Настает час и человек уходит. Исчезает. Рисует в жизни своих близких черту между "было" и "стало". Но даже исчезнув, оставляет за собой след: дорогие воспоминания в осколках прожитых дней, в мозаике своей памяти. Он оставляет вещи.
В старом потертом и видавшем виды секретере лежит потрепанная квитанция на пылесос, купленный по знакомству еще лет тридцать назад. Пылесос давно сломался - чего-то треснуло - но хозяйственная рука не поднялась отнести его на помойку, и он так и остался стоять в углу прихожей, осторожно прикрытый ситцевой тряпочкой.
В комоде лежат поздравительные открытки, заботливо перетянутые резинкой, которые присылали друзья, разбросанные волею судьбы по далеким городкам. Рядом кожаный чехольчик для толстых очков в истертой оправе.
В шкафу висит парадный мундир, грустно поблескивая многочисленными наградами. Как тяжелы эти, вроде бы небольшие медали и ордена, эти капли истории: "За взятие Берлина", "За оборону Сталинграда", "За Отвагу",...
На кухне замолкли часы с кукушкой - никто не перевел старенькие ходики, и потертая цепочка с щербатой гирей осторожно опустилась на плитку пола.
В ванной комнатке все еще пахнет земляничным мылом, которое уже не найти на прилавках, но которое всегда встречало гостей этого дома своим добрым ароматом.
Там же, в ванной, всегда стояла стиральная доска, с рифленой металлической вставкой, а рядом покрашенная масляной краской решетка, на которую ставили тазик с водой, если нужно было что-то постирать. Доска ничем не примечательна на вид. Обычная доска - мало ли на свете таких досок. Совершенно обычная. Кроме одного: ее никогда не покупали в магазине, ее не дарили в подарок, ее не меняли на рынке... Когда-то очень давно эту доску сделал маленький, светловолосый человек из далекой Германии. Ее сделал пленный солдат.
Я не знаю как его звали - никто этого не помнит. Я не знаю как сложилась потом его судьба - это смогли бы, наверное, рассказать его вещи. Но их нет. Могу сказать только одно: больше пятидесяти лет назад, один очень одинокий и голодный человек, в потертой, выцветшей гимнастерке, в каких-то обмотках на ногах, живущий в чужой стране, с трудом понимая язык окружающих, который не мог ничего узнать о судьбе своих близких оставленных на родине, и который очень сильно хотел есть - этот человека сделал стиральную доску в обмен на половинку буханки черного хлеба. И сделал ее так, что она прослужила более пяти десятков лет, оставаясь все такой же аккуратной, четкой, рифленой без единой трещинки или серого, от постоянного пребывания в воде, налета на дереве.
Она пропутешествовала со своей хозяйкой - женой боевого офицера - от Москвы, до Дальнего Востока, потом заглянула с ними в Северодвинск, затем поработала чуток где-то в Киргизии, а потом, после выхода в отставку, вернулась в Москву и продолжала честно выполнять свою работу. Так же честно, как ее когда-то сделал измождённый человек, всего лишь за пол буханки черного хлеба. Хотя,... может это была не "всего лишь", а целая, огромная, долгожданная половинка черного хлеба?
Кто знает?...
Знают вещи.
Но они молчат.