пойдем ко дну — так явится зима. Накроет белым саваном. Скует все льдом. Отключат воду, свет. А здесь в округе нет даже колодца.
В конце июля пришел вызов и короткое письмо. Джон написал его по-русски.
Я стала оформлять бумаги. И каждый раз в очередях кого-нибудь встречала — знакомого хирурга, первую учительницу Тани. Я раньше и не подозревала, что у сходней, ожидая своей очереди, стоит столько народу. И что остались еще шлюпки.
Хирург заговорил со мной. Он уезжал в Австралию.
Мне снилось слишком много снов. И все труднее становилось просыпаться по утрам — то ли всплывать со дна, из мутной глубины, сдирая с себя липнущие водоросли, то ли выпутываться из какой-то паутины. Еще мешали слезы. Они всегда были на подступе, у самых глаз.
В один из дней все служащие вдруг надели белые халаты. И очереди удлинились вдвое. Я просидела в коридоре несколько часов. Когда же наконец вошла, то в кабинете друг напротив друга сидели врач и медсестра. Она мне приказала:
— До пояса разденьтесь и повернитесь к нам спиной.
Я все исполнила.
Врач подошел ко мне, взял за руку и ласково сказал:
— Не бойтесь. Все будет хорошо. Сейчас вобьем вам в сердце гвоздь.
Алеша появлялся только днем, в мое отсутствие. Дверь открывал и закрывал своим ключом. Я заставала лишь его дары. Он разгружал рюкзак прямо у входа, на полу. Душистые огурчики и молодой картофель, золотые кабачки и стройная морковь. Что было делать с этим — заготавливать, как прежде, на зиму? Но нас не будет тут зимой. Мы всю ее пропустим — ноябрь, декабрь, январь, февраль и март.
Я получила визы. На джоновские доллары приобрела билеты. Всем объявила об отъезде.
И в ту же ночь увидела пожар: оранжевое пламя беззвучно поглощало деревенский дом — крыльцо, веранду, стены, крышу. А я стояла и смотрела, держа в руках Алешин выходной костюм — единственное, что мне удалось спасти. И вдруг я вспомнила про слезы. Я выпустила их из глаз, и они хлынули безудержным потоком.
Пламя исчезло так же быстро, как и занялось. А дом совсем не пострадал. Вокруг под проливным дождем ходил наш пес Дружок. Он был весь розовый, с серебряным отливом.
Наутро девушка в возвратной кассе с сожалением смотрела на меня.
Мне было зябко, особенно ногам. Я думала, от плиток на полу из мраморного льда. Но оказалась, там была вода. Пока я пересчитывала деньги, она все прибывала, достигла щиколоток, а потом колен.
Я выбралась на улицу. Нигде уже не оставалось твердой почвы. Все плыли. И я тоже поплыла. Мне еще нужно было заглянуть в издательство. И встретить на вокзале дочь.
Поезд пришвартовался к пристани, расхлестывая волны. Танюшка вынырнула прямо из окна. Узнав, что не летит в Америку, она ничуть не огорчилась. Даже захлопала в ладоши.
Такси знакомыми протоками доставило нас к дому.
Наш дом-корабль недвижимо стоял на рейде. Ведь он здесь бросил якорь навсегда.
***
Глубоководной ночью спали все: Алеша и Танюшка и у порога пес Дружок. И было очень тихо. Наверно, мы уже на дне. Прислушалась. Да нет. Насвистывал прозрачный дождь. Потом и этот звук исчез.
Я вышла из избы. Над головою было небо. С луной и звездами. А под ногами твердая земля.
Откуда-то возник бездомный лай собак.
Vivat, Россия!
1999