( Однажды давно, еще в детстве, я прочитала в журнале рассказ про северную экспедицию. К сожалению не помню ни автора, ни названия, но рассказ так зацепил, что решила написать свой. С некоторыми фишками из того рассказа. Это ведь не плагиат, нет? :)))
Серебристый лунный свет неслышно пробирался сквозь толстые пыльные оконные стекла, плавно нырял в темноту просторной комнаты и блестящей пыльцой рассыпался в тишине.
Любопытные лучики старались незаметно проскользнуть в самые темные уголки, как будто хотели первыми узнать какую-то тайну. И лишь только суровое облако медленно сползало с круглого бока молодого месяца, милостиво позволяя ему снова взглянуть на мир, лучики мгновенно начинали мелькать на всем, к чему они только могли прикоснуться, как будто хотели затмить собой солнце. Один из них изучающее скользнул по картонной коробке, перепрыгнул на плавные складки сияющего бархата, замедляя движение, нежно погладил кружевную сборку, метнулся выше и … замер. Его перламутровый свет засверкал тысячью бликов, отраженных в прозрачном хрустале, в который он вглядывался, затаив дыхание. Хрустальный шарик был неподвижен. Сквозь его прозрачное тело проглядывалось удивительное сочетание изумрудно-зеленых и черных красок – густых и насыщенных. Он был нежно окутан черной длинной бахромой и, ощущая свое совершенство, сиял и переливался как бриллиант, отражая в себе застывший лучик, который не мог пошевелиться, чтобы не нарушить такое великолепие. Он просто сверкал и грел его своим светом – холодным для живых, но самым теплым и прекрасным для мертвых душ и мертвых глаз – её глаз.
Казалось, в этом взгляде не было жизни, и так думали все! Все те, кто привык видеть мир лишь с одной его стороны, не желая утруждать себя познанием всей остальной его части. Все те, кто под словом «живой» представляет себе создание из плоти и крови, которое дышит, ест и спит, чье сердце бьется, а разум кипит. Такие не способны увидеть жизнь в чем-то ином, они не смогут, да и не захотят поверить, что в том, что не дышит, есть душа.
Она неподвижно сидела, затаившись в густом мраке, и устремив свой стеклянный взгляд в глубокую прозрачную высь, где, подобно золотому серпу, восседал на своем троне молодой месяц, разбрасывая свое, еще не слишком яркое, но манящее, сияние по земле, где ему были рады все те, кто не любил солнечный свет. Все те, для кого солнце не звезда, несущая радость, а огромное ядовитое пламя - слишком жгучее, чтобы просто согревать, слишком веселое, чтобы просто успокоить, а не свести с ума, слишком яркое, чтобы только осветить, не показывая миру горе, боль и твои недостатки. Месяц нес с собой покой и тишину, избавление от страха и просто утешение. Месяц освещал ее застывший печальный облик, стараясь согреть и окутать умиротворением эти страдающие глаза, которые с немой мольбой вглядывались в его холодные серебристые очертания. И он, затаившись, любовался ей.
Все в ней говорило о боли. И о том, что весь мир для нее был окутан траурной вуалью, сквозь которую она не пропустит ничего, кроме его прекрасных, сияющих лучей.
Ее фарфоровое тело было тонкое, гибкое как тростинка, каждая линия изгибалась и дрожала. Все было настолько хрупким и ломким, будто сделанным из дутого стекла, готового рассыпаться от малейшего прикосновения. Лицо ее было вытянутым и болезненно бледным. На нем не было ни малейшего намека на румянец или грозную серость – только чистейшая белизна и матовый перламутр. Самой яркой его частью были глаза – те самые мертвые хрустальные глаза, которыми так беспечно залюбовался проворный лучик, ради которых он прервал свой путь, чтобы насладиться их очарованием. В них было все, чем жила ее душа. В этих глазах были собраны вся вселенская скорбь и боль, немая тоска и затаенный крик о горе, который изо всех сил, разрывая себя в клочья, срывался с цепей, чтобы вырваться на волю. Все чувства этой странной прекрасной души были в ее хрустальном сияющем взгляде, который украшали черные веры пушистых ресниц, слегка слипшихся от слез, похожих на чистую ночную росу. Ее густые вьющиеся волосы плавными волнами обрамляли овал ее лица и тяжелыми ручьями земельного цвета стекали вниз по платью. Тонкие бледные губы на ее лице были почти не заметны и виднелись лишь благодаря нежно-розовым тонким ниточкам, которые лежали по их контуру, из-за чего они были словно нарисованы. Эти губы, как и глаза, никогда не подпустят к себе улыбку, на них никогда не запляшет веселый озорной огонек счастья и радости. Весь ее образ – лицо и хрупкое тело, был настолько строг и неподвижен, что могло показаться, будто он высечен из мрамора, если бы не его изящность и тонкость, которые говорили о том, что нет на земле мастера, способного передать прочному камню настолько гибкие линии, доведенные до совершенства.
Она, словно в облако, с головы до ног была укутана в шелк и кружево. Складки на платье из черного бархата плавными волнами растекались по изгибам ее тела. Тяжелая богатая ткань предавала ее хрупкой фигуре величие, мрачность и задумчивость. А огненно-черные кружевные сборки нежно обрамляли руки, шею и талию, делая ее похожей на младенца темного ангела. Так и сидела она на картонной коробке за толстым стеклом витрины магазина – черная и глубокая как Полярная Ночь. И в этой темноте яркими пятнами сияли ее смертельно-бледные руки и лицо. Они сверкали как снежинки в пургу на фоне холодного северного неба.
Она с болью в глазах вглядывалась в бездонные небеса, где серебристый месяц с упоением лил свой свет, стараясь сгладить ее печаль. Казалось, они что-то хотят сказать друг другу, чем-то поделиться, но оба молчали, не решаясь заговорить. И тут быстрый лучик, будто очнувшись ото сна, от ее завораживающего взгляда, ожил и скользнул дальше по лицу. Ее ресницы вздрогнули… Взгляд медленно, словно в полудреме, проследовал вслед убегающего лучика и тело, полное грации, зашевелилось под массивом ее шикарного платья. Она осторожно расправилась и потянулась, будто птица перед полетом. Она проснулась. Ожила.
**
Глаза с волнением посмотрели вверх – в темное глубокое небо, словно ища там ответы на миллионы вопросов. Губы слегка пошевелились, и она тихо спросила, обращаясь к месяцу: «Как называется та звезда, что так ярко переливается голубым и красным светом?» Месяц проследил за ее взглядом и прошептал чуть слышно: «Это Полярная Звезда – самая большая и яркая. Она хранит Северную землю и моря». Она вздохнула: «Да, я знаю ее. Где-то там, под ее покровительством, далеко на Север, под пеленой снегов покоится та, кем я была когда-то давным-давно. Там же погиб тот, того я больше никогда не увижу, но моя душа навсегда принадлежит ему, и сердцем я всегда буду только там – в далеком мертвом краю…»
Месяц взволнованно просиял, удивляясь ее словам. Он жил в этом мире миллиарды лет, он знал обо всем, что твориться под его покровом. Он ведал тайны и жизни, и смерти. Ведь именно через его поле проходили тысячи, миллионы, тысячи миллионов душ умерших, отправляясь, кто в ад, кто в рай, кто в чистилище, а кто снова на землю. Он знал и помнил всех и каждого, но ее слова его смутили: он не помнил случая, чтобы души плотских созданий вселяли в себя не дышащие творения мира.
« И как же звали ее? Ту, которой ты была там, на самом краю земли, в далекой северной пустыне? Кто она была?»- спросил месяц и настороженно взглянул на нее. Она робко и печально подняла на него свой взор. И месяц, кажется, все понял…
- «Она была маленькой, хрупкой и тонкой. Она была символом всей жизни, северной жизни, способной мужественно и стойко переносить самые страшные и тяжелые испытания, несмотря на свою беззащитность и видимую слабость. Она была подобна настоящей, истинной любви, которую сейчас все забыли и бросили. Ее охранял Сам Север, как одно из немногих доказательств того, что жизнь есть во всем – даже в камнях и снеге, даже в смерти есть жизнь! Ее любили все. И когда она умирала, ее волчонок сидел рядом с ней и выл, подпевая метели, все дни, до самой ее гибели, а потом, он лег с ней рядом, чтобы никогда уже не подняться, И лишь только снег бережно укрыл их своей ледяной шалью. Он умер вместе с ней, потому что жил, чтобы ее хранить. А когда ее не стало, он погиб, выполнив свой долг. И боги, глядя на его жертву, разразились громким рыданием. Тогда было решено дать их чувству еще один шанс, проверить его преданность и любовь.… И вот я здесь. Да, я не дышу. Я не плотское создание, но боги дали мою душу этой фарфоровой оболочке, чтобы усложнить испытание и увидеть, узнает ли он теперь меня, поймет ли, что я та, ради которой он погиб и был воскрешен снова. Да, я не такая, какой была раньше, но все черты, все линии.… Посмотри, ведь ты узнал меня, правда? Ты видел ее тогда круглые сутки, когда не сошла еще на нет Полярная ночь. Ведь твой свет грел тогда нас, твои лучи привели его тогда ко мне в первый день нашей встречи. Я помню все: сова летела, переливаясь лунным светом, и вела его ко мне, чтобы он меня охранял, и чтобы я его любила. Ты помнишь, месяц?»
Теперь он точно все понял. Он вспомнил ее – чудесное, нежное создание, что жило на мертвой, суровой северной земле. Эта бледность лица, тонкость и грация – маленькое, хрупкое, нежное творение, белое на белом снегу, на фоне иссиня-черного небосвода. Это была она! У месяца перехватило дыхание, сияние нервно задрожало, и шепот вылился в глухую темноту: « Это ты, моя радость! Хрустальная Сиверсия…»
***
Он знал ее историю – прекрасную и печальную. Легенду, которую знают все северные народы, которая заставила плакать даже богов.
Легенда о прекрасном маленьком северном цветке, который, несмотря на свою хрупкость и нежность, живет в этом суровом краю и цветет до последнего, до самых жестоких метелей. Изящный цветок, который призван охранять волк-одиночка. Когда у волчицы появляется первое потомство, среди них обязательно будет белый волчонок с черной отметиной. Она воспитывает малыша, пока тот не станет немного самостоятельным. А потом прогоняет его прочь. И ни одна стая не посмеет подойти к отшельнику. Все знают – он хранит жизнь в снегах! А когда волк вырастает, прилетает большая полярная сова, которая и приводит охранника к новому, только что родившемуся цветку. И когда проходило положенное время, и цветок погибал, волк освобождался от своих оков и возвращался в стаю, где становился самым мудрым и смелым вожаком. Так было всегда, многие века…
И вот родилась она. Нежная и робкая, вся белая-белая, с великолепными изумрудно-зелеными листочками и гибким стеблем. Она полюбила его сразу, как только он пришел. Его желтые светящиеся глаза привлекли ее с первого мгновения их знакомства. Он грел ее своей шерстью в холода, приносил ей воду в засуху, отгонял мышей и леммингов, желавших причинить ей вред. Он хранил и любил ее, а она, молча, любовалась его белоснежной шерстью, которая сияла неземным огнем при свете полной луны, глаза горели как свечи, а его мелодичный вой заставлял ее вздрагивать и раскачиваться в такт его серенаде.
Они жили вместе как одно целое, растрачивая свою немую нежность друг к другу. Небеса сверкали от зависти к такому светлому чувству, а месяц тайно обвенчал их, осыпав прохладной пылью своего сияющего света.
Но вот наступили злые холода, и она начала гибнуть… Жизнь в ее маленьком тельце угасала с каждым днем, каждым часом. Она вяла и таяла, как лед, ожидая неминуемую гибель, а он не мог найти себе места от горя. Волк грел ее своим телом и дыханием, пытаясь оттянуть эту роковую минуту. Но когда он понял, что все бесполезно, что все его попытки ничего не стоят, он лег рядом с ней и выл…выл на луну, на зловещие звезды, на жестокую вьюгу и на эту страшную жизнь. А потом пришел конец их великому «хрустальному» чувству, и его прекрасная Сиверсия погибла. Он лаял и выл, терзал себя до крови и бросал проклятья этому миру. А когда злость его прошла, он лег возле нее, обнял со всей своей щенячьей нежностью и так лежал несколько дней, пока его сверкающие глаза не потухли, а сердце, что билось при виде нее с таким трепетом, не остановилось навсегда. Ему больше незачем было жить...
****
В ее глазах стояли слезы. Вся жизнь в одно мгновение пронеслась перед ней. Все те прекрасные, удивительные дни, когда она еще жила и радовалась своему счастью. Когда она любила его и ликовала при одном его взгляде в ее сторону. А как он пел.… Какой мелодичный, чудесный вой он посвящал ей тогда, Как блестели его желтые огненные глаза. Сколько нежности и любви он дарил ей в те дни – ее храбрый волк с серебристой шерстью, единственный, ради которого она жила. И как больно ей больно ей было расставаться с ним, как она молила богов дать ей еще хотя бы день…или час… ну хоть минуточку жизни, чтобы последний раз увидеть, рассмотреть, наглядеться на того, кто был ей дорог больше света и солнца, больше самой жизни! Но боги не дали ей ни секунды лишнего вздоха. Последнее, что он видела – были его глаза. Она запомнила их навсегда! Даже сейчас, в другой жизни, она помнила, сколько боли и горя было тогда в его взгляде, как он неслышно умолял ее жить. Но она ничего не могла сделать. Она просто погибла…
И вот теперь она здесь – рождена снова, в новой оболочке, не живой и трепещущей, как раньше, но все такой же печальной и прекрасной, полной изящества и грации. Созданная с той же целью, что и раньше – быть редким и удивительным украшением, радующим глаза и чье-нибудь самолюбие. Но в прошлый раз она отказалась от своего предназначения и стала жить ради того, кого любила. А сейчас она кто? Красивая, декоративная игрушка! Прекрасная, но уж слишком мрачная, чтобы радовать и слишком душевная, чтобы просто с ней играть. Она сама выбрала себе такой образ… Ее много раз пытались изменить: одевали в светлые наряды, румянили щеки и красили волосы, но все оказалось напрасным. Все эти пестрые яркие платья смотрелись так глупо и нелепо на ее фигуре, полной скорби и печали, а ее лицо выражало настолько тяжелую душевную боль, что ни румянец, ни светлые волосы не могли сделать ее хоть чуточку веселее. И тогда продавец, отказавшись от идеи менять ее, посадил эту странную куклу на самое видное место в витрине, в надежде, что она хоть кому-то приглянется. Хотя сам он был уверен, что сидеть ей там придется очень и очень долго.
Кто создал ее такой, она уже и не помнила, да это было и не важно. Ее жизнь должна будет стать длинной и тяжелой. Ведь фарфор – не хрупкий цветок, что живет одно лето. А самым страшным ей казалось то, что она опять была прикована к одному месту как и раньше. Она не могла встать и пойти искать его сама. Ей оставалось лишь сидеть и ждать, ждать и верить, что его острый нюх и зоркий огненный взгляд найдет ее даже в самом аду. И она верила в это. Она поняла это по его глазам в последний миг своей жизни. Этот странный огонек, что мелькал в его взгляде вместе с горем и болью. И именно он говорил, что найдет ее, что бы ни случилось, даже если искать придется вечность, все будущие жизни. Он найдет ее в любом обличии, в любом конце вселенной. Ведь он был волком – смелым и отважным, который любил ее, который не стал вожаком, чтобы теперь стать ищейкой. И за это он готов был пожертвовать всем! А потому она верила – он найдет ее. Может не так скоро, может, пройдет сотня, тысяча лет, но они будут вместе. Сам месяц, все небеса венчали их тогда, все мирозданье спаяло их души… Она знала, что найдет. Иначе и быть не может!
Но пока она носит траур. Черная вуаль и пурпурные слезы, огненный бархат и сердце полное боли… Он найдет…
А я буду ждать. Всегда. Вечно. И вечно любить. Ведь без любви жизнь теряет смысл. От любви звезды сияют ярче и становятся СОЛНЦАМИ, а без нее они гаснут и, умирая, падают вниз. Надо любить… А иначе, зачем боги создали этот мир…