Глава двенадцатая.
Причуды нового жениха.
Коль скоро жених подруги,
Уж очень нравится вам,
Спрячьте пугливые руки
И дайте волю глазам.
А если их свет отзовется
В том, кто назван не вам,
Ну, что же, ведь жизнь повинуется
Древним и странным богам!
Княгиня Варвара вошла утром в спальню к княжне как раз тогда, когда сенные девушки закончили ее умывание и обтирание и готовились одевать ее. С усмешкой взглянув на смущенную племянницу, она сказала:
-Что-то ты долго готовишься показаться своему мужлану, а он то ведь только под утро заявился с берега, да и то весь в смрадном дыхании от возни с убитым Змеем. Ободрали они его всего. Кожа его видишь ли твоему суженому понадобилась. Вот грех-то смертный.
-Какой он мне суженный. Прогнала бы я его, да люди осудят. Весь город только об его подвигах и говорит. Да и воевода настаивает на исполнении отцовской воли.
-А что ты сама то думаешь на его счет?-пытливо выведывала молодая хитроумная тетка.
-А то и думаю, что не пара он мне, мужлан вонючий. Я о княжиче Пересвете ох, как тоскую, сил моих просто нет.
И княжна, вспомнив погибшего жениха, пожалела его и себя, тихо-тихо стала ронять слезу за слезой, пока громко не разрыдалась, вызвав полный переполох у прислуги. Варвара сказала ей:
-Не плачь, девонька моя, не плачь, я тебя от него уберегу. А ты пока потяни время, пока тризну да поминки не справим, а там господь даст, и надумаем что-нибудь.
Пока княжна с молодой теткой раздумывали, как избавиться от неважного жениха, герой снов ее лучшей подруги притащил на возу в терем прочную и легкую шкуру чудовища и восхищенно пытался растянуть ее с друзьями, она тянулась, но не рвалась. Кожемяка, чуть не падая с ног, разбудил воеводу и, торопливо умываясь под строгими взглядами последнего, поведал ему о своем сумасшедшем замысле построить летучий корабль. Воевода неодобрительно посмотрел на своего любимца и, громко крякнув, позвал слугу:
-Где там у нас богомаз непутевый, который вместо икон невесть что изображает?
Вскоре бывший потешник и скоморох, а потом монах и богомаз Роман появился перед его очами:
-Ну, что, теперь на дочку мою заглядываться не будешь?-грозно спросил воевода.
Роман прищурился и сказал:
-Так я хоть и беден, да за погляд денег не берут. Дозволь, отец родной, смотреть на нее только правым глазом?
-То есть как это, только правым глазом!?-рассердился воевода.
-На нее и во все глаза посмотреть не грех, она у меня писаная красавица.
-Я это к тому говорю, что когда я на нее левым глазом смотрю, то образы непристойные мняться, а если правым, то пристойные. А если тем и другим, то поочередно, те и другие.
Воевода хмуро посмотрел на балагура и сказал:
-Монашество твое закончилось, и нужен ты сейчас, чтобы дело важное для нашего героя исполнить. А на дочку мою больше не гляди, тем более, что ты всегда правый глаз щуришь, а левый у тебя слегка навыкате, значит и женские образы у тебя по большей части непристойные.
-Что-то ты меня каким-то кривым изобразил, отец родной, я так смотрю, только когда рисую!-обиделся богомаз.
-Ладно, смотреть - смотри, тем более, что ее свадебный портрет тебе писать, видимо, придется. Но чтобы слова лишнего ей не говорил и за этим делом Глафира присмотрит-ухмыльнулся своей хитрости воевода, знавший зловредность своей домоправительницы. Воевода вздохнул и вновь нахмурился:
-Есть у меня один справный жених неподалеку. И, видимо, пора торопиться, а то, как бы дело до беды не дошло. Ну, а пока, помоги человеку корабль воздушный изобразить, да не так как тебе вздумается, а так как он хочет. Я твою манеру рисовать знаю, больно все переврать любишь, а корабль рисовать, это дело тонкое.
Роман молча поклонился воеводе, а затем спросил:
-Когда приступать велишь, милосердный государь?
-Он тебе все расскажет-отмахнулся воевода, давая иконописцу понять, что разговор закончен.
Когда Роман и Василий вышли во двор, им навстречу попалась Поляночка. Иконописцу очень не понравился весьма беглый взгляд, которым она его удостоила, устремив восхищенный взор на идущего следом Кожемяку. Взгляд, которым тот проводил улыбнувшуюся девушку, понравился ему ещё менее. Воинственно приподняв бровь Роман с вызовом заметил:
-Не думаешь ли в мусульманство податься, храбрый витязь, тебе от девиц теперь отбою не будет до тех пор, пока каждая на шее не повисит?
Кожемяка понял его беспокойство, но чтобы отбить на будущее охоту возвращаться к подобному предмету, сказал, улыбаясь:
-Я уверен, что если бы девицы к тебе пришли умолять о спасении в том виде в котором я их видел, то ты, отчаянная голова, и трех таких Змеев одолел бы.
При этом он добродушно поддел долговязого богомаза в бок, от чего тот моментально согнулся пополам и несколько минут жадно глотал воздух. Отпрянув чуть в сторону Роман наконец вымолвил:
-Ты кулачищи-то для дела побереги, не у себя в кожевне, так и неча ими размахивать.
И тут злой бес, давно ожидавший какой-нибудь промашки от бесталанного Кожемяки, ухватил его за язык и он надменно сказал:
-Я жених молодой княжны и твой будущий князь, так что не в кожевне, а здесь я у себя дома.
Богомаз неожиданно умолк и слова из него пришлось тянуть чуть ли не клещами. Однако, когда воины из воеводского полка сняли с телеги змеиную шкуру, он аккуратно сломал прутик и начал ее обмерять, что-то царапая на дощечке узорчатым костяным стилом.
-Так, что через три дня чертеж тебе представлю, пресветлый князь!-заявил богомаз громогласно, нимало смутив этим Кожемяку, на которого стала оглядываться и прислуга и вои. Проходившая молодка живо уцепила Василия своим острым язычком:
-Невеста не сватана и жених не одет, зато дом осмотрен и напоен дед.
При этом она вызывающе улыбнулась Роману и тот моментально повеселел и, подхватив ее за талию, поспешно удалился в терем.
Совершенно оглушенный суетой княжеского двора и, предвидя большую возню с подготовкой к прощальной тризне с князем, Кожемяка, боясь заблудиться в тереме, ушел за столярные мастерские, что были позади княжеского двора и там тихо заснул на каком-то возу.
Разбудил его шум нешуточного сражения и он увидел, как уже хорошо знакомый ему худощавый воин, которого звали Свенельдом, вовсю лупит какого-то молодца. Тот с самого утра не стоял на ногах и то и дело пытался повесить на приятеля всю мощь своего чуть не десятипудового тела.
-Ты, Свельд, совершенно с пути сбился. Тебя и из столяров выгонят, как и из воев, хотя лучше тебя лодьи никто сделать не может. Недаром ты учился у лучших русских мастеров, которые не только превзошли мастеров нашей родины, но скоро и греков за пояс заткнут. На имя мое не больно рассчитывай, тебя по твоим делам судить будут. К тому же скоро приедут два молодца, которые у византийских мастеров обучались. Да стой, ты, проклятый обжора, а не то я перестану тебя дубасить и начну из тебя вырезать куски сала, как из отменного борова.
Толстенный корабельщик икнул и начал проявлять признаки самостоятельного поведения, которые выражались в том, что он выкатил вперед брюхо и, смачно плюнув, с надменным видом заявил:
-Да я...!
Однако выстроить дальнейшую мысль он не смог и, сложив крупный кукиш, попытался им вертеть перед собственным носом. Это занятие так его утомило, что он, уронив руки, вдруг и сам повалился, как подкошенный. Воин схватился за стоящую рядом бочку, но она оказалась почти полной и он, оглядываясь, чем бы зачерпнуть воды, заметил Василия.
-Не поможешь ли, витязь, сполоснуть этого пьяницу?
Кожемяка, улыбаясь подошел к кадушке и, крякнув, подхватил ее с земли. Медленно наклонив кадку, он вылил на толстяка всю воду.
Корабельщик начал шумно пить хлещущий на него поток и внезапно открыл глаза:
-Парус убирай, чертова дохлятина, перевернет ведь, жуй тебя осьминог!
Но когда он сел, солнце ударило в его широко распахнутые очи и он, недоверчиво улыбаясь, закричал:
-А море, куда же море делось братцы, я ведь сейчас только что корабль не разбил!
Его недоумение было таким искренним, что двое зрителей чуть не лопнули со смеху. Василий сам вызвался помочь отвести великана в прохладный погреб и по дороге натолкнулся на разъяренную княжну:
-Ты еще со мной поздороваться не успел, а уж с воями пьянствуешь. Вон из моего дома. Я тебя на батюшкиной тризне видеть не желаю!
Василий бросил братьев и побежал за княжной вослед, но ее уже совестила Поляночка с подружками.
Княжна остановилась и, бросив на него недовольный взгляд, спросила:
-Ты разве не пьян?
Статный молодец поклонился с достоинством:
-Никогда капли не брал и не беру этого зелья, пресветлая княжна.
-Тогда проводи меня на Печальную Лодью посмотреть и по дороге о себе хоть чуть-чуть расскажи, так как последней батюшкиной волей ты жених мой названный.
Кожемяка увидел грустную улыбку Поляночки, но признание княжной его нового положения вскружило ему голову. Он уже не представлял себе, что когда то отказывался от ее руки. Завоевать расположение этой гордячки, вот что больше всего занимало его и он, с удивлением обнаружив, что она с ним почти вровень ростом, начал горячо рассказывать о житье-бытье в обителях, где ему пришлось побывать. Затем повернув разговор на книги, рассказал про науку их одевания. Кожемяка видел, что княжна с трудом скрывает удивление в том, что он знает содержание этих книг. Презрение, сверкавшее недавно в ее глазах куда-то улетучилось. Она искренне заинтересовалась своим новым женихом. Кожемяка не удержался и поведал ей о том с какими мучениями его друзья-ремесленники с Кожевенного конца сняли очень тонкую и прочную змеиную шкуру. Сначала Любава очень заинтересовалась его намеками на создание Летучего корабля и они прошли к возам за столярными мастерскими. При виде змеиной шкуры она вдруг помрачнела и Кожемяка успел заметить, что на глазах у нее закипели слезы.
-Фу, какая мерзость! Мне кажется, что ее лучше сжечь, чтоб не воняла. Надеюсь ты, мой дорогой, не откажешь мне в этой просьбе?-сказала она, отвернувшись в сторону от Василия.
Василий вздохнул:
-А как же мне летучую лодку без этой гадости сделать? Подошедшая с сенными девушками тетка, переяславская княгиня Варвара, расхохоталась:
-Ну и жених у тебя, дорогуша! Ради того, чтобы с крыши на чертовых крыльях попрыгать, да голову себе на этом свернуть, он рад невесте поперечить, которая из-за него только что отца потеряла, да и прежнего жениха тоже по его же трусости даже в землю схоронить не может. Смерд, он и есть смерд. Откуда же ему взять благородства?
Любава с перекошенным лицом смотрела на Кожемяку:
-Ну, что скажешь, витязь? Спалишь ли ненавистные мне останки или будешь свое удовольствие тешить мне во вред?
Кожемяка не успел и рта раскрыть, как Полисфена махнула на него рукой и крикнула:
-Да где же это видано, чтобы жених, да своей невесте угодить не постарался? Да я сама батюшке скажу, он своим людишкам прикажет, они все моментально и исполнят. А жених твой, дорогая подруженька, всё таки нас с тобой обеих от смерти спас и еще толком не выспался. Вот ему всякие чудеса и мерещатся.
Обняв подругу, она повела её в терем, украдкой приложив палец к губам. Кожемяка поймал себя на том, что вот ради боярышни он, пожалуй, и змеиную шкуру бы сжёг, попроси она его об этом поласковей. Он потряс головой, чтобы избавиться от наваждения серых глаз и качающихся над ними ясных жемчужин.