Воздух и свет, глаза и рука бессловесны.
Лишь смертные гимны слагают.
(вольный перевод одного оксюморона, написанного финским автором, чья фамилия затерялась в снегах Лапландии)
Вступление
"Звучание свернутого пространства" - выражение принадлежит Александру Багмету, которое он обронил в ответе на рецензию:
http://www.proza.ru/2008/06/13/205
Проснулась в 3.40 в магазине «ОК» купили еще с Семеном замороженных креветок, дешевых, по скидке. В городе моего детства их называли «чилимами». Чилимы сочные, мягкие, родные... Передо мной антикварная книга «Жизнь моря». У меня далеко идущие планы: отсканировать старинные гравюры, использовать описания моря, сделанные немецким педантом Келлером. Щелкаю, как семечки, глубоководных рачков. Вкусно! Забавно, но факт: они двигаются обратными толчками.
...Снег шел вторые сутки. Он падал беззвучно, как тополиный пух в жаркий день. Крупные пуховые снежинки медленно опускались, блестящей шторой или волшебным занавесом заслоняя путь. Деревья, мостовая, крыши домов – всё было под толстым слоем снега. Белые пушинки оседали на платках и шапках прохожих, на пальто, шубах и тулупах. Укутывали носки валенок, сапог и башмаков, делая неслышными шаги. Усаживались на ресницах и застревали в волосах. В тишине снежного плена было уютно. Еще уютнее прислушиваться к падающему снегу из глубины своего дома.
В особняке богатого адвоката Самуила Соломоновича Шайкевича на Пречистенке, в тихом Полуэктовском переулке, хозяин дома, скрипач-любитель, его сын, виолончелист, музицировали в компании друзей, таких же любителей.
Стройный, «щупленький» по мнению Самуила Соломоновича, субтильный с точки зрения барышень, ниже среднего роста юноша, блондин, с бледным лицом, чуть вздернутым, изящным по очертаниям носом, с пушком пробивающихся усов и бороды, оказался украшением званого вечера.
Движения юноши были нервны, порывисты, остры, а повадка – скромная, обращение – простое. На нем была надета серая суконная студенческая рубаха, подпоясанная широким ремнем, серые суконные брюки умиляли своей домашностью. Скорее всего их обладатель, за неимением других, носил пузырящиеся штаны и дома, и в присутственных местах.
Юноша сел за рояль. С первых же взятых аккордов в гостиной воцарилась особая аура. Молчание наполнилось музыкой, источающей гипнотическое очарование. И странно, чем дольше длилось выступление, тем сильнее ощущался падающий снег за окном. Даже импровизации музыканта не отвлекали слушателей от главной мистерии – танца падающих снежинок.
Гости следили за пальцами красивых, холеных, небольших рук музыканта. Они были изящны, как и сам молодой человек. Изящна была его музыка, изящна душа. Снег за окном приглушал игру пианиста, который прихотливо боролся с беззвучием, покоряя всех тонкой и строгой соразмерностью мелодии.
После выступления публика искала слова, чтобы выразить восторг, но не находила. Комнату заполнили шаблонные похвалы, благодарности. Музыкант подошел к окну, пытаясь его открыть, чтобы глотнуть свежего воздуха. Двойные рамы были заклеены бумагой, вата лежала между стеклами. «Душно», - произнес юноша вышел на улицу…
И я так существую: все время даю задний ход. В прошлый — красивое слово ПРОШЛЫЙ — четверг я еще была в Швеции. Прекрасна Швеция во время «индейского лета», то есть по-нашему — бабьего лета. Еще тепло, зелень вместо золота, но время меланхолии. Так вот в Швеции я предалась меланхолическим забавам, нереальным по своей прозрачной настоящности.
Здесь, в ясном мире, все делается здесь и сейчас, и все сбывается! Это проверено практикой. Здесь принялось само собой решение, что останусь еще на целых три недели чтобы учиться, как Петр Великий всему новому, европейскому. И очень прикладному. Настолько прикладному, что все зависит только от приложения своей руки. Глупая, так я мыслила, когда согласилась на трехнедельную стажировку на комбинате по обивке мебели.
Я увидела цех с разными работающими машинами. Я увидела действующее производство. Станки, подключенные к единой сети, резали поролон, кроили обивочную ткань сумасшедших расцветок и сумасшедшего по прочности качества, стреляли кнопками-скрепками, прикрепляя материю к корпусу. Представляя себя обшивщицей мебели, мягкой мебели, мебели антикварной, мебели новейшего дизайна, мебели собственного изготовления, я почувствовала себя императрицей, вершительницей Судьбы. Здесь и сейчас. Верное место, верный станок, я верна сама себе.
Первый толчок назад случился в четверг.
… В заснеженной Москве играл Скрябин, исполнивший зимой 1890 года свои сочинения в гостиной Шайкевича.
Любовь к музыке Скрябина связала нас с Семой. Когда идет снег, я слышу прелюдии и ноктюрны, вальсы и мазурки, сочиненные изящным юношей.
Сема ходил в музыкальную школу, учился игре на скрипке, но все, что он вынес из розового детства, согретого бабушкой Юдифь Абрамовной, было адресовано Скрябину. Сема слушал его произведения, читал дневники, и как-то перенес на себя тонкий душевный мир молодого композитора.
Семин романтизм казался мне инфантильностью. Я ушла от него, выйдя замуж за иностранца. Сема писал письма, в которых проклинал меня, прощал, умолял вернуться. Я соглашалась, что душа у бывшего мужа почти скрябинская, но только слова не могут заменить музыку…
Пришло сообщение от Семена, из Питера. Бывший муж в больнице. Разглядываю глубоководную рыбу Scopelus, раздувшуюся при поднятии на поверхность. Рыбка имеет дурацкий вид. Она похожа на очень крупного карася из магазина «Живая рыба», который лежит на льду и страдает от недоумения. У глубоководного чудища торчат плавники и хвост, твердая, панцирная чешуя окульчужилась против всех и всего. Глаза навыкате неприятны. Изо рта рыбины воздушным шаром — дирижаблем парит пузырь. Поздно, рыбонька, поздно! Глубоководная, она не понимает, отчего лежит на палубе, отчего чужие ласты прикасаются к ней. Отчего... «С ней пошутили, а она надулась!» - какая пошлость.
У Семена нашли опухоль. Сын поежился от слова: «Мама, как это будет по-фински?» Сынок, кирдык на всех языках кирдык. Злокачественная опухоль она тем злокачественна, что разрастается, когда ее вскрывают. Говорят, так рак реагирует на свет. Ну а что я? До сих пор двигалась, как чилим, обратными толчками к цели. Отменяла планы, отзванивалась, откланивалась, откашливалась. Мой действующий муж Пекка получил уведомление об отъезде в Санкт-Петербург в устной форме: «Пошел ты... Мы с Семой по улицам Ленинграда бродили, мы с Семой знаем, что такое белые ночи. А щас Семочка умирает!»
Действующий муж доставил меня на вокзал рано утром в субботу, резко затормозив у самого автобуса. Я вышла, направилась к водителю. Вдруг Пекка дал задний ход, открыл дверцу и крикнул: «Оставайся там!» Ага... Разбежался...
Оказывается, рыбаки и ученые забрасывали драги на морские глубины чтобы соскребывать животных со дна. Какие только чудища не обитают там, куда не проникает солнечный свет, где царит область полного мрака.
Семен встретил меня с нашими друзьями, купившими новый автомобиль. В супермаркете Сема трусил от полки к полке, искал резиновые тапочки для больницы, лампу-клипс для чтения в палате. Кружку, набор для командировочного, штаны прогулочные, пижаму спальную. «Сем, а вон соломенные шляпы, не хочешь?» Его выпустили до воскресенья.
Дома он знакомил меня со своим образом жизни. Стиральная машина работает так. Показывает. Вставлять штепсели в неевропейские розетки надо так. Показывает. Цветы поливать здесь, из этих бутылочек. Шторы закрывать вечером. Дура, тебя же видно! Пищевые отходы сюда, бутылки сюда. Так, с кодами и паролями без дагестанского коньяка я не могу! От компьютеров — у Семы их три или четыре — коды и пароли. Сем, да у меня один пароль на всю жизнь! Дура дурой. От мобильника пин-код. Пароль банковской карточки. Сема, да ты буржуй! Телефоны, телефоны. Этому сказать, у этого взять, этому дать.
Сем, ну я же не безразмерная. По знаниям. Потом Сема разделся. Зашел в мою комнату, где находится платяной шкаф. Показывает, где хранятся у него носки, трусы, футболки. Костюм. В нем, короче. Впервые за столетия я вперилась в белые плавки на теле Семы. Манящие — до сих пор — контуры прояснились под легкой материей. «Сем, а давай трахнемся на прощание», - моя сокровенная мысль повисла. В воздухе нашей квартиры.
…Звуки рояля стремились оторваться от земли. Нервная приподнятость, ощущение импровизации захватывали наши сердца, заставляя нестись вдаль и ввысь. Оголенные ноты как будто укутывала метелица, рассыпая и тут же собирая заледеневшие капли. Нежность Скрябина была удивительно снежной. Разгоряченный мозг лавиной обрушивался. Грандиозные идеи уничтожали все препятствия на своем пути…
Сем, ты когда умрешь, то попадешь на дно морское. Прикинь! Ты будешь там лежать в целости и сохранности очень долго. Значит, я такое говно, что даже твои чилимы мною погнушаются? Естественно. Морская вода такой антисептик, что даже сальпы- САЛЬПЫ - не разлагаются в течение месяца. Сальпы — это такие ПЕЛАГИЧЕСКИЕ ОБОЛОЧНИКОВЫЕ — врубился? А глубоководные раки питаются только падалью.Тебя не будут трогать месяц! Это ты так договорилась? Сем, иди в жопу. Ты никогда не был хищником. Открой пасть! Стыдно? У тебя же зубов не было с самого начала! Да я без зубов присосался к тебе. Пусть я - мягкотелый моллюск — по твоим представлениям. Но ведь я всегда знал, кто есть ты! Кто? Ты моя брюхоногая двустворчатая раковина, без которой я не могу! Даже после всего. Чего? Ну этой операции или смерти. Ты же говоришь, океан блин. Морские глубины. Значит, у нас есть шанс?
… Скрябин уехал в Швейцарию, горную страну, в которой было легче, по его мнению, проводить новые идеи. В безумном противостоянии быту композитор терял душевные силы. Он умирал от непонимания и невозможности достичь те высоты, о существовании которых знало лишь его воображение.
Всю жизнь Скрябин боялся инфекции, сидя в гостях, надевал перчатки, чтобы не заразиться. За столом говорил сконфуженным друзьям, что нельзя поднимать со скатерти упавшие из вазы пирожные. «Но позвольте, это же не с пола!» - возражала обиженная хозяйка и глядела в упор на образовавшийся фурункул на верхней губе гения. Ее недобрый взгляд как будто напророчествовал смерть от заражения крови!
Сема сказал, что все это ерунда. Скрябин умер в возрасте сорока трех лет потому, что отравился собственным величием, изрядно накопившимся ядом гениальности. Я же подумала, что композитор нес сосуд, наполненным драгоценным вином. Боги захотели попробовать этот напиток и забрали к себе, не дав разбиться.
1
Отныне иду один.
На шляпе надпись: «Нас двое»...
Я смою ее росой.
(из японской поэзии)
Я почувствовала, что разлюбил, когда он перестал гладить мои ноги.
Вечерами он брал меня на руки, усаживались в старое кресло в детской, читали сказку сыну. Одной рукой он держал книжку, другой слегка массировал мои уставшие за день ступни. Я очень любила его смех, вкрадчивый голос, неторопливую ленинградскую интонацию.
Сын засыпал, выключали свет. Во тьме белела моя рабочая блузка, повешенная на спинку стула. В нашей спальне луна смотрела в окно. Я очень хотела спать. Мне было достаточно ласки, полученной в кресле. Уже светало, когда проснулась от сотрясания кровати. Я все поняла и лежала с закрытыми глазами до рассвета. Он вздыхал, потом затих. Я ждала, чтобы скорее рассвело, и мы разбежались бы
по своим делам.
Однажды я поставила тазик с водой перед креслом. «Хочу омыть твои ноги», - сказала извиняющимся тоном. Узкие длинные подошвы, белые пальцы с черными волосками, на одном ногте рыжая трещина. Откуда? Я не рассматривала его ног несколько лет. Муж не любил ходить босиком, очень заботился о чистоте и форме ногтей. Кожа его пяток была нежной, с синеватым отливом. Меня он называл толстопятой крестьянкой, потому что я обожала бегать босой по земле. Мои щиколотки широки, кожа на ногах огрубела и потрескалась. Когда-то он целовал мои пальцы, покусывал пятки, шутя, что они напоминают ему швейцарский сыр с дырочками-колечками. Он надавливал на кожу, появлялись белые круги, которые исчезали так же внезапно, как ямочки на щеках.
Теперь настала моя очередь. Склонившись, я пыталась вспомнить его ноги. Вода оказалась слишком холодной, муж нетерпеливо вытащил ступни. «У меня последнее время случаются судороги», - сказал отчужденно.
Сын всхлипнул во сне, мы оба повернулись в его сторону. «Долг – единственная в мире музыка», - вспомнила и насупилась. Никогда не принимала Блока с его городом, который муж любит больше всего на свете.
Мы не говорим друг другу всей правды. Мне кажется, что он выжидает, гонит меня из дома, из страны. Вытерла насухо его ноги полотенцем и сказала: «Я тебя не люблю. Я уезжаю». Он засуетился, осторожно, чтобы не пролить воду, понес таз в ванную. Включил воду, очень долго находился там, видимо, принимал душ. Наконец вышел с мокрыми волосами, красным лицом. Очень чистый, пахнет дезодорантом. Я услужливо подала маникюрный набор. Муж прочистил уши тампонами, подровнял ногти на руках, аккуратно подстриг на ногах, продезинфицировал трещинку. Наконец взглянул на меня и сказал: «Я думал, это произойдет раньше. У меня нет к тебе никаких претензий».
Еще одно ожидание рассвета. Ушла в комнату сына, свернулась калачиком в нашем кресле. В шерстяных носках мне тепло, растертые перцовой мазью пятки почти горят, даже щекотно от грубых волокн. Я выпила коньяку и почти уснула.
2
Сегодня мороз двадцать пять градусов, муж отвел дочку в садик. У меня причина не выходить из дому: два дня назад оперировали ухо. Поверх тугого бинта я кокетливо завязала тонкий шерстяной платок, черный, с золотыми узорами. На мне полупрозрачное ажурное белье – я люблю дома разгуливать в нем. В больнице я выглядела ужасно: меня нарядили в белые хлопчатобумажные носки, без пяток, уродливо болтающиеся, в розовые трикотажные штаны и застиранную пижаму с катышками из ниток. Пластмассовые кнопки, расположенные сзади, застегнула медсестра. У нас тихое семейное утро. Муж развалился на диване, смотрит телевизор. Подхожу, сгибаю колени и трусь трусиками, пританцовывая, о плечо любимого. "Иди в задницу!" - кокетничает он. Поворачиваюсь задом и чувствую теплую ладонь, сильные пальцы проникли в ложбинку между ног, сжали и замкнули мою личность. Вытягиваю рот трубочкой, округляю глаза и превращаюсь в резиновую куклу. Спускаемся в спальню, широкая кровать не застелена, компьютер включен. Отдаюсь во власть рук с рыжеватыми волосками. Голова заполнена какими-то схемами, подсчетами, диспутами. Ловлю себя на том, что продолжаю спорить на супружеском ложе. Я знаю, что вид в платочке и облегающем топе со спущенными бретельками возбуждает мужа. Меня нельзя класть на левую сторону, нельзя резко переворачивать. Сегодня движения особенно бережны и неторопливы. Тело занемело во время восьмичасового наркоза и последующей ночи под капельницей. Сейчас так приятен массаж, особенно поглаживания по бедрам, животу, спине. Смеюсь, вспоминая, как медсестра давала указания: после операции нельзя напрягаться, поднимать тяжести, посещать тренажерный зал. А про секс медсестра умолчала. С мужем мы мало разговариваем. Я уже привыкла к немой жизни. Меня никто не отвлекает, не поучает, не рассказывает новостей. И это кажется естественным, не приходится тратить себя на мелочи. Воображение каждого занято собственной драмой. По сути мы оба мечтатели, и наши ощущения разнообразны, насколько позволяет фантазия. Правда, существует странность: утилитарный подход к жизни не опустошает душу. Об этом думаю, лежа в объятиях мужа. Вдруг бинт съехал к затылку, платок развязался, в ухе что-то кольнуло. Кровь появилась на марле, но сизокрылый спутник глядит на меня новым героем, пленником одной страсти. Я думаю о наших отношениях и прихожу к выводу, что в моем положении однообразие – гибель. Нужно сходить в казино, поставить на красное тысячу евро, который положил на мой счет муж после свадьбы. Неожиданно вспоминаю свои роды. Акушерка, синеглазая и веселая, говорит строго: «А ну прекрати тужиться! Ты себя разорвешь. Давай аккуратненько в кулечек». Это было здорово сказано, после таких простых слов все получилось, я благополучно разрешилась от бремени…
Когда мы оделись и вернулись в гостиную, январское солнце уже залило ее. Рыжие волосы мужа отливали золотом, в глазах вспыхивал огонек. «Озарение на острие плоти» - старательно записываю фразу. Я продолжаю сочинять…
3
Мне рассказывала бабушка, как во время блокады она встретила подругу Людмилу и поразилась цветущему виду бывшей "коллеги". До войны бабушка аккомпанировала Людмиле, которая пела в кинотеатрах перед сеансом. Тогда она зарабатывала голосом, в Ленинграде эстрадные выступления пользовались успехом. С наступлением войны мужчины ушли на фронт, женщинам стало не до пенья. Хотя до зимы сорок первого еще давались концерты. Исполнение голодных «инструменталистов» было подчас тоньше и вдохновеннее, чем в мирное время. Но голос – вещь капризная. Ослабленным людям не хватало дыхания, голос становился дрожащим и неровным. Да и сказывался голод: сил становилось все меньше. Элегантность Людмилы бросилась в глаза. Бабушка поинтересовалась: «Ну, как дела? Поёшь?» Слегка похудевшее лицо артистки расцвело улыбкой: «У меня все отлично! Отлично, пока есть еще мужчины с хорошим положением. Пою с ними «дуэты»!» Людмила засмеялась, сверкая ровными, белыми зубами. Бабушка всплеснула руками, с возмущением глядя на уходящую подругу. Та шла, игриво подергивая бедрами, как будто не было никакой войны, блокады, смерти! Есть такие люди, которых бережет судьба. Им все нипочем, что бы ни происходило вокруг. Как правило, толпа их ненавидит: как можно идти в разрез с общим страданием? Эти выскочки как будто щеголяют своей благополучной обособленностью, свежим цветом лица, легкой, быстрой походкой, веселым смехом.
Трагическая судьба Людмилы была воспринята бабушкой как восстановленная справедливость: «И не таким подрезывают крылья!»
Во время блокады иногда появлялись со стороны неприятеля молодые, привлекательные, тепло одетые женщины с «особым заданием». Проходили по каким-то неведомым, ничьим коридорам. Город во время осады, по рассказам бабушки, жил по законам собственной топографии. Образовывались новые маршруты, проходы через дворы, потаенные тропы. После восьми вечера не разрешалось появляться на улице, но Людмилу что-то заставило пробираться домой по ночному городу в полном одиночестве. Она брела узкой тропинкой, протоптанной посередине тротуара. Ее остановил красноармеец. Увидев женщину, открыто улыбающуюся и вполне здоровую на вид, он препроводил ее на Литейный.
Бабушка работала в Большом Доме и узнала о судьбе арестованной уже после войны. Людмилу расстреляли, приняв за диверсантку, зимой сорок второго. Скорее всего, это было сделано в приступе ненависти или порыве мести. Бабушка говорила, что бдительность в осадном городе была относительной. На постах находились люди полуголодные, с притупленным вниманием, рассеянностью, безразличием. Яркая Людмила оказалась бельмом в глазу. «Не придумывай себе жизнь, не играй!» - учила меня мудрая бабушка, дожившая до девяносто пяти лет.
4
Раздался звонок в дверь. Почтальонша Маша вручила заказное письмо. “Заморское!” - попросила глазами на выпивку. Иван выгреб из кармана мелочь. “Счастьем надо делиться. Дай еще!” Иван простился с пятидесятирублевкой. Белый конверт украшен синей и красной наклейками-стрелками. “Одна на север, другая на юг!” - подумал. Содержание письма обескуражило. Оказывается, его знают в Норвегии. Какая-то Нора Ибсен назначает свидание в городе Хельсинки, что в Финляндии, на Сенатской площади, которую с детства Иван помнит по Ленинграду. На полях четким почерком выведено: итак, у Катьки, в пятницу 13 числа в 13 часов. Он и не думал никуда отправляться, ведь в Норвегии никогда не бывал и по-норвежски не говорил. Но так уж получилось, что в пятницу 13 в 13 часов оказался на Невском, и ноги отвели в Екатерининский скверик.
Высокую девушку, улыбающуюся только ему, в меховом капоте и очень синем длинном пальто, Иван увидел сразу. Она стояла, как гренадер, по струнке вытянувшись, с опущенной одной рукой и слегка согнутой в локте другой. Иван почувствовал, что в эту приподнятую, как для ружья, ручку, необходимо вложить букет цветов или бутылку шампанского. Девушка продолжала улыбаться во весь рот, показывая прекрасные белые зубы.
- Простите, Нора, если я опоздал, но я только что вернулся из Гренландии.
- Ну что вы, я ведь тоже была там на лыжном пробеге, вы будете смеяться, но я после лыж такая потная.
И они пошли гулять по Невскому. Нора шагала, высоко поднимая прямые ноги, и держа по-прежнему руки полусогнутыми в локтях, как будто она шла с лыжными палками. Иван с интересом рассматривал лицо иностранки. Оно было загорелое, улыбающееся и загадочное. После первой встречи последовало последующее посещение Норвегии. С каждым разом Нора все больше втягивала его в климатические условия своей страны. Она была прекрасна, но постоянно ежилась от холода. Поэтому всегда приходила на свидание в одном и том же ярко-синем драповом пальто, отороченном мехом. Иван вскоре убедился, что страна Норвегия – самая лучшая, и он сделал для себя географическое открытие, что влюбился в ее обитательницу. Положение влюбленного было не очень удобно - будто живешь без паспорта с видом на жительство. Иван склонялся по городу Петербургу и сетовал, отчего он не родился в Норвегии. Синее пальто резало глаза, как северное солнце. Руки без перчаток у Норы превратились в ледышки. Скорей бы настало лето! Тогда Нора снимет зимнее пальто, и Иван узнает ландшафты поближе. Нора продолжала улыбаться и стоять на набережной, как оловянный солдатик, смотрящий на стальные воды Финского залива и тоскующий о своей стране. Иван совершал дальние странствия, раздевая Нору в мечтах. Как он ненавидит синее тяжелое пальто, как хочет сбросить его и увидеть наконец опущенные в покорности длинные руки-крылья. Он забывался, срывал меховой капот и напряженную улыбку с нордического лица. Однажды он не выдержал и отправился на трамвае в Норвегию. Нора согласилась принять его на дому. Иван трепетал. Казалось, в этот последний день зимы суровая страна улыбнется ему по-весеннему. Распахнет полы синих бесконечных просторов, овеет теплым ветерком, и начнут таять снега, ледники! Побегут ручьи, запоют птицы...
Нора встретила его на лестничной площадке у лифта. Здесь было темно и тоскливо, пахло нехорошо. Капли монотонно стучали по подоконнику. У Ивана сжалось сердце от недоброго предчувствия: ох уж эта обманчивая питерская зима! Пройдет март, апрель, а Нора все еще будет носить свое, возможно, единственное драповое пальто.
- Сегодня фантастический день. Я видела двух мальчиков. Один был живой, с черными глазами и палочкой. Он опирался на нее, потому что был хромой. Мы сладко беседовали в сосновом бору. От можжевельника и летней жары кружилась голова. Вода в озере была, как парное молоко, а малина пряная и мелкая. Мальчик не мог стоять, смотрел на меня влажным взглядом снизу, с бревна, - вдруг заговорила Нора. Ее непонятные слова отдавались в сердце Ивана весенней капелью.
- Я вас люблю! Снимите же пальто! - взмолился он.
- Какие там серпантины-дороги с зелеными бухтами и синие-синие горы с белыми пятнами ледников, - как в горячке, повторяла Нора.
- Знаю, знаю, там фьорды и люди-лягушки, потому что все время идет дождь! - вдруг Иван почувствовал, что сердится совсем по-звериному, скалит передние зубы и сам начинает нести чушь, - Норвегия находится в Японии, рядом с гейзерами, там протекает Гольфстрим, и поэтому жарко, как в Сахаре.
Нора, очевидно, все сомневалась:
- А мальчик-с-палочкой кричал: нет, в Киргизии, ведь он там родился!
- И все это происходит в Норвегии? Неужели там все женщины такие, как вы?
Иван вошел в подошедший лифт и уехал навсегда из Норвегии. А на лестничной площадке еще долго звучал голос: «В конце концов остальные медведи собрали всю чернику и даже белые грибы, и я ушла, оглядываясь на пригорюнившуюся фигурку моего тролля. Он сидел, опустив длинный нос к земле, и птицы клевали мою малину в его голове...»
5
Нас было два брата-близнеца. Кастор некрасив от рождения, но имел доброе сердце, и плавал не хуже меня. Мы с матерью знали, что он вырастет, похорошеет и станет со временем настоящей звездой. Он просто немного залежался в материнском мешке, поэтому я выскочил первым. Кроме того, он селезень, а селезню красота не так ведь нужна. Глупые утки кричат клаксоном, завидя только гордую головку селезня. А что там под водой, их сразу и не интересует. «Он больно велик!» – говорили все и возмущались, ведь Кастору уготована судьба звезды второй величины. После меня.
Недалеко от нас, в другом болоте, жили премиленькие дикие гусыни. Вот уж умели бестолково гоготать при виде любого селезня! Я направил Кастора к ним, сказав: "Ты такой урод, что, чего доброго, будешь иметь у них большой успех!". И Кастор помчался. Он пел им утиный шансон, и болото трепетало от вожделения. Сколько яиц появилось на берегу благодаря песням раздувшегося от величия Кастора! Смертный брат мой и не заметил, как попал в руки одной завидущей красавицы с длинным язычком. Она выпускала его, как змея, и защекотывала до судорог.
Вот так находка, восторгалась она. Теперь у меня будут утиные яйца, если только это не селезень, а самая настоящая утка. Ну да увидим! Испытаем! И красотка раздевала смущенного Кастора. Своим вездесущим языком она проникала во все потаенные его отверстия. Вылизывала уши, ноздри, уголки глаз, растопыривала губы и высасывала последние жизненные соки смертного Кастора.
И сидел утенок в углу нахохлившись. Больше всего от смущения. Он уже замучился подставлять свой клюв ненасытной вакханке. В конце концов Кастор отказался играть в такие деликатные игры.
«Неси-ка тогда яйца или мурлычь!» - приказала госпожа, хлестнув его бичом. «Я тебе дурь-то выбью!» - грозила она, переключившись на послушного кота. Утенок не вынес новомодных ухищрений тиранки и ушел, куда еще могли глядеть его вылизанные глаза и вести трясущиеся ножки. Он плавал и нырял, жил, как мог. Но все животные по-прежнему презирали Кастора. Мы с мамой решили помочь ему. Раз он такой несчастный смертный, пусть хоть немного порадуется, подумали мы и послали утенку лебедей. Кастор сразу полюбил себе подобных. Он никогда не умел завидовать и сразу приблизился к ним.
Мама любовалась сверху и пела ему колыбельную:
Мальчик мой, закрой глаза, склони голову и не думай ни о чем.
Весна придет, зацветут яблони, ивы склонят зеленые ветви над каналом.
И выплывет птица, о которой ты мечтал. Она будет скользить рядом с тобой.
Ты ее сразу узнаешь. Будешь с ней играть, сколько захочешь. Но потом отплывешь, чтобы побыть одному. Ведь нужно уединение, чтобы понять: все идет своим чередом.
Ты полюбил себе подобную и похорошел сам. Ведь ты увидел себя, когда приблизился к своей паре. Спи, пожалуйста. За ночь за твоей спиной вырастут крылья, настоящие.
Воздух и свет, глаза и рука бессловесны, они принадлежат твоему смертному брату и мне, Леде. Мы обречены на гибель, но ведь твой брат попросит Зевса. Он сложит прекрасный гимн в честь бога, который дарует и тебе бессмертие. А сейчас спи, розовые цветы яблони падают тихо-тихо, тсс... малыш…
…Кастор и Поллукс, Диоскуры и аргонавты, сыновья-близнецы, родившиеся у бога Зевса и смертной женщины Леды, спасали моряков во время бури. Орфей вымолил у фракийских богов спасение: когда ветер утих во время страшной бури, к головам Диоскуров опустились две звезды, осветившие путь…
Диоскурам посвящал свои гимны Гомер. В городе Диоскуриада вследствие опускания местности руины находятся на самом дне Сухумской бухты. Давным-давно я сидела на черноморском пирсе во время заката ранней весной. Косяк огромных птиц пролетел над головой. Наверное, это были журавли. Они кричали, выговаривая чье-то имя. В Питере, 8 мая, я видела, как летели лебеди над озером Долгое. Я всегда волнуюсь, встречая этих птиц. Они – мои диоскуры, сыновья Зевса и Леды. Для меня непостижима загадка одного лапландского сказания, о котором я расскажу чуть позже...
А пока сюда, в серединку повести, спрячу самое главное. Это искупление вины. Бессмертный близнец, существо наполовину бог, наполовину человек, наполовину женщина, наполовину мужчина, написал письмо своему брату. Смертный вряд ли услышит, но все равно, пусть это письмо будет здесь:
Постскриптум или со снежной нежностью к своему брату
Хочу произнести это слово только тебе. Ты смотрел на меня так, когда я спала. Ты смотрел на меня так, когда уходила. Я убивала тебя, я была жестока. Думала, все проходит бесследно. Убегала в снежную даль, чтобы забыть тебя.
Я до сих пор боюсь произнести это слово. Никто не смотрел на меня так. Разве оно страшное, разве от него больно? Нет, я говорю тебе: нежность.
Когда будет трудно, вспомни его и обязательно засмейся! Легко и свободно, как ты умеешь. Мы больше не убиваем друг друга.
Сегодня ты родился, и я дарю тебе свою нежность. Пусть будет тепло и смешно от этого легкого слова. Мы с тобой полные идиоты, научились смеяться всегда. Потому что больше нельзя плакать и тосковать. Мы стареем и идем назад, в детство. Там нас любили, и было море нежности.
Смотри, говорю уже "мы". Я с тобой! До конца.
6
Невысказанное одобрение, неотправленное письмо, молчание в телефонную трубку, взгляд в сторону при встрече. Что это: самозащита, уход в себя, жадность или собственная боль? Ведь мы искали сочувствия, надеялись на совпадение, хотели диалога, ждали ответа. Чем больше живу, тем неистребимее надежда, что есть на свете человек, текст, город, которые ждут меня, готовы принять в любой момент и поделиться. Однажды я поехала в страну нимфы Фраке.
Фракийцы – высокие и стройные, наделенные здоровьем, долголетием и мудростью, считались в древности самым многочисленным европейским народом после индусов. Согласно Геродоту их политическая трагедия обусловлена племенной раздробленностью. Они не создали цивилизации, но оставили после себя 15 тысяч курганов на территории современной Болгарии. Самым знаменитым фракийцем можно назвать Орфея, который, как известно, полюбил Эвридику. Он – сын Родоп, певец, врачеватель, прорицатель, прошел высшую школу мудрости и тайных знаний у египетских жрецов. Шеллинг писал, что «первое движение философии, началом которой повсюду является понятие бесконечности, впервые появилось в мистических стихотворениях, каковыми являются «Песни Орфея», о которых упоминают Платон и Аристотель». Орфей – автор многих произведений, повествующих о силе природы и о различных таинствах. Он написал магические песни о целебных свойствах камней и родопских травах. На родине Орфея я познакомилась с целительницей. Она неграмотная, простая в обращении, я понимала с легкостью ее болгарский, а она улавливала мой русский. В небольшом домике, похожем на хату, в самой настоящей светелке – я так представляла комнату в тереме, где томится царевна – с домоткаными половиками, расшитыми рушниками и занавесками – старозаветным уютом и чарующим ощущением детства я поняла, что есть на свете добрые волшебницы. Поразило совпадение: на фотографии висело изображение моего лица! Наверное, это «чудо» объяснимо тем, что мы с Бисеркой славянки. Но все равно я не могла избавиться от ощущения, что пришла к самой себе, только старой. Я оказалась здоровой, Бисерка не нашла никаких больных органов, требующих незамедлительного лечения. Надо уходить, ведь во дворе ожидают по-настоящему страждущие. Хотелось спросить, как лечит она. Оказалось, что «узнает» руками. Чувствует покалывание в кончиках пальцев, иногда боль. Например, если у кого-то болит желудок, старушка подходит к больному – и у нее начинает болеть желудок. Я спросила, а если надо предсказать смерть? Бисерка ответила, что она смерть и горе не предсказывает, а говорит только о том, что может предотвратить несчастье. Она старается лечить добром и терпением. Старается не прогонять людей, а отдать им хоть капельку своего тепла. Я спросила, что же делать мне, ведь я не спокойна, «шебутная». Бисерка улыбнулась, стала водить пальцами, как будто играя на пианино. Подошла, коснулась моей головы, подержала руку на ней, потом взяла мою кисть и приложила к моему сердцу. На этом «сеанс» закончился.
Я не осталась разочарованной, так как в той комнате испытала сильное чувство узнавания или совпадения, трудно подыскать точное слово.
Недавно прочитала исследование болгарских ученых, в котором говорится о том, что земной шар состоит из трех основных сфер: ядра, мантии и коры. Подобную структуру имеет и голова человека. В ней помещается скрытый в черепной коробке мозг, в нем – центры органов чувств. Головной мозг соответствует земному ядру, а череп с кожным покровом – мантии и земной коре. Правое полушарие головного мозга руководит сознательной деятельностью, левое – выполняет вспомогательные функции, в нем работает подсознание. После нервного потрясения правое полушарие оказывается изолированным, и организмом руководит лишь левое, тогда поведение человека непредсказуемо. Земное ядро также состоит из двух соприкасающихся половин. Одна, огненно-красная, вся в трепещущих огненных вихрях, - в стороне южного магнитного полюса, а другая, серая, соответствует северному магнитному полюсу. Благодаря двум субстанциям в земном ядре образуется «заряд» - источник земного магнетизма и тепла.
Теперь я уверена, что Бисерка хотела мне именно это сказать, приложив мою руку сначала к голове, а потом к сердцу. Я расшифровала ее метафору, найдя собственное объяснение. В тот момент, когда я была у целительницы, я писала роман и очень мучилась. После посещения болгарки мне стало ясно, что я была на неверном пути: писала не от своего лица, не сердцем, а головой.
7
В стиле ретро
Книжка-малышка отреставрирована:
http://elkipalki.net/author/1milla/2009-02-11
«А из нашего окна площадь Красная видна»
За окном лютует стужа. Так метет, что дерево качается из стороны в сторону, шевеля голыми ветками. Мне они представляются скрюченными пальцами замерзшего великана. Вот сейчас он откроет своими щупальцами окно и проникнет ко мне в детскую!
Школу занесло снегом, окна чуть видны. Нет, все-таки из моего окошка смотреть не страшно, а наоборот, даже интересно. Бабушка варит кисель из черники, у нас тепло и тихо. Как самый лучший маяк на свете меня спасает сигналящая из-под закрытой двери полоска света.
Мне надо спать. Я натянула на глаза одеяло в белом пододеяльнике и не могу уснуть. «Кто такая эта стужа? Почему ее все боятся?» - думаю и не могу придумать ответ. «Стужа – это когда нет ни солнца, ни снега, ни подружек, а только думки, не дающие уснуть».
Когда я открыла глаза, комнату озаряло зимнее солнце. Я жмурилась, пытаясь увидеть глаза самого солнца, но от долгого смотрения на золото становилось темно. В этой таинственной темноте загорались свечи. Зашла бабушка и сказала, что в доме появился гость, и мне нужно подать ему чистое полотенце. Я достала из платяного шкафа большое махровое полотенце. Подумала и взяла другое, старенькое, с бахромой. Себе на плечо повесила то полотенце, которое нужно предложить незнакомому мальчику, на всякий случай, если появится бабушка, а в руках понесла обычное.
В ванной комнате стоял он в трусах, гольфах и моих тапочках. Я молча протянула то полотенце, что похуже. Гость даже не заметил подлога. Он открыл кран на всю мощь и напустил на пол очень много воды. Я хотела пожурить проказника, но увидев, как мальчишка затопал по луже, с интересом наблюдала. Брызги долетали и до меня, отчего стало очень весело.
Когда-то девочки носили огромные банты на макушке, белые воротники и манжеты. Девочки и не представляли себе, что такое брюки и колготки. Нарядные платьица, чулки и пояс с резиночками, на конце которых были специальные застежки, рейтузы, кофточки, - вот такой гардероб был у нас. Мальчики щеголяли в свитерах и теплых штанах зимой, а летом в рубашках и брюках, а вместо молнии-застежки были пуговицы.
Бабушка сначала предложила нам манную кашу с киселем. Мишка слопал, а я, причесанная и умытая, вдруг «зачинилась», как выразилась бабушка. Так вот и сидела в фартучке за столом и выкаблучивалась. Меня раздражал довольный вид Миши, который хвастался своими достижениями в спорте. Я спорт искренне не понимала, особенно поднятие штанги. Когда бабушка подала мои любимые пирожки с яичком и рисом, я взяла один, подумала и отложила. Впрочем, съела его за милую душу, когда гость направился в прихожую. У Мишки были дутыши. Дутышами называли коньки, на которых бегали мальчишки. У девочек были совсем другие: высокие, выше щиколотки, белые или кремовые ботиночки, с зубчиками на острие конька. Я презирала дутыши и обожала свои фигурные. Не было и речи, чтобы отправиться на каток в компании обладателя дутышей.
На улице уже не вьюжило, как ночью. Стоял ясный день. Снег блестел на солнце, голубизна льда на школьном дворе соблазняла, я выглядывала из-за тюлевой занавески. Детвора кружилась вокруг снежной бабы. Закрытая на каникулы школа сверкала чистыми окнами. На солнышке они казались зеркальными и открытыми для всех желающих полюбоваться своим отражением. Это похоже на комнату смеха, где я видела огромные зеркала. Только сейчас все серьезнее, по-настоящему. Жаль, что смотреться в школьные окна можно лишь подлетев к ним поближе. Я поняла, почему снегири так любят наши окна. Птицы специально приближаются к стеклу, чтобы лишний раз увидеть свои алые грудки.
Бабушка уговорила погулять. Она надела на меня шерстяные носки, вязаные рейтузы, валенки, на всякий случай – вдруг пойдет снег или начнется оттепель – галоши, шубу затянула офицерским ремнем. Шарфиком закрыла рот – не дай бог ангина! Двойная вязаная шапка с пушистой кисточкой венчала прекрасное создание, то есть меня.
Пока бабушка возилась, я держалась за белый шнурок ботинка, который, как собачка, следовал за мной все утро, царапая паркет острым лезвием конька. Но куда же подевался второй? Я взмокла и начала орать. Бабушка закрыла уши и, охая, полезла под шкаф. «Чертик-чертик, поиграй и отдай!» - приговаривала она, шаря клюкой под мебелью. Вдруг пес Акакий Акакиевич притащил пропажу. «Это хороший знак», - сказала бабушка, перекрестив меня и отправив наконец на улицу.
А там морозный воздух согревал ребячьи души. Щеки конькобежцев покраснели, как грудки снегирей. Снежная баба, возможно, и переживала, глядя на меня, закутанную и одинокую. Ведро на голове ледовой хозяйки накренилось, метла задрожала, а снеговая муфта вдруг потеряла товарный вид, так как начала рассыпаться. Наверное, баба подумала, что хорошо бы снежку – сиреневого и пушистого, согревающего лучше всяких шуб.
Вдруг небо заволокло покрывалом, и пошел настоящий снег. «Слепой снег, слепой снег!» - закричали ребята. Ведь только что светило солнышко, откуда появилось снежное облако? Дети не унимались, они смеялись от того, что идет снег, что у девочки Мимозы – так меня стали обзывать – смешная муфта на руках. Баба тоже уставилась на белый мех, закрывающий мои руки.
«Откуда столько белых мух набилось к нам во двор?» - кто-то декламировал заданный стишок, его будет спрашивать учительница сразу после каникул. А я стояла и ничего не понимала, как щенок, увидевший первый снег.
Дымчатые хлопья сыпались на сложенные руки снежной бабы. Ее рот расплылся в улыбке: «Вот теперь и у меня настоящая муфта!»
Дети скользили по катку с такой быстротой, что он не успевал покрыться снегом. Лед блестел и напоминал мне огромный бриллиант, о котором я узнала из одной толстой книжки. Ребята кружились снежинками, а я покрывалась снегом, превращаясь в уменьшенную копию снежной бабы.
Мишка пришел на помощь: усадил на скамейку, стащил валенки и надел на меня коньки. Я сняла муфту, ступила на лед и сразу растянулась. Мир замер: вдруг кончилась зима, исчез мороз, пропал снег. Я закричала, зовя маму. Сквозь слезы я не видела никого. Правда, мне показалось, что два ангела подлетели ко мне и подняли.
У скамейки сильно ругался какой-то мальчишка. Он швырнул мою муфту в сугроб. Другой подскочил ко мне и рванул дедушкин ремень, стащив с меня шубу. От страха показалось, что меня раздевают на улице мальчишки, но, присмотревшись, я узнала Мишку. Он хлопотал над моим бесчувственным телом.
Мы стали кататься втроем: Миша, Лена из параллельного класса и я. Наклонив корпус вперед, я держала ноги вместе. Не обращала внимания на дразнилки: «Расступись, честной народ – пароход на буксире идет!»
Бабушка, услышав мой вопль, примчалась на каток. Она прихватила хоккейные коньки моего папы. Оценив ситуацию, бабушка обулась в них и покатила спасать «пароход». Вот смеху было!
Солнце закатилось, снег давно перестал сыпать крупой. Изрезанный за день лед не хотел отпускать ребятню. Ведь когда все разбегутся по домам, его покроет пороша, утром придут дворники и будут скрести каток лопатами. Кто-нибудь обязательно польет его ледяной водой.
На следующее утро я вскочила раньше всех. Достала зубной порошок – тогда не было зубной пасты – почистила зубы, умылась холодной водой, сама расчесала волосы и заявила: «Мне пора!»
Мне приснилось, что снежная баба метет каток, сбивая снег в большой пушистый шар. Я догадалась, что баба готовит себе муфту. Тогда я решила подарить ей свою. Встала и направилась на улицу. За завтраком бабушка утверждала, что ночью я вышла во двор в одной рубашке, неся муфту и коньки. Я не поверила. Бабушка отправилась со мной на школьный двор. Удивительное зрелище предстало перед нами: голубой лед был расписан узорами, которые могли оставить только мои фигурные.
Наверное, я каталась во сне! Мне снилась одна история, над тайной которой я размышляла уже целых два дня.
8
Народное сказание о возникновении Лапландии
Моя бабушка рассказала сказку о стране Снежной королевы. Я и раньше подозревала о существовании ледового царства, еще не читая знаменитое произведение Андерсена. Бабушкина версия происхождения Лапландии, возможно, менее романтична и более архаична, но зато отражает, как я уверяла всех, «истинную правду». На самом деле Лапландия возникла так.
Давным-давно на Севере, в далекой стране Похьёла жил один охотник по имени Липпо. Он был очень ловким, смелым и быстрым, как муха. Хотя я не понимаю этого сравнения: мухи зимой спят, не так ли? Но бабушка рассказывала именно так.
Однажды отправился он на охоту. Целый день шел на лыжах по белому пушистому снегу, а зверья все нет и нет. Под вечер он добрался до сторожки. По лесным законам в избушке оставлялись сухие дрова. Липпо затопил печь, и очень скоро в заимке стало тепло и уютно. Утром охотник встал и пошел рубить дрова для того, чтобы оставить их следующему путнику. Заготовил березовые и сосновые ветки, уложил их у печки. Отправился восвояси с хорошим настроением: вот сейчас обязательно удача улыбнется и ему! Но перед тем, как спуститься со склона невысокой горы, скрестил лыжи и прочел заклинание: «Щедрый Тапио, лесной хозяин, пошли мне три добычи: первую одной лыже, вторую другой, третью лыжным палкам!»
Не успел охотник скатиться с горы, как увидел внизу следы трех оленей. Обрадовался и поспешил по снежному следу, предчувствуя удачу. Вскоре увидел трех оленей, бегущих по тундре. Липпо ускорил темп, но еще быстрее помчались олени. Целый день догонял Липпо быстроногих животных, выбился из сил, но не настиг добычи. Лыжи отяжелели, как будто злые тролли привязали к ногам охотника камни. Жесткий наст тормозил скольжение, снег падал с деревьев, попадая на голову и плечи Липпо. Идти на лыжах становилось все труднее и труднее. Стемнело. Вдруг сквозь еловые ветви показался просвет. Освещенный дом стоял перед Липпо. Во двор забежали олени, за которыми шел охотник. Бог мой: кого только не увидел Липпо на широком подворье! Олени, лисы, волки, медведи, вся живность лесная от белки до рыси находилась здесь, прямо перед глазами охотника. Липпо не смел стрелять, так как сразу догадался, что попал во владения самого Тапио.
Взволнованный, он снял лыжи, приставил их к бревенчатой стене и с замиранием сердца ступил в дом. В огромной, жарко натопленной горнице встречал его хозяин, седовласый Тапио, хранитель лесов Севера. Его прекрасная дочь сидела у белой печи и завязывала пестрые ленточки в узелки, мастеря поясок-оберег. Оба устремили взоры на вошедшего.
Старик обошел заробевшего Липпо, отворил дверь, выглянул во двор, вернулся и только после этого заговорил: «Что за гость пожаловал, кто осмелился возмутить покой мой и тварей лесных, у которых шерсть встала дыбом?»
Охотник ответил: «Меня зовут Липпо, промышляю в тундре, увидел оленей, которых не смог убить». Хозяин доброжелательно обратился: «Ну что ж, спасибо тебе, что не тронул моих оленей. Ты, наверное, с дороги устал и проголодался? Отдохни и поешь у нас».
Дочь старика принесла еды гостю, выставив на стол самые лучшие угощения, которыми Липпо насытился до отвала. Когда охотник отдохнул и засобирался в дорогу, Тапио объявил: «Больше ты не можешь охотиться, как прежде. Ты должен остаться у нас, в Похьёла, навсегда. Тот, кто сюда пришел, не может уйти!»
Так Липпо стал жить в царстве Тапио, в стране Похьёла. Лесной царь диву давался, какой умелец ему попался. Однажды подозвал он Липпо, мастера на все руки, и говорит: «Я давно наблюдаю за тобой, ты готов вести свое хозяйство. Я стар, мне одному за всем не управиться, бери в жены мою дочь-красавицу. Будь зятем, верным мужем моей кровинушки, хорошо жить у нас: сытно и покойно, чинно и справно будем жить-поживать, в ладу и согласии».
Давно Липпо поглядывал на белокурую молодицу, принял предложение охотно. Свадьбу сыграли такую, что устроили пир на весь лесной мир. Счастливо зажили молодые в Похьёла. Вскоре родился у них сын. Задумался Липпо, что негоже сыну расти вдали от отчего дома. Да и сам он соскучился по родным местам…
9
Привычка у животных равносильна симпатии. Привычка у людей вдруг оборачивается ненавистью. «Наши отношения исчерпали себя», - объявил Иван своей супруге Пелагее на следующее утро после юбилея серебряной свадьбы. Вместо ситечка времен Остапа современный муж прихватил свидетельство на недвижимость и прочий компромат, необходимый для раздела имущества. «Я не зверь, а охотник», - сказал сам себе Иван.
«Не могу больше! Сосны…Когда явится лесная фея, от меня, пожалуй, одна борода останется, да и та под землей», - вздыхал Иван, отдыхая после развода. С удовольствием опрокинул рюмку спирта. «Игра гори моей свечой», - запел вдруг. Выпил еще и закричал на всю кухню: «Не могу я так! Жизнь моя зря проходит! Зачем мне эта городская богадельня? В лесу теперь простор, свет, звери дикие рыщут, охотника скрадывают». Он высунулся в распахнутое окно и закричал: «Слышите все? Звери охотника скрадывают! А вы даже понятия не имеете об охоте! И о зверье, и о природе». Иван зарыдал. Бабушка, сидящая на скамейке, всполошилась: «Чего скрали? Опять воры дверь на лестнице взломали?» Иван плюнул и захлопнул окошко. В душе он был прирожденным охотником. Никто не знал, что больше всего он любил стрелять. В детстве палил по белкам, гоняя целые семьи по рыжим соснам. А уж птиц сколько извел! Даже на лебедя руку поднял. На Севере птицу эту испокон веку почитали, святая она по преданиям. До сих пор не поймет Иван, что его заставило убить лебедя. Еда не кончилась в рюкзаке, водка во фляжке еще плескалась. Может, от тоски или какой-то там арктической истерии? А дело было так.
Оказался Иван на охоте с товарищами в Карелии. Настреляли уток, под вечер заблудились. Сумерки уже наступили, поглядеть по сторонам – будто привидения крадутся. Подошли к большому болоту. Приятель говорит, надо обойти. А Иван видит: несется огромный белый лебедь, крыльями взмахивает, а взлететь не может. Ветрено было, какая-то беда с птицей приключилась. Убил ее Иван, а потом ощипывать стал. Никогда пух лебяжий в руках не держал! Птицу-то бросили. Мясо, говорят, у нее жесткое, что сапог. А вот пух он домой привез, но подушку лебяжью не полюбил. Как уснет на ней случайно, так всякая ересь начинает сниться. Типа, надо все мысли из головы выбросить, перейти в другой мир, начать писать через «ять» и только по теме. И тема эта – охота! Тема всей его жизни. Вот и мучают его видения, что попал в лес. Да не простой, а заколдованный. В нем его зверь скрадывает, то есть выслеживает. Крадется, как в самой страшной страшилке. Вот тогда сердце рвется, как ни с одной женщиной не бывало. Вот тогда кровь гудит, и он оживает. Нет, что там секс или любовь к богу про сравнению с безумием настоящей охоты! Осточертели ему город и старые вешалки, с которыми исчерпаны отношения. Тоскует дух его по зверью, по воле.
10
Лунная соната
Лиза овдовела после войны. Муж застрелился в зимнем лесу. Тогда выпало много снега, а его мучила белая горячка. Лиза не покинула отчий дом, поддерживала старинный хутор много лет. Топила дом и баню, таскала воду с озера. Грела ее в котлах, сама мылась и гостей приглашала. Никто из городских уже так не может затопить баню по-черному: сначала разжечь бересту, наполнить водой все ушаты и тазики. Оставить ведро с озерной водичкой Лёлю, баннику. Тогда он будет добр, не задушит дымом гостей. Поставить в доме на печь медный кофейник с душистым кофе. Особенно хорош кофе с румяными булочками-колобками из муки своего помола, с добавлением семечек. Баня – это удовольствие, радость и смысл, живое существо. Прекрасна баня после покоса белой ночью. Снимаешь льняную рубашку, а та светится от соли. Значит, хорошо поработала Лиза длинным летним деньком, можно и попариться. А зимой, после пробежки на лыжах в соседнюю деревню, как же банька нужна! В снегу поваляться, голышом на берегу постоять, поблагодарить Бога за рай земной.
Сегодня Лиза грустит. Владимир уже три недели домой не приходит. В сумерки, освободившись от хлопот, отправилась хозяйка к старой риге друга своего звать. Раньше, когда зерна много было, Владимир там пропадал, охотясь на мышей. Ветер трепал оголенные ветки рябины, в лесу стонали тролли от стужи. Лиза заглядывала под доски, упиралась палкой в прошлогоднюю листву, мяукала. Утробный, глухой и чужой крик услышала женщина в ответ. Казалось, ведьма пряталась в темноте под старой ригой.
Утром Лиза обошла бревенчатую постройку на краю огорода, у кромки леса. Снег был покрыт миниатюрными следами Владимира и крупными рысьими. У Лизы забилось в тревоге сердце. Она обошла весь двор, испещренный аккуратными, почти воздушными рисунками кошачьих подушечек и глубокими, крупными, округленными следами-метками чужака. Рысь пометила хутор, заковала в кольцо, признав территорию своей. Лиза испугалась. В голодные времена и суровые зимы рысь нападала на домашних животных. Был случай в войну, когда хищница прогрызла горло пьяному солдату, уснувшему в канаве у опушки. Его нашли лежащим в кровавом пятне на снегу. Через неделю, когда Лиза топила баню, со стороны риги опять донесся крик. Хозяйка прислушалась: не так кричит раненый зверь, не так подают знаки животные во время свадеб. Это было как будто приглашение к знакомству, адресованное ей, Лизе. Странному для человека, от такого голоса озноб появлялся на коже. «Шутки со мной вздумал лесной черт играть!» - ворчала женщина, отходя на всякий случай к дому. Пронзительное мяуканье доносилось со стороны леса. А может, это кричит Владимир, требующий пищи или помощи?
Хозяйка стояла на крыльце, поближе к двери, всматриваясь в темноту. Черные контуры елей, кусты шиповника с белыми от наледи ветками, кусок поля разделяли рысь и человека. Они смотрели друг на друга, выжидая, кто сделает первый шаг. Лиза положила кусочек сала в мышеловку. В подвале, где хранятся овощи в ящиках с песком, часто попадаются мышки-полевки. Вот и сейчас Лиза подняла с земляного пола трупики мышей, бросила их на краю огорода. Вечером появилась рысь и забрала зверушек. Лиза подбрасывала сушеные красные грибы, чтобы приманить белок. Они стали живой добычей для притаившейся рыси. Так Лиза стала подкармливать нового приятеля. Зверь являлся и в светлое время. Лизе удалось рассмотреть пятна цвета охры на серебристой шерсти. Черный наконечник короткого хвоста, бородку и кисточки на ушах. Вот только в глаза Лиза не смотрела зверю. Помнила, что называли его лютым. Боялась вероломства, не сокращала дистанцию. Возле риги стали накапливаться останки зверьков, рысь игнорировала падаль. Кошки из соседних деревень приходили на запах, попадались в лапы коварного хищника. Рысь превратила Лизину усадьбу в центр охоты. Гибкое туловище мелькало уже во дворе, кружило вокруг бани. Прежде, чем уйти надолго в лес, рысь прощалась с Лизой криком, в котором появилась новая интонация. Слыша его, Лиза улыбалась: «Ишь, спасибо говорит!»
Лиза не могла уснуть, если зверь долго не приходил. Уже с вечера, когда небо пылало желтым отблеском на западе, всматривалась в лес. Ждала, когда появлялся зеленоватый, затем темно-синий цвет. Искала глазами серебряный блик, знакомые красноватые пятна. В бессонную ночь выходила во двор, но там ее встречали только звезды. Однажды, когда вышел месяц, снег переливался и озеро напряглось в тишине, Лиза увидела желтые огоньки. Рысь смотрела на человека, не двигаясь и не издавая ни звука. Бывалые охотники рассказывают, будто дикий зверь боится человечьего глаза. Но рысь не была осторожной. Она сидела на дереве, притаившись. Лиза стояла лицом к месяцу и любовалась зверем. Было видно, как мерцали глаза хищника.
Женщина грешила на пришельца, считая его виновным в исчезновении кота. Владимир был из лесных норвежских и часто пропадал. Прирожденный разбойник, мститель, он не мог простить оскорбления. В детстве кто-то ударил его, искалечив на всю жизнь: передняя лапа была перебита, плохо срослась. Но кот-великан продолжал охотиться. Лиза не сомневалась, что Владимир помнил обиду до конца дней. Он кидался на чужих, предостерегающе шипел, когда кто-то входил в дом. Лиза любила Владимира, пожалуй, больше, чем мужа. Кот скрашивал одиночество, исчезновение близкого существа оказалось настоящей трагедией.
Однажды, когда наступали сумерки, Лиза собирала хворост, уйдя далеко от дома, к подножию горы. Там после бурелома было много сосновых веток, которые Лиза стаскивала в одну кучу, а потом грузила на сани. Подслеповатая женщина не заметила следов на снегу, но всем своим существом почувствовала присутствие зверья. Ее сердце тревожно забилось. В сумерки Лиза испытывала страх, если находилась в лесу. Возможно, говорил древний инстинкт защиты. Ведь людьми овладевает та непонятная тоска, которая охватывает в сумерки травоядных животных, остерегающихся хищников.
В полумраке Лизе померещились силуэты больших кошек. Их было две. Одна, покрупнее, мяукала, растянув гибкое тело на снегу. Его белизна, яркая луна, выглянувшая из-за высокой ели, освещали снежную полянку, окруженную валунами. Лиза признала «своих»: Владимира и рысь! Женщина замерла от неожиданности.
Владимир терся мордой о палевую спину рыси. Он лизал ее гибким шершавым языком, хищница отдавалась его ласкам, полузакрыв глаза. Вдруг разлучница отскочила и приняла угрожающую позу. Лиза приготовилась спасать кота, но вовремя опомнилась. Владимир зашипел приглушенно, но ласково. Рысь резвилась: извивалась на снегу, освещенном серебристым светом, пряталась за камни и снова появлялась, делая огромные прыжки. Рыжеватые подпалины при свете луны блестели, как отсветы танцующего пламени. Владимир, сначала неподвижный, стал подкрадываться к ней. Его глаза сверкали в темноте. Рысь скользнула за валун, Владимир последовал за ней, расстилаясь по снегу.
11 Ути-пути или голая лирика
На православную Пасху я уехала в Финляндию. Приподнялась на цыпочки, чтобы прокрасться и услышать, как растет трава. Согласна с Сайгё:
Забывать о весне,
Знаю, дольше не может
Ни один цветок!
День еще дотяну,
Ожидая спокойно.
Ночью курила под столетней елкой. Кот Философ наблюдал, как выпускаю кольца дыма. В сыром воздухе они быстро исчезали, но он продолжал пристально следить за моим ртом. Вдруг по деревянному настилу: топ-топ, маленькое движущееся в нашу сторону пятно. Первая мысль - крыса! Но он пришел ко мне сам, совсем не колючий, с глазками-пуговицами, и ножки показал. О ужас! Вступаю в контакт с ежами.
Днем, во время обеда, в финской учительской. О чем они говорят? Опостылели! Ненавижу их язык, лицемерие. Я пишу по-русски, потому что не могу говорить на родном языке. Я самовыражаюсь подпольно, потому что в действительности мне нет здесь места. Сегодня у меня плохое настроение. Пожалуй, соглашусь с Басё:
Бананы я посадил.
О, молодой побег тростника,
Впервые тебе я не рад!
Вечер. Я хорошо отношусь к финнам. Даже написала в страдательном стиле, то есть в лирическом, о судьбе финской женщины. Опять же, не без помощи уже известного нам Сайгё:
Невольно душе мила
Обветшалая эта застреха.
Рядом слива цветет.
Я понял сердце того,
Кто раньше жил в этом доме.
Я писала о Лизе, героине моей повести, увы, пришлось представить ее как Кайсу по той причине, что прототип здравствует и даже очень интересуется всем, происходящим в России. Я же сочинила легенду про любовь, возникшую во время войны между финской женщиной (Лизой-Кайсой) и советским военнопленным. Так сложилось, что нижеследующий «креатив» стал пропуском для меня в Финляндию. Рассказ, представьте себе, оказался переведен на финский язык, опубликован в женском журнале и предстал перед глазами хозяйки поместья, Лизы Юлёнен, которая пригласила меня в гости. Не удержусь, чтобы еще раз не насладиться шедевром собственного творчества. Рекомендую вам первую версию, самую девственную, которую опубликовала в своем женском электронном журнале Ольга Таевская:
Мы подъехали к старинному финскому хутору. Желтело ржаное поле, раскачивались огромные сосны. Столетние роскошные ели охраняли избушку. Она была совсем обветшалой. Обыкновенная охра превратилась в бордовый оттенок, неухоженная крыша в нагромождениях доисторического мха и остатков черепицы. Лужайка была полна листвы, которая не убиралась годами. Ветки древнего крыжовника опустились до земли, образуя непролазные заросли побегов. Престарелые рябины уставились на нас вопросительно. Здесь жила Кайса. Она умерла в жаркий июльский полдень, старое сердце не вынесло зноя и духоты. От Кайсы остались толстые альбомы с фотографиями и сотни поздравительных открыток, черная лаковая сумочка, изящное портмоне с мелочью, страховые и банковские карточки, рецепты, тонкие кольца, часики, золотая цепочка. Длинные белые волосы запутались в ней, и я не рискнула прикасаться, осторожно положив назад, в сумку. Покойница не имела семьи, ее имущество перешло к нам, близким родственникам. Среди прочего был и обычный полиэтиленовый пакет, завязанный узлом. Мне пришлось его открыть. Там были кожаные туфли без каблука, черные атласные чулки, шелковые панталоны, комбинация с кружевами, корсет телесного цвета с многочисленными крючками и кнопками, легкая шерстяная юбка и вязаная кофта. Вещи были в идеальном порядке. Кайса воспользовалась ими один раз, когда отправлялась в госпиталь. Размышляя о владелице этого добра, я примерила ажурную морского цвета кофточку. Опустила руки в карманы, и вдруг обнаружила аккуратно сложенную плотную бумагу. Велико же было мое изумление, когда увидела русские буквы! Они прекрасно были видны, хотя бумага пожелтела и протерлась на местах сгибов. Ясный почерк, химический карандаш и запах любимых духов Кайсы - вот что я обнаружила при тщательном исследовании этого клочка старой бумаги. От прочтения первых строк мое сердце застучало. Боже!
24 июля 1944 года
Драгоценная хозяюшка, чужестранная любовь и жена моя!
Когда Вы проснетесь, меня уже не будет в этом доме, приютившем и согревшем несчастного пленника. Я успел сорвать для Вас полевые цветы, они еще хранят капли росы и моих слез. Я должен уйти, счастье мое, чтобы не причинить Вам зла и не отплатить черной неблагодарностью за Ваши гостеприимство и подаренную любовь.
Оставляю Вам 20 марок. Это все, что я смог заработать на сенокосе у Пекки.
Целую Ваши руки, прощайте!
Ваш русский постоялец.
приписка на полях:
знаю, что Вы не прочтете это, ну что же - молитесь за меня! Дай Бог, встретимся на том свете и поговорим на каком-нибудь общем языке.
Поплакав от души, я вспомнила, что Кайса иногда смотрела на меня как-то странно, как будто с мольбой или вопросом. Но наши визиты в дом престарелых, где она жила последние несколько лет, были такими спешными и формальными. Они были всегда по пути на дачу, которую Кайса оставила нам. Мы отказывались от кофе, сваренного для нас, ссылаясь на различные причины. В день ее именин привозили красиво упакованные васильки, незабудки и ромашки. Кайса не любила "благородных" цветов. После быстрой светской беседы мчались дальше. А она подолгу сидела в холле, качаясь в кресле и грустно глядя нам вслед.
Я впервые присутствовала на лютеранских похоронах, когда провожали Кайсу в последний путь. Белый гроб был закрыт. Пастор читал псалмы. Звучал орган, дети пели об ангелах, которые уже ждут Кайсу. Сидящие на широких скамьях тоже пели, уткнувшись в розданные книжки с текстами. Чинно и торжественно возлагались венки на помост, где стоял гроб. Когда дошла очередь до нас, я нащупала плотную бумагу в кармане, шмыгнула заложенным носом и пошла самой последней. Тихо, чтобы никто не видел, я вложила письмо в наш венок полевых цветов, украшенный синими и черными лентами.
***
Надеюсь, впечатлило? Если да, сотрите слезки, милые читательницы! Героиня рассказа, Лиза, даже не похоронила кота Владимира, не говоря уже о легендарном советском военнопленном. Прототип этой душераздирающей истории, Лиза Юлёнен, действительно была знакома с пленным и, возможно, даже испытывала к нему большое и светлое чувство. Я даже уверена, что звали его … ну конечно, Владимиром!
Для тех, кого не впечатлило, а почитайте о зиме в средней Финляндии? Я ее страсть как обожаю, поэтому и писать стала «Снежный ком», а не «Утро в Синае».
12
Каменистые склоны хребта с лапландским названием Котавуори оделись в белое. Белым стало небольшое озеро у подножия. Равнина, блистающая на солнце, слепила глаза. Ветви деревьев, взбухшие от снежных рукавов, застыли в поклоне. Елочки и кусты можжевельника укутались в белые воротники. Вечерами Лиза рассказывала мне байки про странных охотников, приплывших сюда на лодках и расселившихся у берегов рек и озер. Они были чудаками, все делали не так, как положено. Деревенский быт был для них чужд, потому что большое время года проводили лесные люди на охоте. Иван, который привез меня на своем микроавтобусе, потешался, как ребенок, слушая от безделья Лизины побасенки. Он не мог уходить далеко в лес из-за глубоких сугробов. Там снег лежал по пояс. Слушал тишину леса на берегу озера. Видел сполохи северного сияния. Разговаривал со звездами, с самим собой. Коченели руки и ноги, леденело лицо, он возвращался в теплый дом, пил душистый кофе, слушал Лизу:
…Чудские отнесли кадку с тестом в еще теплую баню. Поставили на верхнюю полку, накрыли белым полотенцем. Вечером один пошел помыться, увидел наверху кошку со страшными когтями, огненными глазами, как закричит:
«В бане смерть на полатях!»
Парни с вилами побежали смерть убивать. В темноте устроили толкотню, кадку с тестом уронили. Прямо с полок полилось жидкое тесто. Завопили чудские:
«Смерть себя выворачивает, тошнит ее!»
Про кошку-то никто не поверил, а смерть растерзали, задавили вилами.
Или вот это:
…Однажды был дед в лесу, встретилась ему дикая кошка. А может, огненная лиса. Уже темнело, а глазища-то у нее, словно раскаленные угли светились. Дед направил ружье прямо на демона. Позади стояла огромная сосна. Ружье было длинное, из настоящей стали. Как оно выстрелило, так прошла пуля сквозь зверя, пригвоздило его к дереву. Демон-то испугался, да и выпрыгнул из шкуры своей, помчался восвояси. Дед снял осторожно звериную шкуру, снес на базар, продал за двадцать рублей. А мясо белое у демона было, потом собаки наткнулись, сожрали.
Наконец Иван отправился в лес. Вышел из дома под вечер. Воздух прозрачный, ветер почти утих. Изредка мелкой кристаллической пылью обдает с деревьев и кустов, если дотронешься во время ходьбы. Иван шел хорошо, сильно и уверенно пробивая «целик». Снег ложился под лыжи, лес заманивал все дальше вглубь. Взобрался на плоскую скалистую площадку на вершине Котавуори. Снежная равнина внизу расплывалась в белом пространстве. Черные контуры елей вырисовывались в сумраке. Иван сделал привал в большой расщелине у валуна. Лиза положила в его рюкзак сухую бересту для растопки, термос с кофе и булочки-колобки. Иван приготовился разжечь костер, вдруг поднял глаза на сосну, стоявшую в нескольких шагах, и обомлел.
Небо, освещенное луною, будто рассыпало в разные стороны миллиарды искр. Белые полосы света быстро расстилались по небу, обгоняя одна другую, пересекались, сливались, исчезали и опять появлялись. Это было северное сияние! Банька виднелась издали двумя маленькими оконцами. Они блестели, точно глаза какого-то большого зверя, прикорнувшего за деревьями и разгоравшимся взором выслеживавшего добычу. Старая баня стояла на берегу озера под высокой рябиной. Полянка во дворе, заметенная снегом, окаймлялась зеленевшим частоколом сосен и елей. Однажды чудо произошло: охотник напал на круглый, с ясными отпечатками мякишей пальцев, след. Торжеству Ивана не было предела: он гордился своей меткостью глаза, удачей настоящего мужчины. Кружил по хутору, не зная усталости, забыв про холод. Вот сбывается его мечта – он убьет зверя! Пронзительный резкий вой отрезвил. Иван ринулся в дом.
В этот вечер Лиза рассказала легенду про демона, явившегося в виде дикой кошки. Она приходит перед болезнью или смертью постояльца. Чтобы отпугнуть демона-смерть, надо установить плуг или косу в ту сторону, откуда покажется кошка. Лиза поставила косу, наточенную Иваном, рядом с печью, лезвие повернула в сторону дороги. Ивану приснился кошмар. Будто явилась к нему лапландская колдунья. Много было да и теперь не перевелись у Студеного моря, где живет кит-рыба, мать рыбам, эти ведьмы. Принимают они облик Золотой Бабы, истукана, дающего советы или прорицания. Нечеловеческими чарами владеют злючки-острословки: орлы доносят им чужие речи, рыбы приходят на зов и на рыбах переносятся они с земли в царство мертвых. Вредные они, как большинство бывших жен. Проклятие могут запросто на хорошего человека навести. Вот и увидел Иван свою бывшую, которая по телефону ему о долгах наговаривала. Сидит перед ним в шляпе с широкими полями, в пиджачке от Версаче, с томиком латинских крылатых выражений. Вдруг улеглась злюка на валун, и имя Ивана произнесла своим противным менторским тоном, не терпящим возражений. Для пущей убедительности направила стрелу в самое сердце Ивана. Проснулся в поту бедняга, а у него кость куриная поперек горла и живот крутит. Кинулся с перепугу на двор. В зимнюю темь и ночью и днем – звезды на Севере. Вот стоит Иван в нижнем белье посреди чухонского хутора. В звездном сиянии, мороза не чувствует. Сполохи – души убиенных – подняли резню на небе. И кровищи-то вокруг, и сталь косы серебрится, и зверь дикий как монгол воет! Страшны ведьмы при жизни городской, а на хуторе еще страшней. Поднатужился Иван и выплюнул кость. Сразу благодать сошла. Пришел в дом. Лиза говорит: "C добрым утром, закаляешься? Мол, чего в исподнем по морозу-то с утра?" Затопила хозяйка печь, и пошел дым в сторону старой риги.
Уплыло облако, аромат свежего кофе и булочек-колобков прогнали нечисть. Вздохнул Иван, даже перекрестился. На всякий случай попросил у хозяйки веник, который она выбросить после вчерашней бани не успела. Бросил его в печь, от греха подальше. Золу себе в кофе подсыпал и подмигнул Лизе.
13
Каждый охотник желает знать где спит фазан
А тем временем другой охотник, по имени Липпо, загрустил. Неужели век свой проведет в царстве лесного хозяина? За сына переживал он еще больше: не увидеть человеку себе подобных! Тапио и слушать не хотел о том, чтобы отпустить пленников. Знал одно старый колдун: не сможет дочь его жить с людьми! И стал размышлять лесной царь, как сделать так, чтобы не пустить Липпо в дорогу или хотя бы дочку удержать. И придумал старик хитроумное условие: если смастерит охотник волшебные лыжи ему, самому лесному царю, сбудется желание Липпо о возвращении домой. Приказал он сострогать лыжи, после которых останется след, не простой, а волшебный. Промолвил лесной царь: «Попадешь к себе в деревню, если сделаешь такие лыжи, которые я закажу тебе: чтобы скользить на них можно было без труда, чтобы лететь на них можно было со скоростью ветра, но в то же время лыжи эти всегда возвращают странника домой!»
Тут бабушка замолчала, задумалась и прибавила: «Когда поживешь с мое, то узнаешь, как сильно желание вернуться туда, где родилась. Пора на небо, а корни притягивают…».
Я не поняла бабушкиных слов, мне интереснее про Снежную королеву, я все жду, когда же она появится. Бабушка вздохнула и продолжила сказку.
Отправился Липпо в лес рубить сосну и делать лыжи для хитроумного Тапио. Только остались загадкой слова, как сделать лыжи, которые устремляются вперед и в то же время ведут назад? Не поняв хозяина, сделал охотник обычные лыжи, отнес к царю. «Нет, это не волшебные лыжи, они скользят не так, как я пожелал!» - и старик приказал делать новые лыжи. Много дней размышлял Липпо над загадкой лесного царя. Наконец отправился в лес, срубил сосну, принялся строгать новые лыжи. Но и на этот раз ничего у него не вышло. Разрешил царь лесной попытать счастье последний раз. Долго размышлял Липпо: «Что это за лыжи-самоходки, самолетки?»
Отправился охотник в лес, добыл нужное дерево, окорил его, расщепил, обстрогал, согнул, как полагается, пониже ножной подкладки оставил небольшую неровность, едва заметный след от сучка, чтобы надавив на него, смог лыжник остановиться. Отнес Тапио, а тот и принял заказ! Снарядил обрадованный Липпо свою семью в дорогу. Сына положил в берестяной короб, который за плечами нес. Тапио провожал их словами: «Я проложу для вас лыжню, идите по ней. Когда услышишь, что лыжа как будто запнулась, притормози, остановись и переночуй в чуме из лапника. Сделай сам этот чум, да так, чтобы ни одна звезда не видна была сквозь еловое покрытие!» Произнеся эти слова, Тапио отправился прокладывать лыжню. Липпо со своей семью следовал за царем. Когда настали сумерки и лыжа под ногой охотника задела за наст, как будто запнувшись, Липпо решился на ночлег. Торопился домой, выбился из сил и не выполнил указаний старика, не получился сплошной покров: две звездочки проглянули сквозь еловый шатер. Уснул Липпо, а жена его, увидя лунный свет и мерцание звезд, поднялась и крадучись, как лисица, вышла. Встала она на проложенную отцом лыжню, и простыл ее след! Утром проснулся Липпо, а жены нет. Остался ждать благоверную в еловом чуме. Долго ли, коротко ли ждал, и сам не заметил, как весна наступила, а затем лето пришло, осень и опять зима, а жены все нет и нет. Сын вырос, превратился в крепкого мальчугана.
Вот однажды забрался он на вершину горы, стал любоваться зеленым лабиринтом лесов и синей гладью озер. Зрелище грандиозное, дух захватывало. Вдруг внизу, на берегу озера, между зеленой волной и лазурью воды, появилась рыжая точка. Обратился мальчик к отцу: «Выстругай мне такую трубочку, через которую я смогу увидеть, что там за рыжее пятно». Липпо смастерил деревянную подзорную трубу. Мальчик тут же приставил трубу к глазу и сообщил, что это большой кот или кошка сидит рядом с лодкой. «Какой расцветки животное? Если трехшерстное – приносит удачу путникам, а если семишерстное – счастье в дом», - сказал отец. Навел ребенок подзорную трубу и стал считать: серая шерстка с синим отливом, огромные светло-желтые пятна, рыжевато-бурые полоски с красным оттенком, голубоватое брюшко, серые усы, оранжевые кисточки на ушках, зеленые глаза. Шесть цветов, не хватает одного! «А тень от кота какого цвета?» - спросил Липпо. Мальчик еще раз всмотрелся в зеленую лужайку, синюю воду, заросли цветущего можжевельника. И показалось ему, что все цвета смешались в одно ярко-рыжее, золотое пятно, отбрасывающее длинную фиолетовую полоску, значит, фантастическое животное бросает такую тень! Липпо улыбнулся и согласился: «Кот-семицвет». Посмотрел мальчик в другие стороны и закричал радостно: «Недалеко наш дом. Вон там, совсем рядом, у тына возле сарая!». Так оказался Липпо в своей деревне благодаря зоркости сына и семишерстному коту. Стал мальчик лучшим охотником в округе, и основал новую страну, Лапландию. А костюмы жители этой страны украсили вышивкой из семи цветов радуги.
Тапио долго грустить не пришлось: не прошло и несколько сот лет, как явился в его усадьбу новый охотник, преследовавший рысь. Рысь была у Тапио на особом положении: жила она среди людей, полюбила одну женщину. Эта женщина наворожила так, чтобы новый охотник, по имени Иван, за рысью последовал к самому Тапио. Обрадовался лесной царь, увидев верного зверя, погладил ее по шерсти и сказал: «Не зря лапландцы говорят, что рысь приходит с востока с «языком» в зубах! Что ж, будет муж моей дочке!»
Закончила бабушка рассказ, подумала немного и добавила, что легенду про «языка», скорее всего, Тапио услышал во время Зимней войны. И я поверила, ведь моя бабушка все про войну знает. Наш кот Васька тоже слушал сказку. Когда она закончилась, кот потянулся, в сумерках мордочка с трудом рассматривалась. Но я увидела, что Васька улыбается – без рта и без зубов, растворяясь в темноте.
Эпилог
Снег шел вторые сутки, и некуда было деваться от давящей тишины и безысходности. Казалось, что жизнь остановилась до весны.
Мы не выходили на улицу, пребывая в оцепенении. Надоели новости по телевизору, музыка-бодрячок по радио, газеты прочитаны утром. Просто выключить все и лежать под одеялом.
”Как ты хочешь?” - вяло спросил муж. ”Все равно. Попробуй сделать массаж”. Он лениво мял мне спину, скорее всего думая о прогнозе на завтра.
”Хватит. Давай я”. Тишину не нарушили звуки однообразных движений, ни одна пружина в матрасе не взвизгнула, не застонала.
Когда все закончилось, снег и не думал прекращаться. ”Проклятая страна… Кофе, что ли сварить?” - пробормотала я и ушла на кухню.