В обществе, где весьма строго уважали чистоту изящного,
упрекали Гоголя, что он сочинения свои испещряет грязью
самой подлой и гнусной действительности.
- Может быть, я и виноват, - отвечал Гоголь, - но что
же мне делать, когда я как нарочно натыкаюсь на картины,
которые ещё хуже моих. Вот хотя бы и вчера, иду в церковь.
Конечно, в уме моём уже ничего такого, знаете, скандалёзного
не было. Пришлось идти по переулку, в котором помещался
бордель. В нижнем этаже большого дома все окна настеж;
летний ветер играет красными занавесками. Бордель
будто стеклянный: всё видно. Женщин много; все одеты,
будто в дорогу собираются: бегают, хлопочут.
Посреди залы - столик, покрытый чистой белой салфеткой;
на нём икона и свечи горят. Что бы это могло значить?
У самого крылечка встречаю пономаря, который уже повернул
в бордель.
- Любезный! - спрашиваю, - что это у них сегодня?
- Молебен, - покойно отвечал пономарь, - едут в Нижний
на ярмарку. Так надо же отслужить молебен, чтобы Господь
благословил и делу успех послал.