Женя
Женя... Высокорослый и довольно симпатичный, он нравился девицам с первого взгляда. В один из первых дней обучения в институте, странно двигаясь боком, он подошёл к нам, стоящим у окна (тогда ещё не команде - только успели познакомиться), прищурился и вдруг произнёс с напором:
- Масс-с-сачусетс-ссс!... Эвв-вива ля генералисс-симо Фелиссимо Франко!
Потом-то мы поняли, ему просто очень нравятся незнакомые слова! В остальном же, вроде бы, - вполне контактный, нормальный парень.
В августе 52-го на студенческой стройке Андреевской ГЭС за Выборгом в нашей бригаде разнорабочих он выделялся разве что стремлением сачкануть. Проложенная предыдущей сменой часть водослива упиралась в большущий валун, и ввиду отсутствия взрывчатки, его надлежало расколоть, используя перепад температур. Работу поручили нашей бригаде.
Мы грели валун огнём костра, затем обливали водой; валун трескался, по нему лупили кувалдами, его ковыряли ломами, но поддавался он туго.
Околовалунная возня Женю не вдохновляла. Он, временами, отходил в сторону, вынимал коричневый пузырёк с водой и, сетуя на жар костра, разрушающий причёску, долго расчёсывал свою шевелюру.
Выправил ситуацию добавленный к воде сахар, зато вокруг нас стали роиться мухи; мы стали гонять Женю, и он, как бы, в ответ стал исчезать из виду на целый день! Однажды его вдалеке от стройки во время поедания ягод черёмухи… А потом во время «черёмухи» его задержал наряд пограничников – посчитали за шпиона…
В июле следующего, 53-его года мы, студенты, оказались в Кронштадте на военно-морской пректике. Служба шла своим чередом, а Женя по-прежнему был озабочен причёской… И в один прекрасный день мы склонили его принять кардинальное решение в отнощении своей внешности.
- Вопрос о внешности, - сказали мы Жене, - следует решать кардинально - раз и навсегда: мы же матросы! Если ты будешь по-прежнему мочить волосы сиропом, мухи заполнят весь кубрик - все кубрики! - командование тебя не поймёт! Мы - тоже… Говорят, сегодня, вроде б, на Невском – да-да, на «броде»! – проборы в моде… Подумай: ведь пробор, это - удобно!... Встал утром, тряхнул головой и… прическа – вот она, уже на месте! Ни причёсываться не надо, ни смачивать волосы… сиропом! Опять же – экономия времени…
- Пробрей же пробор! – сказали мы Жене, - пробрей, а мы тебе поможем…
После недолгих колебаний Женя, всё-таки, с нами согласился, и в тот же день и час пробор шириной в два пальца - ещё и с завитком на темени! - был выполнен на его голове езвием безопасной бритвы – тупым и насухо! Посмотревшись л в зеркало, Женя остался доволен!
- А шея-то! – воскликнули мы. - Гляди, как заросла… Подровнять бы её не вред...
Ровнять стали всё тем же лезвием, но Владька вдруг воскликнул:
- Женя, криво!...
Вовка по прозвищу «прохиндей» подравнял повыше…
- Женя, да криво же! - сказал Лёха.
Выше ровнять стал уже Толька, но уж, тут засомневались все:
- Ну, не тому ты доверился человеку, Женя: снова криво!...
Отклоняясь то вправо, то влево, и всё больше напоминая растянутую по горизонтали церковно-славянскую букву «мыслете», линия шеи стала подбираться уже к темени… Странно, но при всём при этом она, почему-то, всё ещё оставаясь асимметричной!...
Принесли зеркало. Женя критически осмотрел со всех сторон причёску и щею и, скрипя сердцем, вынужден был согласиться с качеством выполненной работы. Все были в восхищении тоже!
Вышли во двор. В нарушение требований устава, запрещающего военнослужащему находиться вне помещения без головного убора, мы всегда болтались по двору без бескозырок. Появление Жени во дворе, как всегда, заполненном праздношатающимися матросами, вызвало всеобщий восторг! Мы во главе с Женей, гордым и уверенным в своей неотразимости, следовали в направлении ворот, а следом за нами на подгибающихся от хохота ногах шла толпа матросов и старшин…
И неожиданно со стороны улицы из кованых решётчатых ворот навстречу нам возник подполковник, замполит части!...
Женя щёлкнул каблуками и отдал честь!
Позади застонали, и послышались глухие удары о землю упавших тел: отдать честь «без головы», значило совершить воинское преступление!
На замполите вздыбились погоны, он мгновенно пришёл в ярость и посинел:
- Вы!... Это... немедленно!... Матросы без головного убора?!… Сбрить всё! Немедленно!... Чтобы я больше!... Вы понижаете мне боеспособность части! Наголо!...
Женя попытался, было, возражать, но быстро понял свою неправотуу, и в течение ближайшего получаса вся краса, всё той же тупой бритвой и насухо, была уничтожена и в гальюне радостно спущена в канализацию...
В чём Жене нелдьзя отказать в справедливости - он никогда не ругался! У всех у остальных – и у меня тоже -нормальные слова русского языка составляли меньшую часть в лексиконе! В этом я убедился, вернувшись из Кронштадта домой… Я стал по утрам замечать странные мамины взгляды (у нас была в коммуналке одна комната на двоих). Оказалось, мама стала просыпаться среди ночи оттого, что я громко матерился во сне по-матросски!
А Женя, вообще, ненормативную лексику никогда не использовал. В этом отношении он напоминал моего двоюродного брата тоже Женю (чтобы их двоих не путать, назову его Джек)…
Все грубые и ругательные слова Джек не просто отвергал - он с их носителями не желал иметь никаких дел вообще! Чем и нанёс… большой ущерб русской словесности!
Дело в том, что его тесть (отец жены) являясь капитаном первого ранга, уважал крепкое словцо, и однажды попытался поговорить с зятем на истино-флотском языке. На что Джек ему указал, и взаимопонимания между новыми родственниками не получилось! А вскоре каперанга не стало… Не всякий офицер знает (даже адмирал может не знать!) Большой Морской Загиб (Петровский), а ушедший каперанг знал! К сожалению, я об этом, ушедщем – увы, невозвратно! – знании, узнал слишком поздно…
Петровских Морских Загибов существует (по крайней мере, существовало!) два – Малый и Большой; в Малом тридцать три слова, в Большом триста тридцать три! Один раз в жизни я слышал Малый Загив и самое начало Большого.
Должен сказать, это – не просто матерная ругань, это – высокое искусство! Это – поэма! И услышать их посчастливилось именно в Кронштадте…
В нашем, шестом, взводе руководил шлюпочной практикой капитан третьего ранга Быдтаев; в остальных пяти взводах - лейтенанты старшие и просто. На нашем восемнадцативёсельном барказе мы ходили под парусом красивее и лучше всех!
Мы подходили «на «всех парусах» к форту и через узкий проход врывались в гавань, едва не чиркнув бортом о мол! Прмвстав на банках, мы – в полной готовности! – ждём команды и… До кромки берега осталось… метров десять и вот… слышится Быдтаевское рзкое «руби рангоут»!… Мгновение – и мачта уже лежит на банках (о шкаторине паруса – не «обмочилась» ли? – никто не вспоминает)! Барказ шелестит, тормозя, скребёт днищем по песку бухты… мундштук трубки уже в губах капитана, а мы с усмешкой глядим, как не рискуя входить на парусе в опасный проход, команды других барказов суетливо разбирают вёсла…
Капитан носил низко надвинутую на глаза фуражку, виски его были седые и лицо плохо выбрито; на груди заношенного хлопчатобумажного кителея на трёх колодках – пятнадцать замусоленных орденских ленточек (для фронтовиков к 53-ему году различных юбилейных медалей ещё не успели наштамповать!)... По словам Быдтаева, он был трижды разжалован из контр-адмиралов: два раза до капитана первого ранга и один - до третьего.
- Товарищ капитан, а за что?!
- А всё за йих, за водку да за баб!…
Однажды, когда на большой скорости и при сильном ветре мы совершали маневр «фордевинд» и перекладывали гик (горизонтальный рангоут за который крепится нижняя шкаторина паруса) на другой галс, наш Женя не успел убрать, наклонить голову, и бескозырку его гиком сбросило в воду.
Быдтаев коротко выругался, но объявил:
- Человек за бортом. Готовься принять!
Потерпевшему сунули в руки отпорный крюк - по-штатски багор, - капитан, развернув шлюпку против ветра, стал внимательно выруливать к качавшейцся на волнах бескозырке. Золотом в волнах проблескивала на ленточке «Охрана водного района», но бескозырку сносило ветром. Пытаясь подцепить цель, Женя далеко, как мог, высунулся за борт - мы придерживали его за ноги - но едва сам не вывалился за борт и упустил отпорный крюк!...
Не передать, тем более не повторить, какой тирадой разразился капитан! Мы просто ничего не поняли: слова, украшенные изысканным матом, грохотали, как товарный порожняк (или порожний товарняк?) на стрелках.
- Товарищ капитан, что это было?!
- А это – Малый морской Загиб. При Пётре придуман.
- А что, ещё и Большой есть?
-Есть.
-И вы его знаете?
- Знаю.
- Ой, скажите!
- Не-а. Нельзя.
- Ну, товарищ капитан…
Выловили плававшие неподалёку бескозырку и крюк и потом снова и долго упрашивали капитана. Наконец, он приказал всем сесть под банки на дно барказа, закурил и начал…
Он долбил в дев-мироносиц, в пресвятую и непорочную деву Марию и в двенадцать апостолов всеми форштевнями, кнехтами, жвакагалсами и прочим. А всем остальным дополнительно и в Христа Спасителя и его Заместителя… Текст был ритмичен и рифмован, не зайтись от смеха было невозможно! – капитан спереди и сзади невозмутимо украшал матерными словами очередного святого угодника, навешивая на него всё новые и новые бом-брам-стеньги и словесные гика-топенанты…
Грохотавший с кормы мат нами не воспринимался! Он был незаметен за обилием эпитетов и флотского антуража. Вскоре, валяясь под банками и все в слезах, мы даже не смеялись, а просто, ничего уже не слыша, стонали… Когда немного отошли и отдышались, увидели покуривавшего на корме капитана:
- А вы – слабаки. Даже до восьмидесяти слов не выдержали.
- Товарищ капитан! Дайте списать!
- Не-а, не положено…
И так, ведь, и не дал!
Несколькр позже по его приказу пришвартовались к большой барже, стоявшей на якоре недалеко от форта Кроншлот. В давно раскулаченной рубке помимо стола нашли два расшатанных стула - мы погрузили их на барказ. Выходя «в ногу с песней» с территории шлюпочной гавани, пронесли их через вахту внутри строя и за поворотом отдали капитану. Он ещё ниже надвинул на лоб фуражку и торжественно удалился, держа стулья по мышками справа и слева...
Осенью на третьем курсе Женины волосы вновь отросли, но незавершённость вопроса о причёске не давала ему покоя по-прежнему. Однажды он поделился сомнениями с другим Женей из нашей группы - мы звали его Джен – (многовато, конечно, Жень, но каждый на своём месте!) По мнению основного Жени, Джен был почти стилягой. Во всяком случае демонстрировал свою готовность примкнуть к таковым.
- Женя, - ответил Джен Жене, - ты неправ! Не мучайся, купи бриолин, и увидишь, как перманентно прекрасна будет твоя причёска.
Совет был, конечно, хорош, но бриолин (по слухам) был в наличии только в Риге: как-никак на дворе была середина пятидесятых, и дефицит уже начал разъедать советскую торговлю…
Но ведь, друг всегда должен помогать другу в беде! И Джен-стиляга пообещал Жене достать «желанный продукт» (слово-понятие «дефицит» не успело ещё дойти до понимания всех и каждлго), а сам направился к нам...
Старый тюбик из-под бриолина нашёлся у тётки Андрея, и мы с увлечением принялись за дело. Дома у Тольки в алюминиевой кастрюльке была составлена композиция. Туда вошли: сметана, скипидар, духи «Красная Москва», томатная паста… И ещё - вазелин, горчица, губная помада, перец, одеколон «Эллада», зубная паста, подсолнечное масло, уксусная эссенция... Всего 16 ингредиентов! «Паспорт» за подписями всех присутствовавших – нас было шестеро! - был аккуратно и красиво нарисован цветными карандашами. Композицию тщательно размешали карандашом «кохинор». Жёлтая толстая глянцевая краска с карандаша облезла, а серый налёт на стенках кастрюльки, в которой до этого всегда варили вермишель, впоследствии не удавалось убрать никаким способом! Тёткин тюбик был распечатан снизу, тщательно заполнен «бриолином» и снова надёжно закрыт…
И на следующий день Женя получил из рук друга-стиляги «желанный продукт»!
На недоверчивый вопрос заказчика:
- А почему тюбик измятый?
Ответ поставщика был категоричен:
- Ты же знаешь, что только в Риге! Еле уломал знакомого моряка продать, хотя бы, початый. Отдал червонец… Не хочешь – не бери… Не надо было...
И алая десятка перешла вы руки надёжного друга...
На следующей перемене Женя исчез. А когда он вновь появился, мы втянули носом воздух…
Есть! – поняли мы - подействовало!
Теперь каждый день причёска сияла, но на лекциях все старались садиться за стол подальше от Жени, потому как. исходивший от него поначалу почти приятный запах, минут через пять становился странно и невыносимо противным! Однажды он пожаловался мне, хотя я не пользовался его доверием:
- Всё бы хорошо, и причёска держится целый день… Но, если вдруг бриолин попадает мимо волос на голую кожу, там, куда попало, начинается зуд. Чешется!… А в бане - когда намылишься! - в волосах появляется дурно пахнущая пена… Обильная… Бриолин, видно, старый – возможнл, срок годности кончился...
Через неделю мы предъявили Жене «паспорт» бриолина. Он не обиделся - он просто нам не поверил, даже упрекнул в элементарной зависти…
Наверное, он всё-таки сумасшедшим не был, хотя, как говорится, «не без странностей». Незадолго до 8-го марта он, как-то незаметно, исчез, а ближе к осени был слух, будто бы, его видели вблизи Университета…