Огни свечей горели звездами в слезах…
Я вышел из кельи. Пару минут постоял под желтым фонарем у колокольни. Начало десятого, и мороз уже ощутимо перехватывает дыхание. Утренние молитвы с пяти до шести, вечерние с восьми до девяти, здесь они общие. Два перерыва на трапезу днем и – двенадцать часов работы – во славу Божию. Братья ложились спать, а я просто стоял. И наслаждался этим. Чтобы понять мое состояние надо в пять утра встать на молитву… ну и так далее. Глубину моего счастья и полноту морального удовлетворения – сделали мы сегодня немало.
Завтра уезжаем. Дочке поползать негде, игрушки разложить. И холодно ей от пола, заболеть может. Жаль. А я-то на две недели рассчитывал. Причастимся вот и – прощай, Пенза, прощай, батюшка Алексий.
В душе ютилось беспокойство – пора спать, утром тяжело вставать будет. Малодушие. Что дадут мне десять – пятнадцать минут. И я медленно пошел в сторону колодца. Глухо звякнуло ведро в глубине, перчатка сразу прилипла к металлу воротка. Поставил ведро на крышку колодца. Сколько на ней намерзло льда! Зачерпнул ковшом ледяной водички, поднял глаза на иконки под крышей.
- Да будет мне дар Твой, Господи, Святая Твоя вода…
Ярко горел в небе желтый полумесяц, легкий туман медленно покрывал веточки инеем. Так тихо вокруг, и дым над женской кельей поднимается вертикально вверх. Штабели досок впереди, пруд справа, колокольня за ним, машины паломников. Снег, все укрыл снег. Переступаешь с ноги на ногу, и он звонко скрипит. Я не переступал – пусть ноги мерзнут. Зато тишина. Благодать. Волшебство Рождественской сказки. Мне вспомнился старинный русский романс, пронзительно грустный.
Днем мы, в числе прочего, убирали следы стройки в незаконченном приделе на втором этаже. К празднику приедет еще больше людей, храм внизу всех не вместит. Они будут стоять наверху, в еще неосвященном Покровском, откуда отлично все слышно. Завтра утром иконы туда принесут. А пока со всех сторон чистое дерево. Досочка к досочке сосна на стенах, белая липа иконостаса с резьбой. Потолок аркой из светлой фанеры, и листы ее виноградными гроздьями разделены – орнамент из ясеня.
***
- Денис, - тихо позвал я лежащего лицом к стене помощника настоятельницы, - дай мне от храма ключи.
- Зачем тебе? – вроде не успел еще заснуть.
- На второй этаж хочу сходить, мне там понравилось, а завтра уезжаем, - и сам понял, что глупость сказал.
Он повернулся ко мне, помолчал, посмотрел внимательно. – Не даст, и зачем я просил… Странным еще считать станет, знакомству нашему неделя срок, да в этот приезд еще день.
- В кармане куртки возьми связку, большой желтый от входной двери, а белый с квадратным ушком от лестницы.
***
Тепло. Темнота. Я не стал раздеваться, на ощупь прошел до двери, два оборота ключа, лестница. Включил переноску – темнота отступила в углы, за Царские Врата.
На снежные равнины пал туман
И словно нежными пушистыми крылами
Окутал речку, поле, старый храм
Хорошо сидеть на лавочке в полной тишине. Одному. И не хочется ничего. Хорошо или – все равно? Пару лет назад приходило мне в голову: насколько мне не на что жаловаться в жизни! Ведь грешен я, знаю, и каяться не тороплюсь. Почему же Бог не накажет меня?! Дождался. Успокоился, Александр? – Наказал тебя Бог.
Больно, я не знал, что бывает так больно.
Измученная спит во тьме земля
Под снегом от страданий отдыхая.
В закрытом храме пусто, тишина –
Там ангелы вечерню совершают.
- Батюшка, Алексий, я не знал, что бывает так больно, - святой слышит. На пол упала слеза. – Помолись обо мне, батюшка, о нас.
Я зашел в будущий алтарь, пока неосвященный. Инструменты, доски, пыльный аналой и «Избранные жития святых» на нем. Я могу сейчас спуститься вниз, зайти в церковь. Никогда не был в храме один. Как раньше не догадался. Лампадки не горят. Зажечь свечу зажигалкой грех?
Необыкновенно как здесь. А значит, на всю жизнь запомнится этот вечер. Нет, мне не безразлично, сейчас мне хорошо. И мысль – спать идти надо. Сколько раз за последнее время было так. Мы ссоримся со Светой, и понимаешь – у нее нет причин, все из-за пустяков. И хочется, безумно хочется спать. Как хорошо сейчас. И как я устал, если знаю – я не поеду никуда до весны, и это последний день, и я иду… в свою келью.
***
Последний раз оглядываюсь с холма на поселок. Минус пятнадцать, идет легкий снег, сосны впереди замерли вперемешку с березами. Переметенная снегом, дорога скрывается за поворотом. Веруська спиной навалилась на сумки, едет в коляске, одни глаза из-под шапки и соска во рту.
А ведь Господь знал! – как эта простая мысль не пришла ко мне в голову раньше. – Разве мог Он не знать. Поэтому и поехали мы в Дивеево весной. Первый раз в жизни в паломничество. Ему было известно, чем переезд наш закончится. Утешение мне дал – по святым местам поездки.
Тепло на душе – я не один. Пусть отец бросил меня в годик. У меня все равно есть Отец. Он любит меня, Он жалеет меня и прощает, Он заботится обо мне, Он не мыслит мне зла. Зимний лес исказился, я вытер глаза перчаткой.
- Господи, я больше не буду курить, - прошептал первое, что пришло на ум. Мне очень захотелось порадовать Его, такое чувство из забытого уже детства. Когда бежишь к маме с криком: «Пятерка!» И радуешься с ней за себя.
Я радовался сейчас за себя вместе с Богом. И так это получилось наивно, само обещание, и правда, такое детское. «Если не обратитесь и не станете как дети, не войдете в Царствие Небесное». Слеза на щеке. Горячая обожгла замерзшую кожу.
- Господи, мы дети Твои…