Раз два три четыре пять, я иду себя искать.
Ночь, идет мелкий противный дождь. Я стою перед огромным особняком. Поражающее своими размерами четырехэтажное здание черной громадой нависает надо мной, располагаясь буквой П охватывает меня с трех сторон, словно распахивая передо мной свои зловонные гниющие внутренности. Выполненное в стиле восемнадцатого века, перед парадным входом с массивной дубовой дверью, здание словно вытягивает к гостю свой рыжий язык из перегнившего газона и композиционно расставленных сгнивших под кажущимся бесконечным дождем карликовых деревьев. Оно зловеще, оно нежится под противным ливнем, скалит черные провалы окон и дверей. Оно чернее ночи. Оно похоже на груду сгнившего мяса, покрытого толстым слоем пыли и вымоченного целую вечность падающей с неба водой. Оно живое. Оно таит в себе какую-то тайну, и если с виду кажется древней зловонной горой перегнившего и затянутого изнутри паутиной стройматериала, то внутри оно светится, где-то, пробиваясь в щелочки не до конца закрытых дверей и отражаясь в сотнях с человеческий рост зеркал, светом огромных канделябров висящих под уходящими невесть куда потолками. Оно заброшено и пустынно, но внутри него теплится что-то. И это что-то я и ищу.
Я иду вперед по устланной гравием дорожке, мимо скрюченных голых деревьев. Поднимаю воротник фрака, ежусь. Ледяная вода проникает под одежду, сковывает тело и мысли. Я неуверенно иду вперед, вглядываюсь в этого черного исполина, владения которого я нарушил. Он все сильнее охватывает меня слева и справа гнилыми щупальцами своих двухэтажных пристроек-крыльев. Он зубоскалит мне решетками и оконцами многочисленных чердаков, подмигивает гигантскими окнами на четвертом этаже. От него воняет. Воняет забвением, страхом и тоской. Деревца вокруг меня корчатся в агонии собственного уродства, помахивая мне вслед искривленными до неузнаваемости ветками. Но раз уже начав эту игру, остановится на пол пути невозможно.
Я подхожу к двери. Она неплотно закрыта. Из щели между толстенными створками дверей тянет сыростью и тленом. Я оборачиваюсь. Стоя под козырьком, я наблюдаю потоки воды падающие с карнизов как слезы из глаз. Здание провисает и скрипит под тяжестью своей печали. Я протискиваюсь между дверьми и захожу внутрь.
Здесь, внутри, в аванзале я слышу приглушенный шум воды и вижу тени, тени от дождя которые крутят бешеные вальсы на окнах, почти не закрытых истлевшими портьерами. Где-то протекает потолок, и вода хлюпает под ногами. Некогда роскошный паркет выполнен в виде экзотического цветка.
Здесь на стенах черные потеки, огромные темные прямоугольники некогда висевших на этих местах картин, я вижу черные лепные гирлянды лавровых ветвей на падуге, вижу заваленный сырыми дровами и захлебнувшийся черный мраморный камин. Здесь темно и холодно еще сильнее чем на улице. Я иду вперед в сторону распахнутых резных дверей ведущих в полный мрак. Слышу как за мной противно скрипя закрываются створки входных дверей. Не оборачиваюсь.
Следующий огромный, тонущий во тьме зал представляет из себя кажется столовую. Огромные мраморные колоны уходят вверх, я бреду между ними уклоняясь от висящей повсюду паутины, чавкая туфлями по сгнившему паркету. Я вижу посреди зала длинный стол, накрытый на сотню персон. Я вижу скатерть превратившуюся от влаги и времени в черную уродливую тряпку. Стулья пусты, на тарелках лежит отвалившаяся с потолка штукатурка. Ножи и вилки аккуратно разложены на своих местах. Пробегающие тучи дают луне осветить на короткие мгновения столовую, я вижу как она велика, я чувствую себя в кишках какого-то чудища, доисторического морского монстра, который проглотив меня медленно сквозь толщу наполненной органикой мутной воды уходит на дно. Ну где же ты, а?
Я бегу по внутренностям этого мрачного урода, сбивая стулья, толкая двери еле распахивающихся на заржавевших петлях. Пробегаю по пролетам протяжно скрипящих лестниц, с отвалившимися резными перилами. Я ухожу все глубже, я погружаюсь в этот смрад и кошмар, только тени вертят свой танец на пыльных оконных стеклах. Я пробегаю гостиные, опочивальни, будуары, пугаюсь своих бешеных отражений в разбитых и помутневших зеркалах. Где ты, ау.
Черный урод сожрал меня. И зачем я только ввязался в эту игру. Зачем я вошел в него, в этот тайник с пауками, зачем я начал рыскать по этим опустевшим комнатам наполненным немыми вопросами, на которые невозможно дать ответа. Почему я не остался на прекрасном зеленом лугу, среди дам и джентльменов, почему прекратил прекрасную конную прогулку под ясным небом. А разве это в самом деле было? Разве есть вообще что-то кроме блужданий по этим мертвым анфиладам?
Я устал и сбил дыхание. Я нигде не могу его найти.
Внезапно, когда я уже остановился в черной проходной, с облупившейся штукатуркой и с вделанным в стену овальным барельефом какого-то неизвестного мне уважаемого господина, когда я оставил всякую надежду на то, что мое предприятие увенчается успехом, вдруг, я услышал. Услышал музыку. Я услышал нежное пианино, переливы, меланхоличные переливы какого-то ноктюрна. Да. Это был Шопен. И я снова пошел. Я пошел на звук. Отворяя мокрые двери и заглядывая в комнаты, полные развалившейся гнилой мебели, я шел на эти звуки, которые создавали резонанс в моей груди. Звуки становились громче, отчетливей. Я был близок.
И вот. Я отворил последнюю дверь, отделяющую меня от предмета моего поиска. Это был зал. Когда-то это был зал, предназначенный для многолюдных торжественных церемоний. Его освещали сотни свечей, установленных на гигантской люстре, подвешенной высоко над головой. По ней текла вода, а хрусталь ее гирлянд был спутан черной мокрой паутиной. Когда-то, этот величественный зал украшенный прекрасной лепкой, бронзовыми деталями интерьера, мраморными и ониксовыми статуями древнегреческих богов, ныне, представлял из себя ужасное зрелище. Он весь был сожран, поглощен и испражнен разросшейся бурной растительностью. Пол был залит водой, она струилась сверху и была повсюду, она висела в воздухе, пахло гнилью. На стенах и на полу был мох, прямо из пола разрастались раскидистые деревья увитые жирными лианами, торчал папоротник, я медленно под скудным светом пробирался через этот лес, перелезая через корни и обходя покрытые ростками статуи. Я шел на звук. Он был совсем рядом. Моя одежда изорвалась о колючки и насквозь промокла. Тропический лес в самом сердце урода не пускал меня дальше.
Пианино было рядом. Я отвел рукой большой мокрый лист растения и увидал круглую мраморную площадку, на которую падал тусклый свет источаемый люстрой. Лакированная древесина некогда белоснежного пианино вздулась от влаги, почернела, обрела уродливую форму. Одна из ножек была надломлена. На нем играл человек, сидящий ко мне спиной. Он был облачен в элегантный черный фрак. Руки его скользили по клавишам, а голова медленно двигалась в такт музыке. Я подошел к нему. Коснулся его плеча. Он не взглянул на меня продолжая играть подходящий к завершению ноктюрн.
Я чувствую как по моим щекам текут слезы. Я опускаюсь на ледяной и мокрый мраморный пол рядом с ним. Я плачу. Я нашел его. Я играл с ним в прятки, а он даже и не думал прятаться. Напротив. Он играл мне. Я гляжу на него, на его элегантный черный фрак, на белоснежные манжеты, на напомаженную прическу и безупречную улыбку. Мое платье изорвано, волосы грязные и растрепались, я устал, я дрожу. Я плачу. А он. Он прекрасен.