http://www.proza.ru/2014/01/20/1218
Дедушка каждый день уходил искать работу, хоть какую-нибудь работу, чтобы принести в дом еды. И у него, и у Бабушки были иждивенческие карточки, равные детским. Бабушка его ужасно ругала за то, что он ничего не может заработать, ничего не несёт в дом. Она говорила что-то вроде «принеси не деньги, а хоть что-нибудь, что можно обменять на продукты, иначе Танюша умрёт, мы все умрём» и, выбрав что-нибудь из своих драгоценностей, куда-то уходила на пол дня. Наверное, для Дедушки эти упрёки были самыми болезненными, упрёки в том, что он ничего не делает для того, чтобы внуки не угасали. Дедушка ходил в пожарную часть, просился на работу в пожарные (только у пожарных в городе была работа, масса работы) - им полагались рабочие продовольственные карточки, ведь на них выдавали так много хлеба, целых 250 граммов в день! Дедушку не взяли в пожарные, сказали, мол, нет мест, к тому же ему было уже почти 72 года.
Единственное, что делал Дедушка для Тани, это ходил каждый день с Лазаретного на соседнюю с Кирочной улицу Петра Лаврова (четыре километра только туда, если не больше!) в детскую поликлинику за двумя двухсотграммовыми рожками соевого молока, питанием для грудничков. От голода он слабел с каждым днём. Уже несколько дней он жаловался, что ему тяжело, что он боится не дойти. Семнадцатого ноября он, как обычно, оделся, по-детски завязал шарф поверх поднятого шалевого воротника шубы и вдруг остановился и сказал, что идти не может.
Как?! – И Бабушка с мамой с двух сторон налетели на него, как две чёрные птицы...
Через много лет, читая книжку «Мифы древней Греции», я узнал про ужасных гарпий, беспощадных металлических птиц, метавших в людей свои бронзовые перья. И первое, что возникло в памяти это - мама и Бабушка у двери комнаты, и Дедушка между ними. И его голос:
«Я не могу! Я же нне д-дойду!»
–Нет, ты должен идти! – наседали они на него с двух сторон, – иди, иначе Танечка умрёт!
И он ушёл.
День был солнечный, но я сидел дома и клеил игрушечный письменный стол из спичечных коробков с верблюдами на этикетке, предвкушая, сколько в нём будет выдвижных ящиков. Уже начинало смеркаться, когда в давно не открывавшуюся дверь парадного входа в квартиру (все ходили только через чёрный ход) раздался стук:
«Идите, там ваш упал на углу»...
Обе - и мама, и Бабушка - бросились на улицу, я с Таней остался один…
Дедушка упал на углу Загородного и Гороховой, не дойдя до дома метров двести. К тому моменту, когда прибежали мама и Бабушка, он уже застыл. Два рожка с соевым молоком, ещё не успевшие заледенеть, они нашли на груди, когда расстегнули шубу… Как его отвезли на Охтинское кладбище, как похоронили, я не помню. К этому времени уже много людей падало на улице от истощения, но он был похоронен в отдельной могиле, не в общей.
Не скажу, что всё время хотелось есть, хотя всё то, что попадалось, во мне исчезало мгновенно. В моей коллекции карточек и осколков экспонаты всё прибывали. Это были корешки полностью «отоваренных» (новое слово!) хлебных карточек и, нетронутые, все остальные - на крупы, сахар, мясо… И однажды мама потребовала у меня обратно эти неиспользованные карточки на какие-то продукты - их обещали отоварить папиросами. На табак, на папиросы, оказывается, можно было выменять на рынке очень многое…
А через день случился ужасный скандал: мама уличила дядю Герасима в том, что он украл её папиросы! Как мама кричала, как отчитывала его! Говорила, что он обокрал, что он убил Танюшу и много ещё разных слов. А дядя Герасим стоял, безмолвный, и смотрел в пол. Он, конечно, понимал всё, но, видимо, ничего не мог с собой поделать: 250 граммов на рабочую карточку, паёк сцепщика вагонов, не могли даже чуть-чуть насытить мужчину…
Мама всё время порывалась пойти на Кирочную (трамвай давно уже не ходил, да и электричество вообще бывало только временами) и принести, возможно, оставшиеся там с довоенного времени какие-нибудь продукты. Наконец, ей удалось вырваться ненадолго. Нашлись почему-то забытые палка твердокопчёной колбасы и бутылка кагора, а в лопнувшем от мороза аквариуме - те две рыбки из Таврического сада. Позже я понял, что видимо, продукты были выменяны на какие-то бабушкины драгоценности. Всё это здорово прибавило нам сил, просто продлило жизнь.
Не могу утверждать точно, где я читал газеты с сообщением о «разгроме немцев под Москвой» - в Ленинграде в начале декабря или же уже в Касимове. Видимо, всё-таки в Ленинграде. Запомнилась первая страница: на чуть зеленоватой газетной бумаге набранный большими буквами начальный текст о разгроме немцев и портреты пяти генералов, командовавших войсками. На одном – в центре и побольше размером – властное с пронзительным взглядом лицо генерала армии Жукова. А пониже и размером чуть поменьше – четверых генерал-лейтенантов: очень красивое – Рокоссовского, с противными, “гитлеровскими” усиками – Говорова, странно невоенное, с круглыми стёклами очков, как у моей мамы – Власова, и уверенное и спокойное – Конева. Все лица запомнились сразу и на всю жизнь. В газете писалось о том, что теперь захватчики очень скоро и навсегда будут изгнаны с советской земли. Когда ближе к осени 42-го по Касимову стали ходить глухие слухи о предательстве какого-то Власова, было невозможно поверить, что речь идёт о том самом генерале…
http://www.proza.ru/2009/01/11/458