3.
«Пара стоящих песен» оказалась по-настоящему хорошим концертом, и публика, которой в этот раз было больше, чем обычно, долго не хотела отпускать музыкантов со сцены. Наконец, Йохан подал знак музыкантам и, отыскав девушек в толпе, махнул им рукой, показывая за сцену.
-Пойдем, это нужно отметить, - схватив Анну за руку, раскрасневшаяся Йонна потащила ее в гримерную.
Оказавшись за сценой, подруги начали оглядываться: найти нужную комнату в кромешной темноте было невозможно. Внезапно ближайшая к ним дверь отворилась и барабанщик «13 times never», невозмутимо ухмыльнувшись, втащил их в гримерную и быстро захлопнул дверь.
Комната была маленькой, с одним столом, кучей одежды повсюду: на столе, стульях, полу, вешалках — и с огромным количеством пивных бутылок, расставленых на каждом сантиметре поверхности. Даже Анне, давно переставшей считать, сколько в день она выкуривает, было сложно дышать из-за сигаретного дыма: чтобы хоть что-то разглядеть сквозь смог, пришлось проморгаться и напрячь зрение. Йохан, развалившись в кресле и довольно поглаживая бороду, что-то кричал в трубку мобильного телефона, причем большая часть этого «чего-то» была нецензурной. Басист и барабанщик потягивали пиво, сидя прямо на полу, обсуждая запомнившиеся моменты выступления. Томас, отойдя в самый дальний угол, курил, прислонившись к краю стола и чуть прикрыв глаза.
-Ну что, братишка, - по обыкновению громко выпалила Йонна, подбегая к вокалисту и бесцеремонно дергая его за растительность на лице, - скажи мне, Юниверсал и Сони уже дерутся за право записывать ваш альбом?
-Может, это еще и впереди, но и наша звукозаписывающая студия нас устроит. Пока.
-Подожди... - она отступила на шаг, чтобы заглянуть ему в лицо, - ты хочешь сказать, что вы нашли продюсера? Правда нашли?
-Хм, сестрица, я и не думал, что ты настолько не веришь в наш успех, чтобы... - начал было ворчать Йохан, но вынужден был замолчать из-за кинувшейся ему на шею Йонны.
Получасом позже, когда поток желающих непременно побывать за кулисами и пожать музыкантам руку иссяк, решено было отправиться в ближайший бар, чтобы отметить это событие. Накинув пальто, они вышли из клуба; было уже совсем темно, и улицы почти полностью опустели. Пройдя один квартал, они толкнули дверь, спустились в подвал и заняли столик у входа. Анна постаралась сесть так, чтобы ее место не оказалось рядом с Томасом, хоть и сама не могла объяснить, почему это кажется ей таким важным. Уже раздевшись и сев за столик, она поняла, что такое решение было ошибкой: прозрачно-серые глаза гитариста в упор смотрели на нее, оказавшись прямо напротив. Она не могла понять, почему ей хотелось избегать его: он не предпринимал никаких попыток сближения, не навязывал свое общество, и после их знакомства они ни разу не остались наедине и не перекинулись даже парой слов. Но почему-то Анне казалось, что именно этот парень способен вывести ее из такого хрупкого, ненадежного и годами создаваемого душевного равновесия. После смерти мамы она пообещала себе, что никогда больше не будет любить кого-то настолько сильно, чтобы с его уходом умерла частичка ее самой. Однажды она уже нарушила это обещание и не собиралась повторять своих же ошибок.
-Виски. Пять... Нет, шесть. Нет, колы не нужно: сегодня есть повод по-настоящему напиться! - казалось, стены маленького бара готовы были рухнуть от дружного хохота шумной компании.
Спустя пару часов практически все сидящие за их столиком с трудом могли бы назвать свое имя. Может, дело было в пиве перед, во время и после концерта, может, в усталости музыкантов, но Анна готова была спорить, что ей и вполовину не было так весело, как Йохану, Йонне и их друзьям.
-Что, не пустили на праздник жизни?
Анна хотела обернуться, но вовремя поняла, что насмешливый голос Томаса был совсем рядом — за спиной, настолько близко, что поворот головы мог сократить расстояние между ними до пары миллиметров.
-Ты о чем? Вовсе нет, мне очень даже...
-Пойдем.
Анна почувствовала, как парень взял ее за обе руки, слегка развернул и без усилий поднял с места. Оказавшись на ногах, девушка поняла, что вовсе не настолько трезва, как ей казалось. Сделав шаг, она пошатнулась и, замахав руками в поисках опоры, натнулась на плечо музыканта. Посчитав, что упасть было бы более губительным для гордости, она ухватилась за Томаса и через секунду выпрямилась, как ни в чем не бывало. Мир перестал вращаться, тошнота совсем прошла — жизнь определенно начинала налаживаться.
Наблюдая за своими ощущениями, она совсем не заметила, как они оделись и вышли на улицу.
-Боюсь испортить... Э-э-э... Романтический момент, но куда мы идем?
-К машине. Она около клуба, так что придется немного пройтись.
-Разве прекрасному принцу не положено пригнать своего коня... О, простите, свое авто прямо к принцессе? - она сама удивилась, насколько враждебно это прозвучало, и покосилась на Томаса, ожидая злости или обиды.
-Совсем не можешь без сарказма? - он ухмыльнулся, не замедляя шага, - Потерпи, это пройдет.
-Конечно, конечно, - она нашарила в кармане сигарету, ворча, чтобы смущение не было так заметно, и щелкнула зажигалкой, прикрыв огонь от ветра.
Анна совсем не разбиралась в машинах, а высматривать марку в ночной темноте не посчитала нужным. Она совершенно не понимала, почему должна садиться в автомобиль практически незнакомого парня, а еще более удивительным было то, что она делала это без малейшего сомнения.
Томас сел на водительское место, расстегнул пальто и даже не удостоил ее взглядом, когда она многозначительно потрогала ремень безопасности. Анна вспомнила, что он пил не меньше ее, и вдохнула: безопасность сейчас была бы как нельзя кстати. Эх, видела бы Илма, с кем, на чем и куда она собирается ехать.
-Кстати, а куда мы направляемся?
-Покатаемся по улицам, может, выедем за город. Надо бы проветриться. Думаю, ты никуда не торопишься.
Его насмешливая улыбка начинала действовать ей на нервы, а от взгляда этих прозрачных глаз хотелось отвернуться. Самым же пугающим было то, что избегать его Анну заставляла вовсе не неприязнь.
Через некоторое время все мысли разом вылетели из ее головы, а перед глазами маячила только неуклонно двигающаяся вправо стрелка спидометра. Город давно остался позади, по обе стороны шоссе тянулся заснеженный лес, а фары выхватывали из темноты только пустую дорогу. Она украдкой посмотрела на Томаса: на его лице по-прежнему ничего нельзя было прочесть, но, когда он встретился с ней взглядом, в глубине его глаз плескался такой сумасшедший восторг, что она невольно улыбнулась. Это можно было даже назвать умилительным, почти по-детски наивным, если бы не спокойствие, с которым его руки лежали на руле. «А у него красивые руки. И пальцы длинные. И...» - Анна настолько разозлилась на себя за эти мысли, что поспешно начала вспоминать, какие вечера рабочие на следующей неделе, и сколько денег, взятых в долг, она должна Кристель, и сколько билетов по философии ей предстоит выучить к концу семестра. Метод оказался настолько эффективным, что услышав в тишине салона голос своего попутчика, она подпрыгнула от неожиданности.
-По законам жанра сейчас ты должна рассказать мне о себе.
Она повернула голову и посмотрела на него. Томас, чуть склонив голову, вглядывался в ее лицо, казалось, забыв, что ведет машину на скорости 170 км/ч.
-Смотри на дорогу, - буркнула она, пряча улыбку в складках шарфа.
-Буду, если расскажешь.
-Что расскажу?
Она начинала нервничать: они довольно давно ехали по прямой, поворот должен был быть уже совсем скоро, а ее водитель по-прежнему игнорировал заснеженное шоссе.
-Эй, я не шучу. Правда...
Он едва уловимо улыбнулся, и ее внезапно напугала сумасшедшая решимость в его взгляде. Она легко взяла его двумя пальцами за подбородок и развернула голову прямо.
-Вот так.
Ей хотелось потереть руку о джинсы. Права была Йонна: с гормонами шутить нельзя. Правда, такой реакции на незнакомого человека ее сознание,а точнее, его отсутствие, еще не выдавало. Она опустила глаза и попыталась снова начать свою медитацию — размышление о будничных делах.
-Если не начнешь говорить, я буду смотреть на тебя, пока мы во что-нибудь не врежемся.
Она рассмеялась, хоть и сомневалась теперь, на самом ли деле он шутит. Потом нахмурилась, думая, с чего начать и стоит ли вообще заводить этот разговор.
-Не знаю я, что рассказать. Моя мама умерла, когда мне было тринадцать. Отец живет в другом городе, в часе езды, с новой женой. У них белый аккуратный домик, всегда подметенный двор и миленький красный заборчик. Сестре Илме сейчас двадцать пять, ее чадо пускает пузыри на новеньком ковре в гостинной цвета топленого молока. Они с мужем сидят перед телевизором, пьют зеленый чай и обсуждают последние сплетни. И никаких чипсов, никакого попкорна и пива: «ах нет, дорогая, это так вредно!» - горечь из ее голоса, казалось, можно было зачерпывать руками, - Я встречаюсь с сестрой раз в месяц, а с отцом не виделась уже год. Сама я живу в новом квартале, снимаю квартиру у старушенции, которую нашла по объявлению в газете, когда ушла из дома в восемнадцать. Отец и не пытался меня удерживать: в отличие от старшенькой, которая получила, по его совету, образование экономиста, а потом благополучно забыла о карьере, выйдя замуж за лощеного предпринимателя, я как-то не вписывалась в понятие «благополучие». Проигнорировала его увещевания и поступила на факультет филологии, собиралась стать писателем и не думала называть его новую жену мамой, а в довершение всего еще и сбежала, не взяв ни гроша — это было самым ужасным, ведь я заявила этим, что вполне могу обойтись без его помощи. Не бросила университет, но стала учиться из рук вон плохо: после вечерней смены в ресторане голова совсем не варит, знаешь ли. Ах да, я еще и работаю подавальщицей в «Морской звезде», ну разве это не ужасно? «Попробуйте этот чудесный суп из лосося. Ах, прекрасный выбор!» Ну вот. О чем я там...? Да. А ближе к ночи, когда разбредаются с набитыми животами самые упорные клиенты, я сажусь на последний автобус и еду домой. У меня почти нет мебели — не доходят руки купить, да и денег вечно нет -, а еды в этом доме отродясь не водилось, я не особо люблю есть. Иногда я курю в постели, хотя это и пожароопасно, ах, да! Постели у меня тоже нет. Матрас на полу — пожалуйте на ваше ложе, фройляйн!, - Анна хихикнула, но смех получился совсем не веселым, - Собственно, это все. Потом я ложусь, не могу уснуть до четырех утра, а потом вырубаюсь на лекциях. Затем наступает новое утро, и все начинается с начала. Вот как-то так, это и есть моя жизнь.
Она перевела дух и провела рукой по лбу. Украдкой посмотрела на Томаса: теперь он глядел на дорогу, не отрываясь. Молчание затягивалось, и она уже пожалела, что поддалась на его уговоры.
-Ну а ты? Что ты расскажешь?
-Мать выгнала меня из дома в тринадцать, а отца я не знал — понятия не имею, кто из ее бесконечных ухажеров поспособствовал моему появлению на свет. К тому времени, как она окончательно спилась и решила, что сын ей не нужен, я уже прилично играл на гитаре, у меня было много друзей — таких же, как и я, у которых не было ничего, кроме музыки. Все они жили отдельно от родителей, зарабатывая кто чем. Они помогли мне с жильем в первое время, а потом я и сам начал работать и снял студию в Старом Городе за сущие гроши: имея множество знакомых, всегда сумеешь извлечь из этого выгоду.
Она смотрела на него, ожидая увидеть хоть какую-то эмоцию, но его лицо было по-прежнему бесстрастно и от этого странно красиво.
-И это все?
-Я долго играл с разными группами, а потом встретил Йохана и понял, что у его команды большое будущее. Кроме того, он неплохой парень, и его не тянет на задушевные разговоры по пьяни.
-Я бы не сказала, что ты противник задушевных разговоров.
-Пожалуй, но не тогда, когда этого захочет выпивший солист.
Томас наконец-то отвернулся от шоссе и улыбнулся, в глазах танцевали искорки. В этот момент, будто наконец-то перестав изображать из себя невозмутимого сверхчеловека, он сразу стал более обычным, менее идеальным — и сразу показался Анне гораздо более близким.
-И что, - снова отвернувшись, он будто продолжил прерванную фразу, - ты ушла от отца, сама зарабатываешь себе на жизнь, никто не говорит тебе, что делать. Ты довольна тем, как ты живешь?
После всего сказанного этот вопрос показался Анне насмешкой: она пристально вгляделась в его профиль, пытаясь угадать, правильно ли она поняла.
-Шутишь? Я настолько скатилась на обочину, что мне уже почти некуда двигаться, - она усмехнулась, достала сигарету и приоткрыла окно, впустив в салон морозный воздух.
-Вовсе нет. В смысле, я совсем не шучу. Это ведь свобода, правда? Ты сама решаешь, что будет дальше.
-Да, но это не делает меня счастливой. Для большинства окружающих я просто неудачница, которая не представляет из себя ровным счетом ничего. Они смотрят на меня, но не видят, понимаешь? Пустое место.
Машина резко вильнула в сторону, и Анна вцепилась пальцами в обивку сиденья, чтобы не упасть на Томаса.
-Ты что делаешь?
-Поворачиваю назад. Хочу показать тебе кое-что.
Путь обратно они проделали в полном молчании, и она почти задремала, свернувшись на сиденье. В одном из переулков Старого Города автомобиль затормозил, и Томас, сложив руки на руле и повернувшись, посмотрел на Анну. Она вопросительно уставилась на него.
-Приехали. Можно выходить, - он улыбнулся и, не дожидаясь ответа, открыл дверцу со своей стороны. Анна вышла, обогнула машину и встала перед ним.
-И что это значит?
-Пойдем. Всего на пару минут.
-Это что, твой дом?
Он кивнул, все еще стоя, прислонившись к автомобилю, со скрещенными на груди руками.На ткани его пальто оседали аккуратные снежинки.
-Я и дня тебя не знаю, а ты уже хочешь, чтобы я заявилась к тебе? Ну нет, знаешь, мне в кои-то веки нужно позаниматься и...
Она остановилась. Томас смотрел на нее, уголки губ едва уловимо подрагивали: он еле сдерживал смех.
-Что смешного?
-Нет... Нет. Ничего. Так ты идешь?
Анна, почти раскрыв от изумления рот, смотрела, как он неторопливо оттолкнулся от автомобиля, поднялся по лестнице и скрылся за дверью. Вздохнув, она последовала за ним.
Его квартира располагалась на последнем этаже. Толкнув незапертую дверь, он жестом пригласил ее внутрь и, войдя следом за ней, включил свет. Всего одна комната служила одновременно и кухней и спальней. Слева от входа, изголовьем к стене, располагалась большая кровать — из простого, некрашенного дерева. Кресло с грудой одежды, маленький двухместный столик и совсем немного техники и кухонной утвари: по минималистичности обстановки это жилище очень напоминало квартирку Анны. Правда, одной вещи из того, что здесь находилось, у нее не было — телевизора.
Томас снял пальто, и, вместе с тем, которое принадлежало Анне, бросил его поверх остальной одежды. Не расшнуровывая, сбросил ботинки, подошел к шкафчику над плитой, достал оттуда два стакана и бутылку виски. Потом подошел к телевизору, сел прямо на пол и начал искать что-то в коробке с дисками.
Анна стояла у входной двери, будто готовая в любой момент пуститься наутек. Все происходящее казалось ей слишком странным, слишком на нее непохожим. Она понятия не имела, почему не послала этого наглого парня куда подальше, не развернулась и не ушла домой.
Он оторвался от поисков, посмотрел на нее и взглядом показал на место рядом с собой. Решив, что упрямиться на этой стадии не только бесполезно, но и глупо, Анна, скрестив ноги, села на пол, взяла стакан и сделала глоток.
-Вот оно. Передай-ка мне пульт.
Он потянулся, вставил диск в плеер и нажал на кнопку. На экране появилось изображение: сцена, музыканты, на переднем плане — длиноволосый мужчина с гитарой. Потом заиграла музыка — знакомая музыка. Анна вопросительно посмотрела на Томаса.
-«Нирвана», концерт в Амстердаме 1991 года. Smells like teen spirit, знаешь ее?
Она кивнула.
-Моя мама, - продолжал он, глядя на экран, - ненавидела, когда я слушал эту музыку. Однажды, когда мне было лет двенадцать, я показал ей эту запись, а она сказала, что так беситься на сцене могут только сумасшедшие, и что адекватные люди никогда не стали бы слушать такое. А для меня Курт Кобейн был богом. Я вовсе не считал, что быть сумасшедшим — так ужасно. Безумие — вроде как крайняя степень свободы, понимаешь? И пусть для моей матери и тысячи других погрязших в своей нормальности людей ребята из Нирваны были просто обкурившимися психами — для меня они были примером для подражания. Потому что им было наплевать на то, что думают другие. Потому что они не могли не играть музыку — и потому что играли ее так, как им хотелось, не сдерживая себя, не прикидывая, как это выглядит со стороны.
Он повернулся к ней и, поставив стакан на пол рядом с собой, протянув руку, легко погладил ее по щеке.
-Теперь ты понимаешь? Неважно, кто ты для других. Важно то, что ты сама решаешь, куда идти дальше. Свобода — самое ценное, что у тебя есть. Все остальное — просто пустяки.
И в этот момент все стало кристально-ясным, прозрачным, понятным и гармоничным. Все было так, как нужно, и неловкость показалась ушедшим в прошлое миражом. Анна улыбнулась, прислушиваясь к странному ощущению спокойствия где-то внутри и почти не удивилась, когда почувствовала на своих губах поцелуй Томаса.
(продолжение следует)