ПОТЕРЯННЫЙ ХЛЕБ
Королев после работы провожал коллегу по институту – пожилую преподавательницу английского, которая жила в доме дореволюционной постройки на 9-го Января. По дороге разговаривали о его будущей кандидатской. Попрощавшись, преподавательница вошла в подъезд и тут же упала. И больше не вставала.
Королев хотел подбежать к ней. Если надо, вызвать скорую. Но почему-то ушел, практически убежал. Он сам не понимал, почему так сделал. После этого он не поехал домой, а где-то с полчаса ходил по центру и решил вернуться. Преподавательница уже очнулась, возле нее стояли врачи и соседи. Преподавательница не помнила, что с ней произошло. Он помог ей встать, спросил, нужно ли чем-нибудь помочь. Оказалось, не нужно, все в порядке. «Теперь можно и домой», - решил Королев.
Королев вспомнил, что жена просила его купить хлеба. Он зашел в угловой магазин перед самым закрытием. Больше туда никого не впустили. Он один стоял перед витриной и разглядывал хлеб. Хлеб был странным – необычной формы и посыпанный чем-то неизвестным.
- Что посоветуете? – спросил Королев у продавщицы, - Я первый раз такое вижу. Это вообще съедобно?
- Это не это, - ответила продавщица, - а хлеб. Очень вкусный. Возьмите вот этот батон.
Королев пригляделся. Батон был с маком и марципанами внутри. Королев не знал, что такое марципаны – догадался по виду.
- Так он сладкий, - сказал Королев, - а мне обычный нужно.
- Тогда вот эту буханочку, - ответила продавщица и указала на неимоверно длинный кирпичик, посыпанный кунжутом.
- Давайте.
Продавщица достала хлеб из-под стекла. Тот был еще горячим. Продавщица разрезала буханку пополам. Но почему-то не поперек, а вдоль.
- Обе половинки возьмете?
- Да. И еще дарницкого буханку.
Дарницкого на витрине не было – Королев сказал наугад. Его сын ел только дарницкий. Продавщица достала буханку дарницкого откуда-то из-под прилавка и подала Королеву. Тот рассчитался и изучил оставшиеся деньги. Их оставалось только на проезд. И еще какая-то мелочь. Королев вышел на улицу, пересек ее по диагонали и оказался на остановке.
За то время, пока он был в магазине, погода резко переменилась, стала совсем осенней. Подул ветер, собрались тучи. Скоро должен был начаться дождь. Королеву жутко захотелось пить. Он подошел к двум автоматам с газировкой, которые стояли чуть сзади остановки.
На одном было написано «С сиропом. 16 руб.», а на другом – «Не работает. 10 руб.». Из того, что «С сиропом», людям в стаканы текла газировка с сиропом. Из того, что «Не работает» - без сиропа. Королев еще раз пересчитал деньги. Лишних денег оставалось ровно десять рублей. Но подумав о газировке без сиропа, он резко расхотел пить. А подумав о газировке с сиропом – снова захотел.
Какой-то мужик, увидев как Королев мучительно размышляет, то и дело пересчитывая деньги, посоветовал:
- Зайди за угол – там дешевле.
Поблагодарив мужика, Королев направился за угол. Там действительно стояли еще два точно таких же автомата. Газировка в них была дешевле на рубль. Это никак не исправляло положения. Он прошел дальше – к цветочному киоску. И подумал, что было бы неплохо купить жене цветов. Или цветок. Но было ясно, что на десять рублей ничего купить невозможно.
Зато чуть в стороне от основной цветочной массы лежали крупные разноцветные листья с фигурными краями, определенно напоминавшие лопухи. «Вот они-то, наверное, как раз десятку и стоят», - подумал Королев. Однако приносить жене лопух резонно показалось ему глупостью. Он снова пошел на остановку.
И тут ливанул дождь. Однорукий инвалид с протезом на месте руки ловко раскрыл небольшой черный зонтик и закрепил его где-то в глубинах протеза. У Королева зонтика не было. Не было и хлеба, который до этого он нес в руках. Хлеб исчез. Королев воспринял это как настоящую трагедию и отправился на поиски.
«Наверное, выронил», - подумал он и стал изучать серебристый мокрый асфальт. Хлеба нигде не было. Вдруг возле остановки он увидел собственную бабушку, которая умерла пять лет назад, но нисколько не удивился. Бабушка собирала его хлеб в полиэтиленовый пакет. Нагибаться ей было трудно. Хлеб был уже кем-то порезан на аккуратные кусочки. Кусочки были почти сухими.
Королев взял у бабушки пакет и стал ей помогать. Когда весь хлеб был собран и пакет наполнился доверху, бабушка сказала:
- Бери этот пакет себе, а я тут в сумочку отложила. Поем немножко.
Они стали ждать автобуса вместе. Ждали очень долго, и Королев вдруг спохватился:
- Бабуль, с этой остановки ведь ничего не идет до тебя. Тебе на другую надо, на противоположную сторону.
- Действительно, - согласилась бабушка.
Она перешла дорогу и почти сразу села в нужный автобус. А Королев тем временем, наблюдая за бабушкой, пропустил свой. Пришлось ждать еще примерно час. Наконец автобус подошел, Королев начал подниматься по ступенькам и в глаза ему ударил яркий свет из салона. Королев зажмурился.
- Вставай, сколько можно тебя будить. У тебя ж первая пара.
Жена сидела возле него на кровати. Спросила:
- Что будешь на завтрак? Будешь яичницу?
Королев промычал утвердительно, надел трусы и пошел умываться. Умываться было противно, особенно чистить зубы. Но он пересилил себя. Выйдя на кухню, он молча сел на табуретку и стал думать о странном и таком реальном сне. Истолковать его самостоятельно Королев не мог, а спросить было не у кого. Оставалось смириться с плохим настроением, пришедшим из «царства Морфея», как говорили раньше.
Подавая яичницу, жена сказала:
- Слушай, только хлеба один кусок остался. Купи по дороге.
Королева передернуло. «Еще одна Ксантиппа», - подумал он. А вслух сказал:
- Угу.
- Мне дарницкого, - крикнул из коридора сын.
«Молодой негодяй», - Королев вспомнил название книги Эдуарда Лимонова.
Наскоро запихнув в себя яичницу, он оделся и поехал на работу. Несмотря на то, что почти совсем рассвело, в автобусе горел яркий свет. Думать о чем-нибудь, кроме сна, было совершенно невозможно.
Придя на свою кафедру, Королев столкнулся еще с одним преподавателем – своим старым приятелем Дориным. Тот, уже убегая на лекцию, предложил:
- Хочешь газировки? Я с утра купил. Совсем как раньше в автоматах была.
- Пошел на хер, - печально продекламировал Королев.
- Сам пошел, - так же меланхолично ответил Дорин и закрыл за собой дверь.
В общем, на лекцию Королев не пошел. И на вторую тоже. И на третью. Он сидел на кафедре, смотрел в окно и на вопросы не отвечал. Домой он не пошел, потому что ему нестерпимо захотелось встретиться с пожилой преподавательницей английского, чтобы поговорить о своей диссертации.
«И не забыть бы еще хлеба купить!» - подумал Королев.
ПОЛИФОНИЯ В РОМАНАХ ДОСТОЕВСКОГО
Наташка приехала из Бугуруслана и училась в параллельной группе. Квартиру она снимала вместе с девчонкой одной – та на истфаке училась двумя курсами младше и все время где-то пропадала. Скорее всего, у парня своего. Вот мы у Наташки чаще всего и собирались.
Выглядела она забавно: блондинка (не натуральная, конечно), высоченная (почти с меня ростом), не худая и не толстая. Обыкновенная. Она явилась как будто из немецких или американских фильмов сороковых годов. В общем, не мой типаж. Да, она постоянно смеялась, хотя смеяться ей было непонятно с чего: денег родители почти не присылали (сами чуть ли не побирались), а про стипендию можно умолчать… Как выживала – непонятно.
А подругу, с которой она жила, я видел пару раз: полная Наташкина противоположность. Маленькая, чернявая и в очках. Вот у кого денег было завались! Она сама местная – просто с родителями жить не хотела. Те, видно, тоже. Вот денег ей на радостях и отваливали. Жрала она за троих и все время боялась, что Наташка ее продукты возьмет. Поэтому привезла в свою комнату холодильник и замок врезала, дура. Наташка-то даже когда у меня в гостях бывала, ела с какой-то опаской, боялась как бы не съесть лишнего.
А вот выпить она могла немеренно! Нет, не сказать чтобы она пила часто. Просто когда компанией собирались, она выпивала больше всех и оставалась почти трезвой. И всегда первой предлагала сбегать еще за одной. Причем напитков кроме водки не признавала.
Как-то, за неделю до экзамена по русской литературе, она попросила привезти ей «Братьев Карамазовых». Я их только что по второму разу перечитал, а Наташка в глаза не видела. Приезжаю с книгой, а у Наташки еще две девчонки из нашей группы сидят: стол накрыли и все такое. В общем, сюрприз мне сделали. Посидели мы пару часов: выпили, закусили, потанцевали немного. Точнее, это девчонки потанцевали. Я-то не танцую никогда.
Тут Наташка как обычно и говорит:
- Давайте в парке погуляем или в детском садике посидим. Возьмем еще по дороге и посидим. Погода-то хорошая.
Погода и в самом деле хорошая была. Ну знаете, какая в конце мая погода бывает: тепло-тепло, зелень на деревьях только появилась как следует и шелестит себе тихонечко. То есть самая благодать.
Из дома мы захватили только пачку печенья – все остальное было благополучно съедено – и первым делом зашли в магазин «Водка», он прямо с торца Наташкиного дома находился. Очень интересный магазин: там кроме водки действительно ничегошеньки не было. Так что запивку купить не удалось – все остальные магазины уже закрылись. Тогда все магазины рано закрывались, а павильонами круглосуточными и не пахло. Давно это было.
Сели мы в детском садике под навесом и стали пить прямо из бутылки. А печенье оказалось сухое-пресухое и закусывать им было неимоверно тяжело. Ну правильно, его же к чаю делали, а не к водке! Наташка выпила, сморщилась вся, встала и говорит:
- Нет, я так не могу. Надо хоть воды где-то достать.
Домой возвращаться было бесполезно – перед нашим уходом воду у Наташки отрубили и начали в квартире снизу трубы варить. Там у них труба лопнула. Мы все включились в обсуждение.
- А колонка есть поблизости?
- Колонка-то есть, да набрать не во что.
- Может магазин какой открыт? Газировки бы купили.
- Да нет, я же здесь живу и знаю: все закрыто уже.
- Ну пойдемте все равно проверим. Мало ли что.
- Да, может по дороге что-нибудь придумаем.
Пошли. Обошли весь район, действительно все закрыто. Да и не придумали ничего. А когда почти вернулись на место, Наташка придумала.
- Идемте, - говорит, - вот к этой пятиэтажке.
- Зачем?
- Сейчас узнаете, стойте здесь.
Мы остановились у подъезда, а Наташка позвонила в квартиру на первом этаже. Из-за двери дед какой-то спрашивает:
- Кто?
Наташка отвечает:
- Извините, вы не могли бы воды дать, тут девушке плохо.
Дверь приоткрылась, дед высунул голову.
- Сколько налить-то?
- Литр как минимум. Ей очень плохо.
Мы стоим и стараемся не смеяться. Через минуту Наташка вышла с литровой банкой. Говорит:
- Что вы ржете? Я все правильно сказала. Девушка – это я. А плохо мне оттого, что приходится этим вот дурацким печеньем закусывать. А с водой гораздо лучше будет. Все правильно я сказала.
В общем, посидели мы тогда нормально. А через неделю на экзамене Наташке попался вопрос «Полифония в романах Достоевского». Сдала она, кажется, на четверку.
После института прошел год. Ольга, староста группы, где Наташка училась, позвонила мне домой:
- Слушай, тут все совпало: и год после выпускного, и Наташка из своего Бугуруслана приехала, и вообще мы давно не виделись. Так что завтра в шесть у Наташки собираемся. Приходи обязательно.
- Как у Наташки?
- Да так, девка-то эта с истфака до сих пор там живет, Наташка с ней и договорилась, она ключи ей дала.
Я вообще-то все эти встречи выпускников недолюбливаю. Я на них не был ни разу, но предполагаю, что затея это глупая. Вот собираются совершенно посторонние, не знакомые друг с другом люди. Говорить им совершенно не о чем. То, что было раньше, происходило не с ними, а с теми детьми, которые были вынуждены находится в одном коллективе, ежедневно видеть одни и те же лица, выдумывать для себя точки соприкосновения или поводы для конфликтов. Ведь если человек хочет общаться с другим человеком, то он просто общается. И окончание школы или института не помеха.
Но здесь было другое дело. Насколько я знаю Ольгу, она и не планировала собирать всю свою или всю мою группу (где, кстати, старостой был я). Да и невозможно это было: как минимум половина разъехалась по своим захолустьям и на веки вечные умерла для нас. Еще с кем-то мы не общались даже в институтские времена, и предположить, что Ольга их позовет, было бы абсурдом.
Я у нее как-то спрашиваю:
- Видела кого из наших?
- Да с Монаховой недавно на улице столкнулись.
- И как она?
- А я откуда знаю. Я с ней не поздоровалась.
Такие вот отношения. Вполне, кстати, нормальные и естественные.
Так что собралась только наша постоянная институтская компания – человек десять примерно. И смотрите, что получилось: вроде бы всего год прошел, а станет твоя недавняя подруга рассказывать про свою нынешнюю жизнь, и слушать ее не хочется. Неинтересно. И только когда началось неизбежное «а помнишь…», все сделалось замечательно. Как будто и не расставались. И как будто никто не понимает, что видимся мы, скорее всего, в последний раз.
Расходились ближе к полуночи и, конечно же, обещали созваниваться. Я выходил последним. Наташка подошла и прошептала мне на ухо:
- Если не трудно, купи мне пачку «Парламента». У меня сигареты закончились. Вот деньги.
- Деньги – не проблема, - отвечаю по-довлатовски.
Дошел я до базарчика, купил сигарет у бабки и вернулся минут через пять. Мы сидели на балконе, прямо на полу, и курили. И стало почему-то очень грустно.
Потом мы вернулись в комнату и я решил поставить какую-нибудь музыку. Поставил и пошел собираться помаленьку. Но в центре комнаты, прямо под люстрой, мы с Наташкой как-то неловко столкнулись и почти автоматически начали целоваться. Целовались мы долго и все это время маленькими шажочками двигались к дивану, на котором все и завершилось старым добрым сексом.
Придумать хоть какие-то эпитеты для происходившего на диване нет никакой возможности. Это был секс как таковой, просто секс, секс вульгарис, то есть секс обыкновенный. И эмоций никаких не было – ни во время, ни после.
Я умылся, оделся, вышел на улицу (Наташке я сказал, чтоб не провожала, хотя она и собиралась), поймал такси и около трех ночи явился домой. Жене я сказал, что задержался в командировке в Бугуруслане. Это было не так уж и далеко от истины, если смотреть на истину философски.
Говорят, сейчас Наташка выращивает арбузы и дыни на продажу. И еще вышла замуж за какого-то соскочившего с иглы наркомана. А Достоевского, кстати, она мне так и не вернула. Ну и ладно.
САМОЛЕТ, КОРАБЛЬ И ПОЕЗД
Когда я был моложе… А точнее – вчера (ведь был же я вчера моложе!)… Мне хотелось лететь на самолете – маленьком таком, чтоб впереди пилот, сзади я и больше никого. Хотелось лететь над какой-нибудь природой красивой – чтоб поляны, лес, речка. А за речкой – железнодорожная станция. Я подумал: опаздываю я, к примеру, на поезд. А сам на самолете лечу. Поезд уже отходит от станции, а мне на него обязательно надо успеть. Вот мы летим через речку, чтобы поезд на следующей станции догнать и приземлиться прямо перед ним, красиво так. Но тут понимаем, что керосина не хватит (самолеты ведь на керосине летают?). И начинаем падать. И падаем, падаем…
В общем, плыл я в прошлом году на теплоходе по Волге. Конечно, любой моряк скажет, что правильно говорить не плавал, а ходил. Но мне кажется, что моряки-то как раз, может быть, и ходят, а остальные именно плавают. Из сухопутных товарищей я слышал только об одном, который по воде ходил. Но это к делу не относится.
Там, на теплоходе, был довольно представительный банкирский семинар. Даже швейцарские банкиры приглашены. Хотя какой нормальный швейцарский банкир попрется в такую даль неизвестно зачем! Ему же деньги считать надо – дебет, кредит и прочий баланс. Одним словом, маржа и основные фонды. (В принципе, это все, что я знаю о банковском деле.)
Но швейцарцы на самом деле приехали и оказались довольно неплохими молодыми людьми. А я там оказался случайно. Это долгая и неинтересная история. Чисто случайно. Причем я даже был в списке участников и соответственно пользовался всеми привилегиями. Ни копейки я за это все не заплатил.
В последний день нашей великой кругосветки мы с Катей стояли на палубе. Была уже ночь почти. И шторм. Не знаю, считается ли это настоящим штормом, но было довольно жутковато. Дождь с ветром, молнии сверкают, корабль раскачивается, кажется вот-вот перевернется. И мы внутри всего этого.
Кстати, я в тот день впервые почувствовал себя как Кусто и его команда. Каюта у меня в самом низу была, на нижней палубе. С иллюминатором круглым вместо окна. Так за иллюминатором в этот вечер был сплошной слой воды. Я вообще-то гораздо выше должен был поселиться, но в моей двухместной каюте оказался до того неприветливый субъект… И я попросил меня переселить. И жил в трехместной один. Мне там гораздо больше понравилось, хоть нижняя палуба непрестижной считается. Не знаю, почему.
А Катя как раз банкиром и была. Мы до теплохода никогда не виделись, да и не знали друг о друге ничего. А на теплоходе познакомились, потому что из нашего города нас только двое и было.
Разговорились мы в Татарии. (Правда, смешно звучит: «Разговорились мы в Татарии».) Приплыли мы в небольшой городишко. Даже в деревню какую-то. А это не просто деревня была, а супер-мега историко-культурный центр. Именно оттуда всякие Мамаи, Батыи и прочие Чингисханы легким манием руки бросали свои полки направо и налево. Столица древняя. Там даже церковь на мечеть похожа. И такая же зеленая.
Подплываем к пристани – татарки молодые в национальных костюмах в ряд стоят. Берег крутой, солнышко светит и вообще красота. Поднимаются они по трапу и начинают всех чак-чаком с рук кормить. Покормили и говорят: «Милости просим на татарскую землю».
Ну нас просить долго не надо – мы же видим, что столы накрыты уже. Покормили хорошо: уха из осетрины, шашлыки и еще чего-то, не помню. Мы с Катей рядом сели. Да, еще магнитофон всю дорогу играл – наша попса на татарском языке.
Я Кате говорю:
- Слушай, так даже гармоничнее звучит.
Потом, когда домой вернулись, я себе такой же диск купил, не поленился. Слушал месяца три, да увел у меня его кто-то.
Сидели мы за столами долго, и все время с Катей болтали. Тихонечко, чтоб другие не услышали. Мы ведь в основном комментировали, что вокруг происходит. И смеялись постоянно.
Потом нас повели на экскурсию в местный музей. Зрелище, я вам скажу, отвратительное. Музей этот от силы лет 30 назад построили, а он уже стремится слиться с мировым хаосом. Энтропия полная. Доисторические постройки стоят и неплохо выглядят. А тут… Кстати, полное единство формы и содержания: экспонаты – под стать зданию. В основном, работы местных мастеров: холст, масло, Мамай.
Под конец швейцарцы поперлись в сувенирную лавку и накупили себе тюбетеек. Напялили и радуются. Так и не снимали их до конца нашей кругосветки. Постоянно вертели их в руках, разглядывали. Как дикари с бусами. Такое было впечатление, что вот сидят они у себя в банке в каком-нибудь сраном Цюрихе и думают: нет в жизни счастья. И тут вбегает секретарша и говорит взволнованно:
- Мсье Жан, мсье Поль, герр Розенкранц! Я слышала, что в далекой и загадочной Татарии продаются удивительные тюбетейки. Это именно то, что нужно для поднятия нашего с вами корпоративного духа.
И вот уже банкирские лица светятся предвкушением счастья, покупаются билеты на самолет, пакуются чемоданы… Тьфу!
Они даже в Волгу купаться в тюбетейках полезли! А когда мы поплыли дальше, наши подвыпившие тетки решили до швейцарцев докопаться, а переводчицы рядом не оказалось. Пришлось мне переводить.
Одна говорит швейцарцу лет на пятнадцать моложе ее:
- А плюнь ты на свою Швейцарию, поехали ко мне жить. Я девушка одинокая.
Тот отвечает:
- Не могу, женат.
- А чем у тебя жена занимается?
- Она пианистка.
- А я зато сало лучше всех солю, у меня его полная морозилка.
- Я сало не люблю, я музыку люблю.
Я все это дело перевожу, а тетка мне говорит:
- Ну и передай ему, что он дурак. Нашел, что сравнивать! От музыки сыт не будешь!
В последний вечер был банкет. А Катю как самую молодую заставили с детьми сидеть – многие банкиры с детьми были. Она от детей вырвалась ненадолго, и стоим мы, значит, на палубе, разговариваем. Мокрые все.
Я стал ей про фильм один рассказывать, «Вечное сияние чистого разума» с Джимом Керри и Кейт Уинслет. Он тогда только что вышел.
Я говорю:
- Знаешь, мне фильм в общем-то не понравился. Занудный какой-то. Но там такие цвета и такое настроение печальное! Я когда на следующее утро проснулся, только об этом фильме и думал. И сейчас его часто вспоминаю, хочу еще раз посмотреть. Очень странное кино.
Кстати, меня удивляет и раздражает, что в начале фильма никогда не пишут, в каком году он снят. Мне кажется, это было бы логичным и правильным.
В это время в банкетном зале шел концерт. И девушка на сцене сказала замечательную фразу:
- Вы знаете, когда я радиомикрофон надеваю, с меня всегда кокошник слетает!
Я продолжил:
- А когда заряжаю лазерный аннигилятор, то хлеб-соль из рук падает!
Наутро мы доплыли до Самары. Дальше, как говорится, плыть было некуда. Швейцарцы в разноцветных тюбетейках сели в разноцветные автобусы и уехали навсегда. А нас с Катей довезли на «десятке» до вокзала. Ну там, естественно, этот перезвон пронзительный: ах, Самара-городок…
Я купил местных газет. И в одной из них было интервью с женщиной, которая о прибытии поездов на вокзале объявляет. Она сказала, что когда слышит «Самара-городок», готова лезть на стенку. Я ее прекрасно понимаю.
Не помню почему, но получилось так, что у Кати был билет в купе, а у меня в плацкарт. Разошлись мы по своим местам. И тут вваливается здоровенный солдатище, а на ногах уже не стоит. И пытается мне что-то объяснить. Вперемежку с матом я разбираю слова: маманька, отпуск, Тольятти, дембель, водка. Короче говоря, сам он из Тольятти, а служит у нас. Приезжал в отпуск, маманьку повидать, да с друзьями и наквасился. И скоро у него дембель. Впрочем, он почти сразу уснул.
Должен сказать, что в плацкартном вагоне мне ехать противопоказано из-за роста. Особенно на верхней полке. Я когда лежу, все мимо ходят и своими грязными носами мне в носки тычутся. Вот я к Кате и пошел. И правильно сделал, что пошел: мы до дома так и ехали вдвоем в купе, никого больше к нам не подсадили. Ну и опять всю дорогу болтали. Так, ни о чем. И не спали ни минуточки.
На вокзале мы сели в разные автобусы. Потом я ее как-то в городе видел. Но я на работе сидел, на шестом этаже, и от безделья глазел в окно. А она внизу по улице шла. Наверное, к себе в банк.
А на маленьком самолете все-таки полетать хочется!
ПРОГУЛКА
Чеботареву было чуть больше тридцати. Он жил с женой в деревянном зеленом домике в старом квартале. Работал помощником прокурора, а Ленка ребенка ждала. Был летний вечер. Когда я пришел к ним, Сашка писал что-то белой краской на стене дома. Он был один. Жена уехала к матери в деревню.
- Ты чего делаешь? – говорю.
- Пишу. Может, я в душе писатель-деревенщик. По дереву работаю.
- А что пишешь хотя бы?
- А вот, читай.
На стене были перечислены несколько статьей Уголовного кодекса.
- Это я для тещи. Чтоб не забывалась.
- Что это за статьи?
- Да так, про доведение до самоубийства и все в этом духе.
- Что, доводит?
- Не без этого…
- Пойдем, прогуляемся, - говорю.
- Всенепременнейше. А что еще делать?
- Вот и я про то же.
Когда выходили за ворота нас облаяла маленькая, но чрезвычайно злобная собачонка.
- Это Люська, - пояснил Чеботарев, - она всегда так.
Когда-то мы жили с Сашкой в одном подъезде. Потом он переехал. Женился и переехал. Он был полноватый и почти совсем уже лысый. Бабка на лавочке спросила с притворной любезностью:
- Что, Сашенька, гулять идете?
- Да, нам от прогулок одна польза.
Когда мы немного отошли от ворот, Чеботарев сообщил:
- Ну, жди беды. Ленка вернется, начнется: «Пока тебя не было, он гулял тут. Девушки к нему приходили».
- Это я, что ли, девушки?
- Причем здесь ты? Девушки у старушки в голове. Живут там собственной жизнью.
Мы закурили. На фоне августовской жары начиналась мелкая изморось. А у Чеботарева в районе такие буераки… Чуть что – грязь непролазная. Я говорю:
- Давай отсюда выбираться скорее. А то помнишь, приходил я к тебе три года назад. Когда ногу сломал.
Действительно, была такая история. Пошел я к нему по темноте. А не видно вообще ничего. Да у меня еще куриная слепота. Ну в общем и навернулся! И после этого мы с ним еще в гости куда-то поехали. Нога тем временем распухала. На следующий день пошел я в травмпункт, а мне снимок сделали и говорят:
- У вас две кости в ступне треснули.
Никто мне потом не верил, что со сломанной ногой гулять можно! У Сашки в тот год тоже неприятности были. То ли он кому-то деньги фальшивые дал, то ли ему подсунули. Дело совершенно смутное. Он тогда еле отмазался на работе.
Тем временем мы вышли на асфальтовую улицу, да и дождик прекратился. Вообще, дождь такая штука – не помню чтоб он был вовремя. Всегда некстати.
Навстречу нам шли две девушки гораздо моложе нас.
- Молодые люди, - одна говорит, - огоньку не будет?
И пачку «Кента» в руках держит.
- О, - Чеботарев отвечает, - а у меня зажигалка как раз такая. «Кент».
- Ну вот и подарите нам!
- Еще чего! На пачку поменяем.
Девушки захихикали, прикурили и пошли дальше. Меняться не захотели. Сашка встрепенулся:
- Куда же вы? У нас получается неплохой творческий тандем: у вас сигареты, у нас зажигалка.
Но девушки уже удалились на приличное расстояние. Чеботарев говорит:
- Непонятно, зачем вообще подходили.
- Так прикурить.
- Дома надо прикуривать – у мамы своей спрашивать. А то ишь!
Сашка, как я уже говорил, был женат. Я – нет. При этом, по его же словам, он изменял жене направо и налево. Однажды даже умудрился поехать к теще в деревню вместе с женой и там с кем-то спутаться. И потом еще рассказывал, что все к нему в деревне хорошо относятся, особенно девушки. Так как он их жалел. Вот и сейчас говорит:
- Я тут недавно на труп ездил. Девчонка молодая совсем, лет двадцать. Вся ножом исполосована. Жалко до ужаса. А потом мать ее на опознание приезжала. Говорит, дочка всегда хорошая была, послушная. Стриптизершей работала в клубе. Потому что танцы любила, с детства занималась. В общем, дотанцевалась.
Мы подошли к парку и в ближайшем магазине взяли по бутылке пива с орешками. Сели на лавку. Чеботарев спросил:
- Вот что ты думаешь по поводу оружейного плутония?
- А ты допускаешь мысль, что я вообще про него не думал? Могу я о чем-то вообще никогда не думать? Например, про купирование ушей у собак или про поведение элементарных частиц в вакууме.
- Да нет, я просто в новостях видел, думал и ты видел.
- И что нового в жизни оружейного плутония?
- Ладно, проехали…
Ну почему человек так устроен? Вечно думает про то, что его совершенно не касается. И еще разговаривает об этом. Это, кстати, про многое можно сказать. Да практически про все, что в окружающем мире творится. Возьмем, к примеру, какого-нибудь президента. Кому какая разница от того, что он куда-то поехал, с кем-то встретился… Все равно ведь ничего не изменится. Никогда.
Мимо проходила Светка, Ленкина подруга и бывшая ее сослуживица по какой-то непонятной торговой фирме.
- Вот, - говорит, - вы где!
- А ты что, - спрашивает Чеботарев, - ищешь нас что ли?
- Да сдались вы мне сто лет! Просто шла мимо и увидела.
- Объясни мне, почему у вас, женщин, такое странное свойство есть: стоит где-нибудь оказаться, да хоть на другом краю города, а если еще с пивом… Тут же вы появляетесь.
- А мы, Чеботарев, очень все тобой интересуемся! – съехидничала Светка и пошла дальше.
- А можно подумать, сама не интересуется, - прокомментировал Сашка, - Вот, помню, как-то…
Тут он замолчал и тему развивать не стал.
Снова появилось солнце. Красноватое, закатное. Листья уже начали желтеть и осыпаться. Только карагачи оставались зелеными. Не люблю я их – на них весной такие противные червячки на паутинках живут. А я слышал, карагач самое распространенное дерево на земле. В парке, где мы сидели было много карагачей. И кленов.
- Что молчишь? – спрашивает Сашка.
- Думаю, - говорю.
- Про что?
- Не поверишь, про Сакко и Ванцетти.
- Про карандаши?
- Нет, про этих итальянцев, которых на электрическом стуле в Америке казнили за терроризм. Пытаюсь вспомнить, кто из них невиновный был. Ну, предположительно. Точно-то никто не знает.
- Вот. А про плутоний говорить не хотел. Интересно, почему на электрическом стуле в основном невиновных казнят? Я в кино про это видел.
- Да виновных электричество не берет. А только сил прибавляет. Для новых преступлений.
- Бред.
- Согласен.
Помолчали еще немного. Чеботарев говорит:
- Представляешь, прихожу на днях в Центральный РОВД. Читаю доску «Их разыскивает милиция». Там портрет какого-то пацана молодого. И написано: «Разыскивается по подозрению в совершении преступления, предусмотренного статьей один Уголовного кодекса РФ». Знаешь, что такое статья один?
- Откуда…
- Так вот, там про то, что кодекс основан на нормах Конституции и международного права.
- Это как надо было исхитриться, чтоб ее нарушить!
- Я про то же. Подхожу к ментам местным и говорю: «Снимите эту глупость». А они не понимают, ничего глупого не видят. Объяснял я им, объяснял, да так и ушел.
- Дела!
- Угу, причем не простые, а уголовные.
Мимо постоянно проходили субъекты лет восемнадцати.
- Скажи, - спрашиваю, - вот правда у молодежи нынешней лица жутко тупые? Или мне кажется?
Чеботарев, не задумываясь ответил:
- Конечно, правда. Так всегда было, еще со времен Древнего Китая. Каждое следующее поколение тупее предыдущего. Только это ни о чем не говорит. Потому что потом выясняется, что тупые все. Потому так и живем. Вот если мы с тобой вчера про Бродского говорили – что это меняет, кому от этого лучше?
- Да, никому.
Здесь нужно пояснить, что несмотря на юридическое образование и работу в прокуратуре, он увлекался поэзией. И как-то мне сказал: «Читаю какое-нибудь решение суда, и думаю: что, нельзя по-человечески написать? Я не прошу в стихах. Хотя было бы неплохо». Он, кстати, был единственным из знакомых мне юристов, который не говорил возбуждено или осужден.
Я знал, что его мать уже почти месяц лежала в больнице. Спросил, что с ней. Чеботарев промычал что-то невнятное, помахал руками и дар его красноречия иссяк. Я так ничего и не понял.
Заметно стемнело и пора было по домам. Хотя нас никто и не ждал, поздно приходить не хотелось. Я говорю Сашке:
- Идем, пока я еще дорогу разбираю. Провожу тебя.
- Пошли, - отвечает.
Несмотря на то, что темнота была еще не полной, я умудрился по дороге два раза споткнуться. В ворота я заходить не стал, хотя Сашка и предлагал. Думаю, зайдешь – потом не уйдешь. А мне обязательно надо было попасть домой. Сейчас уже и сам не помню, зачем. Мы попрощались, Чеботарев открыл ворота и оттуда залаяла собака. Пока она не выскочила наружу, я закурил и заторопился уйти.
Через месяц Чеботарев погибнет. Нет, не на службе – его собьет машина недалеко от дома. Водителя так и не найдут.
А я вот живой пока.
ВЕНЧАНИЕ
Мы вошли в церковь, где нас с Настей должны были венчать. Священник примерно моего возраста спал в кресле. Что делать мы не знали. Будить его было неловко. Да и как: потрепать за плечо? Крикнуть в ухо? Но он, слава Богу (кстати, очень уместное выражение в данной ситуации), открыл глаза и спросил:
- На венчание?
В этот момент к нам подошли еще две пары. И кто-то из подошедших ответил:
- Венчаться.
Священник обратился ко мне, глянув перед этим на Настю:
- Это ваша дочь?
Вопрос глупый и крайне неуместный. Разница у нас десять лет, к тому же выгляжу я лет на пять моложе, чем положено по паспорту. Нам стало как-то неловко и неприятно. Священник попытался исправиться:
- Или супруга молодая?
При этом он сказал это молодая с такой обвинительной интонацией и так зыркнул в мою сторону, как будто собирался через день-два сжечь меня на костре за растление малолетних.
- Понятно, - добавил он, - вставайте все вот сюда.
И указал весьма неопределенное место на полу. Шестеро венчающихся встали в ряд, сзади расположились свидетели, или как они там по-церковному называются. Больше в церкви не было никого, полная пустота. А дальше началась активная религиозная деятельность: помню, нам под ноги бросали полотенце, заставляли ходить по кругу (при этом свидетели несли над нашими головами короны и все очень напоминало хоровод в детском саду), мы пили кагор из ложечек и закусывали круглыми печенюшками. Много чего было.
Вышли мы усталыми, думать ни о чем не хотелось. А ведь предстояла еще и свадьба, народное гуляние.
За полтора месяца до этого, когда шли подавать заявление, мы стояли с Настей на остановке возле ЗАГСа. В автобусе мы поспорили из-за какой-то ерунды. Я спорю очень редко, только когда уверен в своей правоте на сто процентов. Поэтому я в жизни ни одного спора не проиграл. Здесь же был даже не спор, а война темпераментов. Я не мог согласиться с тем, что считал абсолютно неверным, даже не считал, а точно знал. Настя просто не хотела проигрывать.
Мне кажется, что для женщины (как, например, для угнетаемых когда-то негров) важнее всего самоутверждение. Ей обязательно нужно доказать, что она не глупее, не слабее тебя. Но почему-то не глупее и не слабее обязательно превращается у женщин в умнее и сильнее.
Эмоции-то через край перехлестывают. Особенно когда повода для этого нет, особенно, когда женщина не права.
Я тогда не выдержал и говорю:
- Может и не стоит нам жениться.
Настя вроде бы согласилась, но согласилась чисто по-женски, с издевкой и подначиванием.
-Да, - говорит, - я же и не настаиваю, ты сам так решил. А если думаешь, не стоит, то наверное и на самом деле не стоит. Ты лучше подумай хорошенько.
И собралась переходить на другую сторону. Естественно, я ее остановил.
Венчаться решила она. Я-то абсолютно не религиозен. А почему я согласился? Да именно поэтому. Мой атеизм не позволяет мне относиться к этим обрядам серьезно. Ну что с того, что мы хоровод в церкви поводили? Ничего же от этого не изменится. А мне, в принципе, не трудно.
У Насти это была первая свадьба (вдобавок, к тому моменту Настя оставалась девственницей), поэтому подошла она к мероприятию со всей ответственностью и рвением. Мотала меня по каким-то оптовым продуктовым базам, свадебным салонам, одежным магазинам, парикмахерским. Зачем?! Зачем?!
На свадьбе народу было не очень много, и в основном гости были «со стороны невесты». Даже непонятные дядя Коля с тетей Леной из Хабаровска приехали. Подозреваю, что раньше никто из Настиной родни их не видел. А у меня родственников живых почти не осталось, да и друзей человек пять от силы набралось.
Свадьба получилась самой обыкновенной, если не считать пары эпизодов. Во-первых, я велел снять со стен столовой похабные плакаты из серии «Совет вам да любовь» или там «Живите долго и счастливо и умрите в один день». Этим я вызвал недоуменное недовольство Настиной семьи. Во-вторых, я попросил ее мамашу сообщить гостям, что крики «горько» мной категорически не приветствуются. Что мамаша и сообщила каждому гостю в отдельности. При этом она сокрушенно вздыхала, качала головой и украдкой тыкала в меня пальцем.
На самой свадьбе отличился дядя Коля, что неудивительно – ведь в Хабаровске про его художества вряд ли кто узнает. Напившись, он отобрал у моего свидетеля Сереги зажженную сигарету и пошел вдоль стен, на которых были развешаны воздушные шарики. Он подходил к шарику, тыкал в него сигаретой, и когда шарик лопался, дядя Коля тихо говорил «горько», смотрел на меня и невинно улыбался. А в целом все было не так уж и отвратительно.
Второй день собирались гулять у меня дома, и родственники должны были к нему подготовиться. Поэтому первую брачную ночь мы с Настей были вынуждены провести в гостинице. Но про это я, сами понимаете, рассказывать не буду.
Утром, когда мы приехали домой, выяснилось, что дядя Коля еще не отошел от вчерашнего. Он елейным тоном сообщил Насте, что с удовольствием выпьет за нашу любовь, но только в спальне, не вставая с дивана. Просьба дяди Коли была выполнена: водку и закуску ему доставили прямо к постели.
Он долго никого не беспокоил, но часа через два из спальни донеслось задушевное пение на мотив «Валенок»: «Эх, шарики-шарики, вы мои фонарики…». Тетя Лена пошла в спальню и пение немедленно прекратилось.
Прямо передо мной на столе был водружен красивый, но, как выяснилось позже, совершенно несъедобный торт с розочками из масляного крема. И так как я накладывал в тарелки не только себе, но и Насте, оба рукава моей белой рубашки оказались выпачканными этим разноцветным кремом.
Я переоделся, и мы с Серегой решили прогуляться. Мы сидели на стадионе на скамейке и пили пиво. Да, с нами пошел и Настин отец. В общем, напились мы изрядно. Помню, как вернувшись домой мы втроем ругались с тещей. Причем орала она не из-за того, что мы выпили, а из-за чего-то своего, сугубо интимного. Отбрехались мы с большим трудом.
Наутро все разъезжались по домам. А наших дорогих хабаровчан мы проводили на вокзал. Забираясь в вагон, дядя Коля крикнул: «Не тушуйтесь, молодые! Еще, небось, не на одной вашей свадьбе погуляем!». Все вокруг засмеялись, и даже мы.
Мы с Настей живем до сих пор, хотя, по-моему, давно не любим друг друга. Однажды, когда мы собрались разводится, Настя спросила: «А как же с венчанием быть?». Ее подруга сказала, что нужно три раза объехать вокруг церкви против часовой стрелки. Это, якобы, называется «развенчание». Конечно, это полная чушь. Но венчание почему-то тянет меня за душу и вспоминать о нем неприятно. Хотя нет, вру. Мне абсолютно все равно.
ДОМОЙ
Я вышел в Моршанске. Вышел на минутку, просто посмотреть, что это за город такой, про который и не известно-то ничего, а, тем не менее, его название все слышали по многу раз, причем в одном и том же незыблемом контексте:
- Девушка, дайте пять пачек «Примы», только не моршанской…
Конечно, был период, когда никаких нормальных сигарет найти было нельзя. И нарасхват пошла моршанская «Прима»: сначала обычная, в пачках, а после невиданная, представлявшая собой одну длинную сигарету, сломанную в нескольких местах и утрамбованную в полиэтиленовый пакет. Её надо было самостоятельно разрезать ножницами. И всем было ясно: если в стране очередной кризис (на этот раз табачный), фабричное разрезание сигарет и упаковывание их в пачки становится глупой и ненужной формальностью. Но мне это без разницы: «Приму» я никогда не курил из-за горьких табачных крошек, лезущих на язык, предпочитая в случае подступившего безденежья столь же банальный «Беломор».
В Моршанске была ночь, тяжелая и густая. Она плотно скрывала очертания города. Из всех строений я смог разглядеть только непонятное здание с широкой лестницей, ведущей к главному входу, и двумя гипсовыми шарами по бокам этой лестницы. Я покурил чего-то американского, с фильтром, и вернулся в вагон.
«Афганец» Игорь и его спутница Людмила по-прежнему спали. Левая нижняя полка по-прежнему оставалась свободной. Всё было по-прежнему.
Я ехал домой, в Москву, и первым моим попутчиком стал загадочный человек с газетой. Я до сих пор думаю, что это был шпион, хотя в шпионов и не верю. Несмотря на жару, он был одет в плотный тёмный костюм-тройку, а шею туго стягивал галстук с большим узлом. Из багажа при нём был только новый кожаный кейс. Войдя в купе, он не поздоровался, а лишь изучающе посмотрел на меня, задержав взгляд на моих шортах и сандалиях. Было заметно, что мой наряд показался ему слишком легкомысленным.
Часа два он молча читал газету, потом опустил её на колени и обратился ко мне:
- Вы не знаете, почем сейчас в Костроме лес-кругляк пиловочный?
- Думаю, цена подходящая, - ответил я.
Человек был явно разочарован моим ответом. Он тихо вздохнул, убрал газету в кейс и вышел на ближайшей станции.
На смену ему явились двое: длинный и худой шахтёр Володя и его чуть менее длинный, но не менее худой сын лет семнадцати. Они возвращались откуда-то с Кузбасса, где всё лето добывали деньги, добывая уголь. Володя, несмотря на слабые протесты сына, пытался сделать всё, чтобы не привезти домой ни одной заработанной копейки. Сперва он пошел в вагон-ресторан, откуда принес разнообразную закуску, две бутылки водки и три – шампанского.
- Для дам, - пояснил шахтер, хотя никаких дам поблизости не наблюдалось.
У него было лирическое настроение, посему первый тост случился стихотворным. Володя встал, держа в руке граненый стакан, до краев наполненный водкой, и продекламировал:
- Желаю вам побольше счастья,
Красивых и приятных встреч.
И сбычи чтоб как можно чаще
Надежд, и чаяний, и мечт!
И немедленно выпил. Сын поглядел в потолок и произнес:
- Начинается…
Где-то через час Володя решил, что пришло время выпить за дам. Вот тут-то и выяснилось, что шампанское предназначалось не для обычных дам в их физическом воплощении, а для тостов за них. Однако эти тосты так и не были произнесены, и вот почему: шампанское по просьбе Володи стал открывать я и сразу, еще не открыв, заметил на дне бутылки толстый слой осадка – эдаких белёсых хлопьев.
Сообщая об этом шахтёру, я предполагал, что он либо выпьет шампанское, посчитав, что осадок – сущая мелочь, не достойная внимания, либо отнесёт его назад в вагон-ресторан, где будет долго ругаться с буфетчицей, требуя сатисфакции, и, в конце концов, обменяет шампанское на водку. Но Володя выбрал третий путь. Задорно матерясь, он в течение пяти минут пытался открыть заевшее окно. Его усилия принесли плоды, и тогда он начал выбрасывать бутылки, стараясь попасть по шпалам. При этом он чутко прислушивался к глухим бутылочным взрывам и заливисто хохотал.
Эта нехитрая забава отняла у Володи последние силы: он молча завалился на постель и почти мгновенно отключился. Я пошел покурить в тамбур, шахтерский сын увязался за мной.
- А я вообще не пью, - сказал он, - Мне на спиртное денег жалко.
Вышли они ночью, когда я спал. А утром на их местах были уже совсем другие люди.
- Игорь, - представился мужчина, потом указал пальцем на девушку, - А это Люда.
Выяснилось, что Игорь служил в Афганистане (об этом он сообщил в первую очередь), а живут они в Сызрани, которую Игорь называл не иначе как Засрань. Побывав в этом городке через несколько лет, я убедился в точности этого неотопонима. По поводу Люды Игорь сообщил:
- Ты думал, это моя жена? Нет, это любовница. Жена в Засрани осталась с ребенком. А Людке я хочу Москву показать. У меня там родственники на Щёлковском шоссе, а она ни разу не была. К родственникам я ее, конечно, не поведу, у кореша остановимся. Выпьем там, погуляем, всё такое, а завтра домой.
Подъезжали к Москве. Каждый раз, возвращаясь домой на поезде, я пытаюсь сдерживать себя. Вот мы только проехали Рязань, а у меня уже возникает сильнейшее желание начать переодеваться, укладывать вещи, вообще что-то делать. Я понимаю, что еще слишком рано, что нам еще ехать и ехать. Ведь есть только один верный признак близости дома – голос проводницы, идущей по вагону и призывающей сдавать постель.
И эта ненужная спешка свойственна не только мне: неслучайно же последние два-три часа пути невозможно попасть в туалет – любой здравомыслящий пассажир понимает, что у него впереди множество дел, и отправление естественных надобностей – первейшее из них. А еще нужно соблюсти главный ритуал прибытия – особый вид разговора, при котором никто не смотрит на собеседника, все лишь жадно впитывают глазами унылый вид ползущих мимо предместий, которые теперь имеют другое, вполне конкретное название – промзона.
- Это что, уже Москва или еще область?
- Москва конечно, подъезжаем уже.
Но вот остаются позади грязные элеваторы, трубы из крошащегося красного кирпича, начинается полоса убогих дачных домиков, и мы снова едем по серо-желтой степи. Вдали – лес на пригорках и высоковольтные провода с гигантскими белыми изоляторами, на одном из которых примостилась обязательная ворона.
- Ну вот, а вы говорили – Москва…
- Нет-нет, показалось. Но уже скоро…
И вот первая примета города – девятиэтажка. Наверное, в каждом городе есть такой дом, стоящий на отшибе, окруженный какими-то ангарами, заборами, предприятиями. Здесь на балконах сушится бельё, из форточек выглядывают кошки и авоськи с продуктами, а одно из окон наглухо заклеено фольгой. Кто живет в таком доме и зачем?
На Казанском вокзале меня никто не встретил, несмотря на то, что мои знали, что я приеду, знали всё, вплоть до номера вагона и места. Игорь купил дешевые дачные цветы у первой же попавшейся тётки и вручил их Людмиле. Когда мы спустились в метро, он зачем-то попытался затащить меня в вагон поезда, идущего по кольцевой, хотя мне надо было на радиальную. Это показалось странным, ведь с собой он меня не звал, в гости не приглашал, а лишь говорил:
- Ну давай, с нами по кольцу проедешься.
Я вырвался в последний момент, когда уже «осторожно» и «двери закрываются». Зайдя в вагон на радиальной, я сел рядом с бабкой затрапезного вида, читавшей книгу на французском языке, и мысленно поразился такому контрасту между внешним видом и лингвистическими способностями бабки. Но заглянув в книгу, я увидел, что её страницы были надрезаны, а в прорези вставлены открытки с изображением кошек, котов и котят.
Полчаса до Юго-Западной, потом три остановки на автобусе. В подъезде со мной поздоровался неизвестный мне человек - наверное, сосед. Я стоял и бессмысленно жал на кнопку звонка. Дома никого не было.