БЕРЕСНЕВА Л., ПЛЭЧИНТЭ А.
В старину, не слишком от нас отдаленную, уединенно жил в своей хижине поэт Такамуро. Несколько лет тому назад около своего бедного жилища посадил он слабый саженец банановой пальмы; терпеливо ухаживая за ним, радовался, как тот год от года креп, набирался сил. Однажды, выйдя на заре из лачуги, поэт не поверил своим глазам! Из-под свисающих ярко-зеленых листьев-опахал застенчиво выглянул бордовый бутон цветка. Воробьишко, беспокойный сосед, выпорхнул из-под крыши и тоже залюбовался диковинным цветком. А вдали в розовой вуали из предрассветных туманов виднелась величественная Фудзияма. Скоро-скоро она вновь услышит звон колокольчиков паломников, которые с упорством будут стремиться к ее вершине. И эта чудесная картина нашла отражение в трехстишии, которое тут же записал Такамуро.
Свои стихи за небольшую плату он отдавал другу-гончару, а тот наносил их на глиняную посуду. Так поэту казалось, что изящные хокку украсят быт простого человека.
А вчера Такамуро получил письмо от родственника, живущего в столице; он
писал: «Бросай свои глиняные черепки. В Киото тебя ждет блестящее поэтическое поприще и безбедная жизнь. Приезжай!» Эти слова радостной надеждой вскружили ему голову. Но внутренний голос отговаривал поэта: «Разве в столице ты бы мог написать такую хокку:
Колокол смолк вдалеке,
Но ароматом вечерних цветов
Отзвук его плывет.»? (Басё)
Всю ночь провел Такамуро в тревожных раздумьях, а утром, отбросив все сомнения, решил-таки отправиться в далекий, манящий успехом Киото.
С грустью он прикрепил к воротам дома друга-гончара листок. Это были слова прощания:
Облачная гряда
Легла меж друзьями… Простились
Перелетные гуси навек. (Басё)
Столичная жизнь, как вихрь, закружила Такамуро: каждый день встречи с именитыми поэтами, жаркие поэтические турниры, успех, поклонники. Но чем громче разносилась молва о его таланте, тем меньше оставалось времени и желания в муках творить. И вот однажды во сне он увидел свою ветхую хижину, низенький стол, на котором сиял белизной лист бумаги, тушечницу и полувоздушную печальную красавицу, которая задула тоненькое дрожащее пламя масляного светильника и тихо покинула его тростниковую обитель.
– Так о чем же этот сон? Неужели Муза покинула меня и способен ли я творить без нее? – печально подумал Такамуро.
И поэт испытал полное отчаяние, когда ему принесли приглашение на поэтический турнир, который будет проходить во дворце императора, а он за месяц не мог сочинить ни одной хокку. Вот тогда он вспомнил этот вещий сон и с горечью понял, что предал свое предназначение поэта и светский блестящий Киото не место для вдохновенного, творческого труда.
Ни с кем не прощаясь, он вернулся в родные края. Печальная картина предстала перед его глазами: жестокий ураган снес крышу с его хижины, банановая пальма засохла. Наскоро залатал он тростниковую крышу, каждый день заботливо поливал зачахшее деревце в надежде, что к нему вернется жизнь. А вот стихи не слагались – иссохла его душа в праздности. Такамуро ждал свою Музу, но она не приходила.
Мудрые люди подсказали ему, что очистить душу поможет паломничество на священную гору Фудзияму. Надев дорожный халат и широкополую шляпу, взяв бамбуковый посох, он отправился в путь в надежде на чудо.
Вот и подножие горы. Почтительно поклонившись ей, он пошел по узкой петляющей тропинке, по обе стороны которой росли причудливо изогнутые пихты, пахло смолой и молодой хвоей. Миновав перевал, вдруг он увидел ожерелье из пяти озер, так украшавшее Фудзияму.
И вот он уже прошел половину пути. Под ногами парили звонкие жаворонки, медленно проплывали редкие белые облачка. А впереди трудная дорога к вершине Фудзи.
Ближе к вечеру сил почти не осталось, Такамуро все чаще останавливался, чтобы перевести дух: кружилась голова, тело ныло от усталости. Вдруг, как всегда в горах, мгновенно все погрузилось в темноту. Резко похолодало, дорожный халат не спасал от пронизывающего ветра. Такамуро ничего не оставалось, как ночевать под открытым небом. Он стал подыскивать место, где бы мог укрыться от непогоды. Неожиданно поэт увидел за чахлым кустарником яркие отблески костра. Чудная картина открылась перед ним: у огня сидели два человека, очевидно, это тоже были паломники, а по богатой одежде Такамуро понял, что перед ним благороднейшие самураи. Он попытался приблизиться к костру, но, встретив неодобрительные взгляды, невольно остановился. Видимо, они приняли Такамуро за нищего, недостойного их гостеприимства.
И вдруг он ощутил сильный порыв ветра – и около костра оказалась прекрасная женщина. Такамуро узнал прекрасный образ, явившейся ему во сне, когда он жил в Киото. Как могла здесь появиться она, ведь женщины не совершают паломничество на Фудзи? Но чудо есть чудо! Таинственная незнакомка приветливо пригласила его к костру, и сидящие покорно подчинились ее воле. Такамуро робко подошел и несмело протянул руки к огню.
Через несколько минут все замерли в восторге, когда на черный бархат неба царственно выплыла полная луна и залила сияющим серебряным светом Фудзи. Звезды были так близко, что хотелось до них дотронуться рукой.
Прекрасная госпожа неожиданно сказала, обращаясь к сидящим у костра:
– Я знаю: все вы поэты, не устроить ли нам поэтический турнир, посвященный этой красавице луне?
Душа Такамуро сжалась: в его сердце давно не рождались стихи, а поэты-самураи склонили головы в знак согласия.
– Каждому из вас я предложу стихотворную строку, а вы продолжите, – сказала прекрасная госпожа.
Турнир начался. Первая строчка предназначалась старшему поэту: «Равнина небес…».
Тот задумался и вдруг, лукаво улыбнувшись, продолжил:
Равнина небес.
Луна полноты достигла.
Тропу облаков,
Единственную из всех,
Избрал для странствий ветер. (Сайгё)
– Чем ответите вы? – обратилась она к молодому поэту, предложив ему такую строку: «Плывет гряда облаков…»
Тот, взглянув на ночное небо и не сумев скрыть волнение, высоким голосом произнес:
Плывет гряда облаков…
Как бережно светлую луну
Она несет на себе. (Бонтё)
– Да, эти самураи поистине мастера поэзии! – подумал Такамуро.
Теперь они оба с непроницаемыми лицами смотрели на гостя, ожидая его поражения.
– «На луну загляделись …» – это вам строка, – с подчеркнутым вниманием обратилась прекрасная госпожа к Такамуро.
Ему потребовались огромные усилия и душевная сосредоточенность, чтобы продолжить участие в этом турнире:
На луну загляделись.
Наконец-то мы можем вздохнуть! –
Мимолетная тучка. (Басё)
Самураи удивленно вскинули брови: они поняли, что этот оборванный, уставший человек – настоящий поэт, и оценили емкость и краткость этой изящной зарисовки; поистине – великое заключено в малом.
– Вы все показали себя достойными поэтами, и я верю, что ваш поэтический путь будет прекрасен, хотя и труден, как восхождение на Фудзияму! – с доброжелательной улыбкой сказала госпожа.
Ночь была на исходе. И сидящие у костра поэты почтительно склонили в прощальном поклоне головы, когда в предрассветной дали скрылся образ таинственной незнакомки. Уже потух костер, синеющий дымок от догорающих угольков слабо стелился по склону. Уставшие за ночь поэты-самураи мирно задремали. Такамуро продолжил свой путь.
Последние метры восхождения были самыми трудными: ветер валил с ног, холод пробирал до костей, но Такамуро карабкался и карабкался к вершине. В тот миг, когда он достиг ее, выплыло огромное пылающее солнце и залило багровым светом Фудзи. Поэт вознес руки к солнцу и молитвенно произнес:
– Муза моя, заслужил ли я твое прощение? Вернись в мою тихую обитель! Клянусь, что я буду верен Поэзии!».
Спуск с горы был так же тяжел, как подъем, но душа поэта ликовала: он вновь обрел веру в свое предназначение. А когда тропинка привела его к хижине, Такамуро на какое-то время потерял дар речи: его засохшая банановая пальма выпустила тонкую стрелку живого листка.
Вечерело. Такамуро, окрыленный увиденным и пережитым, полный замыслов и надежд, взял в руки кисточку, склонился над листом бумаги. И вдруг перед его мысленным взором возник знакомый образ прекрасной Музы. Она протянула руку и зажгла на столе светильник, с которым он связывал вдохновенные минуты своего творчества.
Классическая японская поэзия пер. со старояп. В.Марковой.– М.: АСТ:АСТ МОСКВА, 2006. – с.281
Там же, с. 212
Там же, с. 75
Там же, с. 437
Там же, с. 232