Ночь перед марш-броском

Ефрем Рябов

      Всю долгую пыточную дорогу от летнего лагеря медиков, спрятавшегося в высокогорье, до нависшего над равниной водохранилища Гришик пел, удивляя мрачного Пончика безудержным полетом вдохновения и бездонным репертуаром. Отяжелевшие от вечности горы одобрительно стонали, аплодируя вслед куплету срывавшимся в ущелье камнепадом. Все,все завороженно слушали барда. Кроме его соратника.
     Второй путник, отрешенный от причин веселья, сосредоточенно контролировал шагомер. Попробуй отвлекись на пересеченной местности! Это только Гришик мог резво передвигаться, без устали петь и ловить приятные мгновения одновременно. Пончик же исподволь раздражался гришикиными примитивными песенками, хриплым фальцетом, отсутствием тонкого слуха, неожиданными ходами, контрапунктами, козлиными прыжками и соловьиными переливами. И вообще его неоправданно радостным настроением.
     Казалось, что самобытный потомок Орфея запел, едва успев выбраться из пеленок. Его хмурый спутник вновь прервал прощупывание опасного спуска и, отвлекаясь, вспомнил гришикиного папика, мысленно пожелав ему крепкого здоровья и долгих лет жизни. Какой талантище родил!
     Растворись во мне идиллией,
     Паром облачным протравь,
     Не по небу проходили мы,
     А по бритвам нежных трав...
    Ну, вот, наконец, странная парочка выбралась на чаемое шоссе. Экзальтированный Гришик перевел дух, потирая вчерашний синяк. Открывшаяся взору панорама не предвещала легкой прогулки. Змеился серый серпантин, спирально снижаясь от угрожавших почти отвесных гор. Сочные тучки роились по нависшему небосводу. Уже давно рассвело, и Гришик с Пончиком жаждали окунуться в первые неотраженные лучи солнца, чтобы сказать ему: "Будем жить!"
     Если бы дорога до цели была прямой, как легко было бы подчинить ее глазомеру, обманув тем самым пугливые ноги! На транспорт надежды не было. Хоть бы один автобус заблудился. А навстречу - как назло - неслись лихие мотоциклисты с люльками, дивясь повернутыми головами на чужаков, один из которых распевал:
     Как рождается песня?
     Очумелая, дикая,
     По чужой дороге летящая,
     Неумелая, с гиканьем,
     Горячит, но ледащая.
     Из глотка воды,
     Твоего локтя
     Моего ребра
     И семейных праздников Духа.
     - Эх, сейчас бы картошечку жареную с легким супчиком навернуть,- размышлял о наболевшем Пончик.
     - Братан, а тяжелую плюху кирзовым сапогом с победитовой подковкой по зубам тебе не хочется? А чайка с дустиком тебе не хо-хо? А компотика с кусковым хлорофосом? Уже наелся?
     Его упитанный товарищ промолчал.
     Гришик, по жизни хромавший в теоретических вопросах, в перерывах между песнями однако сообразил, что гипотенуза короче двух катетов, и предложил:
     - Ну, что, сделаем ход конем?
     - Пифагор ты наш, горный,- съерничал Пончик,- мстя за испорченный аппетит.
    По прямой до водохранилища действительно было недалеко. Вот оно раскинулось, как на ладони. Щоссейные выкрутасы удлиняли дорогу в пять раз. Но скептический Пончик, опираясь на опыт предыдущих поколений, погубленных большими скачками, с подозрением относился ко всем этим многоходовым операциям. Он вспомнил, как впервые увиделся и познакомился с будущим бардом на подготовительных курсах университета, куда афганец Гришик заявился в десантной форме и с орденом Красной звезды.
    Герой подошел к Пончику, руководствуясь импульсами интуиции, и начал рассказывать в лицах и интонациях, какой у него был легендарный дедушка:
     - Ты знаешь, какой у меня был дедушка? Абрек, заур, дашнак. У него маузер был 38-го калибра. Он его всегда с собой таскал. Муху на лету подбивал. А, кстати, где ты сейчас живешь? У бабушки? Вот и отлично, я думаю,- с тобой мы великолепно уживемся. У меня друг был, в Герате погиб, очень на тебя похож. Такой же сильный и смелый. Я любил его как брата. Даже больше. Ему гранатометом голову оторвало. На моих глазах скончался. Сын родится,- его именем назову.
     - Я сам живу на данный момент,- продолжал фонтанирующий абитуриент,- у тети Соник, вах, как она меня любит. Тетушка меня, конечно, не отпустит жить к тебе, но мужчине лучше квартировать с мужчиной. Я сегодня к тебе перееду.
     Вечером решительный Гришик со своим новоиспеченным другом поехал к тете Соник за скарбом. Несмотря на настояйчивые звонки, дверь долго никто не открывал. Наконец в утробе квартиры послышался булькающий шум дверь сналету распахнулась, и в проеме показалась тетя Соник, неопрятно-необъятная, как мечты идиота, вся в чалме из бигудей и полотенец, дымя сигареткой в углу рта.
     В ответ на нечленораздельное бухтенье враз сникшего горного племянника - куда только подевалось его
знаменитое красноречие? - суровая дама брезгливо выпустила паровозик дыма и брутально захлопнула металлическую дверь в миллиметре от его длинного носа. Вовремя среагировавший Пончик, тучно колыхнувшись, отпрянул на лестничную площадку.
     - Ты не удивляйся,- пытался успокоить бледного побратима непробиваемый Гришик,- это у нее характер такой гордый - семейная черта,- а так она очень меня любит, души не чает. Я бы от нее ни за что не ушел, если бы не встретил тебя.
    Минут через пять видение шокирующей тети Соник повторилось. Из разверзтой двери пулеметной очередью вылетали чемоданы, баулы, авоськи, несессер и барсетка поверженного нахлебника.
    Полупарализованная бабушка Пончика ничему не удивлялась от старости: ни странностям мира, ни людским страстям,- и лишь гришикин папик, подъехавший чуть позднее, вводил ее в недоумение. Он обладал, по мнению бабушки, педагогическими талантами Песталоци, Ушинского и Макаренко вместе взятыми, поэтому воспитательный процесс папика, однажды начавшись, как пошел, так уже никогда и не прекращался, даже если бы Гришик враз достиг бабушкиного возраста.
    Появляясь в доме, папик увенчивал телевизор своей кепкой-аэродромом, обувал теплые тапочки, потянувшись, хрустел занемевшими суставами, и вальяжно расслаблялся в кресле:
    - Гришик, ты зубы мыл?
    - Мыл, папик.
    - Подойди сюда, мальчик мой. Ну-ка, дыхни.
    - ...
    - Свинья! Я - что? - тебе зря зубную щетку покупал? Ну-ка, быстро иди мой зубы, я потом проверю.
   Папик любил начинать рабочий день с просмотра утренней гимнастики по телевизору, причем не обременял окружающих гробовым молчанием, а темпераментно комментировал все телодвижения спортсменок, будто это был международный футбольный матч. Вторым по значимости видом спорта для макаренковского адепта было фигурное катание, подвергавшееся вулканическим извержениям эмоций во время падений несчастных фигуристок. Воспитательные акты между тем не прерывались.
     - Гришик, деточка моя, где твои чувяки? Я - что? - тебе зря чувяки из деревни привез? Ты почему ходишь без чувяк?
     От такой катастрофической жизни бедный мальчик вскоре запел. Фольклором он увлекся в ванной, единственной запираемой в квартире комнате. Через месяц соседи Пончика по пению научились безошибочно определять, что у Гришика банный день:
    К черту - финку из-под лопатки,
    Может быть, мертвец оживет.
    Полюби вихрастых, лобастых,
    Не пинай их ногами в живот...
    Поддавшись на авантюру, Пончик вот уже второй день таскался с другом по горам, гоодам и весям, концентрированно пережив больше приключений, чем за несколько предыдущих студенческих лет. Неугомонный Гришик лихо перескакивал уступы и горланил пошлятину, распугивая в ущельи целомудренные райские яблочки на ветвях дичков, цеплявшихся за склон:
     Будут плакать клены желтою листвой,
     Милая, родная, ты умрешь  со мной...
     Начался очередной - какой уже по счету? - подъем, камни предательски осыпались из-под ног беглецов.
Тропинка кокетливо вихляла перед выходом на шоссе, то показывая отвесный горб, то услужливо стелясь параллельно серпантину автотрассы. Гришику - что спуск, что подъем - поет себе  и поет:
     Чебуреки чирные,
     Чирики чифирные,
     Черкани чечеточку,
     Чуфел-молочай...
     Лишь изредка певец рвал мотив на круче во имя равновесия, душа колючие горла кустарников, да натягивая тетиву девичьих стволов. Если он насиловал райские яблоньки в лощинках, они, распрямляясь, обдавали утренними слезами отстававшего попутчика, а чуть повыше деревца уже только сухо возмущались, трепыхаясь застигнутой врасплох птицей да рассеянно соря плодами.
     Гришику все нипочем:
     Я испил эту чашу до дна,
     Рябь цветов пред очами забегала,
     Вот и ты только в смерти бледна,
     А живая была очень белая...
     Внезапно куплеты барда, десантировавшегося в лощину на гребне камнепада им увлекаемого , оборвались. Обеспокоенный друг отвлекся от туманных воспоминаний и вернулся к реалиям ходов конем, оперативным спускам и резвым марш-броскам. Без песен приятеля Пончик потерял звуковой ориентир и теперь напряженно вслушивался в хруст ломаемых веток и проклюнувшиеся в антракте перестуки кузнечиков, дразнилки сверчков, нахальные перекваки и птичий пересвист.
    Ушедший вперед однокашник увлеченно объедал горную яблоню с чудными крохотными плодами. Дички оказались на удивление вкусными.
     - Говорят, яблоки натощак полезно,- похвалялся он.
     - Я бы предпочел что-нибудь горячее,- нудил Пончик.
     - Ты - скучный человек. Сын своего века. Ты отпочковался от бульдозера, старый зануда,- развивал свою мысль в неожиданном направлении Гришик.
     - Слушай, ты! Я тоже ахтительный фантазер, когда надо. Но я дорожу не этим качеством,- вспылил обиженный сравнением упитанный спутник.
     - Мда-да-да,- затянул певучий путешественник очередной джазовый мотив, отбивая ритм по ляжкам.
     - Да, за твои фантазии мне тоже вчера пришлось расплачиваться. Я - обязаельный человек, свои долги плачу. Этим качеством я дорожу,- зануда занялся выяснением отношений.
     - Ну-ну-ну, молодой чела-э-к, произнесите еще один монолог короля Лира. Эти аборигены из лагеря медиков вас обязательно поймут. Только я умоляю вас, сэр, декламируйте его интеллигибельно, конфиденциальным шепотом и приложите максимум усилий для когитации трансцендентальной,- острил в своем стиле Гришик, чтобы расслабить разнервничавшегося друга. Но чем изощренне он паясничал, тем больше Пончик закипал.
     - Весьма польщен, милорд, доверием,- галантерейно раскланиваясь, в свою очередь начал подначивать
барда Пончик.- Но прошу вас, милорд, обратить внимание на свой нос.
     - А что-с, нос как нос. Майора Ковалева. Ну, подумаешь, немного сизый.
     - О, милорд, вы себе делаете комлпименты. Более подходящий эпитет - радужный.
     - Что это-с - "радужный"? То бишь, "переливчатый"? Мне десять процентов скидка, у меня дедушка был абрек, он по-русски плохо понимал.
      - Вот именно, "переливчатый". Очко, милорд, вы попали. Но это очко вас сгубило,- пригвоздил певца старый зануда.
     Сдавшийся Гришик пропел: "Не очко меня сгубило, а к одиннадцати туз". Он был очень удивлен тем, что проверенный жизнью товарищ сподобился цитировать песни из его бездонного репертуара.
     - Пьешь из меня кровь? - деморализованный Гришик выкинул белый флаг. - Ты научился это делать суперпрофессионально.
     - Мешками, милорд, мешками,- вечно второй принял перемирие, как это он всегда делал в силу незлобивости характера.
     Золотые яблочки с деревца будто ветром налетевшим порастрясло.
     - Отдыхать не будем, подкрепились - и хватит,- скомандовал Гришик, сходу узурпировав руководящую должность. - На том свете наотдыхались.
     Пончик знал, что дорога никогда не кончится, и погрузился в воспоминания. "Везет же дуракам,- рассуждал он, имея в виду товарища,- вовремя успел решить проблему взаимоотношений с женщинами".
     - Сам ты дурак,- взбеленился Гришик, раскодировавший эту мысль.- Кто тебе создавал эти проблемы? Кроме тебя?
     - Тебе хорошо: живешь, как поешь. Зоология, - высказался с досады старый зануда, а про себя удивленно подумал: "Он еще и мысли мои читает".
     - Послушай, маэстро! - бард понял, что пора разъяснить диспозицию. - Впо-первых, кто начал разделять секс и любовь? Ты! Чего ты теперь от меня хочешь? Во-вторых, кто тебе сказал, что женщинам нужно обязательно выполнять все, что обещаешь? Никто! Нужно было ловить приятные мгновения. Все! Тебе остались одни воспоминания. Но в общем - уверяю тебя - это не худший вариант.
     Напои же меня родниковой водой
     Синевой своих глаз и улыбкой мадон...
     - Молчал бы уж  лучше,- перебил Пончик. - "Улыбка мадон..." Сам-то? Убийца...
     Но он не ожидал, что его упрек вызовет такую реакцию приятеля. Вернее, самодеятельный певец никогда раньше так эмоционально не реагировал на подобные замечания. Гришик сел на ствол поваленного дерева, обхватил голову руками и заплакал, раскачиваясь из стороны в сторону.
     - Убийца я, убийца,- всхлипывал он. - Я убил своих детей. Я, я заставил Рыжую сделать два аборта. Сейчас бы у меня были мальчик и девочка. Убил своими руками.
     "Что лучше,- сравнивал Пончик,- вот так сейчас сидеть и убиваться или сожалеть об упущенных возможностях".
     Старому зануде всегда роковым образом не везло в мимолетной любви, и он завидовал черной завистью барду, который укладывал в постель блондинок и брюнеток без счета и напряжения. Вечером накануне марш-броска Гришик ушел на тигриную охоту в палатку к Рыжей, оставив друга коротать вечер одного.
     Поймавший вдхновение хищник предложил Рыжей сыграть в карты в самую распространенную игру, которую он обычно использовал для заманивания самок. Рыжая - как очень томная особа - увлекалась более позами, чем картами, и потому неизменно проигрывала. Это был хороший предлог для контрибуций, и Гришик решительно переходил к военным действиям. Его шаловливые пальчики умело сражались в рукопашной схватке с пуговичками и петельками.
     - Ну, не гладь меня по запрещенным местам,- почувствовав прилив крови, блудливо протянула Рыжая, интонационно окрашивая упрек кокетливостью. Охотник уловил подтекст истомы только после того, как поджал Рыжую под себя, обхватив руками ее волнующие ножки.
     - А запрещенные места это какие? Срамные? - старался выиграть время Гришик, заполняя прелюдию фоном невинной беседы.
     - А то ты не знаешь...- таяла темпераментная девица.
     - А кто их запретил? Ты что ли? - герой-любовник был в залихватской атаке, опьяненный предстоящим штурмом; сознание его раздваивалось, затуманенное страстями.
     - Нравственность,- вспотевшая Рыжая с придыханием произнесла слово из чужого лексикона.
     - Тоже мне нравственная особа,- уже агрессивно ухал штурмующий Гришик.- Зачем же ты тогда в карты пустила меня играть?
     Тигрица подавила в  себе разрывающий ее тело вопль и только импульсивно задергалась, разметавшись в мычании; от выдыхаемого ею жара заколыхался брезент палатки. Коллекционер шкур вздохнул и расслабился, пораженный страстностью Рыжей. Он поцеловал поверженную особу в шейку, прямо в артерию, бурлившую от плясавшего пламени оплываюащей свечи.
     - А что это - нравственность? - лениво заполнил Гришик затянувшуюся паузу и поправил свечку, оползавшую вощенным озерком в блюдце.
     - Ты что с луны свалился? - любвеобильная медичка не знала, как определить нравственность. Она поежилась, перевернулась на живот и захлопнула распахнувшуюся тумбочку.
    - А там нет нравственности? - остывающий Гришик начал уставать от казавшейся ему пустой беседы, но с интересом посмотрел на тумбочку, где его опытный глаз разглядел бутылку сухого вина.
     - Нравственность везде есть,- плененная тигрица твердо верила в свои слова, отделяя их от поступков.
     - А "sex appeal"? - ее партнер становился все равнодушнее и находился на грани засыпания.
     - Ты помешался на сексе,- Рыжая подходила к истине не в результате анализа, а какими-то эмоциональными толчками. - Почему тебя не устраивает просто дружба и взаимоуважение?
     - Дружба - это для импотентов,- изрек, чуть не расхохотавшийся тигролов. - Жалко, что тебя Пончик не слышит. Вот бы посмеялся. - И он провел рукой вдоль позвоночника подруги, едва касаясь кончиками пальцев ее повлажневшей атласной кожи. Особа аж изогнулась, судорожно вцепившись в край матраца.
     - Женщина должна отдаваться,- закончил свою мысль всезнающий певец любви и охоты.
     - Ты дурно воспитан, - ответила медичка отткровенностью на откровенность. Если бы Гришик ей это позволил, она бы его воспитала в своем духе.
     - Что поделаешь? Уличное воспитание,- сформировавшийся бард и не помышлял о перевоспитании.
     - Я вам не помешала?
     Любовники давно уже ожидали явления Косой, подруги и соседки Рыжей по палатке.
     - Разве ты можешь кому-нибудь помешать? - слицемерила Рыжая, упорхнув под одеяло.
     - Хочешь я тебя со своим другом Пончиком познакомлю7 - азартный Гришик перешел к комбинационной игре, вспомнив про скучавшего в одиночестве в соседней палатке друга. - Он - спокойный, как гора, и мудрый, как змей.
     - Хочу,- внезапно согласилась несуразная девчушка, быстро сообразившая, что этой ночью ее всеми правдами и неправдами постараются вытурить из палатки.
     Пончик возлежал на железной койке поверх одеяла, положив руки за голову. Он пытался сосредоточиться на каком-нибудь важном объекте, но мысли роились в его отяжелевшей голове, как стая испуганных выстрелом птиц, и внимание калейдоскопически рассеивалось. Бесплодное созерцание возвращало его к событиям вечера, когда ему предложили выступить на открытом первенстве лагеря по боксу.
          - Ну, что, кролики, чем вы тут занимаетесь? - спросил вошедший Гришик, не скрывавший в своем голосе опекунских ноток. - Как у вас идут дела?
     - Воем на луну, приближаясь к депрессии,- мрачно ответил Пончик, но чтобы разрядить обстановку, произнес в пустоту: - А ты знаешь, Косая тоже была на матче и по-моему болела за Гориллу?
     - Я ей поболею,- шутливо пригрозил Гришик, доставая из внутреннего кармана куртки бутылку сухого вина. Вялый Пончик и его комплексующая подруга с облегчением заметили, что в палатке с появлением Гришика сразу стало как-то светлее и теплее, появилось желание развлечься в  тесной компании: - Человек тяжелейший бой выиграл у грозного боксера, а она на стороне противника. Ну-ка, быстро готовь тару для напитка богов
     Ожившая девушка протерла полотенцем извлеченные из тумбочки чашки. Заядлый тамада разлил вино на троих, и, подняв свою чашку, обдумывал тост. У него это всегда спонтанно поулчалось:
     - За вас, ребята! Чтобы вы всегда расслаблялись в приятном обществе друзей. Пусть этот бокал вина поможет нам отвлечься от житейских невзгод и преследующих нас проблем и настроиться на волну товарищеского общения. Ура!
     Пончик, привыкший к высокопарности изречений друга, лишь криво усмехнулся, но с удовольствием выпил
холодный сухач. Косая боялась иллюзорных образов, будимых вином, поэтому она только скромно пригубила из своей чашки, что не ускользнуло от внимательного взгляда Гришика. Из тоста тамады она выделила предложение "расслабиться" и действительно хотела, чтобы хмельной напиток помог ей избавиться от внутреннего напряжения, состояния, которое неотрывно преследовало ее в общении с парнями.
     -Ты не допила. Это не хорошо.
     - Я медленно пью,- оправдывалась Косая, делая маленькие глоточки.
     Гришик детально разрабатывал план действий, от мыслительных усилий волосы на его голове шевелились. "Это  тебе не зажигательная Рыжая,- сосредоточенно думал он,- к которой только спичку поднеси. - Как же ее раскачать?" Гришик лез из кожи вон, поднимая настроение в компании, он рассказывал анекдоты и случаи, произносил тосты, и, казалось, уже добился своего: Косая и Пончик почувствовали пьяную расслабленность. "Качели,- мелькнуло молнией в голове Гришика, - мы тебя раскачаем". И он перешел к решительным действиям.
     - Будем играть! - кинул он клич.
     - Во что? В карты? - поинтересовалась заинтригованная Косая.
     - Нет, в карты я уже играл сегодня. Сыграем в "орлянку". Если "орел" ,- я тебя целую; если "решка",- Пончик. Мы тебя разыграем, как Ларису Агудалову в "Бесприданнице" Островского.
     Гришик мастерски подщелкнул большим пальцем монетку. Выпал "орел".
     - Только не говорите, что дуракам везет,- зажегся бард, и нежно притянул к себе лицо Косой, сжав пальцами ее щеки так, что губы девушки сложились бантиком. Косая еще больше внутренне сжалась. Поцелуй Гришика только качнул качели в одну сторону. Она напряглась, но не расслабилась: качели не вернулись в исходное положение.
     - Нет, так не пойдет,- решил за всех Гришик,- если Пончик и сейчас проиграет, я тебя забираю.
     - Дурацкая игра,- пошутила Косая,- я всегда в проигрыше.
     Тамада повторил операцию с подбрасыванием монеты. Выпала "решка". Пончик потянулся к Косой.
     - Она твоя,- согласился с судьбой ловелас, но выждав такт приближения друга к девушке, неожиданно дерзко дунул на свечу, и обхватив цыплячью шейку Косой, пригнул ее к своим ногам.
     - Мальчики, что вы делаете? - только и успела обреченно прошептать Косая, предчувствуя манящую прелесть диких качель греха. - Мальчики... Мальчики, вы - звери...
     Затянутая в водоворот движения, они больше ничего не могла произнести. Пончик в темноте наткнулся на тщедушное тельце подружки, и руки его самопроизвольно заголили кострец, в безотчетной ослепляющей ярости обшаривая пойманного зверька. Загипнотизированная насилием девушка почувствовала, что ноги ее отрываются от земли, и она теряет сознание. Перед падением с качелей она успела зацепиться за Пончика, обхватив его ногами, но он вытолкнул ее вперед в новый полет. Приземляясь, она ощутила ласковые руки Гришика, притягивающие ее лицо.
     Потеряв контроль над собой, она освободилась от внутреннего напряжения, мешавшего остроте ощущений, и сразу поняла происхождение навязчивой идеи качель. Из глубин подсознания выплыло хрупкое воспоминание испытанного в детстве экстаза, когда властные и заботливые руки отца раскачивали ее на качелях, и она замирала от тянущего холодка в низу живота.
     Насытившийся энергией вампирический Пончик положил расслабленный комочек, в который превратилось тельце Косой после полетов, на кровать. Она вытерла подушкой с губ пену и дрожавшим от обретенного счастья голосом с примесью тоски прошептала:
     - Спасибо, мальчики...
     Гришик накрыл свернувшийся на кровати трепетный комочек байковым одеялоом и поцеловал Косую в щеку. Она ухватила его за руку и зарыдала.
     Пончик стоял в недоумении, проникаясь чувством вины. Гришик только и мог, что причитать:
     - Ну, что ты. Ну, что ты.
     - Мне хорошо, - успокоила Косая их.
     Друзья облегченно выскользнули из палатки.
     - Идем на речку,- предложил Пончик. - Лунная ночь. Окунемся.
     - Нет возражений,-  изрек Гришик.
     Они спускались по тропинке и думали об одном и том же. О девушке, оказавшейся сильнее их в чувствах, и нуждавшейся в них обоих.
     - Ты тоже ничего не понял? - в очередной раз прочитал мысли Пончика бард. - Это странная лунная ночь совратила нас.
     - Я понял, что мы ее разбудили.
     Пончик сомнамбулически стягивал футболку, придурковато улыбаясь скользившим образам. Он хотел снять кроссовки, не расшнуровывая их, и наступал одной ногой на пятку другой, но ступня не освобождалась, и он зашелся в механическом танце. Наконец он догадался сесть у куста облепихи, но встряхнулся только тогда, когда Гришик сманил его плеском освежающей воды.
     - Я - медвежонок, который хочет купаться,- издал боевой индейский вопль Пончик, и с разбегу нырнул в лунную дорожку, подернутую рябью после гребков Гришика.
     Вдоволь наплескавшись, авантюристы уселись. прислонившись спинами друг к другу, чтобы обсудить итоги прошедшего тяжелого дня и подготовить планы завтрашнего марш-броска.
     - Своим ходом двинем до водохранилища,- размышлял певец,-  вниз ноги сами несут, а там до города на автобусе доберемся. Пораньше встанем, пока аборигены в лагере еще спят.
     Пончик умиротворенно молчал, уступая инициативу прирожденному бродяге. В мертвой тишине что-то насторожило слух Гришика, он привстал и теперь уже явственно ощущал копошенье в кустах облепихи.
     - Вот они, - различил халатно расслабившийся Пончик злобный голос, ассоциировавшийся в его мозгу с обликом Гориллы. Мерзкие тени обступили Гришика с явно недружественными намерениями. Они сжимали вокруг него смертельный круг. 
     - Пончо, прикрой с тыла,- мгновенно отмобилизовавшийся бард ударил первым в ватную плоть теней и бросил на ходу товарищу приказ, чтобы скоординировать действия. Отбиваясь от нескольких внезапно атаковавших его громил, Гришик решил смещаться в сторону реки под прикрытием Пончика прочь от кустарников в сторону пляжа, где было пространство для передвижения, а то и бегства.
     Последняя фраза друга - как слуховое клише - отпечаталась в еще живом мозгу Пончика. Но он уже ничем не мог помочь Гришику. Не успев приподняться, боксер получил сзади удар обрезком трубы по голове. Жирные ошметки из образовавшегося кровавого месива обляпали нападавших. Из Пончика будто выпустили воздух; скукоживаясь его тело оседало под ударами и пинками, пока не рухнуло лицом в песок. Оно стало таким же бесчувственным, как дергающиеся тени бьющих, пальцы, ища опоры, в последний раз вцепились в унавоженную зыбь песка и скрючились; оскаленный рот клацнул, забившись песком.
     Озверевший от запаха крови Гришик раскидывал ночную банду громил, бил, не глядя, яростно рычал и кружил по пляжу в надежде найти Пончика. Тени деловито молотили, круша барду ребра. Задыхаясь и падая, Гришик потянул за собой на землю кишащий клубок. Но налетевший шалман распластал его, вытягивая руки из суставов. Самый гадкий из них прыгнул Гришику на шею. Хрустнули позвонки. Кровавый ручей хлынул изо рта. Ноги в последний раз дернулись, пиная убийц. Глаза, не мигая, всасывали песок.
     Черные тени за ноги отволокли добычу к берегу и сбросили ее в кипящий поток. Бурля и огрызаясь, река понеслась в сторону водохранилища.
     Пончик отвлекся от воспоминаний и устремился вслед за Гришиком. После очередного подъема сочинитель уже выбирался на шоссе, а астральное тело Пончика еще только карабкалось вверх по тропинке.
     - А неплохо сократили,- приветствовал друга после подъема певец. - Давай голосовать. Должен же кто-нибудь ехать с утра в сторону города.
     - Смотри,- заметил Пончик,- вон какой-то автобус телепается в нашем направлении. Странный какой-то.
С черной полосой на боку.
     - Черный тюльпан что ли? - расхохотался Гришик, но принялся энергично размахивать руками, чтобы водитель заметил путников еще издали. - Может, повезет? Доберемся с ветерком.
     Автобус со скрипом притормозил.
     - До города подбросите? - крикнул бард в зев открывшейся двери.
     - Довезем хоть до рая,- ответили из утробы и засмеялись.
     - Давай, командир, падай на колесо,- пригласил Пончика вскочивший на подножку соратник.
     Поднимаясь, Пончик споткнулся на мысли, что не разглядел лица водителя. "Чертовщина какая-то",- подумал он.
     - Да нет никакой чертовщины,- сказал еще один чтец мыслей, человек в белом халате, сидевший на переднем сидении.
     И вновь Пончик удивился, что не видит лица этого пассажира.
     Двери закрылись, и автобус тронулся.
         
          *         *          *