«Береженого бог бережет, говорят. Я вроде не берегся особливо, но живу. Интересно, для чего?» – рассуждал Иван Васильевич Иванов, лежа на диване с переломанной ногой в гипсе.
Иван Васильевич был огромный мужик под метр девяносто ростом и весом пудов семи, не меньше, потомственный остяк с Томского Севера, еще помнящий полные сети с осетрами, стерлядями, костриками и прочей благородной рыбой.
Если он надевал шарф и шляпу, то становился вылитым Шафутинским, и тогда люди просили у него автографы или смотрели с нескрываемым интересом и восторгом, что нравилось Иванову.
Лежать Ивану Васильевичу, а тем более ходить было тяжело, и он второй месяц изнывал от вынужденного безделья. «Живу нормально, вот и сын вернулся из-за границы после семи лет скитания по Европе, – продолжал думать Иванов. – Работает, нравится, уже и не рвется за бугор. Для чего же я живу, что я должен сделать? Уже на пенсию в этом году, а что сделал? Даже внуков нет и сын один. Жаль, не уговорил жену, не думал по молодости».
Иванов откинул книжку Яна «Хан Батый», перевернулся на другой бок и закрыл глаза.
Иван Васильевич любил исторические романы о великих людей, вершивших, ее величество Историю. Яркие личности завораживали его воображение с детства, увлекали в далекое прошлое, где он соприкасался с их чувствами и эмоциями, желаниями и страстями, делами и свершениями. Но, чем дольше он жил, тем дальше уходил от тех эпох, где жили его герои, а сейчас и вообще стали лезть в голову мысли о своем месте и предназначении в жизни.
«Неужели, моя роль незначительная, как у того всадника войска хана Батыя, что сражен где-то под Смоленском и прах его давно превратился в земляной пух, на котором растет деревенская картошка», – невесело думал Иван Васильевич. Он вспомнил, как копал картошку, отряхивая с клубней землю, и ему не хотелось видеть себя просто черноземом на своей земле. «Нет, надо вставать, а то залежался, – подумал Иван Васильевич и, подтянув красивые костыли, взятые в аренду в больнице, встал. Нога болела, противно ныла. Он пошел на кухню к звонившему телефону.
- Угораздило же сломать чертову ногу, – выругался Иванов по ходу в кухню, - на ровном месте.
Действительно, Иван Васильевич сломал ногу на ровном месте - шел со стройки, где работал прорабом, загляделся на другой строящийся дом и полетел, хотя сам за технику безопасности ответственный. Тогда еще подумал - может, знак какой, может он где-то провинился, сделал что не так, как надо, не по совести. «Вроде не было ничего такого. Может, что с женщиной чужой загулял на неделю, так за вину перед женой Боженька не должна бы мстить, – был уверен Иванов, но потом засомневался: – Бабы сейчас стали верх держать над мужиками, может, и там в небесах отношения поменяли к ним… Вот и мне досталось, хорошо не по шее».
Звонил мастер, спрашивал как разводку отопления вести. Иван Васильевич быстро и отрывисто ответил, а про себя подумал: «Вчера только объяснил, а он сегодня опять спрашивает! Молодежь пошла - в одно ухо влетает, а в другое вылетает».
Стройку он любил, там он жил в своей стихии. Там было все понятно и ясно. Он ходил по объекту прямо, размашисто жестикулируя, отпуская шутки и крича, когда видел недоделки или бестолковую работу. Иногда хвалил, но редко, чтобы народ не расслаблялся. В городе им были построен не один десяток домов.
В советское время Иванов начал строить девятиэтажки, был на хорошем счету, получил быстро квартиру, работая в самой крупной строительной фирме города, но однажды, когда вел строительство крупной птицефабрики, на планерку прибыл первый секретарь обкома партии Логачев со свитой. Спрашивает: «А почему график по перекрытию первого этажа не срок идет?» Иванов в ответ: «ЖБК не дает плит, не хватает мощностей». Тот берет бумагу и пишет: «Директору ЖБК выдать плиты в количестве 25 штук, срочно. Логачев» - и подает ее Иванову. Иван Васильевич назавтра - к директору ЖБК, а тот в ответ еще пять таких бумажек показывает. «Не могу, - говорит, - Васильич. Сам, как-нибудь, выкрутись». Иван Васильевич взял да и обменял лес на плиты в соседнем городе.
Через неделю планерка с участием партийных боссов. Логачев удовлетворенно говорит: «Молодец, перекрытие сделал, а говорил, что плит нет!» А Иванов возьми да скажи: «Их и впрямь нет, я взял в соседнем городе». Планерка завершилась сразу, а вечером начальник позвонил и сказал, что он уволен.
Потом никто не брал на стройку, а устроился Иванов только в институт психиатрии заместителем по АХЧ. Дела были плевые, неинтересные, ремонт мелкий. Душа заскучала, начал пить, тем более, что спирта было море. Через два года грянула перестройка, появились новые фирмы. Размах был не тот, но все равно он снова строил дома. Иван Васильевич про каждый свой дом мог говорить так долго и в подробностях, что собеседники не выдерживали и останавливали. Если посмотреть по народной присказке, то он и дома построил, и сына вырастил, и деревьев целый лес посадил…
«Но неужели это все?» - не унимался внутренний голос Иванова. «Так ведь и с ума можно сойти, что ты ко мне пристаешь с вопросами, – возмутился на него второй, более рассудительный. – Живешь и живи, пусть за тебя думает тот, кому положено».
Иванов посмотрел внимательно наверх, как бы пытаясь разглядеть Его, кому положено
за всех думать. «А вообще-то, интересно, что такое Бог? - Иван Васильевич задумался. - Сверхчеловек?» Он представил старца, который был похож на отца, но сразу подумал, что отец был небезгрешен.
«А как быть чистым, если Бог дал нам желудок и женщин? От еды все помыслы становятся нечистыми. Для еды и деньги придумали, а от них одна беда! Люди пытаются на всю жизнь себя обеспечить, быстро и бездумно. А наши стоки от организма? Женщины же, как потребители, губят природу заводами и фабриками, которые в основном ненужные вещи делают! Только посмотрите на наших размалеванных и раскрашенных, красивых внешне, а про адмирала Ушакова мало кто знает! А из-за побрякушек, бриллиантов пол-Земли изрыли мужики, но на шею им повесили! Забыли, что Толстой советовал женщину выбирать после бани, а он по женской части орел был по молодости.
На человека, знамо дело, не похож Боженька, иначе тоже бы грешный был. Почему только церкви изображают в виде человека, может, чтобы показать большую разницу между заведомо грешными людьми и им? Нет, не человек он, и изображение явно неправильное. Но кто же тогда и как работает, нелегкую ношу свою несет? По принуждению ли природному, как человек живет, без своего ведома и прихоти? Или изменяясь ежеминутно, ежесекундно, реагируя на изменение мира мгновенное? Тогда больше на духа похож, что-то типа электромагнитного поля. Вот я сижу, думаю. И если один так думаю, то психоэнергетическое поле мое маленькое, поэтому и не чувствует меня его большое поле с другими заботами типа поесть, если голодный. Или не дай бог войны, он собирает все посылы вместе и на других воздействует. Люди чувствуют инстинктивно, но могут поступать по своей энергии, в рамках разницы полей своего и общего, божеского. Если разница положительная, то не обращает человек внимания на общее поле и творит, что хочет, но когда отрицательная - совершает ошибки, тяжело преодолевая, а то и нет, и подчиняется. Стоп! Может, моя жинка, пока я гулял, и желала мне недобра, а там вверху с чьей то другой аналогичной просьбой соединилось - и вот тебе результат. А кто может еще недобрым словом помянуть? Надо к сестре съездить, да на могилы заглянуть к родителям, а то давно не был. Хорошие были родители, неужели их дух остался? Вот поднимусь и съезжу, обязательно. Слово даю, клянусь! – почти вслух сказал Иван Васильевич. – Душе поберечься надо бы…»