Рекурсия .
«Маяковский, дети, был бы гораздо более счастлив, если бы родился женщиной. Нет, мое мнение не хрестоматийно, это я так, к сведению. Вслушайтесь, как он мучается, перескакивая вслед за словами со строки на строку, пытаясь убежать от чувства, но все же оставаясь замкнутым в его пределах.
Никто не говорит, что женщина чувствует более утонченно, но все же постоянное извивание и изощрения стихотворного языка Маяковского наводят меня на мысль об ущербности мускулинного начала в его поэзии. Отметьте – не в жизни (здесь вообще ничего нельзя доподлинно утверждать), а именно в творчестве. Ущербность не несет в себе никаких негативных коннотаций, употребляя это слово, я лишь имею в виду, что женственное начало в определенные и довольно длительные периоды преобладало над мужским, а точнее, над мужественным.
Точно так же, как месяц зовут ущербным, луне чаще всего присваивают эпитет «полная».
Мужественность Маяковского-поэта, постепенно иссякая, к концу его жизнь, столь непонятным образом оборвавшейся, внезапно вновь заявляет о себе. Я склонна считать, что Маяковский-поэт, к тому времени переставший уже быть просто человеком, совершил именно самоубийство. И можно считать, что он стал неугодным Советской власти, убравшей его, но даже допущение самого факта этого «неугодства» свидетельствует о воскрешении мужества.
Итак, смерть Поэта, произошедшая в …. Году, простите, запамятовала, в каком именно, но это не важно, ибо с рождения он уже пребывал в Вечности. Дата рождения Владимира может быть установлена вплоть до месяца и числа, если только в то время не произошло очередной реформы календаря и его мать, доктор, принимавший роды и все его современники не были сумасшедшими и ничего не напутали.
И последнее. Привожу еще одно доказательство того, что Маяковский был женщиной: он обожал свою желтую кофту. Желтый цвет, как известно, ассоциируется с ревностью, коей в большей степени подвержены женщины. Желтая кофта, не желтый свитер, а КОФТА.
Желтый – это осень. Человек, застрявший в осени, рано или поздно обречен на гибель.
Желтый – это старость. Старость скорее замечают женщины, для них она начинается лет в 30.
Сейчас будет звонок, запишите тему для домашнего сочинения: Маяковский и Окна РОСТА: деградация в красном цвете.
Да, кстати. Пианино не было, рояля тоже. Ружья тем более!
Но все будет хорошо…» -
Я вновь и вновь перечитываю эту лекцию и грустно улыбаюсь, вспоминая нашего преподавателя, все время пытавшегося задать сочинение на дом. Ее звали… не помню, но в звучании фамилии фигурировало сочетание «фурс», если убрать гласную, напоминает фырканье недовольного кота. Хотя, даже если не убирать, все равно похоже.
Она носила одну и ту же белую юбку, телесного цвета блузку, какой-то неясного цвета шейный платок и мелкие ярко-красные бусы, наподобие коралловых. Когда я разговаривала с ней, всегда смотрела на эти бусы – они завораживали не слабей ее фраз, напичканных терминами, и выражения лица, исполненного достоинства. Телосложение она, нет, фигуру, именно фигуру она имела не совершенную, хотя, что есть совершенство? Но фигуру эту она несла так плавно, крепко и верно, прямиком к намеченной цели, что я очень удивилась, узнав, что ее отправили в психушку.
Казалось, на свете нет ничего прочнее этого преподавателя. Только сейчас, начиная анализировать всю историю нашего короткого знакомства, осознаю, что, если бы я чуть вдумчивей отнеслась к тому, что и как она говорила, если бы я более пытливо следила за выражением ее глаз, пытающихся спрятаться за стеклами очков, я бы поняла, насколько этот человек несчастен по своей сути. Просто потому, что она была человеком с большой буквы «Ча».
У меня нет большого выбора, я причастна к ее делу с того момента, когда мы попытались сработаться. Ее забрали, но на меня подозрение не попало, я была еще слишком молода и благонадежна.
После знакомства с ней я смотрю на людей в ее манере – сбоку. Так легче уловить их мысли, отраженные в зарождающихся эмоциях. Сидя за столиком в кафе, я угловым зрением наблюдаю за своим соседом. Он удивлен и смущен тем, что я села не напротив, а рядом. Забавно, он, наверное, думает, что я с ним кокетничаю, а мне так просто спокойней, и я люблю его гораздо больше, чем если бы когда он смотрел мне в глаза. Но почему-то люди считают нормальным идти, держась за руку, и едва ли кому-то придет в голову держаться за руки и идти лицом друг к другу.
Любовь – это когда смотришь не друг на друга, а в одном направлении…
Это не я сказала. Я вообще молча мешаю кофе и впитываю в себя тепло его рукава, пытаясь прокрутить в памяти мелодию, спетую мне поутру птицами. Прекрасно спать с открытыми окнами, имея таких высоко живущих невидимых в свете дня соседей. Я теперь знаю, где они живут, и непременно обниму этот тополь, если только его не срубят раньше, чем я вернусь. А вернусь я не скоро. Я ушла с каким-то намерением, оно не созрело во мне вполне, но изменило мое обычное настроение, и я жду ветра. Мне бы впору побежать с бубенцом в руке, но на общей панораме рекламных щитов боюсь удивить Олежку, он и так от меня заикается не слабо.
Столик в кофейне был явно плохо вытерт нерадивой, а, может быть, уставшей официанткой. Я медленно поставила чашку на блюдце, положила под него сотню и встала, все-таки удивив сидевшего сбоку. Извиняющее и нежно улыбнулась. При желании я могу так улыбаться, даже если счастье подарил мне не тот, кому дается эта улыбка. Улыбаюсь же вообще-то редко. И ношу длинные платья, имея достаточно стройные ноги. Стиль одежды резко изменился за последние полгода, все пытаюсь разгадать, чем же это спровоцировано.
За окном краски стали насыщенней, теперь все темно-серое, если не смотреть на неоновые лампочки. Дождь необходим, он превращает запыленную бледно-бардовую листву в пунцовую, ей как будто стыдно за мой уход без прощанья. Пропитываясь холодящей влагой, я иду.
Отдавать кому-то что-то слишком поздно, я изменила себе и не прощу себе это. Я предпочла просто завязать все нитки в морской узел и оборвать их разом. Раз-два-три, прыжочек. Та-та-да-да, шарк. Мой милый меня молил, а я не послушалась. Теперь меняюсь и жду ветра. Та-та-да-дам. Что если я – это не-я, если я верю, что все будет хорошо? Хоть заждись, я не вернусь, и бесполезно искать меня. Я готова пожертвовать даже любимым тополем. Та-та… Почему-то возникает ощущения захвата в кольцо, кружась в танце, я могу представить, что мир меня обнимает, и я – его центр, важный, нужный, неотъемлемая часть гармонии.
Мадам, вы не хотите пройтись со мной в менуэте? Нет? Мон сеньор, а вы? Да отчего же вам так неловко? Ну, простите!
Мне осталось только зайти на день рожденья, а потом полнейшая неопределенность, которая, впрочем, тотчас зальется до краев планами, так происходит жизнь.
С именинницей у меня не окончен спор. Она меня выше ростом и считает, что высоких людей стало больше по сравнению с прошлым веком. Мне же кажется, что человечество мельчает. Я не низкая, я – средняя, во всех отношениях, и, видимо, представляю собой переходный тип. Именинница – чудик. Будут еще два чудика и я. Меня квалифицировать будут они, а я буду неудобно сидеть на парадно сложенном диване и пытаться определить, как же следует с ними общаться.
-Скучно, господа гости.
-А ты хочешь развлечений?
-А вот он обещал поговорить со своей едой! Поговори, ты обещал!
-Не, ну, нет, в другой раз.
-Это он тебя стесняется.
Две чудачки любят одного чудака и не скрывают этого от себя и от чудака, а он признает только свободные отношения. Я боюсь его, но он мне любопытен. Рука у него жилистая с сильными, властными пальцами, они так цепко держат компьютерную мышь, что я хочу очутиться на ее месте. Я согласна затихнуть, как она, и присмиреть, даже притвориться мертвой, чтобы он наложил на меня руку.
-Именинница в тарелку села, ой, хахаха! Даже не в тарелку, а в вазу с салатом!
-Ну, и кто хочет салатику??!
Чем должен закончиться день рождения в начале весны при условии, что часы уже бьют 11 вечера? Прогулкой в поисках местной суровой гопоты.
Спальный район спит, мы идем. Очень холодно, но дело не в этом. Холодно оттого, что мы – разные. По дороге идут три человека, нас могло бы быть трое, если бы мы были вместе. Но вот, в подтверждение моих слов, двое отделяются и бегут наперегонки, хватая ртом ледяной воздух в попытках согреться или хотя бы разрядить атмосферу. Да нас долетает их отрывочный смех. До нас! Нас ведь четыре, а не три, а я и забыла про эту девушку, но и чудик про нее забыл, а она с ним все встречается в чужих квартирах и разговаривает, и смеется, постоянно смеется.
Те двое не спешат бежать обратно, они делают вид, что запыхались и ждут, пока мы их догоним. А нам с этой девушкой нечего сказать друг другу, и мы молча догоняем убежавших.
Этот день рождения лучше многих других, я за него благодарна хозяйке дома, а заодно и ее брату, которого очень кстати нет дома. Я сегодня в очередной раз буду спать в его постели, я ему уже почти что жена, но знаю я его очень мало. Он курит, молодец! Я не курю, потому что у меня проблема с легкими, но всегда бы хотела, и иногда позволяю себе это в пьяном состоянии. А вот если бы кто-нибудь еще нахаляву угостил дорогой сигарой… Ммм… Но сейчас я не сплю и не засну еще долго, я вдыхаю запах чужого человека, осматриваю его территорию и готова поклясться, что на ней лежит отпечаток целого века, который еще только начат, но уже вместил в себя столько, что полноправно может зваться веком.
На буфете с кучей книг и брошюр внутри лежат гаечные ключи и черт знает что, я не разбираюсь в этих штуках, но вертеть их в руках приятно. У него на столе такая же большая ароматная свеча, как и у хозяйки. Это он ей подарил, он купил их 30 штук для свиданий с любимой девушкой, ушедшей спустя две недели после покупки. По официальной версии, она была лингвистом и слишком много болтала, могла сболтнуть лишнего. И теперь он вынужден дарить эти свечи. Пока подарена только одна – сестре, и она ждет, что к ней на свидание придет ее любимый, но он все не идет. Причем я знаю, что он уже никогда не придет, он улетел, но не обещал вернуться.
Свеча будет сожжена в одиночестве не потому, что рядом не будет свечей, а потому, что та, что будет сжигать ее, совсем одна уже сейчас.
Пора спать. Жаль, планов так и не возникло.
Я засыпаю, пока еще в сознании, перебираю в мозгу зачем-то свои поездки. Тук-тук-тук, поезд укачивает, автобус подбрасывает, гудит самолет, я еду не одна. А, может, я все выдумала? И я никогда не выходила из дому? Может, меня давно заперли и ушли?
В таком случае мне достаточно себя.