Михаил Окунь
ПОД СТЕКЛЯННЫМ ПОТОЛКОМ
Сидят часовые возле подъезда реквизированного дома, играют затворами винтовок,
и один говорит другому:
- А Петербург весь под стеклянным потолком будет…
И.А.Бунин «Окаянные дни»
Человек, даже после не столь долгого отсутствия вернувшийся в этот город, почти сразу начинает немножко пугаться. Нет, не лихих людей, потомков бунинских красногвардейцев, и не безвыходных бюрократических ситуаций, - к этому он как раз морально готов. Но, как бы это помягче выразиться, ошарашивают его внезапные архитектурные всплески.
В свое время он привык к легкоатлетическому, горделиво выставленному напоказ бедру Ильича у станции метро «Московская». К старушкам с фигурами балерин немного подальше, на выезде из города в направлении Пулковских аэропортов. К граненой стеле на месте уютного скверика у Московского вокзала, которая должна была по первоначальному горячему замыслу устремляться в небеса еще метров на двадцать выше (каменного столба надлежащей длины, что ли, не удалось подобрать). К гранитному шару на Малой Садовой, вращаемому резиновыми роликами и поливаемому водой (подобным незатейливым устройством давно обзавелся любой европейский город среднего пошиба – да штука в том, что Петербург-то отнюдь не средний). Наконец, к «Невскому паласу» с его стеклянным проходным двором, украшенным затейливыми магазинчиками.
Но в те медленные годы человека приучали ко всему этому постепенно, давая время прийти в себя, опомниться. Не столь искромётно, как нынче.
Вот на следующий день по приезде наш герой, внутренне сладостно вибрируя, направляется со своей окраины в центр. Он выходит из сто шестого автобуса у Финляндского вокзала и хочет по давней привычке срезать угол через сквер, но натыкается на высокий глухой забор. На заборе картинки и слова. Из того и другого следует, что скоро памятник, известный в народе как «всадник на броневике», сплошь окружат фонтанами на манер петергофского Самсона. И будет он указывать на другой берег Невы, на здание под номером четыре по Литейному проспекту, уже не просто так, а под бойкий шелест водяных струй, в освежающих брызгах. Замечательно!
Приезжий спускается в метро, краем глаза схватывая внизу у эскалатора клянчащего свой законный обол пьяненького добродушного Харона в рубище. Проезжает несколько станций и поскорее вновь выныривает из подземного царства на «Владимирской», где когда-то, еще дошкольником, испытав поначалу легкий шок, он затем вкусил всю прелесть движения на «лесенке-чудесенке», как написал тогда некий автор детских стихов.
Мозаика над эскалатором несколько потемнела, но по-прежнему радует изобильными дарами сельхозпродукции от республик. Вот она, сила монументального искусства! Так синяя керамика крепостных стен Вавилона на много веков пережила могучее государство. И сам великий Мардук с Иштар не пособили ему устоять против персов, а вот стены хотя бы частично сумел сохранить по своим музеям сумрачный германский гений.
Отвлекшись от мыслей общекультурного характера, приезжий выходит на залитую солнцем Владимирскую площадь, чтобы свернуть в улицу своего детства - Большую Московскую. Но внимание его привлекает строящееся напротив динозавроподобное здание красного кирпича, брюхом как бы навалившееся на скромный дом Дельвига и уже закрывшее собой павильончик станции метро «Достоевская».
К слову, не вдумывались ли вы, читатель, в это название? Имени Анны Григорьевны, жены Федора Михайловича, что ли? А «Маяковская»? Но у «самого лучшего и талантливого» официальной супруги не имелось. А если когда-нибудь появится станция «Толстая», она увековечит память Софьи Андреевны, так много сделавшей для «великого старца»?
Решив поподробнее осмотреть прилегающую местность, приезжий неожиданно для себя оказывается во дворе стоящего поодаль дома постройки начала прошлого века. Тут он с удивлением обнаруживает уходящие вверх торговые галереи – теперь это, оказывается, «Владимирский пассаж». Такой размашистой начинки внутри неброского «финского модерна» он, конечно, никак не ожидал. Несколько ошарашенный, он возвращается к «Владимирской» и застывает перед памятником Достоевскому.
Плосковатое лицо, заросшее бородой. Этакий усредненный тип члена какого-нибудь из нынешних российских союзов литераторов. Будем, однако, условно считать, что это всё же Достоевский. Приезжий приветливо кивает писателю.
Несколькими днями позже он увидит еще один сравнительно новый памятник автору, которого жуть как не любил Ф.М. Неподалеку от Невского в сквере обосновался Иван Сергеевич Тургенев. В отличие от Достоевского, который имеет вид человека, сидящего на краешке табуретки в коммунальной кухне, огромный Тургенев вальяжно развалился в креслах. Своим объемом он почти заполняет весь небольшой скверик.
Слегка ёрничая, приезжий чуть прогнется в пояснице и разведет руки, принимая примерно ту же позу, которую он репетировал в прошлом году перед гораздо более скромным бюстом писателя в городском парке Баден-Бадена: мол, нету, Иван Сергеевич, ничего нету…
Вообще-то, хотелось бы побольше памятников литературным героям. Ну-с, имеется нос майора Ковалёва. Сын турецко-подданного любезно предлагает всем желающим у ресторана своего имени сфотографироваться, сидя на двенадцатом стуле. Есть время от времени пропадающий куда-то Чижик-пыжик (хотя герой он, скорее, фольклорный). И, пожалуй, всё. А хотелось бы еще, и чтобы непременно «бедные люди», отнюдь по жизни не герои – поставили же в Москве на Курском вокзале спешащего на электричку в Петушки Веничку.
И Акакия Акакиевича, уже освобожденного от шинели. И без малого двойника его Макара Девушкина. Этот как раз мог бы встать у дома на Владимирском, где Достоевский писал «Бедные люди». Может быть, и для незлобивого Илюши Обломова с его любимым диваном нашлось бы место на Моховой, где проживал его создатель. В общем, поле деятельности у ваятелей есть.
Тем временем наш приезжий вступает на недавно сотворенную, но ставшую уже знаменитой пешеходную зону Большая Московская – улица «Правды».
Раньше здесь было так: с двух сторон – проезжая часть, посредине бульвар с лавками и невысокими, но вполне пристойными городскими топольками. Впрочем, кому что нравится – когда некий доброхот передал Набокову после войны снимок дома по ул. Герцена, 47, – мол, стоит ваш родовой особняк, Владимир Владимирович! – писатель огорчился примерно так: «Зачем они эти мерзкие чахлые деревца перед фасадом понатыкали?!»
Теперь: проезжая часть только с одной стороны, вместо скамеек - стульчики на шарнирах. В результате местные алкаши вынуждены сидеть не рядком, как положено, а по-новому: разливающий аксакалом восседает на стульчике, остальные в кружок на земле по-турецки.
Мощеные участки мостовой, среди камешков которых вкраплены стекляшки, светящиеся во тьме. Странноватые металлические пирамидки, крашенные серебрянкой. Гранитные корытца с чахлыми прутиками. Мемориальные указатели на столбиках: стрелки торчат в разные стороны - здесь жили, там были… Но мы к ним не пойдем – их дух и так достаточно потревожен.
…А всё-таки жаль, что Разъезжую когда-то заасфальтировали. Хороши были черные диабазовые булыжнички в виде буханок формового хлеба за 14 копеек! Один из таких приезжий видел когда-то в начале бойких девяностых на выставке авангарда (тогда был сплошной авангард, арьергарда не было). Сверху к отполированной колесами и подошвами поверхности камня был намертво приклеен граненый стакан – и правильно, на всякий случай, - а ну как кто-нибудь из посетителей позарится на него в случае спешной необходимости разлить принесенное с собой? Всё вместе это называлось «Композиция № 777» и впоследствии ушло в какой-то заштатный американский музей нового искусства за скромную сумму в три тысячи долларов. Если учесть номер композиции (соответствующий, как уже наверняка заметил читатель, марке народного портвейна), то, быть может, и не зря Разъезжую покрыли асфальтом? – так, что ни говори, диабаз целее будет.
Приезжий дошел до Дома культуры пищевиков и увидел, что нынче это П-образное здание с колоннами, где когда-то в детской шахматной секции он учился называть «офицера» «слоном», ремонтируется и надстраивается. Если здесь возникнет казино, на чем упорно настаивают слухи, то всё предыдущее (в представлении, вероятно, того же умельца, соорудившего шар на роликах) приобретает правильный характер – на подъезде к игорному дому от Невского следует «дать Европу». Глядишь, и Федор Михайлович соблазнится. Ведь большим любителем был…
Приезжий стал забирать круг вправо, по Загородному и Гороховой, - к Фонтанке. В каждом сквере ему мерещились (или не мерещились) щиты на столбах, извещавшие, что некая замечательная строительная организация вскоре возведет на этом пустом месте дворец из стекла и бетона этажей на шестнадцать.
Он перешел реку и по набережной дошел до «ватрушки» (площади Ломоносова). И вновь стал переходить Фонтанку обратно. А на другом берегу с умилением увидел, что дом на углу набережной и улицы Ломоносова, внезапно рухнувший еще при позапрошлой городской голове, наконец-то восстановлен.
Сладкие воспоминания нахлынули на него. Когда-то, в начале девяностых, вместе с девушкой Леной, след которой впоследствии затерялся в балканских стрип-шоу, он закупил доллары у барыг на Сенной. Зеленые деньги его отчаянная подруга скрутила в рулончики и засунула в карманы джинсов. Как раз на этом мосту ей так сильно приспичило, что им пришлось пробраться в развалины дома. Парой минут позже валюта успешно вывернулась из тугих джинсов присевшей красавицы и оказалась лежащей в густой строительной пыли, да еще и в слегка подмоченном виде. Что, разумеется, отнюдь не помешало собрать ее с хихиканьем и шуточками…
Пройдя еще несколько шагов, приезжий, однако, с разочарованием обнаружил, что восстановлено не все здание, а лишь фасад, корочка, которая скрывает под собой всё те же гранит и стекло. А у оградки, похожей на кладбищенскую, лепится бюст Александру II, основателю Госбанка России.
«Государственный банк РФ» - так и читает приезжий на дощечке. «Ага, выбор сделан верный, - решает он. – Какая-нибудь десятка с изображением президента Гамильтона, случайно посеянная в битых кирпичах и орошенная Ленкой, дала через пятнадцать лет небывалые всходы! Деньги к деньгам».
Через сквозной «толстовский» дом (архитектор Ф.Лидваль; какое отношение дом имеет к Толстому, неизвестно) приезжий пошел к улице Рубинштейна. Те же арки, фонари, подвешенные на цепях. Но из щелей ДОТов у парадных настороженно и в то же время презрительно щурятся охранники. Всюду шлагбаумы, противотанковые надолбы…
Приезжий закладывает еще один вираж в сторону Невского. Фасады многих домов схвачены мелкой зеленой сеткой. Дойдя до Казанского собора, он шарахается от неожиданно возникшего поодаль очередного стеклянного монстра.
И всё же – вот, к примеру, Страсбургу тоже пришлось обзавестись подобными стеклянными кубами, даже покруче. Как-никак, «перекресток Европы», надо же где-то чиновников Европарламента рассадить. Но там зданиям этим нашли место на окраине. А в Северной Пальмире лезут они непременно в первый ряд.
…Как-то раз один довольно экзальтированный приятель нашего героя, находясь в легком подпитии, сказал, что хотел бы, чтобы после смерти душа его не была заслана ни в рай, ни в ад, а вечно скиталась по Петербургу. И записные красоты не нужны – но дайте обшарпанные проходные дворы – второй, третий, четвертый; подъезды с раздолбанными дверями на пружине и 15-свечовыми лампочками или без оных, - где-нибудь в районе Мытнинской или Апраксина переулка. Это, мол, было бы для его души и раем, и адом одновременно. Точнее, адом с растворенным в нем раем.
Тривиально, конечно, общее место. Но можно и вздрогнуть, как от внезапного ледяного ветерка, припомнив: «Петербург превращается в Коцит, в последний круг Дантова ада».*
У Михайловского замка приезжий заглянул в ров, исторически восстановленный при прошлом градоначальнике. Ров – это хорошо. Как на него надеялся убиенный государь Павел Петрович! Мол, не подберутся супостаты незамеченными, не осилят препятствия. Не без причуд был человек – Орден мальтийских рыцарей, Суворова обижал, всех ****ок и солдатских жёнок на выселки приказал... Куда там! Ни ров, ни таинственный орден не помогли.
Дом писателей на Шпалерной оказался свежеотремонтированным. Что в нем теперь будет? «Hotel» звезды на четыре?
На противоположной стороне улицы на тротуаре стоял пожилой человек с длинными волосами и запорно-умиленным выражением на лице, и озирал дом. Приезжий узнал в нем престарелого писателя З., в прошлом певца промышленных объектов и ударных строек. Первая книга его называлась, помнится, «Омоложённый гигант». Это о Кировском заводе. Хотя название по странной ассоциации подошло бы к какой-нибудь повести об операциях, которыми зарабатывал на дому булгаковский профессор Преображенский. Пересаживал, что надо, омолаживал престарелых бонвиванов. Приезжий ускорил шаг и поспешил пройти мимо.
Однако внезапно, о чем-то подумав, он резко повернул назад, миновал Летний сад, Михайловский сад и выскочил на площадь Искусств с почти безумным видом: «Сейчас скажу ему!» И, замерев перед человеком-памятником, стоящим во вдохновенной позе, жарко зашептал:
- Да, Александр Сергеич, да! Всё верно, все мы тут как тут! И гордый до невозможности внук славян, и финн - этими-то вообще всё кругом завалено, и ныне по-прежнему дикой тунгус со своим метеоритом под мышкой, и друг степей мультимиллионер-президент-калмык… И всё ждем чего-то, ждем…
Наконец, несколько успокоившись, автобусом он ретировался в свой район.
«До Лермонтова сегодня не удалось добраться», - вяло мыслил он, теснимый со всех сторон в битком набитом, горячем двадцать втором номере.
Внезапно он вспомнил, что перед последней поездкой на Кавказ Михаил Юрьевич высказал в разговоре с одним собеседником мысль вроде бы парадоксальную. Памятливый воспоминатель привел эту фразу лет через тридцать-сорок в своих мемуарах. Поэт сказал примерно так: «В России страдает очень много народу, но они сами даже не подозревают, что страдают».
«Если б ни строчки больше не написал, за одно это памятник нужно ставить», - подумал приезжий и с облегчением выбрался из автобусного чрева.
Полюстрово! Сколько надежд было связано с этим местом, когда при Екатерине Великой здесь откопали минеральные источники! Весь светский Петербург ринулся сюда, полагая, что под боком у него вот-вот образуется второй Баден-Баден.
На территории прекратившего ныне жить завода с символическим названием «Россия» имелся пруд, дно которого было выстлано морёным дубом. Рядом стоял каменный павильон с башенкой – купальня царицы. Останавливалась матушка на даче своего министра, графа Кушелева-Безбородко (дом с двадцатью девятью львами размером с ротвейлера в ограде, и по сию пору глядящий на Неву), и отправлялась принимать натуральные ванны в пруду.
В начале восьмидесятых, когда приезжий трудился в КБ этого завода, из пруда торчали металлические части каких-то причудливых механизмов, остовы агрегатов, станков и т.п. Град Китеж времен индустриализации страны. Знающие люди утверждали, что в озерце можно найти образцы продукции завода со времен его основания, с 1929 года.
А вот и зеленый треугольник, ограниченный шоссе Революции, Пискаревским и Среднеохтенским проспектами. В молодости приезжего он почему-то носил название «поле дураков». Теперь здесь на одном из углов пушкинская охтенка спешит по воду (тоже ведь памятник литературному персонажу – правда, совсем мимолетному). Рядом опять-таки торчит щит, обещающий небоскреб. Когда он перед охтенкой вырастет, она как бы уже будет спешить за водой в этот элитарный дом. И, быть может, там ей не откажут.
Дальше по шоссе Революции – еще один парк с тремя прудами, в одном из которых, самом большом, летом кто-нибудь обязательно тонет по пьянке. На холмике высится фаллическая стела из неопределенного серого материала. Сверху ее украшают металлические серп и молот. На высоте двух человеческих ростов к столбу прикреплена табличка из того же металла, сообщающая, что парк заложен в честь 50-летия октября (великого).
Предосторожности с укреплением цветных металлов на недоступной без технических средств высоте отнюдь не напрасны. Как известно, в нашей стране идет по Ломоносову: если в одном месте убавится, то в другом непременно прибавится (относительно цветного металла – неизменно в изломанном и перекорёженном виде).
У края парка крутится, звеня бутылками, заводик по производству разнообразных декоктов на полюстровской воде. Хотя заводик не столь уж безобиден. Время от времени он отхватывает куски окружающей среды под свои возрастающие нужды, моментально обнося их качественным забором.
Да и весь этот парк имени великого 50-летия, думается, обречен. И еще при жизни нынешних аборигенов здешних мест он, увы, скорее всего, обратится в стандартное «место застройки». Уже потихоньку подтягиваются шестнадцатиэтажки поближе, осторожно, но опрометчиво ступая по топкой почве и подчас по щиколотки увязая в ней. Не проходили, видать, строители латыни, на которой «polustrus» означает «болото».
Количество сезонных пивных заведений с дощатыми настилами и столиками под тентами резко в парке сократилось. Вероятно, неспроста. А сколько их бывало? – штук по шесть-семь. Один из них, ветеран, расположенный у большого пруда и навечно запертой туалетной кирпичной будки, именовался «У самого Черного моря». Попивая пиво, можно было бросить в воду монетку, чтобы снова вернуться…
Миновав парк, приезжий заглянул в скромное алкогольное заведение под названием «Вечный зов». Там он поднес к глазам волшебное стекло, еще раз подивившись: «Даром дают!» И увидел мир другим…
А ночью ему приснился престранный сон. Он увидел знаменитый замок Neuschwanstein, причуду короля Людвига II Баварского, объявленного собственным правительством законченным параноиком и отстраненного от власти.
Белые башни стоящего на скале замка возвышались над окрестным багряно-жёлто-зелёным лесом, в котором трубили олени. Вокруг, как и положено, чинно стояли горы Южной Баварии, среди которых синело миниатюрное Лебединое озеро. Действительно так названное, Петр Ильич тут ни при чем. Хотя, говорят, у несчастного Людвига были некоторые схожие с великим русским композитором пристрастия.
И всё бы ничего, но как-то одновременно со всем этим великолепием снился ему и бедный местный парк с его прудом, туалетной будкой, лавками с отвинченными рейками, залежами пластиковых бутылок…
И внезапно сон его стал трансформироваться, слоиться, наполняться двойной ложью, как фраза «Швейцарский королевский флот» (нет там ни короля, ни флота). Сами собой сравнялись с поверхностью «горы, очертенело загромоздившие пешеходную землю»** . Лебединое озеро совсем сжалось и внезапно слилось с парковым прудом. Да и королевский замок тоже резко уменьшился в размерах и… совместился с туалетной будкой. В результате чего на бережку возник небывалый гибрид - общественная уборная, представляющая собой точную копию замка Людвига в масштабе примерно один к двадцати пяти.
Воистину, такого шикарного отхожего места не знавал еще ни один город мира! И что главное, мини-замок был открыт и работал бесплатно – кирасира на входе российские десятки не интересовали абсолютно.
Гуляющие в парке люди и собаки стали настороженно подтягиваться поближе. Откуда ни возьмись появились какие-то соблазнительные оленихи с распущенными волосами. Баварские бауэрши в национальных нарядах начали обходить заинтересованный народ с подносами, на которых стояли двухлитровые кружки с пивом марки «Эдельштоф». Бред густел, при этом становясь всё реальнее…
Очухавшись от сна, наш скромный герой уже не дерзнул в этот день отправляться в центр города, а вновь откликнулся на вечный зов.
Проходя мимо парка, он опасливо покосился на пруд. Туалетная будка была на месте. «Эдельштоф» не подавали. На берегах вовсю резвились за свой счет компании местных маргиналов.
Через час, с пользой проведённый за столиком упомянутого заведения, он огляделся вокруг и, не обнаружив подходящего собеседника (случай для отечественных разливов небывалый!), воскликнул вслух:
- И почему жизнь наша так устроена, что «стеклянный потолок» для простого человека краше всего на свете?!
В Константинополе у турка,
Валялся, порван и загажен,
«План города Санкт-Петербурга»,
(В квадратном дюйме – 300 сажен...)
И вздрогнули воспоминанья,
И замер шаг, и взор стал влажен...
В моей тоске, как и на плане:
В квадратном дюйме – 300 сажен!..***
И барменша Света удивленно посмотрела на него…
Aalen, декабрь 2005
* Н.Анциферов. "Душа Петербурга".
** А.Платонов. "Сокровенный человек".
*** Н.Я. Агнивцев (1888 - 1932).
Послесловие 2008 года
«Всё сбылось!» - как воскликнул когда-то поэт. Струи фонтанов бьют у подножия Ильича. На месте одноэтажных казарм Преображенского полка у Спасо-Преображенского собора, охранявшихся государством от самого себя, выросло серое четырёхэтажное здание финского консульства. За гигантскими рисованными щитами на Невском зияют дыры от старых зданий – под новодел. Хорошо еще, что вовремя упразднили «культурное ведомство» Швыдкого с его планом реконструкции Летнего сада.
Впрочем, есть и такие, которые Швыдкого пошвыдчей будут. Уже всё расчищено у моста Петра Великого, на месте старинной шведской крепости Ниенщанц при слиянии Невы и реки Охты, под 350-метровую башню «Газпром-сити»…
Опубликован: журнал "Edita" (Gelsenkirchen) вып. 1(35), 2009.
На фото: памятник Ленину у Финляндского вокзала после подрыва в 2009 г.